Глава 32.
Генерал Зверькова в управлении не любили. Ещё со своих «комсомольских» - давних-предавних – пор он вынес твёрдое убеждение, что все вокруг него должны работать на государство, лишь он – главарь, застрельщик – может работать на себя. Когда он был комсомольским секретарём большой стройки, его «наваром» были свеженькие комсомолочки, которых щедро поставляла деревня. Потом появилась Муза, его «любовь» (и даже без кавычек, и даже с большой буквы). Муза привила ему привычку к искусству и, прежде всего, конечно, к живописи. Зверьков зауважал художников, как предельно деловых, на его взгляд, людей. Художники торговали временем – самой неуловимой материей. Они останавливали Время, останавливали какой-то миг («Остановись, мгновение, ты прекрасно!»), и остановленный миг разбрызгивался разноцветным ручейком по холсту. Для потока же времени (или для океана времени) это было незаметно. Что для него какая-то струйка, которая так разноцветно и так безвозвратно разбрызгалась! Так жадно впиталась алчущими красками и жаждущим холстом!..
Нет, художники всё-таки ловчилы из ловчил, мастаки из мастаков!.. Вот их-то, пройдох, Зверьков и взял за образец для себя. Их, а также зримый, то бишь рублёвый, эквивалент их искусства.
Как художники решили торговать Временем и преуспели (во всяком случае, некоторые из них), так Зверьков решил торговать властью и преуспел тоже. Правда, в отличие от художников, продающих своё дело открыто, ему приходилось распродавать свою власть потаённо. Но в этом была своя «соль», своя «изюминка», своя щекотка для нервов.
Чтобы успешно торговать властью, ему пришлось разработать несколько незыблемых правил. Правило первое гласило: чем больше людей в одном о том же месте продают власть, тем меньше ценится их товар. Вывод из первого правила был основополагающим: никогда и никому из тех, что рядом, не позволяй торговать тем же товаром, каков есть у тебя.
Второе правило гласило: превращай преступление в благодеяние, и тебя будут превозносить. То есть, продавая большую часть власти, меньшую часть её отдавай бесплатно. То есть, изредка веди приёмы населения, отвечай на некоторые жалобы, не чурайся журналистов.
Третье правило гласило: делись с верхами, дерись с низами. Ибо верхам не до тебя, верхи заняты сохранением собственного места. И если ты их подкормишь, они тебя не тронут. «Низы» же агрессивны, они метят тебя столкнуть, их надо всё время придавливать, всё время держать в кулаке.
Четвёртое правило было уточнением третьего: разделяй «низы», чтобы властвовать. Давай пряники тому, рядом с кем есть завистники. Бей «кнутом» правдолюбцев, вешай на них всех «дохлых собак». Пусть иным неповадно будет юродствовать и выискивать правду…
Поначалу, покуда был в малых чинах, Зверьков торговал своей властью символично. Клал в свой карман штрафы и поборы, способствовал тому, чтобы не возбуждались дела; и т.д. и т.п.
Затем, заматерев и возвысясь, понял, что одному несподручно. Нужны верные псы. Выбранных на эту роль приручал не торопясь. Подачка за подачкой, и поводок всё короче. По шёрстке да по шёрстке и вдруг бац по загривку: знай своё место! не забывайся!..
Одним из лучших его «псов» – нет, пожалуй, самым лучшим – был капитан Клещёв. Генерал понимал Клещёва, насквозь его видел, мог предугадать любое его душевное движение. Иногда генералу казалось, что он вовсе не вырос, вовсе не взрослый. Он остаётся мальчишкой внутри себя, а капитан Клещёв – его любимый оловянный солдатик…
Когда Клещёв пропал, то бишь в условленный день и час не позвонил и не сообщил, как идут дела, генерал поначалу рассердился, потом забеспокоился, а потом и вовсе растерялся. Клещёв, как оказалось, был его опорой. Причём, опорой явно недооценённой. Капитан обеспечивал генералу комфортную возможность пребывать в эмпиреях высокой стратегии. Образно выражаясь, капитан беззаветно глотал ту пыль, какую взбивали вокруг генерала чужие сапоги…
Теперь, после пропажи капитана, генерал впервые ощутил, что его незыблемые принципы не так уж и незыблемы. И с «низами»-то не всегда надо быть агрессивным, и не всегда надо их придавливать. И верхи-то не всегда надо прикармливать. Не то первые не опорой станут под ногами, а зыбкой трясиной. Не то вторые впадут в неостановимое обжорство и тебя же с косточками слопают…
Вот сейчас на кого положиться?.. Не на кого!.. Не на кого тебе положиться, дорогой генерал!.. Урок тебе впрок: не отрывайся от почвы, не витай слишком высоко!..
