100.

 

Никита Иваныч умер быстро и безболезненно. Только что увлеченно беседовали о составленной им конституции… Можно сказать, беседовали взахлеб… Павел мерил комнату большими шагами… Глядел горящими глазами, наклонив голову на грудь… У старого наставника тоже взгляд был азартный…

И вдруг… В единый миг… Никита Иваныч обмяк в своем кресле… И взгляд стал пустым… И зажурчало… Это бедный старик обмочился обильно…

Павел, испуганный, ошеломленный, отпрянул, не понимая, не желая верить… В голове мгновенно образовалась звенящая пустота… И сам себе он показался таким же пустым, как тот, в кресле…

Павел глядел в Никто, в Ничто, в Нигде… То есть, глядел в Бездну… В саму Смерть в ее первозданном виде…

Комната вдруг дернулась и завертелась перед ним в каком-то бешеном хороводе… Стоять на ногах стало невозможно… Он рухнул на пол и зарыдал…

А когда пришел в себя, тяжело поднялся… Постоял, покачиваясь… Затем позвал слуг… И началась беготня, суетня, жалобные охи, стоны и вопли…

Воспитателя больше не было… И больше не было детства… Детства несчастливого и холодного, как он теперь взрослым своим умом понимал…

 

 

101.

 

Секретарь Никиты Иваныча – Денис Фон Визин – несколько скрасил тяжелое впечатление от неожиданной смерти, поскольку создал в этом же году “Житие графа Никиты Ивановича Панина”, увековечив память своего друга и покровителя…

Павел многажды перечитывал это “житие”, и глаза его всякий раз увлажнялись…

 

И другая заметная смерть произошла спустя полмесяца… Сойдя с ума, скончался Григорий Орлов… “В мрачном умопомешании”, как объявлено было в официальном уведомлении… Попросту говоря, любимец матушки допился до белой горячки…

Эта смерть мало затронула Павла… Никаких переживаний… И даже некое злорадство…

И сожаление также, помимо всего прочего… Не об усопшем сожаление – о невозможности ему отомстить за смерть отца…

Гришка Орлов словно выскользнул из рук Павла… Просочился между пальцами… Сбежал… Перехитрил…

Главный обвиняемый, которому полагалось главное наказание… Он словно бы победил Павла…

Это вызывало досаду… Вызывало чувство несправедливости…

Оставался, конечно, Алешка, брат Григория… Этот был здоров, как бык, и, вроде бы, умирать не собирался… Значит, надежда на месть еще была… Если не на полную , то, хотя бы, на какую-то…

Павел чувствовал странную уверенность, что отец не упокоится на том свете, пока не будет отомщен на этом …

 

 

102.

 

Случился и противовес тем смертям, что произошли в этом году… Двадцать восьмого июля Мария Федоровна родила дочь… Хорошенькую здоровенькую малышку… После совместного обсуждения решили назвать ее Александрой…

Поймет Екатерина или нет, но такое решение было как бы протестом против того, что, в свое время, старший сын Александр был у родителей практически отобран…

Мария Федоровна отдавала дочурке столько времени и сил, сколько позволял дворцовый этикет… Павел тоже охотно общался с ребенком… Часы, проведенные ими втроем, были самыми лучшими, самыми душевными…

 

 

103.

 

Чуть позже Павел чуть ли не благословил смерть Григория Орлова, поскольку она привнесла в его жизнь большие, или даже очень большие перемены…

Заключались они в том, что Екатерина выкупила у наследников Гришки мызу Гатчино с тамошним домом и с двадцатью принадлежащими к мызе деревнями…

Выкупила и пожаловала свое приобретение сыну…

Павел и Мария Федоровна съездили в свое новое владение, и оно им понравилось… После этого началась эпопея переезда, которая продолжалась почти три месяца… Уезжая, Павел долго смотрел на такое знакомое пятно на стене – след от парика Никиты Иваныча -и грустил, и вспоминал то, что ушло безвозвратно…

 

Гатчинский дом смело можно было называть дворцом… Да он дворцом и был и ничем иным. Этаким суровым рыцарским замком с двумя массивными башнями по бокам…После наружной строгости просто поразительной казалась внутренняя роскошь и утонченность…

Павлу дворец не просто пришелся по вкусу, - Павел его полюбил как воплощение своих

рыцарских мечтаний, лелеемых с детских лет…

Осмотревшись, великокняжеская чета решила оставить все, как было при Орлове, поскольку Гришка был человек далеко не глупый (хоть и негодяй) и любил пожить в свое удовольствие…

Быстро наладилась очень даже не скучная жизнь. Понедельник был отдан танцевальной музыке и танцам…Среду наполняла итальянская музыка… По пятницам происходили театральные представления…

Жизнь во дворце стала по семейному уютной… Мария Федоровна обожала детей и музыку, прекрасно играла на фортепьяно, рисовала пейзажи и натюрморты, вырезала по камню…

Кроме того, по средам Павел устраивал свои собственные маневры… У него в Гатчине довольно быстро образовалась небольшая армия…Он разделил солдат на два полка. Преображенским полком командовал сам. Семеновский полк отдал под начало малолетнего сына Александра… Подрастет, - будет командовать сам. А пока что найдется кому: есть на то и офицеры, и сержанты…

Маневры совершались шумно… Гремели барабанные дроби… Трещали мушкетные выстрелы… Маршировали солдатские шеренги… Бухали мортиры… Дым повисал плотными клубами над плацем, охваченным “войной”…

Происходили шутейные фронтальные и фланговые бои… Окружения и ретирады… Наступления и отходы… Строились земляные крепости, которые нужно было брать штурмом или подводить под них подкопы…

Павел любил четко продумывать порядок маневров… Вычерчивал на бумаге предполагаемые передвижения противников … Радовался, когда из его линий слагались красивые и завершенные узоры…

- Порядок превыше всего! – учил Павел своих офицеров.. – Хорошо продумаешь свой маневр, - значит, хорошо повоюешь!..

По его приказу и по его рисункам для солдат были пошиты шинели, каковых раньше в российской армии не водилось…

Гатчинцы не только уважали, но и любили своего Верховного командира… Он не раз им демонстрировал отличную память и душевное отношение… Практически всех знал в лицо, а также по имени и фамилии…

 

 

104.

 

Но какого напряжения, какого непомерного расхода физических и нравственных сил (и чем дальше, тем большего) требовала такая внешне “мирная” и “благонадежная” жизнь!.. Существовать с напрасной, с неосуществимой жаждой мщенья, - как это горько, гадко и унизительно!..

Перестать себя уважать?.. Перестать жить вообще?.. Уснуть в объятиях жены и милых своих детишек?.. Но что будет сниться в таком безвольном, предательском сне?.. Или же будет он равнозначен черной могильной яме без единого проблеска?..

Беспрестанно испытывать тайную досаду обманутых надежд!.. Беспрестанно помнить о том, кем ты мог бы стать, кем надеялся стать уже много лет назад!..

И не стал!..

Не стал по злой воле собственной матери!.. По злой воле (вот именно, по очень злой), прикрытой вежливыми и холодными улыбками!..

Можно только пожалеть ее, мать свою, если представить, в каком страхе она вынуждена жить!.. В каком постоянном и, наверняка, изматывающем страхе!..

Ощущать себя преступницей и гнать такое ощущение прочь, зарывать его в темных глубинах своей изолгавшейся души!.. Бояться собственного сына!.. Безжалостно давить в себе природную симпатию и привязанность к своему чаду!..

Ему-то, конечно, еще можно надеяться!.. Можно ждать и, может быть, мысленно подталкивать: умри! Уйди с дороги!.. Дай мне пройти!..

Но ей на что надеяться?.. На то, что он скончается, дав ей возможность жить расслабленно, спокойно и свободно?..

Она, видимо, поневоле ненавидит его, своего сына!.. Она хочет видеть Павла неким невообразимым чудовищем, - безнадежным безумцем или жутким монстром!.. Она просто-таки должна изображать его таким для посторонних глаз!.. Чтобы ни в чьих умах не возникали излишние вопросы и ненужные сомненья!.. И вся эта свора волков, именуемая придворными, должна, вылезая из шкуры, поносить его, клеветать на него, искажать его образ ей в угоду!.. Чтобы заработать ее одобрительный взгляд, ее благосклонный кивок головой!..

Что из этого следует конкретно?.. А из этого следует вот что!.. Заработать благоволение можно и не вращаясь во дворце!.. Если прилепиться к Павлу здесь, в Гатчине, если незамедлительно сообщать в Петербург о каждом его шаге, о любом его слове да еще и перетолковывать каждое его движение в угоду “дворцу”, тогда императрица может обласкать еще и получше, чем если бы ты был рядом с ней в толпе прихлебателей!..

Павел сидел, напряженный, как струна, и снова и снова перебирал в уме лица придворных и слуг своего “малого двора”… Среди них наверняка полно шпионов-подглядчиков!..

Но точно, безапелляционно сказать – это он, он и он! – Павел не способен… Как ни силится, не хочет и не может даже мысленно обидеть, оскорбить человека недоверием, посчитать за предателя…

 

 

105.

 

Александр Васильевич Суворов заехал в Гатчину ненадолго, но Павел рад был его видеть хотя бы вот так – накоротке, мимолетно…

Распивая чаи с великокняжеской четой, Суворов, потряхивая косичкой своего парика, рассказывал с хитреньким своим прищуром…

 

СУВОРОВ:

- Россия – гвоздь у Европы в заднице! (Извините, княгиня!) Для инглизов – головная боль, для франков – боль зубная, а для пруссаков – вообще понос и золотуха (извините, княгиня!)

 

Он потрогал непослушный хохолок волос на лбу и озорно усмехнулся.

 

СУВОРОВ:

- Ах, как они все рады бы нас извести!.. Да все бы наше захапать!.. Да на костях наших сплясать!.. Да вот только накося, выкуси!..

 

Суворов выставил перед собой дулю, сложенную из сухих старческих пальчиков…

 

СУВОРОВ:

- Захватить нас не могут – силенки не те!.. Зато служить в нашу армию многие рвутся!

Ко мне тут бравый французик явился!.. Вернее, корсиканец!.. Некий Бонапарт!.. В нашу армию просился!.. Мне он понравился!.. Хваток!.. Умен!.. Храбр!.. Я бы его взял!.. Да он, видать, честолюбив сверх меры!.. Как узнал, что мы берем в армию вояк из иных стран с понижением в чине, так сразу и отказался!..

 

(Затем Мария Федоровна музицировала – играла на рояле и пела…

А затем Павел рассказывал о новшествах в “своей” армии…

Суворов слушал с живейшим любопытством… А придуманная Павлом “солдатская” шинель привела его в такой восторг, что он вскочил со своего места и расцеловал Павла

в обе щеки… )

 

 

106.

 

Алешка Бобринский, - юный, безусый, в небрежно расстегнутой кадетской куртке, - прискакал в Гатчину на своем черном, как смоль, тонконогом Орлике…

Конь насмешливо косил на Павла лиловым зраком и нетерпеливо переступал с места на место, словно приплясывал…

Бобринский передал Орлика конюху, и они с Павлом неторопливо пошли по аллеям парка…

Листья тополей, тревожимые легким ветерком, время от времени тихо шелестели… Солнечные лучи, пробиваясь сквозь них, устилали землю янтарными пятнами… Словно шкура диковинного зверя расстелена была под ногами…

 

БОБРИНСКИЙ:

- Слушай, ваше высочество! – Алешка оскалился в белозубой улыбке.. – А ты не захочешь взять пример с моего отца?..

 

ПАВЕЛ:

- Это как?

 

БОБРИНСКИЙ:

- Ну, он свергнул твоего родителя!.. А ты свою родительницу удали!..

 

ПАВЕЛ:

- Заговор сделать?..

 

БОБРИНСКИЙ:

- Почему бы и нет!.. Не всё гвардейцам!.. И мы, кадеты, можем!..

 

ПАВЕЛ:

- То есть, предлагаешь помощь?.. И сколько вас таких?..

