20.
ДЕДОВЫ ЛИСТКИ
Николай припарковал свой «москвич» напротив нужного дома. Улица была широкой: два трамвайных пути посередке, быстрые автомобили в три ряда слева и справа от медлительных «электрических верблюдов»…
Высотный – нужный им – дом казался львом, затесавшимся в вереницу «шакалов» (точечных семиэтажек). Закатное солнце подбавляло «львиности» его охристо окрашенным стенам. Стекла домов плавились в медвяно-медяной цветовой гамме. «Желто-красными» назвать эти заунывно поющие краски как-то не поворачивался язык.
Между автомобилями и пешеходами – по ту и по эту сторону – протянулись тополиные аллеи, за счет которых улица делалась еще шире. Николай залюбовался ветвями весенних деревьев. Они лежали в воздухе свободно и естественно. Они казались невесомыми. Были похожи на магические письмена. Или на струйки дыма, что истекают от угасающего костра…
Та и эта стороны улицы как-то странно не совпадали. Разный стиль был у той и этой сторон. Будто в разных временах они жили…
Насколько модерново и богато выглядела «та» сторона, настолько убого и допотопно – «эта». Даже деревья здесь были корявыми, узловатыми и низкими. А про дома и говорить нечего: пятиэтажки-хрущобы, тесно прилепленные друг к дружке, были обшарпаны и изгвазданы как беспризорные безумные старухи. Штукатурка поотвалилась. Цвета стен, не радуя разнообразием, переходили от серовато-паутинистых к зеленовато-глинистым. Под окнами, вытаяв из-под снега, валялись созвездия окурков и разных пищевых упаковок.
Николай вышел из машины и, обогнув ее, встал рядом с Ибрагимом.
- Ну что? – спросил нетерпеливо.
- Можем идти! – сказал Ибрагим, вглядываясь в дом напротив.
На руке Ибрагима мерцал россыпью зеленых огоньков плоский округлый прибор, похожий на наручные часы. Ибрагим «по-хитрому» вертанул металлическую головку справа, и зеленые огоньки прикрыл циферблат, то ли всплывший снизу, то ли задернувший «сцену» сбоку. Теперь приборчик и впрямь был от часов неотличим.
- Подожди! Я кое-что возьму! – сказал Ибрагим. Он сел обратно в машину. Поднял кейс, который стоял у него в ногах. Открыл его…
Тут к Николаю подбежала девчушка в сереньком пальто и красных резиновых сапожках. Ноги у нее были голые, покрытые «гусиной кожей». Соломенно-желтые кудрявые волосы копной лежали на голове и плечах. Волосы были красивые, но грязные. Николаю даже показалось, что он видит шевеление сереньких вошек и бусинки гнид…
Личико девчушки было чистеньким. Носик-пуговка. Щечки-персики. Зеленые кошачьи глаза.
Косметика девочке была не нужна. Но ярко накрашенные губы и тени, нарисованные под глазами, говорили о том, что косметику девочка любит.
На вид ей было что-нибудь от двенадцати до четырнадцати лет. Ну, может быть, в крайнем случае, пятнадцать, если подумать, что недоедала…
- Кавалер! – сказала девчонка неожиданно сиплым голосом. – Ты меня хочешь?.. Я недорогая!..
Она распахнула свое пальто, и Николай увидел, что пальто надето на голое тело. Ничего возбуждающего, привлекательного в этой наготе не было. Синюшные холмики грудей с фиолетовыми сосками вызывали жалость. Жалость вызывал и втянутый живот «курино-замороженного» цвета. И слегка прикрытый желтыми волосками треугольник в низу живота…
- Прикройся! – сказал Николай строго. – И к мамке ступай!..
- А у меня нет мамки! – взвизгнула девчонка. – Нет!.. Нет!..
Этот ее переход от спокойствия к истошному визгу был настолько неожиданен, что Николай испугался. Девчонка явно была больная. Может быть, нервнобольная, Может быть, психически…
- Почему!.. Вы!.. Все!.. Меня!.. Ненавидите!.. – визжала девчонка. – Чем!.. Я!.. Хуже!.. Вас!.. Всех!..
Николай оглянулся на Ибрагима. Тот сидел с кейсом на коленях, что-то перекладывал в свои карманы. На девчонку – ноль внимания. Лицо – спокойно- равнодушное.
Ну да, конечно… У них там, в королевстве Заккар, такие сцены более привычны, чем здесь…
Но не все вокруг – нет, не все – оставили девчонкину истерику без внимания.
Из ближайшей подворотни выплеснулась кучка чумазых подростков обоего пола. Они набежали молча. Облепили Николая, автомобиль. Николай успел увидеть, что в руках у них – велосипедные цепи, арматурные прутья, железные трубы. Затем его чем-то саданули по затылку, - той же трубой, наверное, - и он упал, неловко подвернув под себя левую ногу, неловко вытянув вперед левую руку, - будто надеялся ухватить ею нападающих. Сознание померкло, но не исчезло полностью. Чтобы вырубить его напрочь, нужно было обладать большей, чем у подростков, силой.
Все стало нереальным, не имеющим к нему отношения. Словно не он сам, а кто-то другой – через него – наблюдал, как волчата выбили обломком трубы стекло в машине, как сунули под нос оторопелому Ибрагиму какой-то баллончик и чем-то фукнули…
Дальше Николай не досматривал. Он вдруг понял, что он уже не человек. Во время своего падения он сделался громадной и тяжеленной кремлевской башней. И теперь, когда лежал, разбитый на кусочки, его беспокоило лишь одно. Его беспокоило, все ли его родные камни при нем.… Не отлетел ли при падении какой-то кирпиченок – ненароком и безвозвратно – в овраг или в речку…
Господи, хоть бы снова собрать всего себя!.. Только бы собрать!.. Только бы воздвигнуть себя заново!..
Очнулся Николай оттого, что его тряс за плечо Ибрагим.
- Живой, что ли?.. – монотонно повторял Ибрагим. – Живой, что ли?..
Николай дернулся, вытолкнул плечо из Ибрагимовых пальцев, сел. Возле самого лица оказалась фара «Москвича» и такой знакомый – поцарапанный и помятый – радиатор.
- Что это было? – спросил Николай и с кряхтением поднялся. – Зачем они?..