Генерал повздыхал, помаялся, но всё-таки решился на действие. Были у него ещё два доверенных офицера в разных отделениях. Но, во-первых, не настолько уж и «доверенных»… А во-вторых, в операцию по возвращению денег они посвящены не были, и сейчас их вводить в суть дела, прямо скажем, ни к чему. Слишком поздно! Слишком далеко зашла операция!.. В ней и так толчётся гораздо больше глаз и ушей, чем нужно!..
Генерал снял трубку и позвонил в то отделение милиции, в котором официально служил капитан Клещёв. Его, конечно, давно можно было из отделения забрать и перевести к себе под бок в Управление. Но капитан, пока он на длинном поводке, – источник силы для генерала, козырной туз в рукаве. А будь он на коротком поводке, он мог бы стать лишним фактором слабости, уязвимости. «Свои» люди должны быть в тени. И оттуда, из тени, бить, как молния, сжигая препятствия…
Хамоватый дежурный, сразу не поняв, кто перед ним, чуть было не отшил генерала. Пришлось рявкнуть. Лишь тогда дежурный соединил с начальником отделения. Ну, а начальник начальнику, естественно, хамить не будет. У начальников свой стиль отношений, свой этикет…
Генерал попросил послать в Берёзовку одного-двух оперов и установить местопроживание, (посмотрел на листок, вынутый из верхнего ящика стола) Степана Игнатьевича Карабинцева. Делом этим должен заниматься капитан Клещёв, но капитана что-то нет на месте, а дело безотлагательное и чрезвычайно конфиденциальное, местную милицию посвящать не нужно…
Тут начальник отделения полным сочувствия голосом сообщил генералу, что капитан Клещёв умер в больнице от побоев, нанесённых неизвестным лицом. И генерал, выслушав эту весть, как ни странно, вздохнул с облегчением. Капитан Клещёв не предал, не переметнулся, не сбежал. Он всего-навсего убит, что может случиться с каждым в наше благословенное время…
Единственным, на кого сейчас генерал злился, к кому испытывал неприязнь, был Феофан. Феофан мог бы и сам взять «мелких», – людей у него, слава Богу, хватает. Но нет: Феофан звонит ему, генералу Зверькову, и сообщает, где прячутся сопливые. Как бы предлагает: бери их ты!.. И он, генерал, не может отказаться. Ему хочется перед Феофаном «сохранить лицо». Не станешь ведь объяснять этому урке, – пусть он и друг юности, – каким осторожным приходится быть, чтобы сохранить достигнутое положение, с какой оглядкой приходится торговать властью…
Генерал Зверьков не мог знать, что, поговорив с ним, начальник немного подумал и, подумав, снова позвонил в Управление. Но позвонил уже не ему, не генералу.
– Валентин Петрович, докладываю!.. – сказал в трубку начальник отделения. –Только что генерал Зверьков лично поручил мне отправить оперов в область… Конкретно, в Берёзовку… Установить место проживания одного хмыря… Этим занимался Клещёв… Но Клещёв, сами понимаете, того…
Так!.. Так!.. Ясно!.. сделаю!.. Исполню!..
Богданов и Данилов были старыми толстыми ментами. Им оставалось до пенсии полгода на двоих. Одному три с половиной месяца. Другому – два с половиной. Они честно прослужили весь свой век участковыми. Даже внешне походили друг на друга: отвислые щёки, выпирающий живот, кустистые брови. Главными их достоинствами, основами их служебного долголетия были отсутствие всякого честолюбия и умение хорошо и чисто писать нужные бумаги. К тому же оба любили поспать и покушать. Чем обычно и занимались, «нарисовав» на стандартных листах то, что было угодно сегодняшним верхам…
Начальству же сегодня захотелось послать их в Берёзовку, приказав им одеться в гражданскую форму, то бишь в цивильные костюмы. Для передвижения им дан был четыреста второй «москвичок», ржавенький и облупленный. Он уже сто лет не покидал пределы отделенческого гаража…
Договорились: «туда» поведёт один, «обратно» – другой. Первым выпало сесть за руль Данилову.
– Ну и «ведро»!.. – сказал он, трогаясь с места. – Слушай, а твоя жена умеет готовить фаршированные яйца?..
