14.
Внешне школа для детей иностранных дипломатов ничем не выделяется. Разве что размерами. Она маленькая, красивенькая, уютненькая.
Ну, заблудился двухэтажный доменок среди точечных гигантов о девяти этажах. С кем не бывает!..
Вот туда, в “домик-пряник” девятнадцатого или восемнадцатого века и засунута эта школа.
И правильно засунута!.. Сколько их, - иностранных детишек?.. Уж конечно, не столько, чтобы хватило на современное пятиэтажное ГОУ!
А в такой теремок все влезут прекрасно, да еще место останется побеситься на переменках!..
Это, наверное, стиль барокко или рококо! Потому что на стенах чего только нет! Каменные завитушки, листики, цветочки, женские головки, лошадиные торсы, птичьи фигурки…
Явный перебор, по-моему!..
Зато входная дверь вполне современная. Такая массивно металлическая, что так и хочется ее обозвать бронированной. Мало того, что в ней глазок, так еще над ней нахально торчит видеокамера наружного наблюдения…
Александр Львович, наш вождь, кому-то там сделал ручкой, и дверь, щелкнув, отворилась. Нас встретил молодой мужик в черном костюме и белой рубашке и проводил на второй этаж.
Там был, выражаясь по-нашенски, актовый зал. А как он у них, у зарубежных, называется, неизвестно.
В зале было восемь рядов мягких стульев по десять стульев в каждом ряду. То есть, всего восемьдесят посадочных мест.
Мы заняли весь первый ряд, и еще трое приземлились на втором: Александр Львович, Аркашка Ларионов и я.
Едва мы расселись, в зал чинно хлынули “иностранчики”. Мальчишки все были – наподобие нашего провожатого – в темных костюмчиках и белых рубашечках. А девчонки – вот уж цветы жизни! – все в разноцветных платьицах. Видимо, все они были ярыми феминистками и не терпели унификации…
Над сценой висел плакат “Счастливого Рождества”, написанный, естественно, по-английски.
Как только зал заполнился, сразу началось шоу. Или, по-нашему, концерт.
Сначала хор из шести человек спел длинную песню, или, правильнее, песнь о жизни Христа. Они пели по-американски, а нам в школе преподавали классический английский. Поэтому я понял не всё.
Затем началось чтение стихов, перемежаемое бардовскими исполнениями под гитару или под рояль. Всё это, разумеется, тоже о “Кристмасе.”
В завершение на сцену вытащили разукрашенный вертеп и показали кукольное представление понятно на какую тему…
Мой вывод из увиденного: в их западной жизни Рождество занимает гораздо большее место, чем в нашей, постсоветской. Меня лично и мама с папой, и дед начали поздравлять с Рождеством всего лишь год назад. Да и то лишь на словах, а подарков никаких не дарят. Вернее, дарят, но только на Новый год…
Праздничное шоу навело меня на мысль спросить у себя: верю ли я все-таки в Бога?..
Среди моих родных набожна только мама. Да и то, как мне кажется, она верует “на всякий случай”, потому что сейчас это общепринято.
Батя, как писатель-фантаст, верит в Космос. Дед верит только в силу Разума и в свои умелые (подтверждаю!) руки. А бабуля Алина, уже, к сожалению, умершая, вообще верила в волшебство, что, конечно, с верой в Бога не совместимо…
Вот такая “идеология” у моих родных.
Кстати, пару слов об идеологии. Дед до сих пор убежден, что социализм и коммунизм – величайшие достижения человеческой мысли. Бюрократов и чиновников, “исказивших и извративших”, он ненавидит и считает их раковой опухолью на теле государства…
Я, конечно, деда люблю и уважаю, но сам-то я ведь не видел социализма ни настоящего, ни искаженного. Поэтому для меня такая общественная формация – теоретическое построение и не более того…
Хотя “от каждого по возможности, каждому – по потребности” звучит заманчиво. Похоже на рекламную “завлекалочку” каких-то уличных торговцев…
Что же касается моей непосредственной веры в Бога, то родительское отношение к этой проблеме, естественно, наложило на меня свой отпечаток. Просто, бесхитростно, не задаваясь вопросами и не ища ответов, я веровать не могу. Интеллектуйское воспитание не позволяет. Я слишком умный, слишком начитанный для “простой” веры.
Когда же я начинаю размышлять, - в частности, обдумывать жизнь Христа, - я прихожу к выводу, что он в своем земном воплощении потерпел полную неудачу, полный провал, не выполнил свою миссию… Его бытие – пример торжества темных сил. Ему помогло, его идеи спасло только то, что он сумел завербовать двенадцать фанатиков-учеников. А уж те вымучили, вытянули за уши из небытия его постулаты, сумели сохранить их в своих “упертых” мозгах и внедрить в другие фанатичные организмы…
Моя вера, пожалуй, - пантеизм. Существование Высшего Разума я вполне допускаю. Но уверен, что, сотворив нашу вселенную, он растворился в своем творении, слился с ним, вошел в каждую его частицу… И теперь вселенная развивается по своим собственным имманентным законам, а Бог тут уже как бы не при чем. А когда мироздание исчерпает все свои внутренние ресурсы и распадется, исчезнет, - только тогда Высший Разум снова сможет высвободиться в чистом виде.
Но я, наверное, слишком отвлекся. Когда шоу, наконец-то, закончилось, началась “встреча на Эльбе”. То есть, наше общение и братание с иностранными ребятами. Наш классический английский все-таки неплохо нам помогал, и мы не на пальцах объяснялись, а вполне цивилизованно понимали друг друга.
Я лично познакомился с двумя братьями-близнецами: Джоном и Джонни. (Официально: Джон Мэрфи Первый и Джон Мэрфи Второй).