- Что ли не видишь?.. – гортанно возмутился Ибрагим. – Пограбить захотели!..
Николай завертел головой, удостоверяясь. Куртку с него содрали, - это первое. Куртку также и с Ибрагима содрали. Кейс Ибрагима пропал. Автомагнитолу выдрали из гнезда, - ишь, проводки висят сиротливо…
Стекло выкрошено так уродливо.… Не могли поаккуратней!..
Николай открыл дверцу. Проверил «бардачок». Можно не сомневаться: пуст.
Что там было-то?.. Щетка да поскребок... Атлас автомобильных дорог. Старая засохшая шоколадная конфета…
Ничего серьезного – переживем!..
(Если бы Николай знал, что вместе с куртками и он, и Ибрагим потеряли радиомаячки «от подполковника Петрова», он бы, думается, горевал еще меньше…)
Подсчитав потери, Николай захотел определиться во времени. Поскольку наручные часы исчезли вместе с курткой, определяться можно было только предположительно.
Так.… Во-первых, тени от «старой» стороны улицы почти достигли трамвайных путей, а в начале событий слегка вылезали на проезжую часть. Во-вторых, стекла высотного дома напротив уже не пылают медвяно-медяно, - за исключением самых верхних. Да и те едва рдеют…
О чем это говорит?.. Да о том, друг любезный, что ты, по крайней мере, часа два провалялся, собирая во тьме беспамятства свои кирпичики…
Николай потрогал затылок. Было больно. Свежий фингал устроился на голове основательно.
- Ну что, двигаем? – спросил у Ибрагима, указывая глазами на высотный дом.
- С чем? С голыми руками? – хмуро сказал Ибрагим.
Только тогда Николай сообразил, что ведь им, действительно, наносить намеченный визит, вроде бы, не с чем. Голыми руками ту квартиру, куда они нацелились, вскрыть невозможно.
- Что же делать? – сказал он растерянно.
- Или отступать, - сказал Ибрагим, - или… на тебя понадеяться! Ты же теперь все знаешь и все помнишь!..
- Я помню, где казна, - слабо возразил Николай. – И не более того!
Голова болела, и спорить не хотелось.
- Но ты же их видел! – не унимался Ибрагим.
- Кого? – попробовал отнекнуться, изобразить непонимание Николай.
- Нападающих! – невозмутимо давил Ибрагим. – Вспомни кого-то из них! И погляди через него! Из него погляди! Ведь ты же – псид!..
- Попробую, - сказал Николай неуверенно. И в памяти, как бы сама собой, всплыла недавняя гостья. Всплыла ее курино-замороженная жалкая нагота. Ее щечки-персики. Ее кошачьи зеленые глаза…
Он «толкнул» себя ей навстречу. И поразился тому, как легко это у него теперь получается. Теперь – после той необычной, то ли во сне, то ли наяву состоявшейся Алининой помощи…
Он быстро вогнал себя в глаза той девчонки. Себя невидимку и «невесомку». Пси- копию, пси-вариант себя.
«Внутри» девчонки он как бы извернулся, как бы вынырнул. Поглядел своими глазами сквозь ее глаза, - как будто сквозь иллюминаторы корабля. Или там подводной лодки…
Настолько легко это у него получилось, что даже ощущение себя телесного, себя «побитого» он потерял не полностью. Как сквозь туман, как сквозь водную толщу, он чувствовал, что стоять на ногах ему трудно, что колени подламываются. И если бы Ибрагим не подхватил его под мышки, он бы, наверное, упал лицом вниз…
Но Ибрагим подхватил, Ибрагим отволок его к «Москвичу» и усадил на переднее сидение. Так усадил, чтобы голова упиралась в спинку, а не перевешивалась через нее…
Первое, что он увидел чужими глазами, был овраг. Бурые пятна почти растаявшего снега удерживались кое-где возле корней росших здесь деревьев.
Одна береза росла наклонно. Росла, полуупав. Словно кто-то ее пригнул, дернул, полувывернул – да вдруг раздумал. Под ее корнями была берлога. И в ту берлогу снег напихался густо-густо. И был похож на старого грязного белого медведя…
На дне оврага у костерка сидели подростки. Кто-то на пеньке, кто-то на древесных обрубках, кто-то – просто на корточках.
Пламя костра металось, словно кисть гениального художника. Эта кисть рисовала юные лица, - одно за другим, и тут же тьма их стирала. Тьма желала их поглотить, но гениальный художник возражал. Снова и снова, и снова и снова…
Николай почувствовал, что метание пламени, борьба юных ликов с тьмой могут его заворожить. Он сделал над собой усилие и заставил девчонку перевести глаза…
Вот они, приборчики Ибрагима, бережно хранимые в кейсе. Аккуратненькие «коробочки» и «портсигарчики». Знала бы неприкаянная молодежь, сколько за них можно получить у специалистов!.. Не знает глупая молодежь.… Лежат приборчики в глинистой яме, в воде, выброшенные, похоже, за ненадобностью.
Зато ни кейса, ни автомагнитолы, ни курток сворованных не видать. Наверное, уже загнали. Или послали кого-то из своих загнать по дешевке…
Николай заставил девчонку осмотреться, поднять голову. И за ее спиной нашел то, что искал. Весьма приметный ориентир.
На краю оврага стоял дом. Старый трехэтажный каменный домишко неопределенного серо-бурого цвета. На фасаде дома, справа, с краю, висела вполне современная черно-белая табличка. На табличке ясно читались название улицы и номер дома…
Едва они с Ибрагимом появились на краю оврага, ребята брызнули от них, как вспугнутые зайцы. Николай удивился: ведь была уже ночь, и две их фигуры не больно-то выделялись на фоне темного неба. Потом решил, что у ребят, видимо, выработался некий «инстинкт гонимых». Он-то и подсказывает, когда можно расслабиться, а когда снова нужно убегать…
Не убежала лишь одна она.… Та самая девица, что предлагала себя.…Сейчас она была в старом зимнем пальто, завещанном ей какой-нибудь умершей бомжихой. Красные теплые рейтузы тоже были старыми и уж конечно не модными. На голову девчонке был нашлепнут голубой берет десантника. На ногах были огромные валенки, неряшливо подкромсанные по ее размерам.
Девчонка сидела у костра на толстеньком чурбанчике и помешивала толстой веткой, с которой была содрана кора, в оцинкованном ведре. В ведре, судя по запаху, варилось что-то мясное.
