СКАЗКИ ПРО МОЙ МИР

 

 

Катастрофа

 

Мой мир огромный и непостоянный. В нём всё время что-то происходит. И я должен изменяться каждый миг, чтобы не отстать от своего мира.

Моя главная мысль, недостижимая мечта – покой. Затаиться бы, остановиться, обмануть непрерывную череду превращений, происходящих вокруг. В неподвижности – уют, очарование, соблазн.

Но неистощим, нет, неистощим Животворящий Ручей. Он льёт и льёт свои густые медлительные воды. Не булькнет, не прошумит.

Думая о чём-то своём, формируя и переделывая свои органы, я беспрерывно слежу, чтобы Ручей входил в меня. Стоит нарушиться этой связи, этому порядку, – я прекращусь, я исчезну.

Мой мир был идеально шарообразен, и я был подобен идеальному шару, который всю свою сложность запрятал внутри, чтобы мир не увидел её, не позавидовал, не рассердился.

И вдруг он, мир мой, удлинился, растянулся, наполнился плеском и бульканьем. Я не отстал – сделался длинным, извивчатым, научился дышать вселенским содержимым, пропуская его через себя.

Тогда я и понял: мой мир велик, но не бесконечен. Он имеет свои пределы.

Ограниченность моего мира задела меня, я воспринял её как обиду. Возникла цель: достигнуть границ. Посмотреть – а так ли они непреодолимы.

Я устремлялся всё дальше. Я был отважен и беспечен – от неведенья. И однажды чуть не погиб.

Вышло так, что мои головоломные пути изогнули русло Животворящего Ручья. Ручей стал струиться по кругам, заплутал в бесконечных извивах. Часть русла, обращённая ко мне, опустела.

Задыхаясь и корчась от боли и страха, в единый миг и навсегда прозрев, я так же стремительно распутывал извивы русла, как только что запутывал их.

Потом лежал и не мог отдышаться. Пределов мира я так и не достиг.

Потому что мир уже был не тот. Снова не тот. Переменился в который раз.

Всеобъятный плеск отступил. Возвысились горы сухой красноты. Они подавляли, они ужасали своей огромностью.

Видимо из гордости, я тоже стал громадным. Я не мог оглядеть самого себя – так велико было тело. Я приминал красные горы, пытался их растоптать, растереть в порошок. Чтобы исчезли, чтобы всё вернулось назад, когда был только уютный плеск и ничего больше.

И вдруг меня пронзила боль этого нового мира. И я ошеломлённо замер. Дошло, что не только я могу чувствовать. Дошло, что мир меня слышит и изменяется от моих наскоков.

Но к лучшему ли эти изменения? Надо ли беспокоить и возмущать мир своей гордостью, своим бешенством?

И я замер, боясь пошевелиться. И замерев, обнаружил, что всё стало снова иным.

Уютный плеск отступил ещё дальше. Из красных гор проросли зелёные шелестящие фонтаны.

А у меня… У меня появились крылья. Это было так необычно… Только Животворящий Ручей был тем же. Медленно вносил в меня свои густые воды.

Я хотел лететь. И я не мог оторваться от Животворящего ручья. Что делать?

Я подумал и понял. Я знал всё на свете. Надо было напрячься и вспомнить.

Я зачерпнул в клюв тяжёлой воды из ручья и взлетел. Хлопанье крыльев за спиной напоминало плеск и бульканье первородного, полузабытого мира.

Вода в клюве была моим временем, моей жизнью Она медленно впитывалась, и пока она не кончилась, я мог лететь.

Я летел, торопясь, подгоняемый заветной надеждой. Я не жалел сил…

И я увидел их, границы своего мира. Чудовищно огромные, чудовищно отвесные, они были разрисованы какими-то невообразимыми узорами, и исписаны немыслимыми письменами.

Я вертел головой, держался из последних сил, стараясь понять, запомнить, прочесть что-то.

Но тут померкло. Вода в клюве кончилась. И я, кувыркаясь, полетел вниз…

А внизу был другой мир. И я был другим. Я не стал себя разглядывать. Я сел под зелёным, шелестящим, высоким, что пробилось из красной горы, и меня осенила главная истина.