Они были моими ровесниками и внешне отличались только тем, что у одного под левым глазом была небольшая родинка, а у другого таковой не было. Я не сразу разобрался, ху из ху, потому что они немножко надо мной поприкалывались. Но, в конце концов, понял, что родинка – у Джонни…
Они взахлеб рассказывали о своих автомобилях, о яхте своего отца, о том, куда они плавали, куда ездили, куда летали. Хорошие они парни и, вроде бы, простые, но в их словах мне все время слышался какой-то подтекст, какое-то двойное дно. Я не сразу понял, в чем тут дело, но, в конце концов, догадался. В каждом их слове, в каждом предложении звучало не очень-то и скрываемое чувство превосходства надо мной и всеми теми, кто их слушал еще… Оно не было явным и не было обидным, потому что для них оно – естественное, врожденное, вошедшее в плоть и кровь, само собой разумеющееся. Они, может быть, даже и не осознавали его. Но оно, несомненно, присутствовало, имелось, я его чувствовал, для меня оно как раз и было тем самым “двойным дном” или подтекстом…
Я им в ответ поведал о своей школе, о своих одноклассниках, кивая на тех, о ком повествовал. А то, что мой отец – писатель-фантаст, их неожиданно удивило больше всего. Хотя причина их удивления тут же выяснилась: они считали, что фантасты есть только в их благословенной Америке и нигде больше.
Я чуть было не шутканул про “развесистую клюкву”, но вовремя сдержался. Бог с ними и с их самомнением!.. Для них ничего в мире больше не существует, кроме юнайдет стетс оф Америка!..
Хотя, несомненно, и досада какая-то во мне родилась. Видимо, от досады я и продемонстрировал им упражнения, кои меня заставлял проделывать мой дед. Во-первых, те, что с форсированным дыханием. Во-вторых, то, самое трудное, что я освоил в последнюю очередь: точка – обруч – сфера…
После моей демонстрации неожиданно все кардинально переменилось. Джон и Джонни стали глядеть на меня не то, что с уважением, а даже, я бы сказал, с обожанием. Я вдруг стал для них этаким “великим гуру”. Они буквально прилипли ко мне, требуя, чтобы я их “научил”…
Ну, я сдуру и согласился. Они меня слушали очень внимательно и старались повторять мои экзерсисы очень прилежно. Два дыхательных упражнения мы освоили влет. А на третьем случилось бедствие: Джон и Джонни перестарались и потеряли сознание.
Я не видел в этом ничего особенного: полежат и оклемаются. А вот их школьное руководство, видимо, думало не так же, как я. Господа педагоги впали в панику, вызвали “Скорую”, допросили меня и других наших и поглядывали на меня с явным неодобрением.
“Скорая” приехала через полчаса, дала парням понюхать нашатыря, и те быстренько очухались. Ни уколов, ни госпитализации не понадобилось…
Тем не менее атмосфера “братания” была нарушена, и мы, вежливо раскланявшись, ретировались во главе с нашим Александром Львовичем…
Директор наш, едва вышли на улицу, конечно, насыпал в мой огород кучу камней и упреков. На что я вполне обоснованно огрызнулся:
- Да в чем я виноват?.. Перезанимались парни в своей школе, - и нате, хлопнулись в обморок!.. Я-то тут при чем!.. Это учителя перегрузили их науками, - вот и результат!..
- Ну, ты и нахал! – сказал Александр Львович. – Не смей больше никому показывать свои дурацкие тренинги! Понял?..
- Они мне телефоны свои оставили и адреса! – козырнул я. – И здешние, и тамошние!.. Мы с ними теперь друзья!.. Так что встреча прошла результативно!..
Александр Львович только головой покачал и ничего возразить не смог. А Ирка Машнина потихоньку попросила научить и ее “чудесам с дыхалкой”…
15.
Все-таки моя семья какая-то странная. Отец явно не от мира сего. Единственное, чего он хочет, и, подозреваю, единственное, что он может, - читать и писать книги. Если он их не читает, значит, в сей момент он их пишет. За другими занятиями я его не видывал.
Правда, есть и еще одна реальность в его жизни помимо книг – это любовь к маме. Его взгляды, его интонации, когда к маме обращается, - все говорит о большой любви. Я этому рад, потому что батяня для меня – естественный пример того, как мужчина должен относиться к женщине.
Я и дед – тоже, конечно, некие факторы в его жизни. Но мы с дедом находимся где-то там, на заднем плане бытия. Некие второстепенные факторы…
Хотя, может быть, я и не прав.
Что же касается мамы, в ее характере силен элемент “святости”. Ей ничего не надо, она ничего не хочет, - вот лейтмотивы ее речей. Она тихая и добрая. Любые деньги, попавшие ей в руки, тут же раздает кому-то из нас. И остается ни с чем…
Какая-то слабость есть в ее организме. При перемене погоды, ее голову “крутит”, она должна прилечь. По утрам ей трудно вставать, она выходит на люди вялая и, по виду, словно больная: круги под глазами, потухший взор… Потом потихоньку оживляется.
По любому пустяку тут же начинает беспокоиться, тревожиться. Причем не шуточно, а всерьез – весьма и весьма. Вот дымом откуда-то запахло, - не иначе, пожар… Вот что-то подозрительно скрипнуло, - вдруг это перекрытия междуэтажные ломаются, ведь у нас такая тяжелая мебель…
Есть она никогда не хочет, голода не чувствует. Видимо, поэтому не любит возиться на кухне с едой. И готовить не любит, что, конечно, огорчительно.
Дежурное наше блюдо – макароны. Вечные макароны с колбасой, которые не должны надоедать.
Если кто-то из нас хочет мяса, она посылает меня за фаршем и готовит из него “шарики” – лепит их из фарша и варит в подсоленной воде.
В Бога она верует по-настоящему. Не то что мы с батяней и дед. Она просто уверена, что Бог – есть, и ей не надо никаких обоснований и доказательств.
Когда кто-то из нас собирается на улицу, она крестит уходящего и скороговоркой шепчет молитву, обращенную к Иисусу.
Любимое ее хобби – шефствовать над кем-то посторонним. Вот уволилась ее престарелая сослуживица, которая уже до этого сто лет была на пенсии.
Мама тут же решила, что она должна эту старушку поддерживать. И принялась ей названивать по телефону чуть ли не через день. И старушка-говорушка с удовольствием пустословила в трубку минут по сорок, а то и по часу.
