Глава 23.
Степан Игнатьевич и Петька занимались самым тяжелым делом на свете – ожиданием. Сперва стояли на каменных плитках, которыми была вымощена площадь перед казино. Но долго так выстоять было невозможно: слишком жарко и слишком ярко светило солнце…
Тогда они зашли в скверик, расположенный параллельно фасаду, и уселись в тихо шелестящей сквозной тени рябин, высаженных ровным рядком. Кроме рябин в сквере имелись кусты шиповника, – они были расположены в живописном беспорядке. И ещё была трава – упрямая городская «лысарка», регулярно подстригаемая газонокосилкой. Хорошо, сейчас она уже поотросла немного и даже закурчавилась, прикрывая земную «плешку».
Они уселись так, чтобы, выйдя на улицу, Серёжка их сразу увидел. Так, чтобы прямая линия от них до казино была свободной, ничем не занятой.
Для начала их, конечно, приметили охранники. Один даже вышел наружу, потоптался на крыльце. Но уж больно некомфортно было ему, дебелому, при его пиджаке и белоснежной рубашке под палящими лучами…
Его губы вяло шевельнулись, будто породили какое-то тихое ругательство. Его рука вяло дёрнулась: а, чёрт-то с вами!..
Видимо, его начальство было в отлучке. А бдительность какую-никакую он проявил. Да к тому же он ведь был в курсе: эти двое ждали «своего» – то бишь, Серёжку…
В общем, сгонять их с насиженных мест охранник не стал. И за то спасибо…
Степан Игнатьевич в последнее время заимел привычку сравнивать всех встречаемых ребят – и знакомых, и незнакомых – со своими сыновьями: похожи-не похожи…
Старший его сын Пашка был «кукольно», «херувимски», «киношно» красив. Собственная красота злила Пашку, потому что девчонки его – такого «писаного» – не принимали всерьёз: уж слишком «сладенький»… Зато на Пашку западали мужики с определённой окраской, что ещё больше Пашку злило. Пашка считал, что ему крупно не повезло с внешностью и компенсировал свой «ангельский» вид тем, что матюгался через слово…
Младший сын Гошка тоже был красив, но красота его была не «наружной», как у Пашки, а «внутренней». Словно бы свет его души озарял не слишком правильные черты лица. Гошка притягивал к себе людей: и детвору, и взрослых. И девчонок-подруг у него было более чем достаточно.
В семье верховодил именно Гошка: был всеобщим баловнем, кумиром. Пашка, для порядка поворчав, пораздражавшись, всегда, в конечном счёте, подчинялся «младшому»…
Сейчас, расслабленно сидя в сквозной тени от рябины, Степан Игнатьевич привычно попытался найти в Петьке черты сходства со своими сыновьями.
Но Петькины курчавые волосы… Петькин широковатый нос… Петькины толстоватые губы… Лукавые, подвижные, как мышата, глаза… Ничто не могло напомнить ни Пашку, ни Гошку…
Петька был Петькой, и только… Петька был сам по себе…
Степан Игнатьевич разочарованно вздохнул… Он сам себе не признавался, что тоскует по сыновьям. Не хотел осознавать, что сыновья были главной ценностью его почти прошедшей жизни.
Он их любил и чувствовал вину перед ними…
Сегодняшнее ребячье окружение, сегодняшнее общение с малолетками было тем хорошо, что помогало ему сублимировать своё чувство вины, делало это чувство гораздо менее ощутимым.
– Петька, – сказал Степан Игнатьевич, – ты не думал над тем, что такое «родство»?.. Относится ли оно к высшим духовным силам, существующим в этом мире? Или оно укореняется в нас, как привычка?..
– Родство?.. Хороший вопрос!.. – Петька поначалу глянул недоумённо. Видно, думал о чём-то о своём. Но, начав говорить, оживился. И чем дольше говорил, тем больше оживлялся.
– Родство, – начал Петька, – можно понять только тогда, когда поймёшь, что такое «человек»…
– Есть масса определений… – сказал было Степан Игнатьевич.
– Много определений – мало правды! – перебил его Петька. – Но давайте рассмотрим несколько гипотез!