Я вспомнил, что не только я изменяю мир. Он – мир – тоже влияет на меня. Возможно, он играет со мной. Возможно, он надо мной смеётся.

Что я для него? Не кусок ли я сырой глины, которому можно придать любую форму? Не раздавит ли он меня, когда натешится?

Ответы я знал. Но они так глубоко спрятаны, вспоминать их было так мучительно и так долго, что времени просто не хватило бы.

Потому что я возненавидел этот мир, играющий мной. И он тут же ответил на мою ненависть нарастающей тревогой.

Она пронеслась как порыв ветра. И не исчезла. Нет, окрепла. Взбаламутила, взвихрила всё вокруг, всё перекосила, напрягла.

Мир пытался сопротивляться. Первородный плеск снова надвинулся и затопил всё. Исчезли красные горы. Исчезли зелёные шелесты.

Но страх, вызванный моей ненавистью, был непреодолим. Он превратился в ураган ужаса, отчаяния, обречённости.

Мир вспенился, задёрнулся непроницаемой пеленой. Там, за пеленой, всё корёжилось, ломалось, крушилось, неслось куда-то – в бездну, которая только что открылась…

И я, ничего не видя, не слыша, не понимая, падал вместе с погибающим миром. И в последнем усилии разума представлял стены, покрытые непонятными знаками. Мне не доведётся их прочесть…

Зачем я вызвал катастрофу? Зачем я погубил свой мир и себя? Какой в этом смысл?

Мне показалось, я вспомнил ответ. Я хотел закричать. Хотел остановить безумие гибели…

Но тут иссяк Животворящий ручей. Резко и безнадёжно… Что-то горячее, жгучее обвилось вокруг меня. Разум блеснул в последний раз, как жалкая искорка, и потух. Меня больше не было…

 

И вдруг меня, мокрого, мёртвого, сильно шлёпнули. Я открыл глаза, вдохнул горячее, жгучее и закричал.

– Смотрите, какой крепыш родился! – сказал чей-то весёлый голос…

 

 

 

Схватка

 

Пришёл он и сказал:

– Всё так плохо! Не знаю, как быть!..

Она заплакала:

– Я люблю тебя, люблю! Но нет нам счастья!..

Они обнялись и долго так стояли. За это время я собрался и послал волевым толчком свою Духовную сущность на разведку.

Мировые линии Его и Её были переплетены. Значит, Он и Она – закономерно вместе. Значит, они должны быть счастливы.

Почему же всё не так? Почему на них валятся беды?.. Ага, вот… Следы катастрофы… Вздутия… Надрывы… Бахрома… И вот сама катастрофа…

Чужая мировая линия – как удавка. Захлестнула, обвила. Перетягивает Главную Энергию двух людей, которые считают себя несчастными…

Эта линия – от Синей звезды. Звезда висит, чуть видная, над самой головой. Я хорошо её чувствую сейчас, днём, – сквозь холодные стены.

Я собрался до предела – до последнего лучика внутри моих клеток. И запел – для Синей звезды – песню моей воли.

Было тяжело. Такое напряжение быстро истощало. Если бы Он и Она знали, что любой Волевой Акт – есть подключение к Всеобщему Балансу. Они бы тогда сами смогли повлиять на Синюю Звезду…

Звезда ответила своей песней. Звезде нужна была энергия живых. Чтобы не раствориться внутри самой себя. Не исчезнуть в другом гармоническом уровне – на порядок ниже. Чтобы не дать места новой молодой звезде…

Песня Синей звезды упала на меня, враждебная, колючая. Она промяла Пространство. Она хотела вырезать вокруг меня дыру и схлопнуть края. Тогда бы я не мог помешать звезде.

Но я предвидел такой оборот. Я подключился к своему солнцу. Мы пропели Песню Дружеского Союза.

Наша песня пронеслась по мировым линиям двух людей, считавших себя несчастными. Она расправила вздутия, соединила надрывы, притянула бахрому. Она приподняла линию-удавку, ослабила её хватку.

Синяя звезда – из последних сил – испустила яркую вспышку. Вся Главная Энергия этой вспышки, весь её импульс, пропущенный через линию-удавку, обрушился на нас, на две соединённые воли – моего солнца и мою.