Богданов увлечённо принялся повествовать о гастрономических талантах своей жены, и минут на пятнадцать его повествования хватило.
Затем он замолчал.
Потому что машина встала…
Когда он поворачивал ключ, раздавался смущённый лепет, который быстро затихал. «Москвичок» словно бы объяснял торопливо, что он немощен, а затем впадал в привычную дремоту…
– Ты да я, да он!.. – мрачно пошутил Данилов, стукнув по стенке салона. – Три мушкетёра!...
Стенка протестующе скрипнула.
Больше Данилов не шутил.
Он вылез из машины, открыл капот и стал неторопливо ковыряться в моторе. Крупные капли пота заблестели на его кирпичном лбу.
– Ну-ка, крутани! – попросил он.
– Сейчас!.. – недовольно сказал Богданов и, сопя, стал вылезать из машины. Потом он обошёл «москвичок» спереди, даже не повернув головы в сторону раскрытого мотора, и со вздохом уселся за руль.
– Давай!.. – сказал Данилов.
– Даю!.. – сказал Богданов, поворачивая ключ.
«Москвичок» затарахтел повеселее, словно просыпаясь от дрёмы.
Но решимости не хватило… Снова замолк…
Данилов опять склонился над мотором, что-то там ковыряя своими толстыми пальцами. Лоб его теперь был целиком влажным, и с него капало вниз.
Богданов, беря пример с «москвичка», спокойно подрёмывал.
– Ну-ка! – попросил Данилов. – Слышишь?..
– Да-да!.. – вскинулся Богданов, поворачивая ключ…
И, о чудо! Мотор, почихав, почихав, почихав, завёлся. Данилов закрыл капот и прошёл к водительской дверце. Богданов газанул. Затем снял ногу с педали и вылез из-за руля.
– Вот так-то!.. – сказал Данилов, вынимая из пиджачного кармана чистый платок и осторожно промакивая лоб.
– Да ты крут! – сказал Богданов уважительно.
– Всего-то проводок отошёл! – сказал Данилов скромно. – А я его присобачил на место!..
Они забрались в салон и помчались дальше на своём «россинанте», скрипящем и гремящем на каждой выщербинке асфальта.
На этот раз они ехали целых двадцать минут. Разговаривали о пельменях, их сравнительном вкусе и наилучших рецептах.
Затем в машине что-то крякнуло. Наступила тишина.
– Конец – молчание!.. – изрёк Данилов.
– Не умничай!.. – осудил его напарник…
Данилов, конечно, снова поковырялся. Затем изрёк приговор:
– Щиздец котёнку!.. Сдох сердешный!..
– Чё будем делать?.. – спросил Богданов.
– Голосовать!.. – сказал Данилов.
– Туда?.. Или туда?.. – уточнил Богданов.
– Лучше в город!.. – сказал Данилов. – Скорее дома будем!..
– Пошли! – позвал Богданов.
– Нет уж! – возмутился Данилов. – Я ремонтировал, а ты голосуй!..
Богданов обиженно поджал губы, но спорить не стал. Он поднимал правую руку перед каждой машиной, а Данилов, сонно помаргивая, смотрел сквозь стекло, как дружно все машины проносятся мимо…
Глава 33.
Берёзовка настолько невелика, что даже расспрашивать никого не понадобилось. Шалый просто походил-посмотрел, и нате вам здрасьте. Вот они, голубки, и вот она, их голубятня. Ленка, Серёжка, Гришка, – он всех «деток» по именам знает. И по лицам, конечно, тоже. Они принадлежат ему, пока живы. А когда умрут, их примет мать-сыра-земля. Она, мать-сыра-земля – великая и ужасная богиня. Она даже более велика, чем его собственная мамочка. Она порождает людишек только для того, чтобы их пожрать. А этих, «деток», ей почему-то захотелось пожрать поскорее. На свежатинку потянуло, должно быть. И она избрала его, Шалого, своим орудием. Внушила свой голод его мамочке. А уж мамочка довела волю страшной богини до него неразумного…
Как приятно осознавать себя сильным и умным! Вот он приклеил над верхней губой фальшивые усы, насадил на нос чёрные очки, – и хрен его кто теперь узнает! Он проверил себя: промаячил перед «детками» на улице. Никакой реакции!..
Там ещё двое парнишек других нарисовались: Ахмед и Саид.