Он поёрзал, устраиваясь поудобней, вытянув ноги вперёд. Потом подтянул их к себе, обхватил руками. Так и продолжил говорить…
– Мне кажется, Бог, сотворив нашу Вселенную, выдохся… Не просто устал, а выложился весь, без остатка… Исчерпал себя до донышка… И Вселенная, сотворённая им, его же пожрала. Материя всех уровней от элементарнейших частиц до огромнейших звёзд втянула в себя «кусочки» божественной сути, – соответственно собственной ёмкости. Бог и так – при сотворении – вдохнул во всё творимое по малой своей толике, так что у материи был, как говорят учёные, тропизм к Божьему естеству… В этом случае Вселенная как бы «брошена» Богом. Все в ней происходит за счёт саморазвития, самодвижения. Все в такой Вселенной родственны друг другу, поскольку все – воплощённые «кусочки» Бога. Земное же, «кровное» родство – кратковременное понятие. Можно сказать, на Земле родственны лишь тела…
– Звучит довольно убедительно! – Сказал Степан Игнатьевич.
– Второй вариант не хуже, – сказал Петька. – Представим себе, что Бог захотел познать Небытиё. Поскольку сам он вечен и неуничтожим, для него Небытиё категория чисто умозрительная. Тогда он изобретает обходной путь. Создаёт Вселенную, наполненную разнообразнейшими формами бытия: от бытия пылинки до бытия мегагалактики. Прослеживая любую форму бытия от зарождения до гибели, он замечает, что любая эта форма, погибая, не исчезает бесследно. Нет, она «отпечатывается» в чём-то, что её окружает, подпирает со всех сторон. Отпечатки неразумных форм бытия неактивны, механистичны. Отпечатки самосознающих форм подвижны за счёт того «одушевления», «одухотворения», которое сами для себя создали, живя в «теле». Их одушевление, к слову – это как бы «слабый раствор» его божественной сути. Как бы смыв с его естества…
Бог продолжает наблюдать и вдруг понимает: вездесущее «что-то» – это и есть Небытие. А сам он – по отношению к Небытию – всего лишь маленький хрупкий пузырёк. И его Вселенная не более чем пена, ржавчина, плесень на истинно вечном, на истинно всемогущем Небытии…
Что должен делать Бог, поняв это?.. Что я бы делал на его месте?.. Я или уничтожил бы Вселенную и тем самым оздоровил бы Небытиё, или предоставил бы Небытию самому «определять» стадию болезни. Бог, видимо, предпочёл второй путь. Он продолжает эксперимент, созерцая, как будет протекать выздоровление.
Тут еще многое можно напредставлять, но пора перейти к людям и родству. В этом варианте все люди родственники и телесно, и духовно. Телесно – ибо все они – кусочки единой «ржавчины». Духовно – ибо все они – частицы единого бога.
И ещё тут надо обязательно добавить несколько слов о «приобретённой», «нажитой» одушевлённости… Таковая будет представлять реальную угрозу для Божьего бытия… Для существования самого Господа… Поскольку за миллионы лет миллиарды самосознающих особей перетащат по капельке всё Божье естество – целиком, без остатка – в Небытиё… И Бог будет пребывать в Небытии, как в темнице, раздробленный на бесчисленное множество «отпечатков»…
Такое развитие событий для Бога, конечно, нежелательно. Осознав его возможность, Бог поневоле начинает выступать в роли дьявола-искусителя. Уже в самом начале Еву соблазняет именно он. Во-первых, заставляет её покуситься на чужую, ей не принадлежащую, частную собственность. То есть, заставляет её заняться воровством…
Во-вторых, внедряет в неё психологию «иметь и потреблять», и с тех пор такая психология становится преобладающей среди людей…
Затем – позднее - Бог продолжает целенаправленно отвращать людей от духовности. Пытается их превратить в хорошо функционирующих, сытеньких богатеньких роботов…
Петька замолчал. Вытер ладошкой пот со лба.
– Ну, и наворотил ты!.. – сказал Степан Игнатьевич. – Всё гораздо проще, по-моему!..
– Ну-ка, ну-ка!.. – поощрительно проворчал Петька.
– Родство – сказал Степан Игнатьевич – это ощущение другого как части самого себя. А другой – родной твой человек – воспринимает и чувствует тебя как свою часть… И переживание общности, какое всегда есть в хорошей семье, как бы предваряет, как бы репетирует предстоящее всем нам единение в Божестве… Вот и вся премудрость…
– А вот и не вся! – сказал Петька запальчиво. – Потому что премудрость – это то, что придумано умными и затвержено глупыми. Я, например, могу вам разных догадок на эту тему накидать выше крыши!..
– То есть, ты умный, да?..
– А ты сомневался?.. – усмехнулся Петька.
– Ну, начинай!..
– Что начинать?..
– Ну, догадки свои!.. Давай!.. Высказывай!..