Воля Синей звезды оттолкнула волю моего солнца. Я остался наедине с разъярённой Синей звездой. Я должен был принять бой. По-другому не получалось.

И я принял его. Я послал всё, чем владел. У меня не осталось ни кванта Главной Энергии.

Моя Духовная сущность изнемогала, отталкивая, отводя, поглощая, трансформируя злую энергию Синей звезды. Я распластывался, придавленный собственным весом. Я старался выжать из себя что-то – ещё малость, ещё чуточку. И они, вроде бы, находились, неведомые для меня самого резервы. Выдавливались, вытекали по капельке…

Бой продолжался. Невидимые в безмятежном земном небе, далеко-далеко от него, стояли в невообразимо сложной паутине космоса два огненных сполоха, два языка вечного пламени – воля Синей звезды и моя воля…

 

Он и Она разомкнули объятия.

– Малыш как-то странно плачет!..

Она подошла, наклонилась над кроваткой.

– Да ты весь мокренький! А мы и не слышим! Извини!..

Она быстро запеленала младенца.

Муж обнял её сзади, поцеловал в затылок.

–Я верю, всё наладится! Всё будет хорошо!..

Шёпот был взволнованный, громкий…

 

 

 

Пульсация

 

Ночь кончалась. Она припала к земле – мягкая, напряжённая. Словно большой зверь, который затаился в засаде.

Я подал сигнал голосом. Вставайте, люди! Важнейший миг наступает! Вы снова пропустите Пульсацию!..

Услышала только мама. Она встала, подошла, склонилась над моей кроваткой. Я направил на неё излучение своего Эмоционального канала. Неужели и сегодня не подключится?..

Всё! Родилось утро… Гул – низкий и сильный, печальный и торжественный – прошёл по всем сферам Экстравосприятия.

Ночь так и не решилась на схватку. Большой зверь отполз в кусты и затаился.

Мама не подключилась. Она взяла меня на руки, покачивала. И произносила приятные звуковые модуляции.

Я жалел её гораздо больше, чем прочих Больших, и сейчас особенно это чувствовал.

Все Большие – глухие. Ничего не понимают из-за того, что оторваны от Всеобщего Баланса.

Видимо, мы, Маленькие, для того и появляемся, чтобы помогать нашим слабым, незащищённым Большим. Чтобы поддерживать их…

Солнце приближалось. Его Песня тяжело и мерно колыхалась под нижним уровнем восприятия, словно вода, готовая выступить из берегов, растечься…

Воздух тонко и томительно зазвенел. Это мириады льдистых иголочек праздновали миг расставания с жизнью…

Вот над горизонтом показался огнистый краешек. Его спокойно-мощный образ вошёл в мой Эмоциональный канал, заставил вскрикнуть, напрячься, приготовиться…

И началась Пульсация. Она, как обычно, соединяла всех живущих. Чтобы все могли знать обо всём. Чтобы все могли участвовать во всём…

И снова природа, как обычно, просила у людей: будьте добрыми! Для этого красивы цветы. Для этого колышется под ветром листва. Для этого голубеют моря, журчат ручейки.

От ваших эмоций зависит Всеобщий Баланс. Подключайтесь! Услышьте! Осознайте!..

И снова люди, как обычно, были безответны. Пульсация, как пенистая волна, прошелестела над ними. Замкнутые в себе люди, будто камни, скрипуче тёрлись друг о друга. Их трение рождало Злобу. И там, где напряжение Злобы становилось наивысшим, – там созревала Катастрофа.

В любую минуту мог возникнуть Эмоциональный Разряд, необходимый для восстановления Всеобщего Баланса.

В чём он проявится? Сотрясёт земную твердь? Пламенем рванётся из жерла вулкана? Заставит стадо китов самоубийственно выброситься на берег?..

Я заплакал. Я жалел Больших. Мама качала меня на руках, и глаза её тоже были влажными…

 

 

 

Встреча

 

Тёмные тучи были совсем близко. С них свисали белые волосы, и ветер закручивал их – пытался свить в косы.

Я стоял возле дома, подняв голову к небу.

– Иди под крышу! Собирается гроза!.. – позвала мама.