- Что варишь-то? – спросил Николай осторожно, не желая вызвать новую истерику.
- Лягушек, - безразлично сказала девчонка. – Тут их много замороженных. Мы их всех съедим…
- Мы заберем эти железки? – спросил Ибрагим, указывая на свои аппаратики, лежащие в глинистой яме.
- Берите! – все так же безразлично пожала девчонка плечами.
Ибрагим вытащил из нагрудного кармана комбинезона, в котором он был, зеленый квадратик и, встряхнув, превратил его в сумку из тонкой прорезиненной ткани. Туда, в сумку, он аккуратно переложил свои «игрушки», обтирая их от грязи и воды о рукава комбинезона.
Девчонка, не говоря ни слова, смотрела.
- А где другие?.. – спросила все так же безразлично, когда он закончил.
- Зачем другие, слушай! – с нарочитым южным акцентом воскликнул Ибрагим. – Этих хватит!..
- Да не железяки! – выкрикнула девчонка, обнаруживая в этом выкрике свою напряженность.
- А кто?..– удивился Ибрагим.
- Хрен в пальто! – сорвалась девчонка на грубость. – Менты, конечно!..
- Ментов нет, - сказал Ибрагим. – Мы тут вдвоем…
- Вдвоем?.. – повторила девчонка недоверчиво. И вдруг сунула три пальца в рот и свистнула так заливисто, что у Николая зазвенело в ушах.
После ее свиста ночь затаилась на секунду. Даже шум города отступил, ослабел. Будто город притормозил свой бег и оглянулся.
Затем ночь ожила. Начала по одному выдавливать из себя своих детей. Выводить их к свету костра, - к живописующей огненной кисти.
Они вовсе никуда не убежали, - бесприютные подростки обоих полов. Они притаились неподалеку, и разбойный свист вернул их. Они снова были вооружены – цепями, арматурными прутьями и обломками труб.
Молча брали они в кольцо двух наивных чудаков, посмевших вторгнуться в их дом. Чудакам дорого предстояло заплатить за это. Николай легко прочитывал угрозу на детских лицах. Собственно, сейчас это не были дети. Эта была стая, застигнутая в своем логове…
- Ибрагим, они опасны! – сказал Николай.
- Вижу! – сказал Ибрагим.
Мужчины встали спина к спине.
По детским лицам прокатился рык, - будто огонь по сухой траве.
Это было так страшно, - стая подростков, рычащая по-волчьи, - что Николай почувствовал, как в один миг обильно взмок. Весь, - от головы до пят…
По спине Ибрагима, - напряженной, каменной, - Николай угадывал, что и тот боится.
- Вот что, ребята! – сказал Николай, как мог твердо. – Мы взяли только то, что вам не нужно! Дайте нам уйти мирно, и мы никогда вас преследовать не будем!..
Что-то он, видимо, сказал неправильно. Что-то, видимо, не понравилось в его речи. Потому что в результате его речи по рядам подростков прокатился новый рык.
А как их тут было много! Гораздо больше, чем в той ватаге, что ограбила их… И все новые и новые появлялись из темноты…
Николай уловил, кто начал первым. Первым начал крупный парень с «цыганистым» лицом. Он взмахнул велосипедной цепью. И вдруг заорал. Заорал потому, что завершить удар Ибрагим ему не дал. Ибрагим выхватил из-за пояса свой бесшумный «магнум-икс» и прострелил парню ладонь. Цепь, подхваченная силой собственной инерции, вырвалась из простреленной руки парня и унеслась куда-то в темноту. Из темноты раздался вскрик,- цепь в кого-то попала.
Ибрагим поспешно свинчивал глушитель. Николай не сразу понял – зачем. Но когда подростки снова начали надвигаться, догадался: первый – бесшумный – выстрел не произвел на них впечатления. Многие из них попросту не поняли, почему заорал парень.
Ибрагим едва успел. Едва сунул глушитель в брючный карман…
И тут же в него кто-то швырнул свой обломок трубы…
Вот тут было грохоту! Вот тут был эффект!
Ибрагим разбил трубу в полете. Разбил одним выстрелом.
Осколки чугуна брызнули во все стороны. Труба сработала как «лимонка». Вопли, соответственно, тоже раздались со всех сторон.
После второго – громкого – выстрела и той паники, которую он вызвал. Ибрагим и Николай смогли уйти беспрепятственно. Стая, вероятно, приняла их за матерых уголовников…
Дверь в нужной квартире была уж больно хитрая. Поэтому возиться с ней пришлось достаточно долго.
Мало того, что дверь была из брони, - она была из слоистой брони. То есть, состояла из нескольких слоев титаниловых пластинок, не чувствительных ни к бронебойной пуле, ни к противотанковой гранате. Взять такую дверь можно было только кумулятивным зарядом, да и то не одним. Пришлось бы потратить по заряду на каждый дверной слой.
Каждый дверной слой состоял из нескольких, сложно перемешанных горизонтальных и вертикальных рядов титанила. Внешнее расположение пластинок напоминало черепицу или рыбью чешую. Но внутренние соотношения между пластинами были гораздо более прихотливыми. Приходило на ум сравнение с кубиком Рубика, - там тоже снаружи все простенько.
У каждого слоя пластин был свой электронный замок со своим шифром.
Набрав правильный шифр на электронном ключе, можно было легко сдвинуть пройденный слой влево или вправо, - пластинки входили друг в дружку и в стену.
Поскольку всего было пять слоев, и на открывание каждого приборчики Ибрагима тратили чуть больше десяти минут, возиться с дверью пришлось добрый час.
Сперва Ибрагим накладывал на пластины коробочку с экранчиком и быстро водил ею туда-сюда, умудряясь не издавать ни звука. Затем, когда обнаруживался замок, и экранчик высвечивался, Ибрагим (черт его знает – как) прилеплял коробочку над замком, а к ней, в свою очередь, прилеплял еще четыре коробочки с такими же экранчиками.