– Да, пожалуйста!.. – Петька смешно наморщил свой широкий нос; потом кивнул головой, как бы решив, на чем остановиться. – Родство я могу назвать предчувствием… Человек земной – это, строго говоря, ещё не жизнь… Это преджизнь... Зародыш… Личинка… Кокон… Я много читал и думал… И кажется мне, что человеку предстоит пройти не менее семи превращений… И только потом он примет свой окончательный, свой «настоящий» вид…
– Ты хотел сказать, наше тело – оболочка кокона?..
– Да, конечно!.. Умирая, мы рождаемся!.. Кстати, в Новом завете эта мысль звучит не раз!..
– Но почему семь превращений?.. Каковы они?.. И при чём тут родство?..
– Семь – священное число… Вспомнить хотя бы библейские семь дней Творения… Или христианское представление о «седьмом небе»… Я думаю, «тайна семёрки» в том, что вокруг Земли существуют семь сфер жизни… Переход из первой – телесной – сферы во вторую – принудительный… А дальше, по-моему, всё добровольно… Торчи во второй сфере хоть до скончания времён… Большинство человечества, по-моему, так и делает… Застряло во второй сфере…
– Семь раз умирать и рождаться… Семь раз отказываться от себя, «прежнего»… Забывать о себе «предыдущем»… это больно, трудно, хлопотно…
– По крайней мере, ясно, почему вторая сфера – удел большинства!..
– И каков там внешний вид?..
– Такой же, как на Земле… Только бесплотный…
– Сфера призраков?..
– Почему бы и нет!.. – Петька пожал плечами.
– А третья сфера?.. Что там!..
– Можно только предполагать… Мне кажется, там начинаются превращения… Участвуют в них только те, кто состоит в родстве… Например, муж и жена по взаимному согласию могут объединиться – сперва на какое-то время, а потом и насовсем – и образовать новую жизненную форму…
– Фантастика!..
– Да ничего подобного!.. Я ещё не сказал, что Времени в нашем понимании – в других сферах Жизни нет!..
– Но тогда там и движения нет!
– Да ничего подобного!.. – повторил Петька. – Просто там есть силы, аналогичные земному времени. Во второй Сфере Жизни – это Память… В третьей Сфере Жизни – Любовь… В четвертой – Мысль…
– Выходит, что же?.. Выходит, существовать в «высших сферах» человеку помогает всё то, что он обретает на Земле?.. Выходит, не зря живём?..
– Возможно, Земля – один из центров одушевления Вселенной, – сказал Петька. – Вселенной, которая невообразимо сложна,… Может быть, пройдя седьмую Сферу жизни, появляется кто-то, подобный Богу. Или не «подобный» Богу, а самый настоящий Бог и появляется…
– И что же дальше? – усмехнулся Степан Игнатьевич.
– Этот Бог – он ещё «детсадовец», – Петька говорил увлечённо, Петька «воспарил». – Он, обучения ради, занимается мелким ремонтом каких-нибудь звёзд… Расчисткой каких-нибудь галактик… Потом, закончив «школу», он создает свою Вселенную, свой Космос… И живёт его мир, как “виноградинка”… И вокруг неё «виноградинки» другие… И другие виноградные кисти…
– А мне представилась мыльная пена! – сказал Степан Игнатьевич. – Там каждый пузырёк – Вселенная, подобная нашей…
– Сравнивать можно много с чем! – сказал Петька. – Молочный коктейль, например… Тоже подходящее сравнение… Мне его случалось пивать…
– Может, перекусим?.. – предложил Степан Игнатьевич, перехватив Петькин взгляд на сумку, в которой было съестное.
– Серёжку подождём, – сказал Петька. – Пора бы уж ему появиться!..
– Какие-то вы все странные! – вдруг вырвалось у Степана Игнатьевича. – Внешне вы – дети, пацанва… А изнутри вы умны не по возрасту… Может быть, даже мудры… Но ведь мудрых детей не бывает… Не должно быть… Я бы сказал, все вы – не от мира сего…
– Ты понял правильно, – сказал Петька, и Степан Игнатьевич почувствовал мимолётную гордость от того, что мальчишка его похвалил. – Я думаю, все мы – ненормальные…
– Психи, что ли?..
– Нет, мутанты!.. Смотри: У Серёжки, у Генюшки, у Гришки, у меня родители – пьющие… У Ленки мать – шаманка. То есть тоже чем-то там одуряется…
– Ну, и что?..
– Ну, и то!.. – Петька глянул сердито, подосадовал на непонятливость. – Постоянное пьянство предков может вызвать в потомстве мутацию двух направлений. Во-первых, направленную «вниз». Во-вторых, направленную «вверх»…
Чаще всего происходит как раз первая… Видимо потому, что механизм её возникновения проще… Случись любая генная поломка, и на тебе – ещё один дебил, кретин, идиот…
Реже случается вторая мутация – направленная «вверх». Для неё нужно какое-то генное превращение… Например, изменение пространственного расположения какого-то гена…
– Может быть, такая мутация «вверх» – тоже болезнь?.. – спросил Степан Игнатьевич.