 

БОБРИНСКИЙ:

- Qvantum satis !.. То есть, достаточно!..

 

ПАВЕЛ:

- И что потом?.. Ну, когда удалим от престола?

 

БОБРИНСКИЙ:

- В монастырь!.. Под конвоем!.. Чтоб ни звука по дороге ни с кем!..

 

ПАВЕЛ:

- Что ж ты раньше-то об этом ни-ни?.. Столько лет знаемся, и вдруг ты – вот так!..

 

БОБРИНСКИЙ:

- Да я, во-первых, тебя пожалел!.. Тебя же провозгласили наследником!.. А ее – регентшей!.. Но тебе, похоже, не дождаться!..

 

ПАВЕЛ:

- А во-вторых?..

 

БОБРИНСКИЙ:

- Себя, во-вторых, пожалел!.. Мы же братья!.. У нас одна мать!.. Но ей наплевать и на тебя, и на меня!.. Ей бы только о себе!.. Чтобы все превозносили!..

 

ПАВЕЛ:

- Да уж!.. Не в бровь, а в глаз!..

 

БОБРИНСКИЙ:

- Мне лучше, чтобы ты был, а не она!.. От тебя толку больше!..

 

ПАВЕЛ:

- Прямо скажу: озадачил!.. Подумать-то можно?..

 

БОБРИНСКИЙ:

- Думай, пока идем к дому!.. А когда будешь меня провожать, - скажешь!..

 

(Они повернули на аллею, ведущую к дому, и двинулись вперед в молчании…

Листья шелестели по прежнему… Но что-то в мире изменилось… )

 

 

107.

 

И был день необычный… И привели к Павлу странного странника… Может, бродячего проповедника… Может, попа-расстригу…

Старенький его зипунишка был аккуратно залатан… Видать, приложила руки сердобольная женщина… Сизые волосы насыпаны были на голову беспорядочным реденьким венчиком… А глаза, когда-то пронзительно-синие, сейчас были словно присыпаны невесомой серой пылью…

 

ПАВЕЛ:

- Ты кто?

 

СТРАННИК:

- Авелем кличут…

 

ПАВЕЛ:

- Зачем ко мне?..

 

АВЕЛЬ:

- О будущем поведать!..

 

ПАВЕЛ:

- Да кто ты такой, чтобы о будущем?.. Пророк, что ли?..

 

АВЕЛЬ:

- Бог дал видеть что будет!.. Иногда!.. Не часто и ненадолго!..

 

ПАВЕЛ:

- А про мое можешь?..

 

АВЕЛЬ:

- Твое – дивное!..

 

ПАВЕЛ:

- Почему?..

 

АВЕЛЬ:

- Умрешь и не умрешь!.. Уйдешь и останешься!..

 

ПАВЕЛ:

- Темно говоришь!..

 

АВЕЛЬ

- Aures habent et non audient!.. Имеешь уши и не слышишь!..

 

ПАВЕЛ:

- А пояснее – никак?..

 

 

АВЕЛЬ:

- Есть умысел тебя уничтожить!..

 

ПАВЕЛ:

- А кто умышляет, - знаешь?..

 

АВЕЛЬ:

- Про то знает Господь!.. Главное он тебе через меня открыл!.. Будь настороже!..

 

ПАВЕЛ:

- А если я тебя в тюрьму сейчас, ты как?..

 

АВЕЛЬ:

- На все воля Господа!.. Не убоюсь темницы!.. Бывал уже!..

 

ПАВЕЛ:

- То есть, своего будущего не видишь?..

 

АВЕЛЬ:

- Мое будущее – Богу служить!.. И только!.. И больше ничего!..

 

ПАВЕЛ:

- А про других?.. Про всех можешь?..

 

АВЕЛЬ:

- Только об тех, кого Он покажет!..

 

ПАВЕЛ:

- Ну, ладно, если ты – Божий человек, то и быть посему!.. Иди!.. Тебя накормят и почивать уложат!.. Отдохнешь, сколько хочешь!.. А потом опять поговорим!..

 

 

Павел сделал знак слуге… И тот увел странного пришельца…

 

 

 

108

СЛУГА:.

- Господин Новиков!..

 

(Вслед за ним вошел низкорослый человек в мешковато сидящем сюртуке и мятых брюках. )

 

ПАВЕЛ:

- Здравствуйте, Николай Иванович!.. Читаю ваши журналы и восхищаюсь вашим умом!..

 

НОВИКОВ:

- Рад стараться, ваше Высочество!

 

ПАВЕЛ:

- По вашему “Трутню” и по вашему “Живописцу” будущие историки станут судить о нашем времени!

 

НОВИКОВ:

- Мне кажется, вы преувеличиваете, ваше высочество!

 

ПАВЕЛ:

- А мне кажется, что ваше стремление дать знания простолюдинам, научить их каким-то основам, - весьма полезно!..

 

НОВИКОВ:

- К сожалению, сообщают, что это вызывает недовольство государыни!..

 

ПАВЕЛ:

- Чем же там недовольничать?.. Я бы, наоборот, советовал вам усилить свою деятельность!.. Просвещение народа – большое благо!.. Иного взгляда быть не может!..

 

НОВИКОВ:

- Согласен, ваше Высочество!..

 

ПАВЕЛ:

- Я готов предоставить вам возможность издавать новый журнал! Как вы на это посмотрите?..

 

НОВИКОВ:

- Испытываю к вам глубочайшую благодарность, ваше Высочество!.. Но позвольте все-таки отказаться от вашего великодушного предложения!

 

ПАВЕЛ:

- Но почему?.. Я полагал, вы будете рады!..

 

НОВИКОВ:

- Всё очень просто!.. С двумя журналами худо-бедно справляюсь!.. А третий будет не по силам!..

 

(Павел улыбнулся и несколько секунд смотрел на Новикова глаза в глаза…

Новиков твердо выдержал его взгляд…)

 

ПАВЕЛ:

- А вы позовите на помощь своих друзей!

 

НОВИКОВ:

- Каких друзей, ваше высочество?..

 

ПАВЕЛ:

- Ваших друзей-масонов!.. – (голос Павла был по-прежнему мягок).

 

НОВИКОВ:

- Не понимаю!

 

(Возникла пауза… Ни один собеседник не торопился ее нарушить…)

 

ПАВЕЛ:

- Не понимаете, и не надо!.. Вижу: вы – человек чести!..

 

(Новиков молча поклонился…)

 

ПАВЕЛ:

- Вы уверены, что не пожалеете о своем отказе?.

 

НОВИКОВ (с чувством):

- Я преклоняюсь перед вашим великодушием и вашей щедростью, ваше Высочество!

Позвольте мне откланяться!..

 

ПАВЕЛ:

- Ступайте с Богом, Николай Иванович!..Буду следить за вашими деяньями!..

 

 

109.

 

Куракин, что в свите Екатерины, разъезжал по югам, прислал Павлу письмецо с оказией…

В письмеце он писал, что государыня не спускает с Павла своих зорких всевидящих глаз… Между ней и Петербургом налажена бесперебойная курьерская связь. Благодаря этой связи, Екатерина знает о сыне своем столько же, сколько бы знала, если бы рядом была… Потемкин в путешествии с ней рядом, и что он там ей нашептывает, - неизвестно… Уж конечно не похвалы в адрес Павла…

Павлом государыня недовольна… Причина недовольства – уж слишком часты посетители у него в Гатчине…

Это вызывает ее сомнения, раздумья, тревожные опасения… Ожидание заговора висит в воздухе…

Прочитав письмо Куракина, Павел вдруг вспомнил одну из своих стычек с сиятельным Потемкиным…

Это было в Манеже, где он стоял среди гвардейских офицеров, - своих друзей… Там были Румянцев, Голицын, Разумовский… И Куракин, разумеется, тоже, - недаром эпизод вспомнился именно после его письма…

Офицеры, спешившись, придерживали своих лошадей, стоявших смирно. А в центре безумствовал белоснежный Эллин, покрытый розоватой пеной… Похоже, конь действительно взбесился, его громкий храп, похожий на стоны или рыдания, пугал других лошадей. Они жались к стенам или к своим хозяевам…

Павел стоял, нахмуренный, сердитый, его мундир был перепачкан в песке, и он его не отряхивал…

Тут появился всесильный фаворит и стремительно направился к молодым дворянам…

Павел увидел его первый и, не промедлив ни мига, бросился на середину манежа и, улучшив момент, взлетел на спину беснующегося Эллина…

Если бы он не понукал коня, тот, возможно, и успокоился бы… Но Павла и самого словно бес обуял, потому что он пришпорил Эллина что было сил…

Ну, и, конечно, конь рванулся в стремительный галоп, и через несколько секунд Павел снова полетел с него на землю, а вернее – на песок манежа…

Лежащий Павел, сквозь звон в голове, услышал порицающие жесткие слова и увидел над собой словно бы бронзовую статую, источающую гнев, а, может быть, и презрение…

Это Павла разъярило. Он вскочил и, не чувствуя боли, закричал в ненавистное лицо:

ПАВЕЛ:

- Вы оскорбили меня!.. Вы повели себя непочтительно!..

 

Маска презрения на лице фаворита сменилась на маску удивления и недоумения… Он пошевелил губами, словно хотел высказать или выкрикнуть что-то резкое…

Но, холодно глядя, промолчал…

Павел воспринял это как свою победу и успокоился…

 

ПАВЕЛ:

- Подведите ко мне коня!

 

(Потемкин повел к нему покорного Ахиллеса. )

 

ПАВЕЛ:

- Не этого!.. Вон того, Эллина!..

 

(Потемкин помолчал, видимо, заглушая в себе бешенство.

Потом сказал учтиво:)

 

ПОТЕМКИН:

- Сев на Эллина еще раз, вы погубите его, ваше Высочество!..

 

(Павел дернулся было. Потом затих, глядя себе под ноги…Офицеры стояли неподалеку с непроницаемыми лицами. Они любили Павла, и прикажи он сейчас накинуться на сановника, они бы накинулись, не медля…

Не сказав ни слова, Павел отряхнул мундир и, не глядя на Потемкина, спросил:

 

ПАВЕЛ:

- Зачем вы сюда пожаловали?..

 

ПОТЕМКИН:

- Ее Величество изволит о вас беспокоиться!

 

(Павел, мотнув головой, молча направился прочь… Он немного прихрамывал…)

 

 

110.

 

Николай Иванович Салтыков явился в парадном мундире, при шпаге и в пышном парике, завитом на старинный манер и щедро присыпанном пудрой… На своих коротковатых и слегка кривоватых ножках он словно бы катился по полу… Добряк, не блещущий умом, гофмаршал “малого двора”, генерал-аншеф, граф…

 

ПАВЕЛ:

- Николай Иванович, здравствуйте!.. Слушаю вас со вниманием!.. Зачем пожаловали?..

 

(Николай Иванович склонился в поклоне.)

 

САЛТЫКОВ:

- Ваше высочество! Английский посланник лорд Уитворт просит об аудиенции!..

 

ПАВЕЛ:

- Где он сейчас?.. В Петербурге или здесь?..

 

САЛТЫКОВ:

- Здесь!.. Гуляет по парку!..

 

ПАВЕЛ:

- Так, может, на обед его позвать?..

 

САЛТЫКОВ:

- На обед бы можно… Только он просил о беседе приватной!..

 

ПАВЕЛ:

- А что если прямо сейчас?..

 

САЛТЫКОВ:

- Пригласить?.. Прямо сейчас?..

 

ПАВЕЛ:

- А вы знаете, не надо приглашать!.. Не будем чиниться!.. Давайте я выйду на прогулку в парк!.. И как бы ненароком встречусь!.. Обойдемся без этикета!..

 

САЛТЫКОВ:

- Воля ваша!.. Но, может быть…

 

ПАВЕЛ:

- Никаких “может быть”!.. Решено и подписано!.. Ступайте, Николай Иванович!.. Дальше я сам!..

 

(Гофмаршал откланялся…

Павел позвал камердинера и с его помощью облачился для прогулки… )

 

 

111.