На всех экранах начиналась дикая свистопляска цифр, уследить за которой глазами было невозможно. Затем, когда свистопляска заканчивалась, на экранах оставался итог: на центральном – две цифры, на четырех боковых - по одной. Беря первые две из центра, затем, прибавляя к ним по одной (начиная с верхней и – по часовой стрелке), Ибрагим получал шифр очередного дверного слоя…
Слава Богу, дом был высотный, и жильцы не пользовались лестницей, предпочитая лифт. Лифт то и дело, хмуро гудя, прошмыгивал мимо их этажа.
Слава Богу, никто не вышел из соседних квартир – полюбопытствовать, что тут за неурочный труд вершится. То ли не было никого в соседних квартирах, то ли народ жил там нелюбопытный…
Внутри квартиры в ноздри шибануло застойным воздухом, пропитанным пылью. И еще чем-то сладковато-нежилым был наполнен воздух. Чем-то, от чего все время чесалось в носу.
Квартира, конечно, была роскошной. Генералу всесильного ведомства, вроде бы, невместо жить в иной.
Но вот генерал умер, и квартира его забыла. Николай – при свете фонарика – пытался почувствовать ушедшего человека через его вещи, и ничего не получалась. Говорят, в конце жизни часть тебя, часть твоей духовности передается окружающим тебя предметам.
Здесь этого не было.
Предметы роскоши были безлики. Безлики потому, что не принадлежали ни этому времени, ни этому – мимолетному – владельцу. Картины – подлинники старых русских мастеров, которыми была увешана квартира, - существовали в вечности. Для них что век, что миг – едино. Какой отпечаток мог оставить на них человечек с красными лампасами на штанах?..
Антикварная мебель, судя по виду, была не иначе как «дворцовой». Конечно же, скорее она владела «владельцем», чем наоборот…
Ни одной современной вещицы в квартире не было. Хозяин, похоже, опоздал родиться на век-на два, и его тянуло назад.
Может быть, в этом и была его индивидуальность, что он тяготился своим временем, не принимал его?..
Хотя нет, кое-что модерновое имелось. В частности, на кухне обнаружился суперкомбайн. Из тех, «умных», все умеющих. Засунь в него грязную тарелку, так он ее тебе и выстирает, и выгладит, и ленточкой перевяжет…
Ибрагим рыскал по квартире, обвешанный своими аппаратиками, как новогодняя елка – игрушками. Правда, аппаратики разноцветием не блистали. Но все-таки, все-таки…
Сколько времени длилась эта морока, эти поиски неизвестно чего, Николай не знал. Часы-то ведь сперли. И, похоже, сперли с концами.
Ну вот. Стоило вспомнить о налете «волчат», как шишка на затылке отозвалась: заныла, затосковала.
Ибрагим проводил свою операцию. Ибрагим был непроницаем, как восточный маг. Или, скорее, как восточный гэбэшник…
Ну и пусть его! Николай в данном случае осуществляет прикрытие и ничего не желает знать. Он сам, Николай, напичкан секретами до маковки. Он еще с ними, со своими секретами, не разобрался. До чужих ли тут!..
Долго ли – коротко ли, похоже, Ибрагим выдохся. Он остановился в длинном коридоре. Плюхнулся на мягкий бархатный стул с вычурно выгнутыми ножками. Задумался. Покачал головой. С обреченным видом достал из нагрудного кармана уже знакомую Николаю зеленую сумку, развернул ее и начал в нее складывать свои приборчики.
- Что, неудача?.. – спросил Николай.
Ибрагим только глянул в ответ и продолжал свою работу.
- Мы на квартире у того генерала, у которого ты украл мое досье? – продолжал Николай.
Ибрагим поморщился.
- У которого ты взял досье? – поправился Николай.
- Ну и что? - хмуро спросил Ибрагим. – Я обследовал каждый сантиметр. Если бы тайник был, я бы не прошел мимо…
- Ты считаешь, он прячет что-то ключевое? – спросил Николай. – Что-то важное для Заккара?..
- Я нюхом чую: так и есть! – взорвался Ибрагим, не сдержал своего темперамента. – Мой нюх меня еще ни разу не подводил!..
- А его предсмертные слова?.. – спросил Николай. – Ну, про «мировую власть в унитазе»?.. Это что, простой цинизм?.. Или намек?..
- Вай-вай! – сказал Ибрагим горестно.- Я ленив и глуп! Мне надо палками по пяткам! Ведь я же, действительно, не посмотрел унитаз!..
Он вскочил с места, молодой, напруженный, - куда только делась апатия, - и по- кошачьи мягко понесся в туалет. Николай поспешил за ним.
Унитаз у генерала был монументален. Это была вторая – после кухонного комбайна – современная вещь. В пол было вделано нечто вроде фундамента, - куб, обложенный изразцовой плиткой. А уж на фундаменте возвышалось васильково-синее чудо (с подогревом, небось?) финского или итальянского производства.
Нужный приборчик что-то там такое показал, отчего глаза у Ибрагима заблестели очень даже воинственно.
Ибрагим обошел вокруг унитаза раз и другой, потирая руки. Он был явно доволен.
И вдруг омрачился, звонко хлопнул себя ладонью по лбу.
Ч-черт! – прошипел сердито. – Молоток-то взять я, конечно, не догадался! А в этой квартире его не найдешь!..
- У меня в машине есть монтировка! – предложил Николай.
- Принесешь? – спросил Ибрагим. – Или помочь?..
- Справлюсь, - усмехнулся Николай и помчался на улицу…
Когда он вернулся, ничто его не насторожило. И «запах опасности» он услышал поздно. Слишком поздно…
Едва прикрыл за собой «слоистую» дверь, в затылок ему – прямо в болящую шишку – уперлось дуло пистолета.
- Тихо! – сказал Ибрагим непререкаемым голосом.- Не дергайся!..
Он выдернул монтировку у Николая из руки. Бросил себе за спину.
- Сам шумишь! – сказал Николай.
- Не дергайся! – снова приказал Ибрагим. – Я возьму твой ствол!..
Рука Ибрагима вытащила оружие у Николая из-за пояса.
- Иди! – сказал Ибрагим. – Иди в туалет! И без шуток!..
В туалете уже стоял давешний «вычурный» стул. Ибрагим быстро и ловко прикрутил к нему Николая тонким черным шнуром.
- Теперь поговорим! – сказал Ибрагим. – Я хочу знать точно, что ты вспомнил?.. Где казна?.. Если соврешь, убью тебя!.. Мне соврать невозможно!..
- А мотив? – спросил Николай.- Зачем меня убивать?