Потом она принялась маму вызывать к себе. То ей надо за булочкой сходить, то за квартиру заплатить. Как выяснилось, у бабульки и сын свой есть, и сестра, и еще кто-то из родичей. Так нет же, “своих” она бережет, или же “своим” на нее наплевать, и она, ничтоже сумняшеся, гоняет маму и в хвост и в гриву…
Добро бы еще жила старушка в соседнем доме!.. Так нет же! Ехать до нее на двух автобусах! И на каждом – минут по двадцать – по тридцать. Это не считая ожидания на остановке…
Мы маму дружно и по-доброму уговаривали прекратить это (в общем-то, дурацкое) шефство. Я даже пару раз съездил вместе с ней к ее подопечной, когда поездки приходились на вечернее время, и маму надо было охранять.
Посмотрел я на “божий одуванчик”, и четкое впечатление сложилось, что не такая уж она беспомощная. С мамой я, конечно, тут же своим впечатлением поделился.
Это ли возымело свое действие или домашние наши хлопоты, которых тоже было выше крыши, но мама примерно через месяц прекратила свои выезды, оставив, правда, телефонные переговоры…
Другой случай: у маминой подруги детства вырос отпрыск-оболтус. Работать нигде не хотел. Тащил из дома все, что можно продать. И просаживал деньги на ипподроме. Мамина подруга, ложась спать, надевала на себя все свои побрякушки, чтобы ночью сынок не упер. Обувать-одевать своего балбеса она отказалась, потому что новую одежку он тоже загонял. Кормить его кормила, но деньги – хоть какие-то, хоть на что, хоть сколько, - выдавать ему категорически прекратила.
Так этот свиненок наладился названивать нашей маме и выклянчивать у нее всякий раз понемногу “на еду”. При этом утверждал, что берет взаймы. Но ни разу ни рубля не вернул…
И наша мама безропотно – это уж прямо юродство какое-то, – вытаскивала из “общесемейной” шкатулки, куда складывались все доходы, всякий раз рублей по двести-триста и вручала этому идиотику…
И только когда мы трое – дед, батя и я – дружно попросили ее больше так не делать, она перестала…
Самое удивительное, что “посторонние” усилия мама осуществляла можно даже сказать с огоньком, с азартом, с воодушевлением. А домашние дела делала как бы через силу, как бы с неохотой… Я как раньше не мог, так и сейчас не могу объяснить этот феномен.
Можно бы еще привести примеры ее “благотворительности”, но, думаю, двух вышеназванных достаточно…
Но самым странным или даже загадочным всегда был в семье дед. Несмотря на возраст, он сильный, выносливый, жилистый. Иногда мне даже кажется, что он сильнее папы и сильнее меня, вместе взятых.
“Соображалка” у него тоже пока что не заржавела. Он знает всё и обо всём. Не нужно залезать в Интернет, - легче спросить у деда. Про бозон Хиггса, про виртуоны, теорию струн, большой и малый антропный принципы я от него услышал. И про очень многое другое – тоже…
Единственное, что может его подвести – это “движок”. То бишь, сердце. Дед – “заслуженный инфарктник”. После первого инфаркта лежал в больнице. А второй вообще перенес на ногах. Принял за простудное недомогание.
Батя рассказывал, что дед в юности хотел стать изобретателем. Он придумал “летающий” велосипед, на котором запросто можно было перепархивать через большие лужи, ямы и рытвины.
Он сварил – прямо дома, на кухонной плите, - съедобную бумагу. После ее остывания и выкладывания под пресс она выглядела совершенно так же, как бумага самая обыкновенная. И, тем не менее, по словам бати, ее спокойно можно скомкать, сунуть в рот и, прожевав, проглотить, и вкус у нее был приятный…
Но эти и другие дедовы придумки не пущали тогдашние совковые бюрократы.
Дед против них пробовал биться и зубами, и кулаками, и справа, и слева, и в лоб. Но те были непробиваемы, и синяков от них дед наполучал вагон и маленькую тележку…
Озверев от неудач, дед поступил в ЛИТМО – Ленинградский институт точной механики и оптики. С блеском его закончил и тут же был приглашен в какую-то “закрытую” контору: в/ч номер такой-то…
На этом ясность в его биографии прекращается, потому что его “контора” оказалась жутко секретной, и деду, по его же словам, пришлось дать добрую сотню подписок о “неразглашении”.
До последних времен он всю эту фигню о секретности строго соблюдал… А потом, когда перестройка все нарушила и разрушила, и контора его секретная откинула копыта, дед стал поразговорчивей. Правда, ненамного.
Рассказал, что все работники “в/ч”, и он в том числе, считались военнослужащими, входящими в состав сил специального назначения. Но никакой воинской муштры у них, по словам деда, не было. И даже дисциплина была не слишком строгой. Потому что и дед, и те, кто был вместе с ним, к армии, вообще-то говоря, прямого отношения не имели. Они все были научными работниками и занимались разработкой аппаратов, воздействующих на психику.
Испытывали эти аппараты почему-то на себе, а не на каких-нибудь “кроликах”. Дед обмолвился, что участвовал в испытаниях неоднократно. Я думаю, что, возможно, он в своих спецчастях и был никем иным, как штатным “кроликом”…
Так ли – не так ли, но какой-то их опыт закончился неудачей, и деда эта неудача сделала инвалидом.
Из армии его, конечно, дембельнули. Сам я в то время был “мелким”, но кое-что помню. Тогда еще была жива бабуля Алина. Она ухаживала за дедом как за маленьким ребенком.
Психические расстройства накатывали на него волнами. То соображает нормально, адекватно отвечает на вопросы и даже юморит. А то вдруг часами быстро-быстро бормочет невнятную тарабарщину.
Со временем такие “наплывы” происходили все реже. Но память у деда явно оставалась расстроенной. И закончилось это к нынешнему времени тем, что дед прекрасно помнит все, что с ним было после той армейской аварии или катастрофы. А то, что было “до того”, или не помнит, или не хочет вспоминать…
Бабулину смерть он пережил очень тяжело. Мы боялись, что он снова надолго рехнется. Но он прополз сквозь затяжной депресняк, оставаясь в твердом рассудке.
Потом, придя в себя, он заявил, что будет искать работу, не хочет сидеть дома. И нашел ее таки. Устроился могильщиком на кладбище…
Не знаю, какой в этом был кайф, но дед целых два года и три месяца там протрубил. А потом вдруг уволился, или его “ушли”, - не знаю точно. И засел дома за свой персональный компьютер, настукивая каждый день до обеда по страничке своих то ли мемуаров, то ли художественных сочинений.