 

В парке было прохладно… По аллеям шмыгал озорной северный ветер и со смехом пытался то у одной, то у другой березки задрать ее зеленую юбочку…

Павел, шагая по шелестящему песку, с одобрением поглядывал на веселые проделки ветра… Ему вдруг вспомнилось, как мать-государыня давненько, еще до первой его женитьбы, поощряла, подталкивала его к любовным забавам с ее фрейлинами… Вспомнилась, при взгляде на изящную березку, подружка детства – Настенька Нелединская…

Но долго предаваться грезам не пришлось… Из-за поворота, словно чертик из табакерки, вывернулся лорд Уитворт и, увидев Павла, тут же изобразил на своем плоском лице почтительную радость…

Все в этом англичанине было неприятно… Надменная осанка… Величественная поступь… Черная трость, покрытая резным растительным орнаментом… Пышное жабо, что выплеснулось на грудь, словно обильная морская пена… Серый кафтан из тонкого аглицкого сукна… Маленькие глазки-буравчики, которые все время что-то примечали, к чему-то примеривались…Обвисшие щеки, что придавали лицу жабье выражение…

 

ПАВЕЛ:

- Ах, здравствуйте, любезный лорд! – сказал Павел. – Приятная прогулка, не правда ли?..

 

УИТВОРТ:

- Да, ваше высочество! Приятная из-за того, что я повстречал вас!.. И если позволите сопроводить вас…

 

ПАВЕЛ:

- Позволяю!..

 

УИТВОРТ:

- Ваше высочество! Разрешено ли мне будет задать вам весьма серьезный вопрос?..

 

ПАВЕЛ:

- Разрешено!..

 

УИТВОРТ:

- Каким видите вы будущее России?.. С кем и против кого?..

 

ПАВЕЛ:

- Не буду лукавить, лорд Уитворт!.. Будущее России я вижу великим!.. Ради этого готов приложить все свои силы!.. Прежде всего – Россия!.. Ее интересы, ее процветание!..

 

УИТВОРТ:

- А другие страны?..

 

ПАВЕЛ:

- Если соответствуют нашим интересам – друзья!.. Торговать со всеми! Заключать торговые союзы!.. Вот и мир! Вот и счастье!.. А если у кого-то черные помыслы, - что ж, на то она и армия!..

 

УИТВОРТ:

- Англию вы любите или нет?.. Простите мою прямоту!..

 

ПАВЕЛ:

- Я полюблю любую страну, которая полюбит Россию!..

 

УИТВОРТ:

- А что вы скажете, если мое правительство поможет вам воцариться?..

 

ПАВЕЛ:

- Это официальное предложение?

 

УИТВОРТ:

- Ну, что вы! Конечно, нет!.. Но это серьезные слова, - скажем так!..

 

(Павел промолчал, и они отмерили два десятка шагов в тишине…

Затем Павел сказал:)

 

ПАВЕЛ:

- Мне, конечно, надо подумать!.. Но не скрою, - наш разговор не оставил меня равнодушным!..

 

 

112.

 

Сегодняшним плац-парадом Павел был недоволен… Молодые новобранцы, пополнившие его армию , были сильны телом, но скудны разумом… Так ему казалось…

Нервно расхаживая по плацу перед замершим строем, он зло думал о том, как сильны и необоримы дикость и невежество, царящие в народе… И как прекрасно подходит армия для искоренения народной отсталости…

Начать с внешних навыков… Научить быть опрятным, содержать солдатскую форму в должной чистоте, научить служивых всегда быть помытыми и побритыми, посеять в их головы крепкие понятия о порядке и дисциплине, приучить их к мысли о том, что и то, и другое обязательно должно присутствовать и в мирной жизни, а не только в военной…

Сделать службу в армии не такой долгой, как сейчас, а, хотя бы, скажем, чтобы длилась она лет пять и не более… Тогда можно будет через армию пропускать гораздо больше народа, и армия станет центром распространения культуры…

Открыть при полках солдатские школы, занятия в которых могли бы вести полковые священники… И длились бы эти занятия недолго, - часа полтора в день…

На долгие занятия просто не хватит времени, ибо тогда могли бы претерпеть ущерб армейские навыки, необходимые прежде всего…

Он этим обязательно займется, когда придет его черед…

Впрочем, кто ему мешает заниматься этим прямо сейчас, воспитывая этих дубоватых новобранцев…

 

ПАВЕЛ (кличет):

- Васька!.. Ванька!..

(Преданные телохранители через миг были рядом, - словно из-под земли выросли…)

 

ПАВЕЛ:

- Ну-ка, покажите новичкам нашу маршировку!

 

ВАСЬКА:

- Мы мигом! – Васька сказал, и они убежали куда-то, топоча сапогами…

 

(А Павел снова принялся похаживать перед строем новобранцев, пожирающих его глазами и боящихся шевельнуться…

Впрочем, Васька не соврал, и они быстро явились обратно.

Каждый нес в руке наполненный водой стакан…)

 

ПАВЕЛ:

- Ать-два!..

 

(На “ать” оба подняли стаканы до уровня лба.

На “два” каждый поставил стакан себе на макушку.

После этого Павел стал снова командовать, обозначая ритм еще и хлопками ладоней)

 

ПАВЕЛ:.

- Ать-два!.. Ать-два!..

Васька и Ванька плавно и красиво, высоко вздымая ноги и оттягивая носки, держа корпус неподвижно-вертикальным, промаршировали по плацу перед новобранцами. А те глядели на марширующих округленными глазами…

 

ПАВЕЛ:

- Смирно! – Павел скомандовал, и послушная двоица тут же превратилась в замерших каменных истуканов.

 

ПАВЕЛ (к новичкам):

- Видели, как надо?.. И вы так должны!..

 

(Взмахом руки он отпустил Ваську с Ванькой, и те удалились, держа в руке стаканы, из которых не пролили ни капельки…)

 

 

113.

 

Фельдмаршал Румянцев был хмур и глядел строго… Павел подумал, что стоит, пожалуй, отказаться от намеченного разговора… Но что-то внутри воспротивилось, и, нагнув голову, как бодающийся бык, он все-таки начал воплощать задумку…

 

ПАВЕЛ:

- Петр Александрович, насколько я знаю, вы были душевно привязаны к покойному государю?..

 

РУМЯНЦЕВ:

- Да как же иначе, ваше Высочество!.. Считайте, всё, что наметил император, сейчас осуществляется и находит свое завершение.. Но делается всё без упоминания его имени!.. Хотел государыне Екатерине высказать недоумение… Но почувствовал: она к супругу очень недоброжелательна… То ли дело матушка Елизавета!.. Вот уж добра была, так добра!..

 

ПАВЕЛ:

- Бабушка прежде думала о других, чем о себе!.. А матушка прежде всего – о себе!.. И только о себе!.. О величии своем и славе!.. Слава ей нужнее, чем воздух!..

 

РУМЯНЦЕВ:

- А уж каково было бы приятно императору, если бы увидел, как вы его любите и чтите, ваше Высочество!..

 

ПАВЕЛ:

- А уж как я бы радовался, если бы смог донести до отца свои чувства!.. Но мертвым уже ничего не нужно: ни печали, ни воздыхания!..

 

(Румянцев ничего не ответил, словно бы пораженный неожиданной мыслью…)

 

РУМЯНЦЕВ

- Да, ничего не нужно усопшим!..

 

 

ПАВЕЛ:

- Если бы отец вдруг ожил, я бы у небес на коленях просил прощения за грехи перед ним!..

 

РУМЯНЦЕВ:

- Да и у него бы у самого не мешало попросить!

 

ПАВЕЛ:

- Петр Александрович!.. Я не знаю, в чем провинился перед вами ваш сын!.. Но позвольте, ему, прошу вас, испросить прощение!.. Он готов пасть вам в ноги!.. Он вас любит!..

 

(Румянцев долго молчал, выслушав Павла… Молчал и хмурил брови.

Павел тоже молчал… Молчал с надеждой…

Терпеливо ждал…

Известен был упрямый, резкий, склонный к преувеличениям нрав фельдмаршала…

Сейчас он, видимо, пытался его переломить… Боролся с собой…

Павел ждал и, наконец, дождался… Брови Румянцева изломленные “домиком”, разгладились…Глаза посветлели… Губы дрогнули…)

 

РУМЯНЦЕВ:

- А что?.. Николашка-то мой где?.. Неужто где-то здесь, у вас?..

 

ПАВЕЛ:

- Угадали!

 

РУМЯНЦЕВ:

- Доброе у вас сердце, ваше Высочество!.. Вообще-то, Николашку уже за одно то простить можно, что он счастлив в друзьях!..

 

(Румянцев отдал поклон и удалился…А Павел, чуть выждав, отправился через анфиладу комнат, к Николаю Петровичу, - то бишь, к Румянцеву-младшему…

Николай встретил его, бледный от волнения…

Выслушав подробный рассказ Павла, Николай, все еще бледный, как полотно, возликовал, засверкал глазами. И, наверное, готов был броситься Павлу на шею… Но некогда было обниматься… Надо было бежать к отцу и мириться с ним…

И Николай умчался к своему долгожданному примирению…

 

 

114.

 

Екатерина протянула руку… Павел ее облобызал… Екатерина милостиво улыбнулась… Павел нарисовал на лице почтительную улыбку…

Так произошла их встреча после возвращения Екатерины из длительного вояжа…

Павел вышел от матери, чувствуя, как внутри клокочет ярость…

И всё, матушка?.. Это всё, что вы смогли предложить сыну после долгой разлуки?..

И ничего больше не пришло в вашу царственную голову, перенасыщенную лестью?.. Вам не пришло в голову, что годы ваши требуют, чтобы, наконец-то, вы отдохнули от царственных забот?.. Все ваше правление – жеманство и кривлянье!.. Вы восседаете перед своей страной, как ученая обезьяна перед зеркалом!.. Все ваши действия – это ужимки и прыжки!.. И не более того!..

Я понял вас, матушка!.. Вот сейчас понял окончательно – до донышка, до предела!.. Вы прочли мои “Записку об армии” и ту “Конституцию”, что мы составили вместе с Никитой Паниным!..

И вы поняли, что я, как правитель, затмил бы вас!.. Ибо я, а не вы мог бы стать истинно великим государем!.. Я и только я мог бы разбудить страну от векового сна и поднять ее с колен!..

И вы мне позавидовали, матушка!.. Вы мне очень сильно позавидовали!.. Так сильно, что зависть затмила все прочие чувства, кои, возможно, у вас еще оставались!..

И вы решили все перевернуть! Поставить с ног на голову! Поскольку я умен, - объявили меня глупым!.. Поскольку способен на большие дела, - объявили меня не способным ни на что!.. Постарались посеять сомнения в подлые души придворных!.. Постарались объявить о своем намерении отстранить меня от престола!..

Но ведь не все вам поверили!.. Нет, не все!.. Мои друзья почувствовали ваше притворство, вашу ложь!.. А поскольку у меня есть друзья, и покуда у меня есть друзья, я непобедим и буду таковым оставаться, матушка!.. Я навек останусь непобедимым!..

Куракин, Голицын, Румянцев, Разумовский, Алеша Бобринский, Ваня Кутайсов… Их немало, мои друзей!.. Их всех не буду сейчас и вспоминать!.. Да, кстати, и Ванька с Васькой мои верные – тоже из друзей первейших!.. А солдаты и офицеры моей армии !.. На любого из них могу опереться!.. Любой за мной – в огонь и в воду!..

Павел поначалу почти бежал по дворцовым коридорам… Затем стал замедляться, остывая, приходя в себя…

И все время ему почему-то хотелось заплакать… И все время усилием воли он старательно сдерживал это детское желание…

 

 

115.

 

Павел ворвался в покои императрицы с пылающим лицом и дрожащими руками…

 

ЕКАТЕРИНА (сухо; приподняв брови):

- Что тебе?