– Я в это не верю! – сказал Петька. – Я думаю: мы – первые ласточки! Мы – предвестники нового человечества! К этому новому человечеству явятся во плоти новые боги! Взамен тех богов, которых изгнало ваше «старое» человечество!..
– Но мы богов не изгоняли! – Степан Игнатьевич незаметно для себя стал обороняться. – Это советская власть приказала в них не верить! Но как только эта власть пропала, стало видно, что вера в Богов никуда не делась. Ты посмотри, кому только не молятся нынче на Руси!.. Христу, Аллаху, Иегове, Будде!..
– Это всё боги мёртвые!.. Пустые звуки и только!.. Мы пришли, чтобы сделать новых богов!.. Мы уже отделились от мира!.. Потому и числимся в бродягах, бомжах!.. Я верю, со временем мы создадим свою общину!.. Старому человечеству будет закрыт туда доступ… Может быть, какое-то время на Земле даже будет два человечества: мы и те – старые…
– Но ты же, как я слышал, должен уйти в монастырь?.. То есть, должен служить старому Богу?..
– Я ему давно служу!.. – сказал Петька. – С тех пор, как стал себя сознавать!.. Я испытал его… Обдумал каждый стих Библии… По-своему истолковал… Но не смог в этого Бога поверить!.. Потому что нет его!.. Он умер на кресте… А когда воскрес, ушёл навсегда… И когда уходил, уже знал, что навсегда… А людям сказал, что вернётся, или из жалости, или имея в виду, что вернётся другой Бог… Новый…
– Так что же, Бога нет, по-твоему?.. – спросил Степан Игнатьевич.
– Бог есть!.. – сказал Петька серьёзно.
– Как же так?.. – Степан Игнатьевич глянул удивлённо. – Сам себя опровергаешь?..
– Нисколько!- сказал Петька невозмутимо. – Старого Бога, действительно, нет! Он действительно ушёл навсегда! Но существует Новый Бог! Он отзывается… С ним можно общаться…
– То есть, кто-то вас опередил?.. Создал Нового Бога?..
– Да!.. – согласился Петька. – Видимо, мутация «вверх» началась не с нас первых!..
– И что же вы теперь?.. Не будете участвовать?..
– Конечно, будем! – твёрдо сказал Петька. – Созидание Бога процесс бесконечный!..
Тут они оба замолчали, потому что увидели Серёжку, в каждой руке у которого было по туго набитой полиэтиленовой сумке.
Серёжка был каким-то необычным. У него были гладко прилизаны волосы. Словно он нарочно намочил их и причесал.
Шел он медленно: будто – помимо сумок – нёс за спиной невидимый, но тяжёлый рюкзак. Даже, вроде бы, слегка пошатывался.
Глаза у него, когда приблизился, оказались «ошалелыми». Какое-то странное в них застыло выражение. Помесь тоски со страхом, что ли…
– Что с тобой? – спросил Степан Игнатьевич. – Он тебе ничего…
– Никто меня не изнасиловал, – сказал Серёжка спокойно. – Если ты это имеешь в виду!..
Он плюхнул в траву свои две сумки – рядом с той холщовой, которую носил Степан Игнатьевич.
– Сейчас всё расскажу! – пообещал устало.
Присел возле Петьки. Опрокинулся на спину… и уснул…
…«А до смерти четыре шага!..» – промелькнула в уме строчка старой песни. Она встряхнула Серёжку. Умирать он не хотел.
Он поднял кулаки и забил-забарабанил в закрытую крышку котла. В горло и в глаза словно кто-то тыкал иголками. Что ни миг, иголок становилось всё больше…
Серёжка задыхался. Надрывно кашлял. Заходился в кашле, безуспешно пытаясь вывернуть себя наизнанку…
Днище котла быстро нагревалось… Тёплое… Горячее... Очень горячее..