Как теперь выяснилось, когда я в листках его покопался, - он всего-то навсего писал фантастический роман…
Меня тренировать он как раз после кладбища и начал. Я особо не протестовал, потому что тренировки были необычными и интересными… Однажды я до того дофорсировал дыхание по его указке, что как бы вроде вышел из тела и увидел самого себя со стороны. Это меня жутко перепугало, потому что я решил, что умер. Со страха я тут же вернулся в себя и долго на деда сердился, считая, что он меня чуть не убил…
Батяне я, естественно, “настучал”, но тот почему-то заступился за деда и ничуть его не осудил. Сказал, что искусство выходить из “тварного” тела – это высшая ступень то ли йогического, то ли ведического, то ли тантрического посвящения…
После разговора с батяней я перестал дуться на деда, но снова заниматься его тренировками согласился не сразу…
16.
Звонок в дверь… Открываю… Ирка Машнина…
Удивляюсь… Видимо, удивленность отражается на моей харизме… Ирка поясняет:
- Ты обещал упражнения… дыхательные!
Она, вроде бы, смущается… Это она-то?.. Артистка?.. Артисты – всем известно – люди бесстыжие. Если нужно на сцене или перед кинокамерой раздеться, они и глазом не моргнут. Насмотрелся я уже на их мясистую обнаженку!..
- Заходи! – говорю с мужественной сдержанностью и по-джентльменски принимаю Иркину куртку. Определив ее на вешалку, выдаю гостевые тапочки и провожу Ирку в свою комнату.
Она оглядывается и тут же устремляется к стеллажам, набитым книгами. Пропархивает вдоль них и говорит разочарованно:
- У тебя только фантастика, да?..
- Почему? – не соглашаюсь я. – Есть еще Блаватская, Гурджиев, Штейнер и иже с ними!..
- Это мистицизм! – с гордым видом ставит Ирка диагноз. – Твои дыхательные упражнения оттуда?..
- Нет, они от деда! – говорю голую правду.
Но Ирка поначалу не верит.
- Твой дед – тоже мистик, что ли?
- Он – бывший разведчик! – сообщаю небрежно. – Был в спецназе ГРУ!
- Врешь? – округляет Ирка глаза.
- Деда! – ору во весь голос.
Не проходит и минуты, как дед является во всем своем великолепии.
- Подтверди! – требую – Ты был в спецназе ГРУ?..
- В другое время и в другой стране! – говорит дед меланхолически. – Сегодня я никто и ничто!
- Убедилась? – торжествуя, говорю Ирке.
- Ну, когда это было! – говорит Ирка, стараясь интонацией и небрежным взмахом руки принизить мое торжество.
Дед хмыкает как-то непонятно: то ли насмешливо, то ли одобрительно.
- Ну-ну, внучатки! – говорит, улыбаясь.
И удаляется в свои апартаменты.
А я показываю Ирке, что такое форсированное дыхание. Она старательно за мной повторяет, и мне нравится, как она дышит: легко, почти бесшумно и, я бы сказал, изящно и красиво. Даже в этом она артистка!..
- Здорово у тебя получается! – хвалю от всей души.
- Ладно! – отмахивается Ирка, но ей приятно, я же вижу.
- Ты молодец! – пытаюсь продолжить славословия.
- Слушай! – перебивает Ирка. – А ты гипнотизировать можешь?..
- Да! Могу! А тебе зачем? – говорю уверенно и нисколько не кривлю душой.
Дед меня учил и этому тоже. И не только гипнозу, но – в придачу – и самогипнозу.
- Я слышала: под внушением можно усилить свои природные способности! – говорит Ирка.
- Да зачем тебе! – удивляюсь я. – У тебя и так их – выше крыши!..
- Попробуй, а? – просит она.
- Ну,… давай!.. – соглашаюсь я.
Ирка удобно располагается в кресле.
Я бегу на кухню, сдираю с шоколадки, что там лежит, блестящую фольгу. Затем возвращаюсь в комнату, снимаю с пианино метроном и обертываю фольгой его маятник.
Ставлю метроном Ирке на колени, подтаскиваю к ее креслу стул, быстренько прикидываю разницу между высотой стула и высотой Иркиных глаз. Вынимаю из шкафа том за томом БСЭ и водружаю их на стуле пирамидой. Потом ставлю на пирамиду метроном и запускаю маятник, обернутый фольгой. Направляю на маятник – сбоку, так, чтобы Ирку не слепил, - свет своей сильной настольной лампы.
И начинаю Ирку “завораживать”…
- Сконцентрируй взгляд на качающемся блестящем предмете… Ты видишь только его… Ничего другого не замечаешь… Ничего другого просто не существует… Ты абсолютно расслаблена… Все твои мышцы мягкие и теплые… Все звуки исчезли… Ты слышишь только мой голос… Я начинаю медленно считать… Как только я досчитаю до трех, ты уснешь… Раз… Два… Три…
Я смотрю на Ирку.
Похоже, все сделано правильно… Все получилось…
- Ты слышишь меня? – спрашиваю мягко.
- Я слышу! – сомнамбулическим голосом отвечает она.
- Слушай внимательно… Пускай каждая твоя нервная клетка, каждый нейрон в твоем головном мозгу запомнят и исполнят мой приказ… Я приказываю: пусть усилится твоя эмоциональность и твоя актерская способность перевоплощаться… Исполни мой приказ немедленно… Как только я досчитаю до трех, ты исполнишь мой приказ и будешь спать нормальным физиологическим сном… Итак, я начинаю считать… Раз… Два… Три…
Я выжидаю несколько секунд и вопрошаю:
- Ты меня слышишь?..
Ирка не отвечает… Это может значить только одно: гипнотический сон и впрямь перешел в сон “нормальный”.
Затем, заметив время на своем мобильнике, я выжидаю ровно пять минут.
И начинаю пробуждение…
- Сейчас я буду вести обратный отсчет от десяти до единицы… Как только я скажу один, ты откроешь глаза и проснешься… Ты откроешь глаза и будешь хорошо себя чувствовать… Слушай меня внимательно… Начинаю обратный отсчет… Десять… Девять… Восемь… Семь…
Когда я таким макаром добрался до единицы, то… ничего не произошло.
Ирка не открыла глаза и не пришла в себя.