 

ПАВЕЛ:

- Матушка!.. Государыня!.. – Павел опустился на одно колено. – Манифест о войне с Турцией опубликован девятого!.. А сегодня уже одиннадцатое!.. Я должен быть там!.. Там, где проклятые башибузуки убивают русских!.. Убивают женщин и детей!.. Прошу, отпустите меня!..

 

ЕКАТЕРИНА:

- И кем же ты хочешь быть на войне?.. Генералом?.. Или фельдмаршалом?..

 

ПАВЕЛ:

- Простым волонтером!.. Волонтером всего лишь!.. Хочу вырваться отсюда!.. Ведь не в тюрьме же я, в конце-то концов!..

 

ЕКАТЕРИНА:

- “Тюрьма” твоя для многих завидна!..

 

ПАВЕЛ:

- Отдать за Россию жизнь!.. Какое славное дело!..

 

 

ЕКАТЕРИНА:

- Помереть решил?.. Задумка нехитрая!..

 

ПАВЕЛ:

- Науку ратную знаю!.. Других ей обучал!.. Убить меня не просто!..

 

ЕКАТЕРИНА:

- Башка твоя дурная!.. Что я в сенате скажу, ежели что?..

 

ПАВЕЛ:

- Сенат поворчит да и только!.. Я вам мешаю, государыня!.. Беспокою вас!.. Посему – отпустите!..

 

ЕКАТЕРИНА:

- Может, и так!.. Может, и мешаешь!.. Но я все-таки – мать!.. И на смерть тебя не пошлю даже в таком случае!..

 

ПАВЕЛ:

- То есть, вы решили отказать в моей просьбе?.. Я правильно понял?..

 

ЕКАТЕРИНА:

- Ты все понял правильно!.. И не гневи больше Бога!.. И меня больше не гневи!.. Будь послушным сыном!.. И больше ничего!..

 

(Павел, что весь разговор провел, склонив правое колено, поднялся на ноги…)

 

ПАВЕЛ (тихо):

- Мне остается повиноваться!..

 

(И вышел вон)…

 

 

115.

 

Странный сон приснился Павлу накануне отъезда в действующую армию… Предельно достоверный… Предельно реальный…

Ему снилось, что вот уже который месяц он воюет в Турции…

Снилась турецкая деревня… В начале сентября отряд, в коем он был волонтером, отвели сюда на отдых и пополнение состава…

Отряд состоял из суровых горцев, донельзя обросших бородами. Безбородыми оставались только нос, лоб, глаза да рот…

Их гортанная речь поначалу казалась дикой и неприятной для слуха. Но за месяц Павел притерпелся, привык и даже начал кое-как и кое-что понимать…

Чистых русаков в отряде было всего трое: сам Павел и неразлучные Васька и Ванька…

Деревенских жителей русские не обижали: встали лагерем на окраине деревни, разбили шатры, развели костры, варили кулеш… Купались в мелкой – едва по пояс – речушке, стирали в ней же пропахшее и просоленное потом белье…

Перед сном пели песни. Все песни и у горцев, и у русских – то бишь, у Васьки с Ванькой –

были протяжными и преисполненными печали…

Павел с удивлением обнаружил, что не знает ни одной, и старательно заучивал слова, слушая своих …

Каждый вечер перед тем, как закрыть глаза, он вспоминал отца… Отец полагал, что армия – образец порядка и вообще – правильной жизни…

Сейчас, находясь в настоящей армии на настоящей войне, Павел увидел и понял воочию, что порядок в армии не возникает сам по себе, без людского участия и напряжения… Порядок надо неусыпно выстраивать и неусыпно поддерживать. И еще – охранять его надо, надзирать за ним и строго наказывать тех, кто его нарушает…

Мать он, конечно, тоже вспоминал, - но с некоторой долей иронии… Почему она сперва была против его отъезда в армию, а потом – как-то неприлично быстро – согласилась?..

Неужели потому, что и впрямь осознала: если его убьют, ей будет легче жить?.. Или просто потому, что ей сейчас ни до чего личного: помимо Турции еще и со Швецией война!.. Хочется именно так думать: в круговороте двух войн сразу она просто-напросто забыла о материнских тревогах (если таковые вообще были)!..

Появилось время подумать обо всем на свете, а не только о государственном … И Павел думал о том, что такое справедливость и несправедливость… Думал и обнаруживал удивительные, как ему казалось, вещи… Приходил к выводу, что понятие о справедливости не может быть универсальным… Ибо справедливость для каждого своя… И еще – она робкая, она слабая, она прячется. И надо ее добывать напряжением всех сил, потом и кровью. И, даже добытая, она может быть легко унижена, оклеветана, втоптана в грязь… А миром правит несправедливость, - единственная всеобщая реальность… И если это так, а оно так и есть, тогда, значит, миром правит Зло… Воплощением же Всемирного Зла является никто иной, как дьявол…

Понимать, что дьявол – владыка всего, конечно, неприятно, горько, обидно… Но опыт прожитых лет, напрасных ожиданий и не сбывшихся надежд убеждает, что так оно и есть… И, значит, крепче надо верить в Бога… Сильнее, чем прежде!.. И молиться надо еще больше, еще горячее!.. Ибо любая молитва – это для дьявола кость в горле!..

 

Много о чем хотелось не спеша поразмыслить… Но судьба не дала для этого достаточно времени… В один прекрасный день жизнь армейская и жизнь военная закончились для Павла бесповоротно…

День, действительно, был прекрасным… Солнце сверкало на безоблачном небе, как адамант… Было настроение и желание мира и покоя… Турки неторопливо перемещались между домами… Видимо, ради своих каких-то непонятных дел…

И вдруг тишина исчезла, растоптанная топотом множества копыт… На дороге, ведущей в деревню, показалась конница… Всадники в красных фесках и зеленых шароварах… У каждого за поясом пара пистолетов. А в руке – воздетый кверху клинок…

Они машут клинками и что-то громко кричат, наполняя воздух злобной угрозой…

Это хорошо, что они кричат громко и, тем самым, заранее оповещают о своем набеге…

“Ишь какие! – подумал Павел иронично. – Это прямо-таки “иду на вы!..”

Командир русского отряда - хаджи Мюрид – быстро отдавал свои гортанные команды… Горцы, послушные приказам, вооружились и выстроились в каре на центральной площадке между шатрами… Троицу русских командир поставил на правый фланг…

Турецкая конница налетела, как смерч… Турки не просто кричали, сражаясь, - они пронзительно визжали, как дикие звери… Видимо, своим визгом пытались нагнать лишний страх..

Перед Павлом оказалась оскаленная конская морда… Зубы в раззявленной пасти показались Павлу устрашающе огромными…

Чтобы не быть растоптанным, Павел разрядил один из своих пистолетов прямо туда – в прогал между зубами…

Конь рухнул, и всадник задергался под ним, пытаясь высвободить ноги.

Павел шагнул к лежащему, и тот, завидев приближение врага, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил…

Пуля пролетела совсем близко, чуть не задев. Правую щеку обдало горячим дуновением… Павел замахнулся саблей…

И вдруг ему показалось, что время невероятно замедлилось…Усатый, носатый, черноглазый, лежал перед ним враг… И замедленно шарил рукой за поясом, надеясь на свой второй пистолет…

Но Павел знал, что враг не успеет… И, пораженный, увидел, что его знание вдруг передалось турку… Тот замер, и в глазах его появились обреченность и мольба…

Павел подумал: не пощадить ли его?.. Но сила инерции влекла руку с саблей вниз, и невозможно было противиться этому навязанному движению…

Сабля упала на голову… Врезалась в нее… И не сабля это сейчас была, а какое-то мерзкое, хищное, живое существо… Оно разодрало феску и раскололо голову, как спелый орех…

Голова распалась на две части, и стала видна серовато-беловатая студенистая, дрожащая масса внутри нее, похожая на овсяный кисель, которым когда-то в детстве угощали Павла на кухне Васька с Ванькой…

Павел глядел на эту массу, как завороженный… И это человек, любимое творение Господа?.. Зачем он так мерзок изнутри и так слаб?.. Зачем его внешность так обманчива, внушая иллюзию его силы и непобедимости?..

Внезапная слабость подкосила Павла, и он упал на колени, исторгая из желудка все, что было съедено и выпито…

Никогда!.. Никогда!.. Никогда!..

Никого.. Никого!.. Никого!..

Никогда и никого он больше не сможет убить!.. Слишком уж отвратительна смерть вблизи!.. Невыносимо отвратительна!..

Павел растерянно оглянулся вокруг… И снова был поражен… Потому что бой, на который смотришь со стороны, почему-то кажется даже красивым… Можно залюбоваться кошачьей грацией горцев, которые легко, словно лопухи на поле, срубают врагов одного за другим… И турки падают, как скошенная трава, изламываясь так и сяк – в неестественных и тоже красивых позах…

“В армии есть порядок! – вдруг озарила голову главная мысль. – Но в войне его нет и быть не может!.. Война – это хаос, и желать его, стремиться к нему не следует ни в коем случае!..”

 

С колен Павла подняли разгоряченные, потные, пьяные хмелем битвы, Ванька и Васька…

- Мы возвращаемся! – пробормотал Павел. – Я больше не хочу!.. Я не могу больше!..

Голова сильно закружилась, и он обвис на руках телохранителей, - потерял сознание…

 

 

116.

 

Странный сон Павла смутил… Он решил, что, возможно, этот сон – предвестник его смерти на войне… Но делать какие-то шаги по отмене своего выезда в армию не стал… Учитывая свой сон, задумал оставить какие-то наказы, какие-то заветы для тех, кто ему дороги…

“Переменить и разрешить судьбу заводских крестьян и других сельских классов…

Уменьшить питейный доход, как развратительный для нравов…

Доходы земли держать соразмерно возможности с надобностью…

Промыслы поощрять, ибо основаны на труде и прилежании…

Внешняя политика: не нужна России чья-либо помощь… Задача: политическое равновесие, доверие к соседям и соседей к нам – для чего честность, союз с северными державами, в нас нуждающимися…

Главный пункт: надлежит положить закон, кому быть государем…

Отвращение к переворотам и чувство законности, воспитанное конституцией Н.Панина…

Укрепить войско и флот дисциплиной и учением…

Два главных начала: устранение привилегий во имя равенства перед законом… И установление однообразного порядка (во имя закона, взамен личного усмотрения…”

 

Марии Федоровне Павел писал: “Старайся о благе прямом всех и каждого. Детей воспитай в страхе Божии, как начале премудрости, в добронравии, как основании всех добродетелей. Старайся об учении их наукам, потребным к их званию, как о том, что, преподавая знания, открываешь рассудок. Не пренебрегай и телесных выгод, ибо от них здоровье к понесению трудов и наружность благообразная, пленяющая глаза. Все сие клони к поспешествованию бодрости и твердости духа. Укрепи их в намерении моем о наследстве и законе оного и в приведении в порядок прочих частей, но старайся им внушить, что человек всякий должен подчинять себя рассудку, а особливо такой, который Богом призван подчинять страсти других и управлять людьми и целым государством и народом. Таким только себя подчинением может удержать других в оном, а особливо своих собственных потомков, подавая им пример, а свою же совесть успокоить…

 

Наказ детям своим Павел завершил такими словами: “Будьте счастливы счастьем земли вашей и спокойствием души вашей. Бог вам да даст его, как меня сподобил в жизнь свою оным наслаждаться…”

 

 

117.

 

Пятого октября прискакал Саша Куракин с потрясающим известием о кончине князя Потемкина.

Известие Павла ошеломило. Павел смотрел на Куракина и не знал, что сказать… В голове было пусто. Все мысли куда-то делись. Странное ощущение пустоты… Будто куклой стал неодушевленной…

Горя, конечно, никакого… Потемкин был врагом… И пусть вражда их была неявной, скрытной, завуалированной, но время от времени она прорывалась, как огонь в печи прорывается сквозь не погасшие угли…

Павел большими шагами ходил от окна к столу и обратно и молчал…

Саша Куракин сидел в кресле и меланхолично разглядывал свои ногти… Видимо, ничего не желал говорить первым… Кружевной воротник его дорожного камзола раздражал Павла… Перстни на пальцах назойливо стреляли искорками света…

Сашка – дорогой и близкий человек. Но все-таки “павлин” он и есть “павлин”…

 

 

ПАВЕЛ:

- Что же делать?