Они – «ликаны», то бишь лица кавказской национальности. Для него Ахмед и Саид – чужие. Убивать их незачем. Пока не повелела мамочка. Или мать-сыра-земля…
Но познакомиться с ними стоило. Что он и сделал незамедлительно, как только уловил «чёрненьких» в одиночестве.
– Привет, вояки! – сказал весело, подойдя к ним. – Я свой! В меня можно не стрелять!..
– Кто ты?.. – неприязненно спросил Ахмед. – Чего тебе надо?..
– Я наемник! – весело продолжил Шалый. – Воюю для тех и за тех, кто мне заплатит!..
– А здесь – для кого?.. – спросил Ахмед с пробудившимся интересом.
– Никак и вы хотели бы?.. – подначил Шалый.
– Хотели бы!.. – протянул мечтательно младший, Саид.
Ахмед неодобрительно глянул на него.
– Здесь у меня есть дело! – сказал Шалый серьёзно, как бы делясь с «чёрненькими» тайной. – И я готов нанять помощников! И заплатить им хорошо!..
– Возьми нас!.. – сказал Ахмед, приходя в возбуждённое состояние. – Мы умеем воевать!..
Саид одобрительно кивал головой в такт словам старшего брата.
Вот так у Шалого появились двое наёмников. Шалый щедро им заплатил. Настолько щедро, что ликанчики, вроде бы, даже слегка прибалдели. На волне «прибалдения» задачу, которую предельно откровенно поставил Шалый, они восприняли деловито, безо всяких эмоций.
Надо убить Ленку, Гришку и Серёжку. Для того, чтобы спокойно это сделать, нужно поодиночке их выманить в удобное место. Например, в развалины сгоревшего Дома культуры.
Все вместе, втроем, они сходили на рекогносцировку.
Дом Культуры сгорел капитально. Крышу будто корова языком слизала. Часть фронтона, на которой были знамёна и герб, вывалилась наружу, и обломки эти до сих пор лежали вдоль фасада. Входные двери были сняты, и вход в здание выглядел как беззубый рот, разинутый то ли для плача, то ли для крика.
Внутри не осталось ничего деревянного и никаких предметов обстановки. Всё, что можно было ободрать, выломать, унести, ободрали, выломали, унесли жители Берёзовки. Только камень остался… Только серый камень местами прокопченный жирным дымом…
Шалый облюбовал закуток, представляющий собой почти сохранившуюся комнату: четыре стены, дверной проём и небо над головой…
– Сюда приведёте!.. Сегодня!.. Прямо сейчас!.. – приказал братьям.
– Кого первым?.. – спросил Ахмед.
– Кого хотите!.. Мне без разницы!.. – резко ответил Шалый. Им начинало овладевать нетерпение. Клювастик-восьминожка крутился над головой и поторапливал. Клювастик был плотен, тяжёл. Взвихривал воздух, крутясь.
Шалый поначалу опасался, как бы братья не заметили. Но потом забыл о своём опасении…
– Ленку! – выкрикнул Саид. – Её трахнуть можно!..
– Нет, Серёжку! – сказал Ахмед. – Для них, для русских, больше позора, когда трахают их будущих мужчин!..
Ахмед и Саид встретили Серёжку, Ленку и Гришку возле парадной.
– Вы куда? – спросил Ахмед.
– В столовку. – Ответила Ленка. – В ту, что возле комбината. Я с поварихой одной познакомилась. Она обещала, и покормить, и с собой дать…
– Без Серёжки справитесь? – спросил Ахмед. – Мы хотим его в другое место пригласить!..
– Это куда же?.. – осведомилась Ленка. Ей что-то неприятное почудилось в глазах Ахмеда. Но торопилась, торопилась. Не придала значения… Ведь повариха же ждала…
– В Дом Культуры!.. – Честно ответил Ахмед. – Там, говорят, библиотека не догорела! И вообще покопаться можно!..
– А что, пошли! – загорелся Серёжка. – Давно книжки в руках не держал!..
– Ну, идите!.. – махнула Ленка рукой…
– Слушай, ты веришь в то, что Красота спасёт мир? – спросил Серёжка у Ахмеда.
– Ты почему спросил? – удивился тот – Откуда такие слова?..
– В книжке в одной вычитал, – сказал Серёжка.
– Крысота спасёт мир! – процедил Ахмед насмешливо. – От «крысы», понял?.. Сперва сожрёт его! Потом заселит пустое место! И будет мир!..