– Сейчас! – крикнул я, не двигаясь. Мне было пять лет. Я сам прочитал первую в жизни книгу.

Меня обуревал исследовательский зуд.

Молния нарисовала вдалеке ослепительно яркий зигзаг. Я прикрыл глаза и увидел, как след молнии повторяется под закрытыми веками снова и снова.

Толстый одышливый гром пробежал надо мной, тяжело отдуваясь. Повеяло острым и незнакомым запахом.

Я глянул на грозовой мир. И вдруг увидел шарик. Он висел над кустами чёрной смородины, тускло оранжевый, словно присыпанный пылью. Листья смородины, как были чёрно-зелёными, так и остались, – шарик совсем не ронял на них света.

Я подбежал, потянулся. Нет, не достать, не хватает росточка.

– Иди ко мне, шарик!

– Не хочу! – откликнулся тот словно бы моим голосом.

– Ты откуда взялся?

– Я родился…

– И я родился! А где твоя мама?

– Мы рождаемся без мамы. Почему ты спрашиваешь?

– Узнать хочу про тебя! Познакомиться!

– Зачем для этого звуки?

– А как же без них?

– Вслушаться. Подключиться. Я про вас уже всё узнал. Неинтересно. Низшая форма.

– Давай играть, шарик! В пятнашки!

– Да, низшая форма. Так называемые люди. А высшая форма – мы, Шары. Носители подлинного Разума. Представители Земли перед Космосом…

– Ты не хочешь играть, шарик?

– Я только что родился. Контакт с тобой – ошибка. Пустая трата энергии. Ты мог и сам! Вспомни!..

– Что я мог, шарик?

– Познавать! Подключаться! Изменяться и изменять…

Шар стал тускнеть. Я увидел сквозь него ствол яблони, что росла за кустами смородины.

Некоторое время ещё оставался слабо светящийся контур. И вдруг потух.

Первые гулкие дождины захлопали по листве – ладошка о ладошку. Я побежал к дому, упрашивая себя на бегу:

– Вспомни! Вспомни!..

 

 

 

Видение

 

После института я уехал в маленький таёжный посёлок. В том посёлке была бревенчатая больничка. В той больничке работали три врача: терапевт, стоматолог и я – педиатр…

Петьку привезли, когда зима наступила прочно, будто бы навсегда. Было Петьке пять лет, он задыхался, бредил, пунцовое лицо покрылось крупными каплями пота, температура была за сорок.

Я растерялся, но не успел этого показать. Старенькая медсестра глянула требовательно – давай, мол, начинай.

Петьку поместили в процедурной, на кушетке. Сделали инъекции, какие были нужны. Поставили капельницу…

Температура снизилась. Петька открыл глаза, впервые поглядел осмысленно. Собрался плакать – скривил лицо. Да сил не хватило на плач…

Я успокоился. Даже вознамерился поспать – потому что ночь уже наступила.

Но тут качели отмахнули в другую сторону – температура у Петьки упала так, что пришлось его обкладывать грелками…

Когда подняли температуру, начались судороги. Мы с медсестрой снова делали инъекции. Сделали также клизму с хлоралгидратом.

Потом Петька успокоился, уснул. Я побежал звонить в областной центр. Не дозвонился – где-то был повален столб…

До утра провозился. Утром, – оглушённый, взвинченный, – провёл приём в поликлинике, обслужил вызовы.

Петька был ничего себе – отвечал на вопросы, поглядывал бодро… А ближе к вечеру словно кто-то кнопку нажал: опять начали «качели» – повторение вчерашних.

Едва мы кончили инъекции, – уже с другой медсестрой, – едва кончили капать внутривенно, я опять попробовал позвонить в областной центр.

И дозвонился – видно столб успели поднять. Попросил прислать вертолёт – слишком уж «тяжёлый» и непонятный пациент. Вежливый голос мне ответил, что вертолёты после шестнадцати часов не летают – потому что темно…

На вторую ночь было тяжелее – недосып я переношу болезненно, да и молодая сестра больше путалась под ногами, чем помогала…

К утру Петька умер. Я сидел возле его постели, на секунду закрыл глаза. Открыл – он уже не дышит, и багровые пятна неправильной формы выступили на щеках, на шее, на груди.