 

(Куракин вскинул голову и посмотрел в упор. Но опять ничего не сказал…)

 

ПАВЕЛ:

- Ехать к императрице и соболезновать?.. Но это будет ложь! А я не умею говорить ложь!..

 

(Павел резко вскинул голову, словно собираясь разглядеть что-то на потолке…)

 

 

ПАВЕЛ:

- Остаться здесь и сделать вид, что ничего не знаю?.. Что ничего не произошло?.. Но это будет не вежливо, а я не привык быть невежливым!..

 

КУРАКИН:

- Я могу поехать и выразить наше сочувствие!

 

ПАВЕЛ:

- На тебя осердятся, что ты – вместо меня!.. А на меня обидятся, что всего лишь прислал тебя!..

 

(В дверь постучали, и две головы повернулись к ней…

Вошел юный паж и звонко доложил)

 

ПАЖ:

- Курьер из Петербурга!..

 

ПАВЕЛ:

- Проси!

 

КУРАКИН:

- Ну, вот и выход!

(Позванивая шпорами, появился рослый гвардеец и доложил, нисколько не усмиряя свой громкий голос.)

 

КУРЬЕР:

- Пакет из дворца, ваше высочество!..

 

(Он вынул из-за обшлага и передал Павлу привезенное послание.

Павел оглянулся, протянув руку, и Куракин вложил в нее серебряный нож, взятый со стола.

Павел вскрыл пакет и достал из него небольшой листочек… Можно сказать, бумажный клочок…)

 

ПАВЕЛ:

- Просит быть!.. Думаю, относится к нам обоим!..

 

КУРАКИН:

- Значит, будем!.. Что уж тут!..

 

ПАВЕЛ:

- Слышал, братец!.. Мы будем!.. Так и передай!..

 

(Гвардеец молча поклонился и вышел…)

 

ПАВЕЛ:

- Жить будет лучше, жить будет веселей!.. Екатерина станет слабее, а я стану сильнее!..

 

КУРАКИН:

- Дай-то Бог! – сказал Куракин…

 

 

118.

 

Екатерина была недовольна… Брови сдвинуты… Лоб розовый… При гневе он розовеет гораздо больше… В глазах затаилась тьма… Пальцы левой руки – все разом – нервно постукивают по столешнице… И даже пышный парик выглядит так, как будто сидит чуть-чуть не на месте…

 

ПАВЕЛ:

- Зачем позвали, матушка?..

 

ЕКАТЕРИНА (резко):

- Слышал?.. В Польше приняли Новую Конституцию?.. Уж не ту ли, что вы сочинили с Паниным?..

 

ПАВЕЛ:

- Не ту, матушка!.. Никакого касательства!..

 

ЕКАТЕРИНА:

- То-то же!.. Я ввела войска в Польшу!.. Пусть не забываются!.. Не хочешь ли туда поехать, любитель конституций?..

 

ПАВЕЛ:

- Ни малейшего желания!..

 

ЕКАТЕРИНА:

- А дружки твои – Разумовский да Куракин, - может, умысел какой составили?.. Может, французская буря им головы вскружила?..

 

ПАВЕЛ:

- Ни сном, ни духом, матушка!.. Мы молоды! Нам веселиться хочется, а не в крови купаться!..

 

ЕКАТЕРИНА:

- Ну, ты-то как ребенок!.. Тебя насквозь вижу!.. А дружки твои еще те волчата!.. Зубками острыми только бы впиться!..

 

ПАВЕЛ:

- Что же прикажете?.. Остеречь их?.. Отругать?.. Предупредить?..

 

ЕКАТЕРИНА:

- Приструни, коли сможешь!.. Да мне донеси, ежли что замыслят!..

 

ПАВЕЛ:

- Невместно мне доносить, матушка!.. Несообразно с моим званием и положением!..

 

ЕКАТЕРИНА:

- А в крепости посидеть всем кампанством – сообразно?

 

 

ПАВЕЛ:

- Лучше уж в монастыре, матушка!.. К Богу поближе!.. Молиться удобней!..

 

ЕКАТЕРИНА:

- Ну-ну!.. Охолони!.. Не кипятись!.. Может, я и перегнула палку!.. После французского непотребства всюду злые умыслы чую!.. Ты вот что: приходи к обеду с женой!.. Как она, кстати?..

 

ПАВЕЛ:

- Следующего ребенка ждем, матушка!.. Через месяц – другой!..

 

ЕКАТЕРИНА:

- Экая она… щедрая на детушек!.. Ну, ступай с Богом, Павел!.. Храни тебя Господь!..

 

(Затемнение).

 

 

119.

 

Андрей Разумовский приехал навестить Павла в карете с ливрейным лакеем на запятках…Павел, увидевший из окна это пышное прибытие, встретил гостя насмешливо…

 

ПАВЕЛ:

- Ты нынче ко мне, как на праздник!.. Зачем такой торжественный?..

 

АНДРЕЙ:

- Да встреча тут одна намечается!

 

ПАВЕЛ:

- С девицей, небось?.. Кто она?.. Хороша ли собой?..

 

АНДРЕЙ:

- Что ж ты думаешь, - я к дурнушке поеду?.. Впрочем, речь не об этом!.. Я к тебе заглянул по делу!..

 

ПАВЕЛ:

- Ну, давай, излагай!.. Ты сегодня нашего ”павлина” – Сашку Куракина – переплюнул!.. Экий петиметр!..

 

(Павел подошел к большому зеркалу, вделанному в стену и придирчиво оглядел себя… Ничего не скажешь: он и сам в своем белом генерал-адмиральском мундире тоже выглядел не обыденно…

Андрей вальяжно уселся в любимое кресло Павла – с высокой резной изогнутой спинкой- и небрежно закинул ногу на ногу… )

 

АНДРЕЙ:

- Как ты относишься к “вольным каменщикам”?..

 

ПАВЕЛ:

- Отношусь лояльно! – сказал Павел и начертал в воздухе фигуру, означающую среди масонов “я свой”…

АНДРЕЙ:

- Ну, тогда второй вопрос: про мальтийский орден что-то знаешь?..

 

ПАВЕЛ:

- Никита Иванович книгу приносил… Еще в детстве, когда я болел… Про мальтийских рыцарей…

 

АНДРЕЙ:

- Совсем хорошо!.. Мне поручили разведать… Выспросить у тебя, понимаешь?.. Как бы ты отнесся к предложению войти в число главных фигур этого ордена?..

 

ПАВЕЛ:

(Павел замер на месте, перестав расхаживать… С удивлением посмотрел на Андрея…)

 

- Неожиданные слова от тебя!.. То есть, я буду мальтийским рыцарем?.. Да?..

 

АНДРЕЙ:

- Ну, конечно!.. Если захочешь!.. Если дашь согласие!..

 

ПАВЕЛ:

- Дам согласие, можешь не сомневаться!.. Я этой книжкой буквально бредил!.. Дважды ее перечитал!.. Но…

 

АНДРЕЙ:

- Что “но”?..

 

ПАВЕЛ:

- Мальтой владеет Англия!.. Как Англия посмотрит на то, что наследник российского престола…

 

АНДРЕЙ:

- Да понял я, понял!.. Можешь не договаривать!.. Англия – уверен, - посмотрит сквозь пальцы!.. Поскольку мальтийский орден для нее – это так, мышиная возня!.. Ее коренных интересов он затронуть не может!..

 

ПАВЕЛ:

- Интересный у тебя разговор сегодня, Андрюша!.. Так что, можно дырку в мундире делать?..

 

АНДРЕЙ:

- Для чего?..

 

ПАВЕЛ:

- Для мальтийской звезды, естественно!..

 

АНДРЕЙ:

- Особо не торопись!.. Но, в общем-то, можно!..

 

(Затемнение)

 

 

120.

 

ЕКАТЕРИНА:

- Что ж не просишься в Польшу?.. – насмешливо сказала Екатерина. – Война тебя, помнится, влекла!.. А тут как раз Суворов туда идет!..

 

ПАВЕЛ:

- Матушка! Я примчался пожелать вам доброго утра, а вы ко мне так строги!..

 

(Павел глядел на Екатерину и что-то, похожее на презрение, испытывал… Простоволосая, не причесанная и не умытая, похожая на снежную бабу в своем пышном ночном капоре, она казалась отталкивающе некрасивой…)

 

ЕКАТЕРИНА:

- Не нравишься ты мне, Павлуша!.. Чем дальше, тем больше не нравишься!.. Ты уж извини, но я тебе не верю!.. Был простодушен, как ребенок, а стал скрытен и коварен, как аспид!.. Я решилась!.. Я буду просить у Государственного Совета отстранить тебя от власти!.. Однажды уже собиралась да раздумала!.. А теперь не раздумаю!

 

ПАВЕЛ:

- На каком же основании меня отстранить, матушка?..

 

ЕКАТЕРИНА:

- Из-за твоей неспособности править!.. Ты горазд на прожекты!.. Вроде той конституции, что вы с Паниным… Прожектер у власти – гибель для государства!.. Надеюсь, Совет меня поддержит!..

 

ПАВЕЛ:

- Надеюсь, что нет! – сказал Павел. – А я, с вашего позволения, удалюсь!..

 

(Он вышел, и лакей осторожно притворил дверь следом за ним…

Он вышел и отправился назад, в родную Гатчину… )

 

(Затемнение)

 

 

121.

 

Вечером Павел и Мария Федоровна вместе с детьми гуляли в гатчинском парке…

Чистый прозрачный солнечный свет затопил аллеи и стоял в них, как неподвижная вода волшебного озера… Листья, что еще не надумали облетать, безудержно желтели и краснели и даже в лиловый цвет ударялись. Будто какой-то безумный художник обмакивал свои кисти в разные краски и окроплял ими листву…

Дети, увлекшись оживленной беседой, ушли вперед… Павел с женой неторопливо перемещались вслед за ними… Не хотелось ни о чем думать, - ни о каких проблемах…

 

ПАВЕЛ:

- Ты помнишь, года три назад гостил у нас Кутузов!..

 

 

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

- Конечно, помню!.. Михайло Илларионович - милейший человек!.. Помню, ты ему представил Аракчеева, который тоже был у нас за обедом, и сказал, что Аракчеев умеет носить панталоны!

 

ПАВЕЛ:

- А после обеда мы сидели в библиотеке, и он восхищался моим книжным собранием, в коем тогда было сорок тысяч томов!..

 

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

- А помнишь, он рассказал о странном случае с Потемкиным?..Тот присутствовал на отпевании принца Фридриха. А когда принц покинул церковь, ему вдруг вместо кареты подали погребальную колесницу!.. Потемкин в страхе отпрянул от такого “экипажа”… А через два месяца Потемкин умер…

 

ПАВЕЛ:

- А я тогда же за обедом рассказал про свой случай!.. Про то, как мы гуляли с Куракиным, и вдруг я увидел высокого человека, закутанного в плащ со шляпой, надвинутой на глаза… Это человек пошел рядом со мной, но Куракин его не видел…И вдруг он заговорил глухим и низким голосом…

- Бедный Павел!.. – заговорил он. - Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе!.. Не привязывайся к этому миру, ибо ты надолго не останешься в нем!..

Человек снял шляпу и улыбнулся… И я узнал в нем своего прадеда!..

 

(Мария Федоровна остановилась и поглядела на Павла с тревожной улыбкой.)

 

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

- Ты всегда волнуешься, когда вспоминаешь об этом, друг мой!.. Давай лучше догоним детей да поговорим с ними об их делах!

 

ПАВЕЛ:

- Давай! – согласился Павел…

 

(И они, ускорив шаги, бросились догонять детей…)

 

(Затемнение)

 

 

122.