Серёжка вынужден был всё быстрее перебирать ногами, исполняя бешеную безумную пляску…
Долго ли он так дёргался, он бы сказать не смог…
Когда силы иссякли, он рухнул на колени, – лицом в мыльную пену…
Колени ожгло… Серёжка почувствовал, как они покраснели… Почувствовал, как вздулись на них волдыри…
Собрав остаток сил, Серёжка вскочил… И вдруг завыл, завыл, задрав голову к округлому потолку, крепко над ним завинченному…
Этот крик, этот вой выметнулся из таких глубин, каких Серёжка сам в себе не подозревал…
Те бестелесные твари, те «хозяева», что создали людей, как домашних животных, себе для пропитания, могли торжествовать. Серёжка источал сейчас так много хаотических эмоций, что «хозяева», небось, обжирались ими…
Тоска по непрожитому была в Серёжкином вое… Мольба…Злость… Бешенство… Зависть к тем, кто остаётся… Жажда мести… Жажда действия… Бессилие… Правота… Гордость…
Он знал, что долго не протянет…
Что упадет, не замечая боли…
Упадет и захлебнётся…Сознание уже заволакивалось дымкой…
Да и не дымкой вовсе – самым настоящим туманом…
Уже не страшным казался исход…
Даже, может быть, желательным…
Даже, может быть, благодатным…
В тепле… Во влажной тьме…
Будто перенёсся назад, к своему рождению..
В материнское лоно…В материнскую утробу…
В материнский живот, вмещающий целую Вселенную…
И сейчас предстояло повторно родиться…
Но не в ту сторону, в какую родился в первый раз…
Нет, в противоположную…
В обратную…
В этом рождении навстречу самому себе, против течения была какая-то тайна… Хотелось над ней подумать… Хотелось её разгадать…
Но было некогда… Некогда… Некогда…
Умирание должно быть красивым…
Не этому ли учил когда-то Старший Брат?..
Старший Брат, которого посадили в тюрьму…
За то, что не хотел быть таким как все…
Не хотел жить по указке…
Серёжка тоже сейчас в тюрьме сидит…
В тюрьме и умрёт скоро-скоро…
Эта мысль показалась такой смешной…
Серёжка скривил лицо в мучительной гримасе, ни на миг не прекращая свою сумасшедшую джигу…
Ему представилось, что он хохочет во всю глотку…Над собой… Над Старшим Братом… Над поваром-придурком… Над судьбой своей нескладной…
Так много стихов он сочинил… Так любил читать чужие стихи… А сейчас ни одного не вспомнить… Потому что некогда… Некогда… Некогда…
И вдруг тьма взорвалась… И яркий свет ослепил… И свежий воздух, сладкий, как мёд, весомо влился в лёгкие, вытесняя колючую химическую муть...
Это крышка откинулась…
Откинулась крышка котла…
Отменился космический катаклизм…
Светопреставление отменилось…
И пол под ногами уже не жёг…
Подогрев котла выключили…
Серёжка опустился в мыльную пену…
Расслабление было таким внезапным и сильным, что он сейчас походил на тряпку для мытья посуды, которая, позабытая, распласталась среди помоев…
Добродушная морда повара висела над ним, как хорошо прожаренный блин.
– Ты чего?.. – спросил Серёжка хрипло. – Чего открыл?..
– Захотел и открыл!.. – огрызнулся повар – Подавай ему, видишь ли, суп с мальчатинкой!.. За десять штук баксов?
– Кому ему? – спросил Серёжка.
– Не твоё дело! – огрызнулся повар. – Вылезай поскорей!..
– Но почему? – спросил Серёжка. – Почему отпускаешь?
Он сам не понимал, для чего ему допытываться. Вот спрашивал и всё тут…
– Поплоше найду! – сказал повар, то ли размышляя вслух, то ли отвечая Серёжке. – Одевайся, оголец!.. Твой бог силён!..
И пока Серёжка, дрожа, натягивал одежонку, повар куда-то отбежал…
Вернулся он с двумя белыми, туго набитыми полиэтиленовыми пакетами…
Глава 24.