Не проснулась, к моему ужасу…
Я захотел заорать, по щекам ее нахлестать, дать ей нашатыря… И все это сразу…
Затем попробовал еще раз провести обратный счет…
Ничего!..
Никакого толка!..
Ирка сидела в кресле розовая… Дышала тихо-тихо…
Живая?..
Или как живая?..
Что еще за “каки”?.. На фиг их!.. На фиг!.. Тьфу, тьфу, тьфу!..
Стараясь не шуметь, я пошел за дедом…
Дед сверкнул глазами и вскочил, как молодой, едва меня услышал.
Прибежал ко мне в комнату и первым делом, увидев Ирку, пощупал пульс на ее руке… Затем оттянул нижнее веко… Приподнял верхнее…
Иркины зрачки были похожи на заходящее солнце.
- Дурак ты, внучара! – выругался дед полушепотом. – Слушай внимательно!.. Сейчас я обмякну и упаду, если ты меня не подхватишь!.. Ты меня опусти на пол и жди на месте!.. Никуда не уходи!.. Понял?..
- Почему ты упадешь? – спросил я. – Тебе что, плохо?..
- Да ты, внучятина, и впрямь дурак! – снова выругался дед.- Ладно, все потом объясню!.. Держи меня под мышки!..
Я взял деда под мышки, как он велел.
И вдруг почувствовал, что он стал “никакой”… Словно из ваты сделанный или из бумаги…
Я его на пол опустил и вдруг по-идиотски подумал, что был у меня один полутруп, а теперь стало два…
И сам себя тут же всячески изругал последними матерными словами за такую дикую мысль…
Сколько я так – столбом – проторчал на месте, - не знаю.
На часы смотреть не хотелось…
Я и не смотрел…
Потом вдруг Ирка в своем кресле открыла глаза…
Она-то открыла, а вот у деда они по-прежнему были захлопнуты…
- Ты чего? – тихо спросила Ирка хриплым голосом. – Ты, что ли, плачешь?..
Я провел рукой по глазам и обнаружил, что они и впрямь мокрые.
- Да не плачу я! Просто горло перехватило! – прошептал досадливо.
И тут дед простонал коротко и шевельнулся.
Я бросился к нему:
- Деда!.. Как ты?.. Может, чего надо?.. Чем-то помочь?..
Он снова простонал… Потом вдруг, не открывая глаз, спросил:
- Как подруга?..
- Живая! – выпалил я.
И заплакал, нисколько не стесняясь Ирки.
- Не разводи сырость! – сказал дед и попытался сесть.- На тебе от сырости плесень может вырасти!..
Я подхватил его под шею и помог. Он выглядел совсем как обычно… Ну, подумаешь, на пол присел почему-то!..
- Что это было, деда? – спросил я, хлюпая носом.
- Посади меня на стул и займись подругой! – сказал дед, глядя на меня с хитрецой.
Я поднял одной рукой метроном, другой с грохотом сбросил на пол тома БСЭ, затем водрузил метроном на них.
Кряхтя, подхватил деда под руку, и мы с ним воздвиглись и оккупировали стул…
- Ну, как ты, красавица? – спросил дед.
- Да, вроде, ничего! – хрипло сказала Ирка. – У меня волосы не растрепались?..
Дед засмеялся. Я засмеялся тоже, хотя не понял, в чем тут юмор…
- А как мои способности? – требовательно спросила Ирка.
- Твои способности неоспоримы и несомненны! – сказал дед, продолжая улыбаться.
- Ну, тогда я, пожалуй, пойду! – сказала Ирка. – Спасибо вам!..
Она легко встала с кресла.
Я поспешно вытер глаза тыльной стороной ладони.
- Провожу тебя!
- Только до двери! – согласилась Ирка.
- Как скажешь! – не стал я спорить…
Я поплелся вслед за ней. Подал ей куртку. Правда, в левый рукав она попала не сразу. Видно, я держал куртку не совсем удобно…
Захлопнув дверь, вернулся к деду…
- Давай перейдем на диван! – попросил он.
Ему явно было плохо. Бледный был и какой-то “обвисший”.
Я ему дал таблетку валидола.
Он не протестовал.
А когда валидол рассосался, он заснул прямо тут, в моей комнате, на моем диване. К себе перейти, видимо, сил не хватало…
Я поглядел, как он спит, и, вроде бы, успокоился. Умирать дед явно не собирался. И слава Богу!..
Потихоньку я вытащил из письменного стола те его листки, что спас от уничтожения, и стал их читать…
17.
ДЕДОВЫ ЛИСТКИ
…Николай закончил читать свое досье. Закончил читать, перечитывать, вспоминать…
Было гадко.… Было муторно... Потому что ясно сознавал: вспомнилось не все.… Какая–то часть прошлой жизни осталась от него закрытой…
Как он попал в Россию после Заккара?.. Почему его, «псида», сунули в обычный десант?.. Что с Трисом?.. Где он?.. Случайно или с каким–то умыслом, его, Николая, направили сюда, на кладбище?.. Или он сам сюда устроился?..
Вон ведь сколько событий провернулось вокруг него за последнее время…
Теперь, впитав свое досье, он видел во всем, что происходило вокруг, некую выстроенность , некую устремленность …
Но что тут выстраивалось? И для чего, с какой целью? Был ли он, Николай, центральной фигурой, как его хотели убедить,- хотя бы, тот же Ибрагим?.. Или его просто вели ?.. Но куда вели? К чему? Какова цель?..
- Да, я был там! – сказал Николай и протянул папку Ибрагиму. – Кое-что вспомнил… Кое-что услышал от тебя.… Но полноты нет.… Много пятен…
Ибрагим медленно убрал папку в сумку, стоящую возле его ног. Медленно поднял голову. Лицо у него бесстрастное. Каменное лицо. Но в глазах – надежда...
- Короля?.. – спросил он сдержанно. – Короля вспомнил?..
- Нет! – с сожалением сказал Николай. – Вернее, вспомнил. Но до известного предела. Вот он стоит у трона. А я на него набегаю. Его глаза наплывают.… А дальше – все… Ничего больше…
Ибрагим отвел глаза. В них промелькнуло отчаяние, - Николай успел заметить.