 

ЕКАТЕРИНА:

- Поэтому, господа сенаторы!.. Я еще раз прошу вас отстранить от престола моего сына Павла Петровича!.. Он – мой сын, и, как сына, я его, конечно, люблю. Могу отметить, что он далеко не глуп, знает пять европейских языков и с должным уважением относится ко мне и к государственной власти в моем лице…

Но по складу ума он – человек не практический, не деловой. Мечтательность – основное свойство его натуры… Если посадить его на престол, то на престоле будет не Император всероссийский, а некий Алонзо Кехана, Рыцарь Печального образа!.. Не думаю, чтобы вы хотели для нашей империи такого правителя!..

 

 

(Шевеление и легкий шумок, пронесшийся по залу, были ей ответом…

Затем заговорил Безбородко…)

 

БЕЗБОРОДКО:

- Государыня! Извини мою строптивость, но я не думаю, что ты права!.. Твой сын – наследник – трех царственных Петров, и лишать его престола, как мне кажется, было бы неразумно!..

 

(Барятинский поддержал не согласного)

 

БАРЯТИНСКИЙ:

- Павла знают в народе и любят!.. Солдаты готовы безоговорочно выполнять его волю!.. Любую его волю!..

 

(После некоторого молчания сказал свое слово и Ермолов:)

 

ЕРМОЛОВ:

- Матушка-государыня, яблочко от яблони падает недалеко, и потому кому продолжать твое дело, как не ему, твоему замечательному сыну!..

 

ЕКАТЕРИНА (гневно):

- Что же это такое!.. Опоил он вас, что ли?.. Но когда и чем, и как успел?.. Учинить, что ли, розыск по такому случаю?..

 

(Головы присутствующих шевельнулись, и снова по залу прошелестел шумок…

Вслух больше никто не произнес ни слова.)

 

ЕКАТЕРИНА:

- Александр Андреевич!.. После этого не значит вследствие этого!.. Если мой сын Павел появился после Петра Первого, это на значит, что он будет столь же великим, как его прадед!..

А вам, Федор Сергеевич, я рекомендую впредь не делать таких опасных намеков!.. Вы хотите сказать, что, если бы он захотел, если бы на то была его воля, то солдаты и офицеры давно бы свергли меня с престола?.. Не сомневайтесь, я знаю про это!.. Но я знаю также, что мой сын меня любит или, по крайней мере, уважает, и никогда не пойдет против меня!..

А вы, Алексей Петрович, если бы смогли глубже поразмыслить, обрели бы понимание того, что мой внук Александр – вот прирожденный император!... Вот какое “яблочко” вам бы надо защищать!..

 

 

(Екатерина выдохнула свои слова и замерла, все еще на что-то надеясь, не желая, не смея поверить в свое поражение…Сейчас в ней бушевала злость. Она ненавидела этих людишек, идущих против нее… Как они посмели!.. Как смогли! Ведь обычно они – жалкие трусы, и никто более!..

Опустив глаза вниз, она боялась на них взглянуть, потому что ее взгляд мог их испепелить всех до единого…

 

- Нет нашей воли на то! – сказал кто-то приглушенно и непреклонно…

 

Екатерина выждала еще немного… Затем решительно поднялась со своего места и, твердо отчеканивая шаг за шагом, покинула зал… )

(Затемнение)

 

 

123

 

Разговор с Андреем Разумовским получился нервозным…

 

АНДРЕЙ:

- Назначай день переворота!.. А я сделаю все остальное!..

 

ПАВЕЛ:

- Не могу!.. Мне кажется, вы – ты и твои люди – ее убьете!..

 

АНДРЕЙ:

- Да какое убийство!.. Обойдемся без крайностей!.. В монастырь сошлем!.. Как она тебя хотела, так и мы – с ней!.. В келью!.. Каяться!..

 

ПАВЕЛ:

- Нет, Андрей!.. Дай мне подумать!.. Дай созреть!..

 

АНДРЕЙ:

- Смотри, не перезрей!.. Перезреть – значит, загнить!

 

(Андрей сказал… И ушел…

Да не совсем ушел, а подзадержался…

Павел это обнаружил, поскольку выскочил следом, желая выкрикнуть что-нибудь ехидное насчет “загнивания”…

В дальнем конце коридора он увидел Андрея вместе с Ванькой и Васькой…

Павлу показалось, что они – все трое – о чем-то оживленно беседуют…

Впрочем, заметив Павла, Андрей жестом руки позвал Ваньку и Ваську за собой, и троица мигом удалилась…

Можно было крикнуть и остановить хотя бы своих телохранителей… Но Павел этого делать не стал, - ушел назад в свои покои…Из которых отправился в комнату Марии Федоровны…

 

 

124.

 

Она сидела с младенцем на коленях, - с их младшеньким, которого назвали Николаем…

Ребенок тихо посапывал. Между губ его надувались и бесшумно лопались пузырики слюны…

Павел заметил печаль в ее глаза и влажный блеск, предвещающий слезы…

 

ПАВЕЛ:

- Что с тобой, друг мой милый?

 

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

- Павлуша!.. Врачи запретили мне иметь детей!.. Мне больше нельзя рожать!..

 

(У Марии Федоровны и впрямь появились слезы…

Павел присел рядом, обнял жену за плечи, привлек ее к себе…

Так они и сидели в безвольной тишине…

Мария Федоровна успокоилась…

Только малыш посапывал… Да причмокивал время от времени…)

 

(Затемнение)

 

 

125.

 

Ванька и Васька ввалились к Павлу запыхавшиеся и с выпученными глазами. Их сапоги и гвардейские мундиры были щедро забрызганы грязью.

 

ПАВЕЛ (рявкнул):

- Вы что?.. Вы пьяны, что ли?..

 

ВАНЬКА (обиженно):

- Мы скакали, как бешеные!

 

ВАС ЬКА:

- Мы самые первые!.. Всех других опередили!..

 

ПАВЕЛ:

- Кого других?.. Что случилось?..

 

ВАНЬКА (одышливо):

- Государыня!..

 

ПАВЕЛ (медленно и тяжело ):

- Что c ней?

 

ВАНЬКА (шепотом):

- Скончалась!

 

ПАВЕЛ:

- Что-о?..

 

ВАСЬКА:

- Померла!.. Прямо в уборной своей упала – и всё!..

 

ПАВЕЛ:

- Да точно ли?.. Откуда знаете?..

 

ВАНЬКА (зачастил):

- У нас на кухне дворцовой сударушки!.. Мы у них были!..

 

 

(Павел почувствовал, как подступает к горлу удушье. Словно он тоже, как эти двое, долго скакал верхом и теперь никак не отдышится…)

 

ПАВЕЛ:

- Идите! – махнул рукой, сдерживаясь из последних сил, чтобы не завыть по-волчьи или по-детски не зарыдать взахлеб…

ПАВЕЛ:

- Нет!.. Стойте!.. – сглотнув то, что готовилось вырваться, жестко приказал, видя две спины, мигом окаменевшие в дверях…

 

БЛИЗНЕЦЫ:

- Что? – Ванька и Васька дружно повернули головы…

 

(Павел молчал, собирая силы для говорения.)

 

ПАВЕЛ:

- Это… Это не вы?.. – наконец, вопросил шепотом…

 

ВАСЬКА:

- Что?

 

ВАНЬКА:…

- Что?..

 

ПАВЕЛ:

- Ну… Подсыпать что-то… Или грибков ядовитых… - пробормотал Павел, стараясь держать в поле зрения сразу оба лица.

 

ВАНЬКА (возмущенно):

- Да что ты, твое высочество!.. Нешто мы сами могли!.. Без твоего приказа!..

 

ВАСЬКА (всплеснув руками):

- Да как же бы мы сами-то!.. Без позволения!.. Чай, не супостаты какие!..

 

ПАВЕЛ:

- Ну… Идите!

(Когда они исчезли, он посмотрел влево и вправо… И что-то с ним стало… С его разумом… С его головой…

Он не мог понять, где он… Как попал в это чужое место?.. И вообще, кто он такой?..

Он рухнул в кресло, как подрубленный… И замер, уткнув лицо в ладони… )

 

(Затемнение)

 

 

126.

 

(ГОЛОС ЗА КАДРОМ)

 

Он чувствовал, как страшный ледяной холод наваливается на него сразу с двух сторон – снаружи и изнутри…

Весь мир исчез… Только он и этот холод…

Уж не она ли, уж не матушка ли обратилась в эти смертельно леденящие дуновения?..

Она?.. Та, которая умерла?..

Разве может она умереть?..

Она же была всегда и везде… Солнце смотрело ее глазами… Травы и листья шептали ее голосом… Волны улыбались ее улыбками…

И он, Павел, хотел, чтобы это все исчезло?.. Чтобы и солнце, и травы и листья, и волны омертвели, утратили свою душу, - ее душу?..

Да!.. Он хотел!..

Она была всем, и он ей завидовал, не понимая этого… Но разве только для него она была всем? ..

Нет, - для всего дворца!.. Для всей столицы!..

Но больше всего – для себя она была всем !.. Прежде всего и только для себя!..

Ее целью, ее смыслом было блистать и вызывать восхищение!.. А все то, про что говорится “для народа, для страны”, - тоже было прежде всего для нее… Чтобы ей любовались и восторгались… Чтобы ее возвеличивали…

И вот ее нет… Она ушла… Наконец-то, ушла!.. И как не сладок оказался воздух свободы!.. Как он стесняет дыхание!..

Неужели теперь ему, Павлу, становиться всем ?.. Но не для себя, не для дворца, не для столицы только!.. А для всего народа!.. Для всей страны!..

Сможет ли он?.. Мысленно столько раз примерял на себя шапку Мономаха!..

Не тяжела ли теперь она будет?..

Все ее дела кажутся фальшью, мишурой, позолотой… Ядовитыми цветами, выросшими на могилах…

В народе говорит “Пустая бочка громче звучит”… Уж не была ли государыня такой “бочкой”?..

Ошеломительная догадка!.. Значит, все, что она делала, было “не так”?..

Значит, все надо делать наоборот ?.. Не так ли?..

Выворачивать наизнанку ее свершения ?.. Заново засевать то поле чертополоха, которое она взрастила?..

Надо, - значит, надо!.. Он сможет, потому что силы его велики!..

 

Павел очнулся от раздумий и велел подавать карету…

Нужно было все увидеть самому!..

 

 

127.

 

Но сразу выехать не получилось… Потому что цепочкой, чередой потянулись курьеры… Один за другим… Один за другим… Вестники то ли радости, то ли горя…

Курьеры от вельмож и от мелких придворных сошек… Похоже, каждый из тех, что толпятся у трона, норовил прислать курьера своего … Даже повара из дворцовой кухни своего прислали… Уж эти-то зачем?..

 

Выехать удалось только тогда, когда поток курьеров истощился…

 

 

128.

 

Четверка сытых и сильных коней еле тащила карету… Так Павлу казалось, и он отчаянно злился на нерадивых конюхов и на ленивого кучера… Услужили, называется!.. Подобрали каких-то полудохлых кляч!.. Еле живых одров, едва переставляющих ноги!..

(На самом-то деле карета неслась, как стрела, Вздрагивая и скрипя, клонясь то на один бок, то на другой, и раскачиваясь, как лодка в шторм…

Деревья вдоль дороги слились в стремительно текущую бурую массу, зубчатую поверху…)

Но Павел словно бы ничего этого не видел и не ощущал… То и дело высовываясь в оконце, он орал, надсаживая горло:

ПАВЕЛ:

- Быстрей!... Быстрей!.. Еще быстрей!..

 

ГОЛОС ЗА КАДРОМ:

Было тревожно... Было страшно… Он может опоздать!.. Он опаздывает!..