Чтобы там ни было, день ещё не закончился. Ещё не все возможности были исчерпаны для добывания насущного хлеба. Ещё не все тропки, что стали привычными и обязательными, были сегодня протоптаны…
В общем-то, можно было, конечно, и пошабашить. Учитывая две полные сумки, принесённые Серёжкой. Первое, чем занялись, выслушав Серёжкин рассказ, как раз и было выяснение того, что там такое он приволок…
Выяснение оказалось приятным. Обещание своё повар перевыполнил вдвое. Вместо бутылки ликёра, кулька конфет и курицы было две бутылки, два кулька и две сваренных рябушки. Кроме того, повар насовал консервов: несколько банок рыбных и мясных, несколько банок ананасов и кукурузы. Была ещё бутылка подсолнечного масла (зачем?) и десяток тропических фруктов. Может, киви… Может, авокадо… Ни Степан Игнатьевич, ни ребята не способны были отличить одно от другого…
Рассмотрев добычу, аккуратно её рассовали по сумкам и на кратком совещании порешили: Сережка с продуктами вернётся на родимый чердак и будет их караулить. Петька же и Степан Игнатьевич продолжат деловой день…
Раньше они с утра до вечера на чердаке никогда не появлялись. Блюли конспирацию… Но раньше и не было такой обильной добычи. Привычно было: нашли и съели… Всё в один день… Не думая о том, что будет завтра…
Сегодня вдруг возникли запасы… Как их сохранить?.. Петька с нежностью вспомнил про свою бетонную трубу в канаве возле леса… Там у него, бывало, тоже банки консервные появлялись… И прекрасно вылёживались до нужного срока…
Поговорили о том, не отправиться ли к «трубе»… Порешили отложить этот вопрос до встречи «всеобщей»…
У Степана Игнатьевича было искушение отдать Серёжке также свою холщовую сумку, весьма туго набитую. Но он поостерегся: привык ждать от жизни «подлянок». Эта сумка была для них с Петькой страховкой на случай «нештатной» ситуации…
Отправили Серёжку и отправились к рынку. Рынок бурлил неподалёку – метрах в пятистах – от казино. Причем, извне – со стороны улицы – никакого бурления заметно не было. «Завихрение» наблюдалось только возле ворот. Люди непрерывно входили и выходили. Толклись на месте кучки алкашей: выжидали случая подзаработать. Нестройной шеренгой стояли женщины, торгующие всяким барахлишком с рук. Или продуктами со своих участков… То ли у них не было денег, чтобы заплатить за место на рынке. То ли принципиально не хотели отдавать свои кровные…
Довольно часто подъезжали машины: от «жукастых» фургончиков разных марок до драконоподобных автопоездов. Некоторые машины втягивали в себя одного-двух «привратных» алкашей…
В распахнутых настежь воротах видна была часть рыночного нутра: ряды крытых прилавков. Мимо них блуждали люди с отрешёнными лицами… Блуждали, мечтая и не решаясь… Ища и не находя…
Рынок был вещевой, но при входе имелось несколько продовольственных точек. Снаружи вдоль стены на ящиках, поставленных друг на дружку, также располагались торговцы съестными припасами…
Степан Игнатьевич и Петька подошли к алкашам. Встали рядом, но в то же время как бы и в стороне… Не смешиваясь…
Некоторые алкаши глянули на них безучастно. Другие вообще не обратили внимания.
Солнце палило… Время тянулось… Петька размяк от жары и безделья. Он присел на асфальт возле ног Степана Игнатьевича, и ему представилось, что не возле ворот они сейчас, а возле гигантского заднего прохода. И не ряды прилавков он видит, а медленные шевелящиеся кишки. И зловонные газы, пропитавшие воздух, исторгают не автомобили, которые въезжают и выезжают, а сама вот эта развёрстая задница…
Когда их поманил из кабины старенького грузовика носатый хачик и сказал: «Ыдите туда, гиде я встану!», Петька был рад, что грузовик не заехал в ворота, а медленно пополз вдоль стены…
Степан Игнатьевич и Петька протопали за ним тот десяток-другой метров, на который он отъехал от ворот.
Хачик вылез из кабины. Было такое впечатление, что не нос приделан к нему, а он приделан к носу…
Да разве стыдно быть приделанным, присобаченным к такому шедевру природы!.. Медно-красный, он отлит в кузнице самого Вулкана по замыслу, недоступному для смертных… Крупнопористый, он похож на коралловый остров… Или на губку в ванной… Или на весенний снег в овраге… Двувсхолмленный…Нет, двувзгорбленный, он вызывает в памяти образ Эльбруса… Женской груди… Верблюда…
– В кузове ящики!.. – командовал хачик (он же ликан – лицо кавказской национальности), наполеоновским жестом указуя на кузов. – Сперва пустые!.. Потом – полные!..