– Что-то в книжке неправильно!.. – раздумывал Серёжка вслух. – Красота сейчас воздействует двояко. Или она вызывает желание ею обладать, иметь её как личную собственность… Или она вызывает желание уничтожить тех, кто её не видит, не понимает…
– Слушай, зачем тебе это?.. – неприязненно сказал Ахмед.
– Да вспомнилось чего-то, как жил с одним хорошим человеком… Он любил голову ломать над всякой всячиной.
Серёжка шёл, глядя под ноги. Не видел, как Ахмед и Саид переглянулись…
Они знали военную примету: воспоминания попёрли – значит, скоро умирать…
Едва Серёжка сюда зашёл, сразу увидел человека, стоявшего спиной к стене. Тоже, небось, «клады» ищет?..
Серёжка хотел вышагнуть назад, но наткнулся на Ахмеда. А за Ахмедом, занимая дверной проём, стоял Саид.
– Пошли отсюда! – сказал Серёжка. – Тут занято!..
– Это тебя ждут! – сказал Ахмед, и в голосе его было торжество. – Иди к нему!..
Ахмед вытащил правую руку из кармана куртки. В руке его был пистолет. Новенький, нисколько не ржавый «Макаров». На войне такое добро достать не сложно…
Серёжка попятился. Оглянулся.
И человек возле стены оглянулся тоже.
Серёжка почувствовал, как ослабел враз… Как подогнулись колени…
Перед ним был безумец… В глазах безумца была смерть… Мутное страшное холодное небытие…
– Его надо трахнуть! – сказал Ахмед за спиной у Серёжки. Голос у Ахмеда был требовательный. Словно Ахмед был тут старшим и мог приказывать.
– Его надо просто убить!.. – мягко возразил человек у стены. В его руке тоже была «пушка». Красивый, блистающий никелем, импорт…
Серёжка увидел, как палец безумца напрягся… Как мягко дёрнулся…
Смерти своей Серёжка понять и почувствовать не успел, – так она была молниеносна…
Серёжка рухнул спиной на холодный пол, и глаза его были широко раскрыты, остекленевая…
– Погляди, как он красив! – сказал Шалый мечтательно и спрятал пистолет под мышку. – Разве можно такую красоту осквернять.
– Ты не дал мне отомстить! – выкрикнул Ахмед запальчиво. – Ты говнюк и сын говнюка!..
– Замолчи, падла чёрная! – сказал Шалый, ласково, наслаждаясь видом упавшего Серёжки. – Твоё место у параши!..
– Что - о? – просипел Ахмед, выпучив глаза. – Ты как меня назвал?.. Ты, русская свинья!..
«Макаров» ожил в руке Ахмеда. «Макаров» плюнул горячей своей слюной…
«Плевок « пистолетный, раздробив нос, влетел Шалому в голову.
Шалый сполз по стене вниз.
Пока сползал, умирая, – недоумевал и тужился понять: что же будет с клювастиком-восьминожкой и с мамочкой без него?.. кто же будет исполнять их приказания?..
Ахмед подошёл к Серёжке. Ногой перевернул его на живот.
– Что ты хочешь делать? – спросил Саид.
– Трахнуть его! – сказал Ахмед спокойно.
– Может, не надо: – сказал Саид. – Он и вправду такой красивый!
– Да чёрт-то с ним! – сплюнул Ахмед на труп. – Пускай думает, что его спасла красота!..
Глава 34.
Чифирь удобно устроился. Ему всё было видно. Он сам не был виден никому.
Помогло Чифирю то, что напротив дома, в котором жил Степан Игнатьевич с «мелкими», была больничная территория, огороженная забором. Вот за этим-то забором Чифирь и притаился.
Забор был сколочен из длинных – под два метра – досок, плотно пригнанных друг к дружке. Но, во-первых, был он сколочен сто лет назад, и щелей в нём сегодня было предостаточно. Во-вторых, до земли доски изначально не доходили. Если улечься на траву щекой, можно прекрасно видеть из-под забора всё, что происходит перед «искомым» домом.
Чифирь так и поступил. Улёгся в густую траву, которую тут, видимо, никогда и никто не скашивал, и наблюдал себе во все глаза.
Сзади его прикрывали густые кусты, обсыпанные какой-то несъедобной красной ягодой.
Чифирь ждал Шалого. Уничтожить Шалого – первоочередная задача, поставленная подлинным хозяином Чифиря – Феофаном.
Найти деньги – это, конечно, тоже актуально. Эту проблему никто со счетов не снимал. Но деньги сейчас на втором месте.