- Пусть лучше казна пропадет, будет ничья, чем уйдет из Заккара! – сказал Ибрагим, и Николай впервые услышал фанатичную одержимость в его голосе.
- Она, действительно, в Заккаре – подтвердил Николай.
- Ты знаешь, где? Ты вспомнил? – Ибрагим восклицал это и, направив на Николая пистолет с навинченным глушителем, смотрел на Николая с надеждой, чуть ли не с обожанием.
Николаю стало смешно. «Запах опасности» куда-то исчез.
- Я вспомнил площадь. Или, если хочешь, объем, в котором скрыта казна! – сказал Николай.
- Какой объем? Где казна? – закричал Ибрагим.
- Давай с унитазом закончим! Тогда скажу! – пообещал Николай.
- Ну, давай!.. – Ибрагим с трудом переключился.
Он засунул пистолет за пояс, поднял монтировку с пола и, размахнувшись, нанес ею первый удар по васильково-синему чуду.
Чудо треснуло, но удержало удар.
После второго удара оно треснуло по нескольким направлениям.
А после третьего – развалилось на куски.
Унитаз был ни при чем. Не содержал никаких тайн, - кроме тех, утилизировать которые был предназначен конструкторами.
А вот «фундамент» его оказался с начинкой. Разбив фундамент и раскидав обломки. Ибрагим извлек на свет божий “шлем”, в котором Николай бежал когда-то по дворцу. Извлек также «заплечный мешок» и нагрудный пульт управления…
Больше ничего под унитазом не было.
- Я все это помню! – сказал Николай.- Но при чем здесь власть над миром?..
- Где казна? – спросил Ибрагим.
- Она спрятана в нашей базе! – сказал Николай. – Внутри нашей секретной базы! У вас в Заккаре!..
Ибрагим подошел и развязал его…
21.
Ни фига себе!.. Ай да дедуля!.. Ай да инфарктник!.. Выходит, он – суперменчик?.. Не слабый прикол!..
Ну, сейчас-то он, положим, никто и ничто в “боевом” плане!.. Так себе, рядовой пенс!.. Жалко мне его, конечно!.. Но иначе, как полуживым, его не назовешь!..
Мысли о том, что он скоро умрет, я отгоняю, как противных мух!.. Но они снова и снова, поистине с мушиной занудностью, залетают в мою башку!.. И ничего с ними не поделаешь!.. Только и остается в очередной раз цыкнуть: кыш, проклятые!..
Что такое жизнь?.. Любой подросток задает себе “вселенские” вопросы. Я – тоже…
Я отвергаю дурацкое определение Энгельса!.. И сведение жизни к обмену веществ отвергаю тоже!..
Мне кажется, жизнь нужно определять через энергетические, или тонкие миры. Глубинная основа жизни нематериальна и в эксперименте ни обнаружена, ни подтверждена быть не может. То есть, практически она непознаваема для нас, телесных, “тварных” существ…
Я, конечно, читал Платона, и мне хочется, отталкиваясь от его текстов, помыслить так. Есть основополагающие Мировые Идеи. И среди них Жизнь – это Идея самая фундаментальная.
Все прочие Идеи, возможно, родились от нее. И отделились, обрели самостоятельность.
Или же родились, но остались внутри нее, чтобы не нарушать ее целостность.
Поскольку сущность обсуждаемого непознаваема, постольку все мои предположения – не более, чем умственные спекуляции. Я это осознаю…
Но внутреннее чувство подсказывает, что мои гипотезы не беспочвенны. И, в принципе, от истины не так уж и далеки.
Мировые Идеи, чтобы быть вечными, должны находиться вне Времени и вне Пространства. Они и находятся “вне”…
Но в любой возникающей вселенной, в унисон с ее возникновением, появляются проекции Мировых Идей. Эти локальные проекции заполняют новоявленную вселенную и обеспечивают ее бытийность.
Чем ниже энергетический уровень вселенной, тем грубее формы бытия, порождаемые местной проекцией Жизни…
Материальные миры и материальные формы Жизни – видимо, низшие в этой иерархии…
Возьмем живого человека. Он живой, поскольку мыслит. Cogito , ergo sum !..
Перестал мыслить – перестал жить!.. Превратился в организм – еще живой, но уже не разумный… Органы – живые, ткани – живые, клетки – живые, - покуда есть объединяющая их цельность…
А цельность эта как бы объемлет каждое существо. В своей конкретности она “подпитывается” снизу и сверху. Снизу – от вселенской проекции Жизни… Сверху – от мыслящего мозга… Хотя я вычитал, что кто-то из ученых предполагает, будто вовсе не мозгом мыслит человек. Будто мышление совершается в космосе. Кажется, это называется “лептонный ветер”, или “лептонные вихри.” В общем, как-то так…
А мозг – всего лишь некий регистрирующий механизм. Нечто вроде компьютерного монитора, на который передаются результаты…
Если это так, то, значит, любое живое существо пребывает в яви постольку и настолько, поскольку и насколько Жизнь его объемлет “снизу” и “сверху”…
Чем сильнее и прочнее “объятия”, тем ближе к разумности бытия…
Резюмируя, могу сказать, что, по-моему, рассуждения эти логичны, стройны и не слишком заумны. Понять их может любой подросток, если он захочет их понять…
После того, как дед открыл свои карты, рассекретился, он словно бы “озверел”. То есть, совершенно лишил меня личной жизни…
Приходя из школы, я тут же поступал в его распоряжение, и он начинал меня муштровать. Хорошо еще, пообедать разрешал. А уж насчет сиесты, послеобеденного dolche farniente - фигос под нос!..
Он погружал меня в гипноз и под гипнозом тренировал, разрабатывал, улучшал мои физические и психические возможности.
Так он сам говорил.
Я же, пробуждаясь, естественно, ничего не помнил. Но тело мое помнило его “издевательства”. Да еще как помнило!.. Потому что, пробуждаясь, я чувствовал себя так, будто меня долго и старательно избивали палками, клюшками, бейсбольными битами, боксерскими перчатками или еще чем-то подобным.
А в новогодние каникулы дед вообще измывался надо мной целыми днями. И мама с папой не протестовали, что меня удивляло, но я гордо помалкивал и не обнаруживал свое удивление.