Степан Игнатьевич хотел заикнуться про оплату. Надо же договориться наперёд!.. Но постеснялся…
Петька посмотрел на него, как бы спрашивая: чего молчишь?.. И… сам промолчал тоже… Ладно, сколько заплатит, – столько заплатит… Всё прибыток в их общий котёл…
Они спустили вниз восемь пустых ящиков. По указаниям ликана, сперва поставили впритык друг к другу четыре ящика на некотором расстоянии от стены. Потом на них водрузили ещё четыре. Получился этакий импровизированный прилавок…
По приказу отлепили от борта красные весы и водрузили на прилавок справа. Весы были старенькими, – все в царапинах и потертостях. Ликан, придерживая левой рукой верх весов, наклонил их вперёд. Правой рукой стал что-то подвинчивать под вздыбленным днищем…
Степану Игнатьевичу почудилось что-то неприличное в этом движении. Будто у женщины прилюдно задрали юбку и шарят под ней…
Затем, по указаниям ликана, снимали с машины ящики с помидорами. Делали так: Степан Игнатьевич забирался в кузов и подтаскивал ящик за ящиком к самому краю. Затем спрыгивал и вместе с Петькой относил «помидорные вместилища» за прилавок с весами…
Затем цикл повторялся. Степан Игнатьевич залезал в кузов и подтаскивал к самому краю ящик за ящиком…
Такая работа быстро утомила. Заныла спина. Захрустело в коленях… Крупные матовые помидоры подрагивали боками при переноске. Казалось, в ящиках лежат спящие откормленные свиньи…
Выручал характер. Гордость не позволяла при Петьке стонать и плакаться… Давно пребывая в подростковой компании, Степан Игнатьевич знал, что терпят такие кампании только тех, кто им соответствует. И он привык соответствовать. Или, в крайнем случае, делать вид… Ребячье общество было единственным, что в его жизни осталось. Терять и его тоже Степан Игнатьевич не хотел…
Ящик за ящиком воздвигались позади прилавка с весами. Носатый ликан стоял и смотрел на их с Петькой деятельность. На дрябловатом его лице были утомлённость и озабоченность. Короткие волосатые полусогнутые пальцы почему-то казались культяпками. Будто сами пальцы отхряпали, а вот эти обрубки остались…
Когда с машины были сгружены все ящики до последнего, Степан Игнатьевич подошёл к ликану.
– Давай рассчитаемся, хозяин!.. – сказал доброжелательно, чувствуя, что если наклонится вперёд хотя бы на пол градуса, то треснет-хрустнет и разломится, по крайней мере, на две половинки. Спина «молчала» только при армейской выправке, – то есть, будучи строго вертикальной…
– Какой расчёт, слюшай, да?.. – возмущенно воскликнул ликан. – У нас договор был?.. Не был!.. Я попросил помочь, – ты помог!.. Спасибо тебе!.. Хочешь, – возьми помидоров себе в сумку!..
– И всё?.. – ошарашено спросил Степан Игнатьевич.
– Тибе мало?.. – ещё больше возмутился ликан. – Памидор нынче дарагой!..
– Не задерживай!.. Не задерживай, милок!.. – зашумели деловитые бабки с хозяйственными сумками, которые уже успели скопиться за прилавком и выстроиться в небольшую очередь.
– Ну!.. Ну и чёрт с тобой!.. – сказал Степан Игнатьевич, с трудом преодолевая желание броситься на ликана. Да и как тут бросишься, когда весь такой расклеенный! Смехотища и позорища была бы! Сейчас надо отдохнуть! Отдохнуть, прежде всего!..
Тут его удивил Петька. Увидев, что «старшой» бессилен, Петька выступил вперёд. Он поднял правую руку, целя сложенным трёхперстием в лоб ликану. Петькино лицо было гневным, глаза метали молнии.
– Заклинаю тебя именем Господа нашего Вседержителя! – звучно выговорил Петька. – Отдай то, что должно, работникам своим!.. Не бери грех на душу!..
Петька замер, напряжённый как струна… Его ожидание было ожиданием чуда.
Но чуда не произошло. Ликан сказал с улыбочкой:
– Зачем про Бога кричишь?.. Он далеко!.. Он не слышит!..
И сплюнул себе под ноги.
Петька побледнел… Побелел Петька… Степан Игнатьевич испугался, что Петька потеряет сознание и хлопнется перед ликаном оземь…
Но вышло по-другому.
Петька слабость не проявил. То есть, не упал…
Петька поступил, как сильный. Рванулся вперёд… К ликану… Мимо него… Сдёрнул верхний крайний ящик с помидорами… Опрокинул под ноги торгашу…
И застыл, опустив руки… Вроде бы, подставился: бей меня!..
Матовые красные плоды раскатились по земле (возле стены асфальта не было). На серо-пепельном фоне они гляделись неприятно. Как раздутые брюшки обожравшихся кровососущих. Комаров там, к примеру, или клещей…
Ликан сузил свои чёрные глаза.
– Ти собака!.. – сказал со злостью, и акцент его стал чудовищным. – Ти мой раб!.. Ти говно у моих ног!..