Бездна была под ним… Открылась в тот миг, когда лошади взяли с места…

А теперь скорость решала всё… Замедлиться или, тем паче, остановиться, - значит, рухнуть в разверстую ненасытную прорву… А скорость сохранить или еще ускориться, - значит, заиметь шанс – перескочить, перепрыгнуть и оказаться на том берегу…

Ведь ничего уже не остановить и не переиначить, если вдуматься… Все свершилось окончательно и бесповоротно… Умом понимаешь это, а сердце не верит… Не хочет верить…

Мир опустел в единый миг, потому что ушла матушка… Матушка, что заслоняла собой Павла… Защищала от жизненной жестокости и подлости… Принимала на себя любые удары извне…

Она была сильной, это правда… Ее воля была крепче железа… Государственной была ее воля…

Но и слабой она была тоже… Мягкой… Родной… Матерью… Матушкой…

А теперь она ушла, скрылась, исчезла…

С одной стороны, освободила ему дорогу… С другой стороны, - бросила его, предала, оставила без защиты…

Как быть?.. Как жить?.. Какую опору найти в бесконечной пустоте?..

 

 

129.

 

Екатерина лежала в гробу, одетая в платье из серебряной парчи, - одно из пятнадцати тысяч своих платьев…

Взглянув на нее, Павел ужаснулся… Смерть никого не украшает, но Екатерину она просто обезобразила… Ее лицо сделалось коричневым… Румяна, наложенные на него, выглядели мерзкими кровавыми пятнами…

Глаза были закрыты… Но Павел вгляделся пристальней и понял: они закрыты не до конца…

Крошечные щелочки оставались… И сквозь них Екатерина продолжала следить… Продолжала подглядывать за ним…

Нос ее заострился и стал похожим на клюв… Кого она собиралась заклевать?..

Уж не его ли, опять же, - несчастного сына своего?..

Щеки втянулись, будто провалились вглубь лица… Словно не от болезни, - от голода умерла… Словно ее заморили…

Нижняя челюсть была подвязана серебристой ленточкой… Не будь ленточки, рот был бы безобразно раззявлен… Павел представил себе это и тут же ощутил быстрый приступ дурноты…

Он стоял возле гроба, помещенного на столе в парадной зале, и жадно разглядывал то, что было в гробу…

И вдруг рыдания налетели на него, как морской шквал налетает на корабль… Это не было простым плачем, который сопровождает расставания с умершими… Это были болевые приступы, корчи, спазмы, судороги, выворачивающие наизнанку…

Словно настало время выплакать и извергнуть из себя и отвергнуть все-все бесконечные годы ожидания… Ожидания своей свободы и своей воли… Ожидания себя самого, каким он должен стать, во что бы то ни стало…

Он упал на колени, схватил правую ладонь государыни и, продолжая безудержно рыдать, припал к ней губами…

И ему показалось… Да, ему показалось явственно, что материнская ладонь чуть приметно дрогнула… Словно подала ему некий знак, и надо его обязательно и немедленно понять…

Что она хотела ему передать, ему сообщить?..

Павел оторвался от мертвой руки и пристально, с каким-то болезненным напряжением стал вглядываться в родные и, одновременно, теперь чужие черты замершего навеки лица…

Он долго смотрел… И только когда затылок заломило от невыносимой боли, и в глазах все стало двоиться, - оторвался, перестал разглядывать…

 

 

130.

 

Бесконечные годы ожидания закончились, и время неожиданно понеслось вскачь… И, чтобы успеть за ним, за его взнузданной резвостью, надо было торопиться… Надо было проявлять недюжинную прыть и постоянно подавлять при этом нежданно нахлынувшие тревожность и мнительность…

Впрямь ли он уже император?.. Никаких видений и знамений не было… А ведь самодержец – Божий помазанник и Божий наместник!..

Павла беспокоило отсутствие зримых “знаков судьбы”, отсутствие зримого одобрения со стороны Всевышнего… Он был недоволен этаким “невниманием”…

Одно он знал твердо: надо торопиться делать добрые дела, что пойдут на пользу Отечеству!.. И еще: надо поспешать с коронацией!..

Хотя нет, что-то, вроде знамения, все-таки было… Той ночью, когда Екатерина умирала,

ему приснилось, что он стремительно возносится вверх… Он было возликовал… Как вдруг в том же сне явилось сомнение: вверх ли он, действительно, взлетает, или стремительно падает вниз?.. И тогда счастливая легкость и ликование смертельно обманчивы…

Тот сон прервался резко и больше не возвращался… Павел так и не понял, к добру он был или к беде…

Festina lente ! – стало для него основным внутренним законом, основным принципом жизни… Торопись, но с оглядкой, без суеты!..

 

 

131.

 

Едва было возглашено о том, что императрица скончалась, Павел тут же отдал приказ о немедленном приведении Двора к присяге… Церемониал начали за полночь в дворцовой церкви…

Вначале генерал-прокурор граф Самойлов довел до всеобщего сведения манифест о кончине императрицы и восшествии на престол Павла Первого… Наследником престола стал Александр… Затем самой первой присягнула супругу и государю Мария Федоровна. Она поцеловала крест и Евангелие, обняла Павла и приложилась к его губам…Затем присягнули – по старшинству – цесаревичи, дети императора. Они целовали руку отцу…

Потом наступила очередь митрополита Гавриила и духовенства, сановников и всех прочих…Завершением процедуры стала панихида у тела покойницы, отслуженная глубокой ночью…

На следующее утро цесаревич Александр, выполняя волю государя, руководил расстановкой у дворца часовых в гатчиских мундирах и новых полосатых будок для них…Александру в помощь были приданы Аракчеев и еще два офицера…

Поскольку Павел все делал быстро, преображение России на гатчинский манер тоже совершилось как по мановению волшебной палочки… Современники отмечали, что всё переменилось “быстрее, чем в один день”… Манеры, прически, костюмы, занятия – всё стало не таким, как вчера…

Первой отменена была французская мода, - “революционная”, на взгляд Павла… Пышные галстуки и воротники, что прежде скрывали подбородки, уменьшились и укоротились, явив миру тонкие шеи и выдающиеся вперед челюсти…

Прически вместо французской моды – завивать и закалывать сзади – стали делать прямо и гладко, с двумя туго закрученными локонами над ушами, копируя прусскую моду, а у самого корня связывали в пучок, при этом обильно напомаживали и напудривали. Вчерашние щеголи преобразовались в добропорядочных граждан в наглухо застегнутых костюмах прусского образца a la Фридрих Второй…

Находились смельчаки, что продолжали фланировать в круглых шляпах и широких двубортных кафтанах. Но таковые возвращались домой в лохмотьях, как последние нищие. Бдительная полиция безо всякой пощады разрывала запретную одежку и сбивала с голов шляпы. Даже дипломаты срочно поменяли свои наряды с тем, чтобы они не могли попасть под запрет…

Когда император в девятом часу утра выехал из дворца вместе с наследником, он испытал довольство: Петербург по его воле основательно онемечился.

При встрече с государем необходимо было соблюсти определенную процедуру: экипаж останавливался, форейтор, кучер и лакей снимали шапки, а хозяин выходил и глубоко кланялся. Причем мнительный Павел внимательно наблюдал, - с достаточным ли почтением выполнен поклон. Ведь пока он был наследником, он испытывал немало пренебрежения. Сообразительные горожане, поняв, чем кончаются подобные встречи, изо всех сил старались уклониться от них, сворачивая в подворотни или в ближайшие улицы…

Еще более плачевной могла оказаться встреча с обер-полицмейстером Архаровым, ревностно следившим за выполнением императорских указов. Поскольку быстрая езда была строго запрещена, плохо приходилось “торопыге”, что попадался на нарушении. Архаров такового задерживал, кучера, не церемонясь, бил палкой, а экипаж надолго отбирал и пользовался им самолично. Опечаленный же владелец вынужден был передвигаться пешком…

Около одиннадцати часов состоялся первый прием вахтпарада, произведенный новым императором. С легкой руки Павла ежедневный вахтпарад на десятки лет сделался государственным делом для российских государей. Здесь, на вахтпараде, совершались важнейшие дела: Кто-то подвергался опале, кто-то получал награды и чины… Утренний вахтпарал, в зависимости от его успешности, заряжал Павла на весь день хорошим или плохим настроением…

После вахтпарада перед выстроенными войсками был оглашен указ о назначении Александра полковником Семеновского полка, а Аракчеева – комендантом Санкт-Петербурга и командующим Преображенского полка.

Аракчеев резво взялся сбивать спесь с екатерининских орлов. На первом же разводе Аракчеев гнусаво и резко “приветствовал” их:

- Что же вы, ракалии, не маршируете?.. Вперед, марш!..

К армии Аракчеев относился с пренебрежением и даже, можно сказать, с презрением. При смотре Екатеринославского полка он назвал его знамена “екатерининскими юбками”.

Вскоре – а точнее, десятого ноября, - состоялась торжественная передислокация “гатчинского войска” в столицу. Цесаревичи Александр и Константин, во главе гатчинцев промаршировали перед государем.

Публике вступление войск пришлось по душе. Особенно сильное впечатление произвели великаны – кавалергарды и отлично выглядящие лошади гатчинской кавалерии.

Произведя построение своих на дворцовой площади, Павел торжественно объявил:

- Благодарю вас, мои друзья, за верную службу и, в награду за оную, вы поступае6те в гвардию, а господа офицеры чин в чин.

Гатчинских воинов распределили по домам петербуржцев, и те настолько дружелюбно приняли гостей (хотя, может быть, и от страха), что к ночи во многих канавах валялись мертвецки пьяные гренадеры в остроконечных касках.

Столица, по воле Павла, стала превращаться в некое подобие гатчинской казармы. Пышный же двор Екатерины мигом превратился в огромную кордегардию. А.С. Шишков писал, что всем казалось, будто настал иной век, иное бытие, иная жизнь…

Оправдывалась пословица: всякая новая метла метет по-своему… Повсюду в Зимнем мелькали шпоры, тесаки, ботфорты. Люди, никому не известные прежде, расхаживали хозяевами и даже распоряжались и угрожали… Услужливые придворные старательно разучивали новый порядок: сколько раз и каким каждый должен был кланяться их величествам…

Например, целование руки стало достаточно сложным обрядом. Во-первых, сделай глубокий поклон, встань на одно колено и приложись долгим поцелуем к руке императора… Во-вторых, прими императорский поцелуй в щеку… В-третьих, подойди таким же манером к императрице… И, в-четвертых, удались, пятясь задом и стараясь не наступать на ноги тем, кто позади тебя…

В дворцовой приемной, слетаясь как мухи на мед, всегда толпились искатели всяческих благ и почестей.

Вызываемые к императору, появлялись после аудиенции с торжествующими лицами – с голубой или красной лентой через плечо…

Мигом совершались фантастические карьеры… Практически все екатерининские министры получили отставку. Оставшиеся в живых участники переворота 1762 года чувствовали себя очень не сладко… Их было всего трое: гофмаршал князь Барятинский испытывал панический страх и не скрывал этого. Генерал-губернатор Белоруссии Пасек бежал в ночь смерти Екатерины. Только граф Алексей Орлов ходил твердо и сохранял спокойный вид…

Павел делал воинственные заявления, но слова его оставались только словами. Публичного ниспровержения старых кумиров не происходило. Их задвигали в тень, прятали за ширму.

Фавориту Екатерины – Платону Зубову правда пришлось съехать из Зимнего дворца. Но ему за сто тысяч казенных рублей купили дом Мятлева, деньги заплатил кабинет его величества…

Государь и государыня посетили Зубова на новоселье. Павел заявил ему, когда приехал:

 

ПАВЕЛ:

- Кто старое помянет, тому глаз вон!..

 

Когда приступили к шампанскому, Павел сказал тост:

 

 

ПАВЕЛ:

- Сколько здесь капель, столько желаю тебе всего доброго!..

 

Растроганный Зубов кинулся императору в ноги, но милостивая рука его подняла.

За самоваром Павел попросил у жены:

 

ПАВЕЛ:

- Разлей чай, ведь у него нет хозяйки!..

Однако длительного продолжения такое чаевничанье не имело… Для проверки злоупотреблений, совершенных Зубовым, император создал комиссию. Зубов не стал дожидаться результатов ее работы, - подал в отставку и уехал за границу…

 

 

132.