Между прочим, они могли хотя бы разик поприсутствовать на дедовых сеансах, чтобы мне потом порассказать, в чем там дело, и есть ли во всем этом смысл. Но нет же! Ни батя, ни мама ни разу не соизволили!.. Батя торчал за компьютером – двигал свой роман. А мама ежедневно по несколько часов проводила в церкви. У нее там, в церковной общине, были какие-то свои заморочки…
Удивительно, но когда учеба возобновилась, мои телесные “избитости” прошли, исчезли. Я чувствовал себя помолодевшим и готов был порхать, как пташка…
И дед, кстати, явно чувствовал себя очень даже неплохо. Глаза блестели, щеки розовели.
Я как-то в шутку его спросил:
- Деда, ты не садист случайно?.. Меня намучил и расцвел!..
- За это спасибо тебе, внучатище! – разулыбался дед. – Пока тебя муштровал, вспомнил свои тренировки в школе псидов!.. Молодость вспоминать всегда приятно!.. Даже если она была нелегкой!..
- Ты и меня, что ли, решил в эти свои… псидики?..
- А ты хотел бы?
- Да мне, вроде, ни к чему!
- Кто знает, что будет завтра! – сказал дед глубокомысленно…
После этого мы перешли к тренировкам “сознательным”, не гипнотическим.
Заключались они в том, что поначалу дед заставлял меня все быстрее вызывать ту “сферу”, о которой я уже рассказывал, а потом стал учить меня, как в эту “сферу” выходить, покидая на время свое тело…
Это было жутковато, пока не привык. Но, впрочем, не хвалясь, могу сказать, что привык я достаточно быстро, чему дед удивился. По его удивлению я понял, что у него самого это происходило медленнее, чем у меня. Мне, было, даже захотелось возгордиться, но я пресек в себе такое поползновение.
И правильно сделал… Потому что следующий шаг оказался для меня непреодолимым и быстро лишил меня каких бы то ни было амбиций…
А состоял следующий шаг в том, что мне, бестелесному, надо было выйти из “сферы” и отправиться в свободный полет…
С первой попытки я понял, что сделать это не смогу.
Сюда, в “сферу”, меня выпихнул дед силой своей воли, своей родственной любви. Я ему поверил, ему подчинился. Пережил сильнейший стресс, или, скорее, даже шок.
Я, по сути, переломил себя, переступил через себя, прыгнул выше головы. Дошел до своего предела. У каждого есть такой предел, такая высшая планка его физических и психических сил…
А теперь дед меня заставлял лишиться всяческой опоры. Лишиться спасительной преграды между собой и целым миром в виде уютных, знакомых, уже привычных сферических стенок.
Главное и самое страшное: он хотел меня оставить без своей поддержки. Без присутствия своей твердой взрослой воли за моей спиной.
При первой же попытке я впал в панику и расплакался, как малолетка, когда дед стал настаивать.
При второй попытке меня затошнило, и развилась рвота. Я заблевал пол в комнате и сам же потом убирал то, что натворил.
А третьей попытки вообще не было. Я наотрез отказался выходить даже в “сферу”.
Дед был очень огорчен. Но, слава богу, к новому инфаркту это его не привело.
И на том спасибо!..
22.
Говорят, что существует “закон парных случаев”. Еще говорят, что беда не приходит одна.
Я думаю, что и то, и другое верно. Моя дурацкая житуха подтвердила истинность этих аксиом.
Дело было так. Мы с Томкой Морозовой только-только начали целоваться в моей комнате. Дед после обеда отчалил к Морфею, то бишь, дрых у себя беспробудно.
И тут в дверь позвонили.
- Не ходи! – шепнула Томка.
- К деду, наверно! – буркнул я. – Пенсия… Или льготы…
У него этих льгот всяких – выше крыши, и то и дело приходят разные соцработники.
Я с трудом отлепился от Томки (ах, как сладко быть с девчонкой вот так вот – предельно близко!) и отправился открывать.
А там, за дверью…
Я глазам своим не поверил!..
Там было нечто безобразное…
Короче, там стояла Ирка Машнина…
Хорошо знакомая Машнина Ирка… Будущая великая актриса…
Но в каком виде!...
В каком ужасном виде – непонятном и пугающем!..
Вся ее фигура словно бы оплыла… Будто бы Ирка была из воска, и ее хорошенько подержали над огнем…
Физиономия опухшая… Глаза превратились в глазки… В узенькие щелочки… В бойницы…
И сквозь эти бойницы выплескиваются такое горе и такой ужас, что видеть их спокойно не смог бы никто…
И слезы…
У нее все лицо мокренное… Вся физиономия…
И конца-края им нет… Льются и льются… Будто Ирка не человек, а большой резиновый бурдюк, наполненный влагой до краев…
Я все это за пару секунд увидел… Увидел и уже хотел брезгливо поморщиться: что это, мол, за выкрутасы?..
Но тут Ирка бросилась ко мне… Обняла… Припала… И стала меня усиленно увлажнять…
А я… растерялся. Стоял, окаменев, как последний дурак. И не знал, что делать…
Честно говоря, хотелось ее оттолкнуть!.. Но оттолкнуть ее в таком состоянии – значит, оскорбить, обидеть, усугубить ее раздрай, навсегда сделаться ее врагом…
Ирка всхлипывала… Скулила… Судорожно вздыхала, будто ей не хватало воздуха…
- Ты чего?.. Чего ты?.. Что случилось?.. – наконец-то сумел я что-то произнести.
Мои слова на Ирку подействовали сильнейшим образом…Она перестала скулить и… завыла. Столько безнадежности, отчаянья было в ее монотонном вое, что у меня мороз пошел по коже, и меня затрясло, как последнего психа…
Я прилип к Ирке, дрожащий, и вдруг сам заплакал…
Так мы стояли, два расклеенных слабака, и совершенно было непонятно, что происходит, и что надо делать…
На наше счастье в дверях показалась Томка Морозова и разрядила обстановку.
Она меня мягко отстранила, приобняла Ирку и повела ее в квартиру.
- Тише!.. Тише!.. Успокойся!.. – нашептывала на ходу.
Слава богу, что дед спит, подумалось мне. Только его бы тут еще и не хватало!..
Я плелся за девчонками и злился на себя. И поспешно растирал слезы по лицу тыльной стороной ладоней.