Петька ничего не ответил. Петька из бледного сделался лиловым. Налился кровью… Избыток её, крови, через миг отхлынул. И Петька запунцовел. Стал похожим на рассыпанные помидоры. И таким же неприятным…
Ещё через миг Петька запыхтел, будто мучимый одышкой, и бросился… Нет, не на ликана Петька бросился… Он бросился на помидоры… Стал топтать их… И они лопались, резко всхлипывая… Степану Игнатьевичу было их жалко…
Ликан метнулся к пареньку и ударил его. Удар был сильным. Петька рухнул в красное месиво, придавив собой ещё несколько целеньких…
– Ти собака!.. – прохрипел ликан, выпучив глаза. – И твой Бог – собака!.. Не живая!.. Мёртвая собака!.. Потому что ничего не может!.. Ни облаять!.. Ни укусить!..
Ликан занёс ногу, чтобы ударить лежащего Петьку. Степан Игнатьевич не шевельнулся, будто поражённый внезапным параличом. Мигом позже он себя ругал за эту неподвижность, он себя проклинал, он себе простить не мог…
Но миг, им упущенный, понапрасну не пропал. Его использовали другие. Вернее, другая…
Из очереди ожидающих старух вырвалась одна, – дородная, упругая, в размахаистом летнем платье, – по жёлтому фону белые ромашки. В руке у неё была синяя сумка из кожзаменителя. В сумку, наверное, можно было запихнуть целый ящик с помидорами…
Она подбежала-подкатилась к ликану и изо всей своей не малой, как видно – силы шлёпнула его сумкой по спине. А затем принялась азартно и деловито растаптывать те помидоры, которые ещё не были растоптаны.
Торгаш пошатнулся от её удара, но всё-таки закончил своё движение ногой, – пнул Петьку. Пинок вышел не сильным, не уверенным. Но исправляться было уже некогда, поскольку новая цель – бабка – переняла на себя его злость.
– Ти что?.. – заорал торговец. – Сумасшедшая, да?.. Я тебя в милицию!.. Ты мне заплатишь!..
– Не тронь паренька! – сказала бабка неожиданно грустно и неожиданно тихо. – Тронешь, – все ящики твои опрокинем!.. Правда, бабы?..
– Правда!.. Так и будет!.. Вконец обнаглели!.. – загомонила очередь.
– А насчёт милиции зря не трепись! – всё так же тихо продолжила бабка. – Ты её больше, чем я, боишься!..
Сказав свои слова, она вернулась в очередь. И вот это её покорное возвращение показалось Степану Игнатьевичу самым удивительным из того, что случилось в последние минуты…
Степан Игнатьевич проследил за ней взглядом, затем, протянув руку, помог подняться Петьке… Петька был красный, потный и грязный.
– Давай деньги за разгрузку! – тяжело сказал Петька, глядя на ликана исподлобья.
“Ишь ты!.. Цепок!.. И момент умеет ловить!..” – уважительно подумал Степан Игнатьевич, обтряхая рукой с Петькиной груди помидорные ошмётки. Сам он в такой момент, скорее всего, просто-напросто расплакался бы…
Ликан было вскинулся… Совсем лицом потемнел…
Но...
Посмотрел на ящики…
Оглянулся на очередь...
И с тяжелым вздохом вытащил из кармана штанов нетолстую пачечку десяток…
Испустив ещё один вздох, он отслюнявил от пачечки две бумажки и протянул Степану Игнатьевичу.
– Бери!.. – процедил хмуро и снисходительно. – Спасибо скажи, не забудь!..
Степан Игнатьевич взял десятки, сунул к себе в карман.
Вспомнил о двух таких же, столь же «милостиво» выделенных ментами сегодня с утра, и не смог сдержать улыбку…
– Спасибо!.. – сказал Петька вызывающе и сплюнул торговцу под ноги.
Торгаш промолчал. Но глаза его были ох как недобры…
Петька взял холщовую сумку Степана Игнатьевича.
– Пошли домой!.. – сказал, переводя дыхание.
Они побрели по лениво, расслаблено шумящей улице, над которой плавилось мягкое солнце, – как большой комок сливочного масла…
– Чего ж мы для жратвы-то не набрали!.. Помидорчиков-то!.. – спохватился Степан Игнатьевич. – Он же предлагал!..
– Пусть подавится!.. – мрачно сказал Петька. – Мы и так сегодня…
Тут он осёкся… Глянул как-то странно – тревожно и виновато… Хотел, вроде бы, что-то сказать… Но ничего не сказал, – только головой завертел туда-сюда…
– Ты чито?.. – спросил Степан Игнатьевич, передразнивая торговца.
– Возьми сумку!.. – попросил Петька. – Иди к Серёжке!.. Я скоро тоже приду!..
Он юркнул в толпу и пропал. Степан Игнатьевич тоже повертел головой, но ничего не понял в неожиданном Петькином исчезновении.
Петька не успел ему сказать, что увидел Шалого и Клеща, идущих по улице… Что решил проследить за ними…