- Мне жаль Заккар, - сказал Ибрагим просто. Но в его простых словах была настоящая боль. – Мы утратили государственную казну. Год за годом живем в долг. Я хочу вернуть казну Заккару. Ищу тебя долго. Наконец, нахожу. А ты говоришь: «Не помню!..».
- Ты не врешь! – сказал Николай, глядя Ибрагиму в глаза. – Я бы рад тебе помочь! Но крыша у меня, - сам видишь, - съехала немного!
- Вспоминай! – сказал Ибрагим. – Я отвезу тебя в одно место! Тебя там вылечат!..
И тут что-то произошло… Что-то очень важное… Николай «взял» глаза Ибрагима. Николай сам не понял, как это случилось, в какой момент. Ибрагим же этого, похоже, и вовсе не заметил.
Ибрагим встал и вышел из домика администрации. Николай заставил его замереть. Замереть и бездумно пялиться на мартовские деревья. На их ветки, покрытые крупными каплями…
Сам Николай глядел глазами Ибрагима. Но глядел не наружу, не на деревья.
Нет, Николай глядел глазами Ибрагима «внутрь» - в память, в переживания прошлых дней. И Николаю было стыдно, - словно он тайком подсматривал в замочную скважину. Николай стеснялся своего благополучно позабытого и неожиданно оживленного дара.
… Он видит молодого человека в знакомом уже тронном зале. Молодой человек похож на Аггиса Пятого. Это, наверно, Джангис. Бывший принц, а теперь - новый король.
- Я откажусь от тайного соглашения! – говорит Джангис. – Мы не войдем в состав России!.. Мы будем самостоятельны, - если ты вернешь нам казну!..
…Еще Николай видит девятиэтажный «правительственный» дом. Окна светятся в вечернем воздухе. Они похожи на бестолково горящие пиксели, из которых на дисплее никак не может сложиться картинка.
Вот дом надвинулся. Вот его пористая грязная трещиноватая стена уже совсем перед глазами, почти упирается в глаза глядящего.
Вот она тихо, почти незаметно, дернулась. И двинулась вниз…
- Он же лезет по стене! – приходит к Николаю догадка. – Что у него есть? Крючья? Клинья? Веревка?..»
Но на себя неведомый (почему неведомый, собственно?) альпинист не смотрит. Поэтому его снаряжение остается невыявленным.
Стена неторопливо ползет вниз. Неторопливо проплывают мимо прямоугольники окон, освещенных и темных.
Вот впервые в поле зрения показываются руки восходящего. Они в длинных перчатках до локтя, надетых на комбинезон. И перчатки, и комбинезон, разумеется, черные. Перчатки снабжены когтями, обильно смазанными клейким веществом. И еще – от ладони до локтя на перчатках расположен ряд присосок. На присосках тоже немало налеплено клейкого вещества.
Теперь механизм восхождения частично проясняется. Можно снова спокойно следить за стеной, проползающей вниз…
Долго ли – коротко ли, вот он, кажется, добрался до цели. Замер.
Цель – задернутое темно–красной плюшевой портьерой окно…
Вот рука приложила к стеклу плоскую кругляшку размером с копейку.
Кругляшка совсем тонкая, словно вырезана из тетрадного листа…
Звуки стали слышны. Кто-то ходит по комнате за портьерой. Ходит тяжело, неторопливо. Грузный, наверное, человек…
Что-то звякнуло. Забулькала жидкость. Небось, не воду из графина льет, - слишком недолгими были звуки…
Выпил… Шумно перевел дух.… Крякнул... Чем-то зажевал…
- Пропади оно все пропадом!.. – прогудел старческим густым басом.
Вот в правой руке «альпиниста» возник откуда-то выловленный темный баллончик…
Перчаточный коготь сковыривает кругляшку. Куда она девается дальше, - неясно. Такое впечатление, что ее просто бросили вниз.
Не жалеют шпионы дорогую свою микротехнику. Не жалеют…
Из баллончика вылетает белая пенистая струя. Налипает на стекло. Она похожа на зимний иней. Так, наверное, и рассчитано. Чтобы, глянув случайно изнутри, не встревожились...
Хотя, судя по всему, и встревожиться-то было некогда. Потому что со стеклом, покрываемым пеной из баллончика сверху вниз, происходят удивительные вещи. Похоже, пена разъедает, растворяет стекло. Да не «похоже», а так оно и есть. Пена, наносимая аккуратными горизонтальными полосами, действительно, растворяет стекло, и оно крупными тягучими каплями сползает вниз, к подоконному карнизу.
Пена, видимо, полностью, без остатка, вступает в реакцию и расходуется, исчезает в процессе. Половинка наружной рамы, освобожденная от стекла, выглядит чистенькой. Будто стекло в нее никогда и не вставляли.
Затем пена – так же бесшумно и аккуратненько – наносится на стекло внутренней рамы. Стекло – так же каплевидно – стекает вниз, образуя между рамами линейную лужицу, которая на глазах подсыхает, испаряется. Вот уже почти ничего не осталось. Так, след неопределенный. Будто клеем случайно мазнули…
Надвинулась штора.… К самым глазам.… Затем дернулась вверх…
Это «альпинист», это шпион, это Ибрагим мягко спрыгнул с подоконника…
Вот изображение резко ускорилось. Это Ибрагим проник за штору и напал на хозяина комнаты.
Схватка получилось быстрой. Сказалось несоответствие сил старика-хозяина и цветущего молодца Ибрагима.
Вот хозяин стоит перед мебельной стенкой, перед открытой дверкой бара. На нем шикарная пижама – куртка и широкие брюки – из синего вельвета в мелкий рубчик, расписанного золотыми драконами…
Вот хозяин лежит на полу на желтом паласе. Он без сознания. Руки Ибрагима, освобожденные от перчаток, ловко связывают одной веревкой верхние и нижние конечности старика…
Вот уже допрос. (Картинки воспоминаний – это именно картинки , они в единую ленту не сложены).
- Ты служил в Заккаре? – спрашивает голос Ибрагима.
- Да, - хрипло отвечает хозяин, в его ответе – ненависть.
Николай – глазами Ибрагима – рассматривает лежащего. Перед ним седобровый лысый крепышок с пегой бородкой «под Троцкого».
Николай, глядя на кустистые брови пленного, сначала вспоминает пословицу: «Брови нависли – злоба на мысли».