Злость в данном случае оказалась полезной. Помогла мне с собой справиться.
И, когда Томка усадила Ирку Машнину на диван, я был уже сух, спокоен и деловит.
- Валерианка или корвалол есть? – спросила Томка.
- Есть! – отрапортовал я и быстренько притащил из кухни мензурку, в которую вбухал по пятнадцать капель того и другого.
Томка влила успокоительное в кривящийся рот Ирки Машниной, но та продолжала рыдать.
- Расскажи! – замурлыкала Томка, поняв, что лекарство не действует. – Расскажи, что случилось!.. Тебе же станет легче!.. Ну, давай!..
Ирка Машнина сейчас была ужасно некрасивая. Неприятная… Противная… У нее даже из носа капало. Пузырилось и капало…
- Dixi et animam levavi ! – рявкнул я по-латыни и сразу смутился, будто сделал что-то нехорошее.
Видно было, что Ирка Машнина пытается остановиться. Но у нее ничего не получалось. Это было выше ее сил…
- Деньги!.. – прорыдала она.
- Потеряла?.. Украли?.. Отобрали?.. – деловито перечислил я.
- Сама отдала! – всхлипнула Ирка.
- Сама?.. Как?.. Почему?.. – сбился я с делового тона.
- Цыганка!.. – выговорила Ирка Машнина, давясь слезами.
- Какая цыганка?.. – я ничего не понял и почувствовал, что совсем потерял инициативу.
Томка Морозова оказалась понятливей.
- Цыганка тебя заморочила?.. Обманула?..
Ирка кивнула и посмотрела на Томку Морозову с благодарностью.
- Денег-то много было? – спросил я.
- Много! – взвыла Ирка.
- Сколько? – пресек я ее попытку снова заголосить.
- Восемьсот! – прорыдала Ирка.
- Восемьсот чего?
- Восемьсот тысяч! – прорыдала Ирка.
- Ничего себе! – воскликнул я. – Почти лимон!..
Ирка после моих слов снова залилась навзрыд.
Томка посмотрела на меня укоризненно.
- Откуда такие деньги? – спросила тихонько.
- На квартиру копили! – прорыдала Ирка.
У нее, видимо, была настоящая истерика. Так я решил, хотя раньше никогда и ни у кого настоящих истерик не наблюдал.
- Так они что, у вас дома были? – спросила Томка.
Ирка затрясла головой, подтверждая, и под носом у нее появились новые пузыри.
- Почему дома? Почему не в сберкассе? – вклинился я.
- Мама боится… что обманут!.. – взвыла Ирка.
- Ну, вот и добоялись! – констатировал я.
Тут меня Томка Морозова ткнула кулаком в бок и глянула сердито.
Я осекся и ответил ей виноватым взглядом.
- Ты что, пустила цыганку к себе домой? – мягко спросила Томка.
- Нет!.. Она мне велела, и я сама принесла ей!.. – Ирка выговаривала слова так, будто сама не верила тому, что произносит.
- Гипноз! – констатировал я. – Плевое дело!
И получил новый чувствительный тычок от сердобольной Томки Морозовой.
- Она… мне… телефон свой… написала! – вырыдала Ирка Машнина.
Такой жалкой, такой нестерпимо жалкой и несимпатичной я Ирку еще никогда не видел!.. Тоже мне актриса!..
- Ну!.. И ты звонила? – спросил я грубовато.
Ирка вскинула голову и глянула виновато. Видно, почувствовала, что вызывает неприязнь своим видом.
- Звонила!.. – выкрикнула. Нет-нет, не выкрикнула, а выхлюпнула …
- И что? – потребовал я.
- Ничего!.. Никто трубку не берет!.. – эти слова Ирка еще сумела из себя выдавить, а после них налетел новый слезный шквал, новый порыв истерики…
В общем, Томка принялась утешать изо всех сил, а я молчал, полуотвернувшись и опустив глаза долу…
Потом вдруг мне стало нестерпимо стыдно. У девчонки горе!.. Настоящее, большое!.. А меня, вишь ты, ее внешний вид не устраивает!.. Шокируют ее сопли и вопли!.. Надо не придуриваться!.. Надо помогать!..
- Пошли в полицию! – вклинился я в Томкины сюсюканья. – Расскажи все там!.. Может, найдут эту цыганку!..
Ирка Машнина снова глянула виновато.
- Не могу я сейчас!.. В таком виде!.. – выхлюпнула отговорку.
- А предкам рассказать?.. – спросил я. – Можешь?..
И тут вдруг в Иркиной буре наступил внезапный штиль. Она перестала рыдать и, - вся мокрая, растрепанная, некрасивая, - сказала просто:
- Мама меня убьет!.. Она психическая!..
И была в ее простых словах такая правда, что я аж передернулся. Будто в меня шокером ткнули…
- А что отец? – спросил напористо.
- Его нет!.. Он ушел!.. Он маму бросил!.. – снова такие слова, от которых взвыть впору…
- Проехали!.. Иди, помой лицо – и в отделение!..
Ирка безропотно послушалась, будто ребенок или робот: поднялась и, в сопровождении Томки, поплелась в ванную.
Там они проторчали порядочно. Зато и пригладили Иркины перышки просто на диво. Когда вернулись, Ирка выглядела почти нормально. Только глаза слегка припухшие, да выражение в них какое-то странное…
Слава богу, дед спал себе да спал и из своей комнаты не выкатывался. Не то бы он, конечно, подбавил эмоций в Иркин костер!..
Что же касается отделения, до него было рукой подать: одна трамвайная остановка.
Дежурный сержант направил нас в угрозыск – на второй этаж и направо по коридору до самого конца.
В конце коридора была мощная железная дверь, возле которой на стене синела кнопочка звонка.
Я в эту кнопочку старательно тыкнул несколько раз. И, наконец, нам отворил дверь молодой мужик весьма рыхлой комплекции. Этакий объемистый Вини-Пух…
Мы назвались, и он нас впустил за “железный занавес”. Двигался он так легко, что ощущение, будто он толстый, сразу исчезало.
Его комнатка была малюсенькой. Но и то в нее втиснулись два стареньких письменных стола и два стареньких – с продранной обивкой – стула. Девчонки поместились на стульях, я остался стоять.
Опер воздвигся за столом напротив нас и пригласил усталым голосом:
- Ну, давайте!..