 

Павел благоволил Аракчееву, но крутой нрав Аракчеева отпугивал дворян от воинской службы, которую дворяне находили “преисполненной отчаянья”… Вахтпарад многие стали сравнивать с Лобным местом. Молодежь стремилась к службе канцелярской, чтобы избегать шагистики на плацу… Павел на молодежь негодовал, ибо считал, что Аракчеев через армию распространяет порядок на все общество. И если эту работу проводить упорно и безостановочно, тогда через нее Россия к порядку придет непременно… Для предупреждения самовольства дворян Павел запретил им начинать службу где бы то ни было, кроме армии (сделав исключение для коллегии иностранных дел).

Павел все делал быстро, это было ему свойственно с детских лет… И вводить новый порядок тоже поспешил. Большие силы и большая энергия были в нем от Бога. И Павел верил, что его власть, его не ограниченная никем и ничем власть будет гарантией исполнения всех его замыслов. Когда при нем упомянули о законе, Павел ударил себя в грудь и сказал гордо:

- Здесь ваш закон!..

С коронацией Павел спешил больше всего. Больше, чем со всеми прочими своими делами. Не испугавшись весенней распутицы, Павел назначил церемонию коронования на пятое апреля…Пример отца, который так и не успел короноваться, подстегивал Павла

 

 

133.

 

Уже с десятого марта весь чиновный и светский Петербург направился в первопрестольную.. Холода стояли очень сильные. Но вельможи, укутанные в несколько шуб, состязались, кто быстрее доедет и нещадно для этого тыкали своих кучеров кулаками и палками…

 

 

134.

 

В Вербное воскресение, двадцать восьмого марта, Павел торжественно въехал в Москву. Снег еще не сходил, мороз трещал вовсю. Многие офицеры из свиты не могли сойти с лошадей самостоятельно, и их снимали совершенно окоченевшими. Несмотря на это толпившимся москвичам приказывали снимать шапки и перчатки.

Павел ехал верхом один. В некотором отдалении следовали Александр и Константин. Всю дорогу государь приветствовал толпу снятой с головы шляпой. Толпе это нравилось, и в приветствиях императору не было недостатка.

Короновали Павла в день Пасхи. Митрополиты Платон и Гавриил встретили его в Успенском соборе. Вместе с Павлом короновали по греческому ритуалу и Марию Федоровну, чего прежде не бывало никогда, А после церемонии Павел огласил акт, в котором поименовал себя “главой церкви”, что тоже произошло впервые.

Также по греческому ритуалу митрополиты, впервые после коронования Петра Великого, после прочтения Евангелия, поднесли императору особое царское одеяние – далматик … Это облачение, одеваемое на царей Древней Руси поверх их кафтанов; в нем венчался на царство сам Петр Великий.

Затем Павел Первый в тронном зале огласил составленный им закон о порядке престолонаследия, ставший с сего дня основным государственным российским законом.

По окончании коронования Павел, по обычаю, посетил Троицкую лавру… Митрополит Платон встретил его в ризе самого преподобного Сергия и с его посохом в руке… Павел растрогался, облобызал ветхую одежду преподобного Сергия Радонежского и поблагодарил митрополита за проявленное к нему внимание…Далее Павел осмотрел все церкви в лавре и семинарию и отобедал вместе с женой в келье своего бывшего наставника. Во время обеда семинаристы читали стихи и вели сочиненные диалоги из географии, истории и философии…

Торжества длились не один день, и во время них происходили раздачи орденов, чинов, казенных земель и крестьян. В крепостное сословие разом были переведены восемьдесят две тысячи свободных душ. Большая часть пожалований пришлась на долю князя Безбородко, удачно сжегшего в камине завещание Екатерины Второй. Его доля составила тридцать тысяч десятин земли с шестнадцатью тысячами крестьян.

Перед всеми церемониями происходили репетиции, на которых Павел выступал как постановщик сцен…Из-за строгой регламентации праздники были утомительны и все радовались их окончанию.

Из Москвы Павел в сопровождении цесаревичей отбыл в путешествие по России. Его маршрут: Смоленск, Орша, Могилев, Минск, Вильна, Митава, Рига и Нарва.

Ну, а второго июня Павел и цесаревичи вернулись в Петербург…

 

 

135.

 

Было утро… Император Павел открыл глаза и сразу понял, что уснуть больше не сможет… Голова была ясная… Мысли, как хорошие солдаты, четко выстроились в ней…

Мария Федоровна тихо дышала рядом… Вслушиваясь в ее спокойное дыхание, он вдруг почувствовал такое счастье, - такое полное, сильное, светлое, - что безмолвно заплакал…

И долго лежал, наслаждаясь нежданным – негаданным, Богом посланным радостным чувством…И влажных щек не вытирал, опасаясь потревожить жену…

А потом стал вспоминать, что успел сделать, став императором, и что можно поставить себе в заслугу…

Поначалу ему очень хотелось уничтожить все, что сотворила Екатерина… Переиначить… Перекроить наоборот…

Но он довольно быстро сумел подавить в себе это желание… Понял, что разрушать, - значит, следовать в тупик, загонять себя в ловушку…

Тогда осталось только одно: претворять в жизнь свои задумки, свои планы, давно лелеемые, но до поры хранимые в тайне…

Он начал с того, что обнародовал Манифест, провозглашающий мирную политику России… Приказал вернуться на родину войскам, находящимся в Персии…

Затем, памятуя, что нигде не может быть наилучшего порядка, кроме как в армии, начал этот самый порядок наводить… То есть, издал именное повеление, чтобы “никто из служащих генералов и офицеров ни в коем случае никакие одеяния не носил, кроме военных мундиров”… Всех отпускных гвардейских офицеров обязал безотлагательно вернуться в свои полки…А тех офицеров, что не исправляют свои должности ( камергеры, камер-юнкеры), повелел исключить из полков…

Затем, наперекор Указу Екатерины, отменил рекрутский набор, объявленный для похода во Францию…Мысль о том, что с Францией нужно дружить, а не враждовать, казалась ему все более правильной…

Важной своей заслугой посчитал прекращение перечеканки серебряной монеты с увеличением ее нарицательной цены вдвое и еще, конечно же, прекращение выпуска обесцененных ассигнаций…По ходу этих акций он всенародно объявил, что “согласится до тех пор есть на олове, покуда не восстановит нашим деньгам надлежащий курс и не доведет его до того, чтобы рубли наши ходили рублями…”

И еще ему припомнилось, как принародно, в его присутствии, были сожжены шесть миллионов обесцененных рублей…

Важным и даже очень важным он также посчитал свое объявление о том, что “всякий может обращаться к императору со своими нуждами и просьбами.” После этого объявления в Зимнем дворце появилось оконце, куда любой человек мог опустить свое прошение…

Чтобы подчеркнуть свое уважение к земледельцам, – кормильцам народа, - он объявил, что отныне присягу царю обязательно будут принимать, наравне с другими сословиями, и крепостные крестьяне также…

И все-таки он решил восстановить то, что несправедливо, по его мнению, устранила Екатерина… Восстановил мануфактур-, берг- и коммерц-коллегии и Соляную контору…

Еще он издал высочайший рескрипт: “Находящегося в Илимске на житие Александра Радищева оттуда освободить, а жить ему в своих деревнях. “

Из Шлиссельбургской крепости освобождены Н. И. Новиков и еще пять человек, проходивших по его делу…

Обнародован новый Воинский Устав по строевой части и службе, согласно которому офицеры должны забыть о своих шубах, муфтах и каретах и “привыкать ко всей военной нужде и беспокойству”. Отменена запись дворян в гвардейские полки с момента рождения…

И еще с удовольствием вспомнился Указ “Об освобождении всех без изъятия заключенных в Тайной экспедиции, кроме повредившихся в уме. О сих последних усугубить попечение к возможному излечению, для освобождения также их по выздоровлении”.

…А то, что он отлучил от Сената неспособных и лихоимствующих, - разве не достойно похвалы?..

 

 

136.

 

Единственное мрачное впечатление – смерть фельдмаршала Румянцева… Петр Александрович был симпатичен Павлу и глубоко уважаем им… Строгим и мудрым был выдающийся российский полководец… В день похорон Павлу снова и снова вспоминалась их совместная поездка в Берлин, результатом которой стала вторая женитьба… То есть, обретение нового – безграничного и лучезарного – счастья…

Павла в ту пору не раздражало даже то, что все деньги, предназначенные на поездку, матушка вручила не ему, а Петру Александровичу… Фельдмаршал, вроде бы, даже стеснялся, что его определили как бы в няньки или в менторы к цесаревичу, и всячески старался отступить в тень и не выпячивать себя на первый план…

Пусть покоится с миром замечательный человек, проживший замечательную жизнь…

 

А самое главное: устроение законности в государстве, за что Павел взялся строго и непреклонно… В Указе генерал-прокурору он написал: “…Должность генерал-прокурорпа заключает в себе повсеместную бдительность о благоуспешном течении разного рода дел, в приказах производимых, и о точном сохранении законов, на все части государственного правления изданных.”

 

В рамках укоренения законности отменена хлебная подать и восстановлена подать денежная “во избежание имеющихся злоупотреблений”…

 

 

137.

 

А еще вспомнилась императору Павлу в этот утренний час, как хоронили мать и перезахоранивали отца…

Отца он жалел больше, чем мать… Отец был проще и человечней… И по облику больше походил на человека простого, а не венценосца: невысокий рост, субтильное сложение, узкие плечи и выпирающий живот…

Павлу не один раз казалось, что перед ним не отец, а подросток-сверстник, потому что с отцом было интересно, и не приходилось внутренне напрягаться…

Мать же, строго говоря, была несчастьем всей его жизни…Конечно, он целовал ее мертвую руку, обливая ее слезами, и, конечно, он ее простил за все в тот последний момент…

Но осадок от всех тех лет, что прожиты впустую, остался и бередил душу… Сколько бумаги были исписываемо по ночам, а по утрам сжигаемо в печи!.. Какие замечательные проекты, - а если говорить беспощаднее, прожекты, - сгинули бесследно!.. Он был уверен: воплотить их – значит, облагодетельствовать Россию на века вперед!.. Но воплотить их мог только государь!.. Только государь, не государыня, поскольку она верила только в свой ум, в свой талант, в свое честолюбие!..

Отец был похоронен в Лавре по обряду простого дворянина, в голштинском мундире…

Его останки, по приказу Павла, были извлечены из могилы в Лавре и положены в украшенный золотым глазетом гроб… Затем гроб водрузили посреди Петропавловского собора…

Павел приблизился ко гробу, снял со своей головы корону и возложил ее на голову отца… Труп, по определению врачей, находился в состоянии скелетирования… Его облачили в горностаевую мантию, и в течение двух недель все желающие могли с ним проститься… Павел заставил приложиться к останкам всех врагов отца, еще живых к тому времени… И всю свою семью тоже привез к останкам и заставил отцу поклониться…

Второго декабря гроб с останками императора – при участии гвардейских частей и под колокольный звон всех церквей Петербурга – был привезен в Зимний дворец и выставлен в Георгиевском зале рядом с гробом Екатерины Второй. Пышной декорировкой гроба занимался знаменитый Бренна…

Павел повелел собрать всех оставшихся в живых стариков – екатерининских верховников , причастных к заговору против отца, и заставил их лобызать царственные останки…

Старые вельможи его ненавидели, - это ясно прочитывалось по их взглядам, - но все-таки ослушаться не посмели… Скрипели зубами да проклинали его втихомолку… И ничего более…

По высочайшему мстительному повелению царскую корону нес пешком за гробом, - а мороз был сильнейший – один из убийц Петра Третьего – граф Алексей Орлов…

Павел ждал какой-нибудь выходки от “орловского отродья” и, последуй она, готов был уничтожить графа Алексея… Но тот ничего безумного не отчебучил…

Павел испытал некое разочарование… Но и облегчение было испытано также…

По завершении периода прощания оба тела - Петра и Екатерины – были навеки упокоены рядом в Петропавловском соборе…