Затем его пронзает узнавание . Он встречал этого человека, он как-то был связан с ним…
Но вспоминать самому сейчас некогда. Надо, чтобы довспоминал Ибрагим…
- Кем был? – спрашивает Ибрагим. – Чин? Должность?..
- Генерал–майор! Начальник секретной базы! – выцеживает слова крепышок. – Ты же знаешь наверняка. Раз пришел ко мне…
- В группу «Псид ноль–ноль–ноль» кто входил?
- Трое, - неохотно говорит старик, и в его цепких глазах промелькивает волчий проблеск.
- Где их досье?..
Молчание.
- Где их досье?!..
Молчание.
- Где?!!.
При каждом вопросе голос Ибрагима повышается. Последний вопрос он выкрикивает.
- Ну! – кричит Ибрагим. – Пыток хочешь?..
- У меня, - говорит старик.
Николай готов поклясться, что в глазах старика, затаенное, появляется злорадство. Раньше генерал-майор, наверное, лучше мог прятать выражение своих глаз.
- Где у тебя? – неожиданно успокаиваясь, говорит Ибрагим совсем тихим и, вроде бы, даже безразличным голосом.
Этот контраст подхлестывает старика, словно кнут. Старик вскидывается, пытается дернуть руками-ногами, смотрит напряженно и подозрительно.
- В кабинете, - наконец, говорит старик, - За картиной…
- За «ядерной зимой»? – уточняет Ибрагим.
- Ну да! – раздражается старик. – «Ядерная зима». Художник Алексей Иванов!..
Последние слова он выкрикивает в голос. Будто бы они с Ибрагимом играют в некую игру и сейчас поменялись полями. Сначала Ибрагим был на «кричальном» поле, теперь – генерал…
И вдруг старик осекается.
- Откуда знаешь? – угрюмо спрашивает.
- Что знаю? – уточняет Ибрагим.
- Какая картина у меня в кабинете!.. – чеканит слова старик.
- Так я к тебе не в первый раз пришел, - спокойно сообщает Ибрагим. - Твой сейф я потрошил еще вчера!..
Генерал смотрит на Ибрагима, выпучив глаза. Его рот открывается и закрывается, не издавая ни звука. Губы трясутся и наливаются сливовой синевой.
Он жалок, этот некогда, - может быть, совсем недавно, - грозный генерал.
Он сломлен, он побежден. Он проиграл дважды: поединок мускулов и поединок воль..
Ибрагим вынимает откуда-то из-за пазухи три папки (у Николая такое впечатление, что из-за пазухи) и швыряет их на лежащего противника.
- Вот они, твои досье! – говорит презрительно.
Затем приседает на корточки и говорит совсем в другом – дружелюбном, доверительном – ключе:
- Я тебе их верну, не боись! И никогда больше не приду к тебе! Скажи одно: который из трех контактировал с королем?.. Ну!.. Этот?.. Этот?.. Этот?..
Ибрагим поднимает папки – одну за одной – и разворачивает их на уровне генеральских глаз. Потом стопочкой складывает на пол.
- Второй!.. – говорит генерал с ненавистью. Его полные губы трясутся. Он их сжимает, но сдержать их дрожь не может. Из синих они становятся фиолетовыми. Затем чернеют.
Генерал задыхается. Разевает рот, как рыба на песке. Его глаза наливаются краснотой, делаются похожими на кроличьи.
Ибрагим спокойно сидит на корточках.
- Я так и думал! – сообщает он генералу. – Куда же вы его дели, этого Николашу? Почему убрали с базы?..
- Мы испугались!.. – хрипит генерал.
- Чего? – Голос у Ибрагима иезуитский, лисий. На цыпочках движутся Ибрагимовы слова.
- Степан Степанович.… Из его группы... Говорил… – Хрипит генерал. – Что Николай… стал… Абсолютной бомбой…
- Что это значит? – Спрашивает Ибрагим.
- Не знаю! – Хрипит генерал.
- А где Степан Степанович? – Спрашивает Ибрагим. – Его тоже нет на базе!
- Он обе ноги потерял.… На Родину отправили… – Генералу говорить трудно, губы у него запеклись, высохли, пепельно-серые…
- «Абсолютная бомба» - это непонятно, - размышляет Ибрагим. – Но и мой король тоже сказал неясно. Он сказал, что Николай – властелин мира.
- Помоги мне! – хрипит генерал. – Я все скажу!.. Власть над миром – в унитазе!..
- Что ты сказал? – удивленно переспрашивает Ибрагим.
Но генерал уже ничего не говорит. Его глаза стекленеют. Обвешанный пузырьками слюны, язык высовывается изо рта. Лицо чернеет так же, как незадолго перед этим почернели губы…
Николай «отпускает» Ибрагима, ошарашенный тем, что нашел в Ибрагимовых воспоминаниях. Ибрагим кончает разглядывать деревья, увешанные водяными каплями. Уходит, недовольный собой и Николаем. Ему кажется, что чем ближе он к цели, тем выше вырастает стена, которая от него эту цель отгораживает…
Николай сидит пустой–пустой, как воздушный шарик. Ни одной мысли в голове нет. «Абсолютная бомба», «Властелин мира» - если принять всерьез эту бредятину, значит, мир – не что иное, как сумасшедший дом, а он, Николай, - пациент самой дуриковой палаты…
Ему вспоминается Алина.… Хоть бы увидеться!.. Хоть бы поговорить!.. Такое чувство: рядом побыл бы, и все бы стало ясным…
Где ты, милая девушка?.. Где ты, милая?.. Из какой дали тебя выкрикивать – вызывать?.. Отзовись!.. Отзовись, прошу тебя!..
18.
Я вдруг обнаружил, что мы – стадо. Маленькое стадо из четырех особей. Папа, мама, я и дед. И несмотря на всю нашу социализацию, нашу интегрированность в человечество, никто не отменял для нас биологические, сугубо биологические стадные законы и инстинкты.
Я вдруг обнаружил, что, когда мы сидим с отцом и мамой, беседуя, читая, играя, и входит дед, - что-то мгновенно меняется. Какая-то невидимая и не слышимая напряженность возникает.
Поначалу я ничего не мог понять. Что это такое?.. Откуда берется?.. Почему возникает?..