Главное – доказать свою преданность и полезность Феофану. Свою необходимость. Потому что Феофан – воплощение Судьбы. Той Судьбы, которая весь век отворачивала от Чифиря оловянные гляделки… Той судьбы, которая наконец-то повернулась к нему лицом, а не задом. Хоть бы только её лицо не оказалось свинячьим рылом…
Чифирь видел, как ушёл один из искомых «мелких» – Серёжка – вместе с двумя чёрненькими пареньками. Видел, как, спустя приличное время, пареньки вернулись без Серёжки. Он этот факт отметил в уме, не придав ему большого значения.
Чифирь был уверен, что Шалый вот-вот здесь появится, – возле этого дома, возле этой парадной. Он, Чифирь, естественно, первым сюда прибыл. Потому что он моложе, он расторопней Шалого.
Шалый – психованный. Может быть, даже отмороженный. Но это на пользу Чифирю. Пока Шалый бесится, Чифирь – действует. Поэтому Чифирь всегда опережает Шалого. И будет опережать. Хотя бы на полкорпуса…
Чифирь был в курсе того, что другие «мелкие» – Ленка и Гришка – тоже в отлучке. В принципе, их легко можно было бы перехватать по одиночке. Выследить Серёжку, связать и спрятать где-нибудь в подвале.
Затем также поступить с Ленкой и Гришкой. Но это потом, потом… Попозже… Может быть, даже сегодня… Или уж завтра… Как сложится…
Время шло… Солнце старалось вовсю… Чифиря накрывала тень от забора, но всё равно было жарко, и всё равно пот выступал на лице и на теле… Всё больше хотелось пить…
Сегодня с утра он выпил не три, как обычно, а целых четыре стакана крепчайшего чая. Это помогло ему быстрее и надёжнее переключиться из состояния «воды» в состояние «льда». В состоянии «воды» он был вялым, тяжёлым, тупым. В состоянии же «льда» – звонким, прозрачным, упругим, готовым действовать и действовать…
Перед тем, как выходить из дому, позвонил матери. Мать, как всегда, считала копейки. Отец, как всегда, верил в добро и справедливость. Чифиря, как всегда, разозлили их «розовые сопли».
Но без них, без родителей, Чифирь не мог. Он сознавал свою привязанность к ним и не хотел избавления. Детство у него было хорошее, вспоминалось тепло. Хотя и с недоумением некоторым: как же так верил-то он во все высокопарные отцовы словеса?..
Надо признать, старики жили сообразно со своими принципами. Так, например, мать никогда ни копейки от него не приняла. А ведь он пытался всучить ей весьма немалые – даже по его меркам – деньги. А уж по их-то стариковским меркам и тем более… Далее! Старики не лгали и никого не обманывали, во всяком случае, он, Чифирь, никогда ни в чём подобном не мог их уличить… Бессеребренники – такова их суть, и таков их диагноз…
Подозревают ли они о его действительных занятиях?.. Или верят той лапше, что он вешает на их уши?..
Чифирь насторожился, потому что возле парадной началось некое движение. Нет, это не Шалый… И даже не Степан Игнатьевич…
Это две симпатичные краснолицые бабульки… Они выползли неторопливо из своих наверняка не богатеньких гнёздышек… Одна с палочкой… Другая семенит вперевалку… Расселись на скамейке… И принялись лениво чесать языками…
Чифирь поневоле слушал их бесполезную болтовню… Ругали власть и высокие цены… Сожалели о прошлом… Перебирали свои болезни… С ненавистью отзывались о чеченцах вообще… Гораздо сдержанней – о тех беженцах, что жили в их доме…
– Ты смотри-ка, батька их, сразу как приехали, ларёк открыл. Овощи да фрукты… Откуда деньги?..
– И машина у них есть… И квартиру-то, считай, бесплатно получили… От комитета беженского, или как там у них называется…
– А всё бедненькими притворяются… Какие же они бедные?..
– Я тебе скажу: бандиты они все!.. Награбят на большой дороге, а потом к нам едут… Обиженными себя выставляют…
– Видела, сколько золота на ихней мадам?..
– А парни-то их: Ахмедка да Саид!.. Как зыркнут, – мороз по коже!..
– Тати, одно слово!.. Небось, и бомбы с собой привезли...
– Спи да опасайся!.. А ну как рванут!..