Девчонки затараторили, как сороки. Вернее, тараторила, в основном, Томка, а Ирка Машнина то и дело вставляла в ее “пулеметные очереди” свои невразумительные реплики.
Выждав момент, я девчонок прервал, потому что от их трескотни толку было мало. Взяв инициативу на себя, я четко и логично изложил, что произошло с Иркой.
Выслушав нас, опер помолчал несколько секунд. Потом оглядел нас поочередно, будто что-то решая для себя в уме.
И начал нам вежливо и терпеливо втолковывать, что дело это – “тухляк”, раскрыть его с теми данными, что у нас есть, невозможно. И в чем-то здесь мы и сами виноваты, потому что такие деньжищи надо хранить в сберкассе, а не дома. А телефон цыганка дала наверняка фальшивый, и достать ее через этот телефон не смогут ни полиция, ни ФСБ.
Он, конечно, может принять наше заявление, если мы будем настаивать. Но если он его примет, - наше тухлое дело превратится в вечный “висяк”, за который начальство будет его периодически долбать…
Выслушав опера, я посмотрел на Ирку и на Томку. Они в ответ уставились на меня. То есть, переложили бремя решения на мужские плечи.
И, конечно, я сказал оперу, что заявление писать мы не будем, и поблагодарил его за детальное разъяснение.
Потом мы попрощались и выкатились вон, не солоно хлебавши.
Побродив немножко по улицам, мы решили, что все втроем отправимся к Ирке домой, чтобы предотвратить смертоубийство со стороны ее мамаши.
И там, у Ирки дома, мы убедились, что Бог есть, и что он реально помогает тем, кому хочет помочь.
Потому что на кухне, под пустой тарелкой, что стояла на столе, мы нашли записку.
“Ирина! Дед Иван тяжело заболел. Соседи позвонили. Я уехала к нему! Пробуду, сколько надо. Надеюсь, ты тут справишься одна.”
Подписи не было.
Я подумал, что отсутствие подписи может означать либо торопливость, либо закомплексованность Иркиной мамаши, но развивать эту тему не стал.
Ирка, прочитав записку, повеселела и порозовела. Ей, наверное, показалось, что все уже позади.
Я вздохнул облегченно и расслабился. Потому что меня тревожило опасение, про которое теперь, пожалуй, можно забыть. Я опасался, - и думаю, не без оснований, - что Ирка решится на суицид. Предпочтет этакий псевдовыход из ситуации…
Не знаю, думала Томка Морозова об этом или нет, но, когда я решил распрощаться, Томка заявила, что останется еще ненадолго.
Я ушел и до конца дня думал, в основном, только о том, как помочь нашей гениальной актрисе, попавшей в такое дерьмо…
И, в конце концов, когда проснулся ночью, то ясно понял, что надо делать…
23.
Назавтра, едва прозвенел звонок с последнего урока, я кивнул Томке Морозовой, и та, подхватив Ирку Машнину под ручку, выплыла вместе с ней из класса.
Остальные, поодиночке мной предупрежденные на переменах, остались на своих местах. Особого энтузиазма по поводу задержки ни в ком не было. Особого негодования – тоже…
Я дождался, пока Томка вернется, встал и начал “по-советски”:
- Товарищи! С Иркой Машниной беда!.. Тамара – свидетель!..
Я указал на Томку, и та поспешно закивала, подтверждая.
Затем я изложил то, что с нашей актрисой произошло, и красочно обрисовал, в каком состоянии она была вчера…
Закончил выступление то ли вопросом, то ли призывом:
- Давайте подумаем, что делать?..
- Зачем думать? – тут же съёрничал Аркашка Ларионов. – Чернышевский уже подумал! Даже книгу такую написал! Прочтем и – все ясно!..
- Тут не до смеха! – сказала Светлана Рудь. – Ирина – сокровище! Великое явление природы! Ее надо сберечь во что бы то ни стало!
- И что ты предлагаешь? – деловито спросил Вахтан Кацарава.
- Подежурить возле Ирины – вот что! – сказала Светлана.
- И ночью тоже? – заинтересованно спросил Вовка Буздин.
- Надо поговорить с ее мамой, когда она приедет! – прогудел Саня Каукиайнен.
- В точку! – согласился Гришка Иткинсон. – Успокоить ее, и вся недолга!..
- Да ее мамаша всех нас – поганой метлой! – выкрикнула Томка.
- Что она, - совсем дура что ли? – осведомился Вовка Буздин.
- Видимо, истеричка и психопатка! – сказал я.
- А еще шизик и параноик! – дурашливо добавил Аркашка.
- Нужно ей помочь! – задумчиво изрек Виталик Орлец.
- Может быть, ты даже знаешь, - как? – подковырнула его Маришка Соломина.
- Знаю! – спокойно сказал Виталик. – Давайте соберем для нее деньги!.. Я читал: был такой обычай – “шапка по кругу”!..
- Ты думаешь, мы соберем восемьсот тысяч? – спросил Гришка Иткинсон с явной иронией.
- Неужели мы раз в жизни не сможем стать выше себя, выше своей шкуры? – сказал Виталик.
Всех его слова почему-то смутили. Повисло молчание.
- Ты предлагаешь вычистить все, что есть у каждого в закромах? Я правильно поняла? – спросила Марианна Дворко.
- И не только у нас! – сказал Виталик. – Еще у родителей и родичей всяких взять взаймы!
- А кто отдавать будет? – спросил Вахтанг.
- Ты, я, он, она – вместе целая страна! – пропел Аркашка.
- А я знаю! – вдруг выкрикнул Вовка Буздин. – Мы можем устраивать для Ирины платные моноспектакли! То есть, мы будем продавать билеты, а Ирина будет выступать! Так она расплатится с долгами!
- Через сто лет расплатится! – сказал Гришка.
- Пускай через сто! – улыбнулась Марианна Дворко. – Мы молодые! Мы можем подождать!..
- Значит, решено? – подытожил я. – Скребем по сусекам?..
Всеобщее молчание было знаком согласия.
- Тогда поднимите конечности, кто – за! – сказал я.
И все… постепенно… не сразу… не в один миг… воздели свои лапы к потолку…
Чему я, конечно, обрадовался.
Но и озаботился тоже.
Где же я сам-то деньги буду добывать для нашей Ирины?..