Потом – очень кстати – почитал Даррелла и Дарвина. И вдруг однажды меня осенило.
Между отцом и дедом, - несмотря на их родство и душевное отношение друг с другом, - существует антагонизм.
Поясняю…
Дед много лет был вожаком. Или, по научному, доминирующим самцом. У него была бабуля Алина – тоже много лет. Если опять же говорить по научному, она, конечно, была доминирующей самкой.
Пока батяня был “мелким”, он играл уютную роль их детеныша и никакой иерархии не нарушал.
Но вот он вырос, взрослым стал и женился на маме.
Вот тогда и возникли первые наметки антагонизма. Батя в своей семье стал доминирующим самцом, а дед – оставался в своей. Если бы они жили порознь, все было бы тихо и гладко. Но поскольку две семейных пары – из-за нехватки жилплощади – ютились под одной крышей, между ними – в скрытом, не явном виде – стали возникать шероховатости, трения.
У каждого стада, как известно, должен быть свой ареал обитания.
У деда с бабулей и у папы с мамой ареал был один – трехкомнатная квартира. Будь они плохими людьми или просто бескультурными, - между ними неизбежно возникали бы ссоры, конфликты.
Но поскольку все они четверо друг друга любили и уважали, то все биологические “напряги” они загоняли внутрь, не реагировали на них какими-то действиями.
И тем самым, как я понимаю, очень и очень вредили себе. Потому что не отреагированные эмоции нарушают внутреннее равновесие организма, вызывают в человеке дисгармонию.
Быть может, бабуля Алина приобрела онкологию и умерла именно из-за этого…
После ее смерти, - если рассуждать биологически, - дед должен был или тоже умереть, или стать изгнанником из стада. Но с человеческих позиций ни я, ни папа с мамой, конечно, никогда ему этого не пожелаем…
Но, опять же с биологических позиций, оставаясь одиночкой в стаде, он должен бороться с батяней за место доминирующего самца.
И они – борются, как я это вдруг в одночасье просек. Они борются и не осознают этого – ни тот, ни другой. Конкурируют на уровне подсознания.
Вот поэтому, когда дед входит в комнату, где мы сидим вдвоем или втроем, он вызывает в атмосфере некую скрытую напряженность, которой никогда не суждено обнаружиться, стать явной…
19.
Я не давил на деда. Не приставал с ножом к горлу. Он ведь обещал, что сам объяснит всю эту петрушку с Иркой Машниной. Значит, надо спокойно подождать…
“День икс” наступил ровно через неделю после Иркиного визита.
Едва я вошел и повесил на вешалку уличную куртку и шерстяную шапчонку, как услышал голос деда:
- Зайди ко мне, пожалуйста!..
Дверь в его комнату была приоткрыта.
Дед восседал в своем любимом кресле и читал “Розу мира”. При моем появлении он отложил книгу на журнальный столик и приказал:
- Присядь!..
Судя по его тону, разговор предстоял не шуточный.
- Что, хочешь точки над “и” поставить? – спросил я, перенес поближе стул и на него плюхнулся.
- Хочу, внучарик!.. – сказал дед серьезно. – Намолчался я!.. Насекретничался!.. Хватит, пожалуй!..
- Ну, то, что ты был в спецназе ГРУ, я знаю!..
- Я псидом был!..
- Это от слова “пес”?.. Охранял что-то?..
- Это психотронные воздействия!.. Пси-диверсант, если полностью!.. Псид, если коротко!..
- Так ты гипнотизировал, что ли?.. Так же, как я – Ирку?..
- Долго объяснять!.. Жаль, бумаги порвал!..
- Ты про свой роман?
- Не роман это, внучатина!.. Это, можно сказать, мемуары!.. Воспоминания мои!..
- Так зачем же уничтожил?..
- Испугался!.. Та система умела страх внушать!.. Вдруг бы вас подвел!..
- Ничего же нет!.. Все прошло!.. Все ваши вредные штучки-дрючки на свалке!..
- Вы, подростки, так самоуверенны! – поморщился дед. – “Ничто на Земле не проходит бесследно!..” Слышал такую песню?..
- Ну, слышал!.. Попса!..
- Глупый ты еще, внучила!.. Хоть и начитанный!.. Мы и без “штучек” могли много чего!..
- Понял! – выкрикнул я, потому что меня, действительно, осенило. – Это ты про то, как Ирку Машнину оживил?..
- Да, и про это!.. Мы могли выйти из тела и “взять” чужой разум!..
- Извини, но это, по-моему, прикол!.. Фантастика и при том, не научная!..
- Я же говорю, вы слишком самоуверенны!..
Дед вдруг обмяк в своем кресле… Голову уронил на грудь…
Меня холодом обдало… Что с ним?.. Инфаркт, что ли?..
Хотел вскочить!.. Кинуться на помощь!..
Но вдруг перед глазами все поплыло… Словно задернули черную шторку…
И тут же отдернули…
Я головой крутанул влево-вправо, ничего не понимая.
Дед?!.. Что с ним?!..
Глянул, а дед мне навстречу так ехидно улыбается.
- Что это у тебя в руках, внучара?..
Я почувствовал: да, в руках, а вернее, под руками что-то есть.
Голову опустил…
И озадачился…
На коленях у меня лежал толстый том Брокгауза…
Откуда он взялся?.. Миг назад его не было!..
- Что произошло, дед?.. Отвечай, не темни!..
- Небольшая демонстрация! – ухмыльнулся дед. – Я “взял” твой разум, заставил тебя сходить к отцу в комнату и принести книгу!..
- Да не было этого! – возмутился я!.. - У меня на миг все затмилось!.. На миг!..
- Откуда же Брокгауз?..
- Не знаю!.. Так что?.. Ты и в самом деле?..
- Как видишь!..
- Но это мерзко!.. Без разрешения!.. Спросил бы, что ли!..
- Извини!.. Мне надо торопиться!..
- Почему?..
- Будешь в моем возрасте, - поймешь!.. Иди к себе и потренируйся со “сферой”!..
- Сколько?..
- Сделай десять раз!..
- А потом?..
- Потом отдыхай!..
Я кивнул, - мол, понял, - и пошел к себе… Но начал не с предложенного тренинга, а прилип к тем бумагам, что дед не успел уничтожить…