Бабульки ещё долго тарахтели. Но Чифирь быстро отключился от их брехни, поскольку она была пустая и повторяла одно и тоже…
Затем произошло событие более значимое. Вернулись Ленка и Гришка из тех краёв, куда они там уходили. Лица у них были довольные. В руке у Гришки, прижимаемой к боку, был небольшой свёрток, упакованный в старую газету…
Они поздоровались со старушками. Старушки ничего не ответили…
В скором времени после этого неподалёку протарахтела и встала какая-то большая машина. Явно не легковая…
Поскольку он был тут ради наблюдения, Чифирь бесшумно вскочил и, пройдя вдоль забора несколько шагов, нашёл подходящую щель. В щель было видно: у столба, несущего на себе электрические провода, остановился старенький автобус. В таких автобусах водитель, чтобы открыть дверь, толкает ручку с прикреплённым к ней длинным рычагом.
Из автобуса вылезли двое мужиков-монтёров, выволокли брезентовые сумки с инструментами. На мужиках были оранжевые жилеты, – такие или такие же носят рабочие-путейцы…
Один мужик надел «кошки» и ловко вскарабкался по столбу вверх. К тем фарфоровым или стеклянным изоляторным чашкам, на которых, как нотные линейки, были укреплены провода…
Другой мужик остался внизу. Видимо, подстраховывал…
В автобусе был ещё кто-то… Кто-то очень крупного сложения… То есть, явно не Шалый…
Немного поглядев на спокойную работу монтёров, Чифирь вернулся на свой наблюдательный пункт. То бишь, на шёлковую мураву к подзаборной щели…
Чем дальше шло время, тем большую он ощущал сонливость.
Чтобы отвлечься, он вытащил из-под брючного ремня пистолет, положил его рядом с собой (чёрный жук на зелени) и стал поглаживать рифлёную рукоятку… Однако именно это монотонное движение окончательно его сморило. Не в силах сопротивляться, он уронил голову на полукружия рук…
И сразу проснулся… Потому что послышался новый шум. Этот шум был значимым …
Скрипнули тормоза…
Напротив его дома остановилась машина…
Чифирь подобрал пистолет, сунул за ремень, перекатившись на бок. Затем глянул из-под забора…
Действительно, напротив его дома стоял джип. Сверкающий новенький красивенький джип - «чероки».
Но из джипа вылез… Нет, не Шалый…
Из джипа вылез один толстый старый мент… За ним другой толстый старый мент… Они были в гражданских костюмах, – оба в чёрных – но Чифирь готов был поклясться, что это менты. Профессия накладывает свой отпечаток…
– Ну что, Данилов, посторожи тут! – сказал один мент. – А я пойду делом займусь!..
– Давай, Богданов! – согласился второй. – Да не прокарауль! Они же резвые!..
– Приказ же есть: по ногам лупить! – сказал первый. – Я и влуплю, если что!..
Он удалился, тяжело отдуваясь. Прошёл мимо старух, не здороваясь и не обратив на них никакого внимания…
Бабульки, похоже, не обиделись. Перестали тарахтеть и внимательно созерцали то, что перед ними происходит.
Из джипа вылез ещё один человек. Тоже пухлячок, но пониже и пожиже, чем менты, и совершенно лысый. Лет ему было что-то под пятьдесят.
– Ну чё вы в натуре! – плаксиво-наглым голосом заныл он. – Остановили… Забрались в тачку… Типа того, что вам очень надо… А мне что, не надо?.. У меня, может, сделка накрылась… Убытки терплю…
– Замолчи, Боря! Не обеднеешь! – ласково сказал старый мент. – Я рад, что с тобой познакомился!..
– А чё рад-то?.. Чё рад?.. – заныл мужичонка. – Кинуть Борю задумал?.. Не выйдет у тебя, в натуре!..
– Не врут, значит, анекдоты! – удовлетворенно сказал старый мент. – Велик, значит, наш народ по-прежнему! Правдиво вас показывает в своём фольклоре!..
– Отпустил бы ты меня, что-ли! – задушевно проныл мужичонка. – Хошь, все гайки отдам?.. Хошь, крест бери!..
Он тряхнул пальцами, на которых топорщились перстни – или старинные, или сделанные под старину. Он подвытащил из-за пазухи золотую цепь, каждое звено которой тоже было похоже на перстень…
– Златая цепь на дубе том!.. – добродушно продекламировал старый мент…
На этом мир и покой закончились. Обвал произошёл в плавном течении жизни… События посыпались, как зёрнышки из порванного мешка… События поскакали, как пришпоренные бешенные лошади…
На втором этаже с треском распахнулось окно.
В окне показался Ахмед. Он глянул вниз. Плюнул. Проводил глазами свой плевок. Лицо Ахмеда было злым, перекошенным, жалким.
– Прикрой! – крикнул вглубь комнаты.
И, цепкий, как кошка, вскочил на подоконник и вмиг повис на водосточной трубе, что проходила возле окна.
В освободившемся проёме показался Саид. Он скалил зубы в жуткой гримасе. Видно старался походить на какого-то героя, известного только ему.
В руке у Саида был пистолет. Саид навёл пистолет на толстого мента и выстрелил. Пуля взбила фонтанчик пыли на дороге.
Мент поглядел на пыль возле своих ног и побледнел. Затем дрожащими пальцами расстегнул пиджак и распахнул его. Стала видна кобура, висевшая слева под мышкой.
Пока мент производил эти манипуляции, Ахмед спускался по трубе, громко шипя, так как расцарапывал при этом руки и ноги. Саид же, всё так же гримасничая, сделал ещё выстрел.
Пуля прошла рядом с ноющим мужичонкой, заставив того запоздало отшатнуться.
– Вот блин! – сказал мужичонка огорчённо. – С вами, ментами, только свяжись!
Он рванулся к джипу, юркнул на переднее пассажирское кресло, выхватил из бардачка импортный длинноствольный пистолет, нажал на кнопку, опускающую стекло, и выстрелил. Всё это заняло у него не больше пяти секунд. Видимо, был хороший навык…
Его пуля попала Саиду в лоб и разворотила его, превратив в кровавый кратер.
Саид перестал гримасничать. Выронил пистолет… И сам, вслед за пистолетом, вывалился из окна.
Мужичонка выслушал звук, с каким тело Саида шлёпнулось наземь, затем выпрыгнул из джипа и вмиг вырвал пистолет из непослушной ментовской руки.
– Не суетись! – рявкнул мужичонка деловито. – На пенсию пора! Кто ж так долго волыну достаёт!..
Тут Ахмед спрыгнул на землю и, прорыдав – Козлы! Мочить вас всех!.. – полез за пазуху…
Но мужичонка не дал ему шанса пострелять.
Вскинул руку мужичонка, щёлкнул импортный пистолет, и голова Ахмеда точно так же разворотилась, как перед этим голова его брата. Ахмед на брата и свалился. Кровь одного смешалась с кровью другого…
– Прости, Данилов! – сказал мужичонка деловито. – Против тебя зла не имею! Но разойтись по-другому не выходит!..
– Стой! – выкрикнул старый мент растерянно.
– Я постою, а ты полежи! – усмехнулся мужичонка и выстрелил. Ментовский пистолет он быстренько обтёр грязным носовым платком и бросил рядом с Даниловым…
Тут из парадной показался второй мент. Он, словно пастух овец, гнал перед собой Степана Игнатьевича, Ленку и Гришку.
– Квартира не та! – ворчал мент на ходу. – В соседнюю ломанулся! Зря мы заезжали в жилконтору! Там, наверное, переврали! А что за пальба-то была?..
Тут мент увидел всю картину, вмиг её оценил и заорал мужику в «джипаке» (тот уже сидел на водительском месте):
– Стой, гад! Стрелять буду!..
При этом он поспешно расстёгивал пиджак.
– Ты не будешь! Я буду!.. – утвердил мужик.
Он протянул правую руку с пистолетом и выстрелил в последний раз. Затем дал по газам и умчался, задирая пылевой хвост.
– Что это?.. Что происходит?.. – беспомощно спросил Степан Игнтьевич.
– Это, наверно, из-за денег тех проклятых! – сказала Ленка, закусив губу. – Бежать отсюда надо!..
Гришка молчал. Гришка глядел не на трупы. Гришка глядел на старенький автобус, который стоял напротив соседнего дома, возле столба электролинии.
Столб уже был пустой. Мужчина с него убрался. Все мужчины уже были в автобусе.
Автобус взревел мотором, окутался дымом и помчался к ребятам. Бабульки возле дома, как сидели, раскрыв рты, так и продолжали сидеть. Возможно, они просто не успевали осознавать события.
– Садитесь! – крикнул кто-то из автобуса, когда тот остановился. Степан Игнатьевич, Ленка и Гришка забрались по ступенькам в салон. Гришка во все глаза глядел на мужчину великанского вида, сидевшего сзади…