Я вскочил, стал ему делать непрямой массаж сердца – тут же, на кушетке, она была достаточно твёрдой.

Ветер ломится в стёкла, и они трещали. Краешком сознания я следил за ними – ждал, вот сейчас треснут и упадут с коротким звяком…

Петька вдохнул. Сердце застукало снова. Я не мог отойти от кушетки, ослабел, – присел тут же, держа руку на Петькиной руке, на его пульсе.

И привиделся мне вдруг весь мир в непонятном обличье. Две ночи бессонных да волнение сказались.

Я увидел Петьку, своего пациента, словно бы не человеком, – словно бы клубком сложно перевитых нитей. Множество нитей подбегало к этому «клубку», множество нитей от него отбегало. Общие очертания Петькиного тела «клубок» сохранял. Именно это почему-то убедило меня в реальности картины, – в том, что я не сошёл с ума…

Я сам тоже был в виде «клубка». И стены вокруг нас были переплетением нитей – правда, сравнительно несложным.

Больше всего нитей выходило из головного конца Петьки–«клубка». Словно густо сотканная «воронка» стояла над Петькиной головой.

У всех «нитей» нечёткие расплывчатые контуры. Словно из дыма состояли нити, из полупрозрачного дыма. Внутри нитей, в непонятном для меня ритме, вспыхивали крохотные лучики света. Словно работали тысячи маленьких лазеров. Один лазер посылал импульс. Другой – передавал дальше…

Особенно много вспышек было внутри «воронки», идущей от Петькиной головы куда-то вверх – сквозь крышу, сквозь потолок…

В первый миг я воспринял видение странного мира, как предвестие Петькиной смерти. Я упал на колени возле кушетки и взмолился, всей сутью своей потрясённой попросил:

– Не умирай, Петька! Не умирай!..

И увидел, как от моих «нитей», от моей неразомкнутой руки брызнули туда, в Петькины «нити», лучики, – словно стая солнечных зайчиков…

Потом видение исчезло. Всё предстало в обычном естестве. Вот Петька на кушетке. Вот я на коленях. И лицо моё залито не то потом, не то слезами…

Петька не умер. Но никогда больше со мной не повторялось такого. Я работал – заведовал отделением в больнице, преподавал в медицинском институте. И думал, думал над тем, что же я такое увидел. Кажется мне, что я понял… Но это предмет отдельного разговора…

 

 

 

О смерти

 

Тацит: «Великие души не распадаются вместе с телами».

Мильтон: «Всяческая плоть по мере сил способна духом стать».

Я видел смерть. Она существует. Я пытался мысленно обойти её. Представить лазейки из тупика…

Оглядываясь, вспоминаю общее для всех смертей ощущение. Пустая оболочка, покинутый кокон…

Снова и снова приходит на ум тот мир, состоящий из «нитей». Тот, что однажды привиделся у постели больного мальчика.

Что если земная жизнь человека – бытиё червячка, куколки? Что если отмирание тела означает рождение человека – в его настоящей ипостаси? Что если не душа отделяется после смерти, а рождается истинная – духовная – сущность?..

Вот появляется младенец, растёт, усложняется, делается взрослым, старым. И всё это время он перерабатывает информацию. Информация же – квант за квантом – формирует Духовную сущность.

Если проживает человек по-звериному, тогда сущность может не появиться. Человек застывает на стадии куколки.

Мысли о Духовной сущности – главное оружие против смерти. Но какие пути ещё возможны?..

Сохранить своё имя в добрых делах? Сберечь его в сердцах и умах людских?

Надеяться, что когда-то человечество станет всемогущим? И восстановит из праха земного всех ранее живших?

Законсервировать себя в жидком азоте?

Ждать, когда смогут, не усыпляя, понижать температуру человека до тридцати градусов по Цельсию, чтобы он жил семьсот лет?..

Моя другая заветная мысль – опубликовать что-то где-то. Любую заметку в любой газете. А ещё лучше – свою книгу.

Ибо написанное – результат деятельности именно твоего мозга, именно так организованного. Написанное – закодированный сигнал о твоём устройстве, посланный в будущее. Восприняв такой сигнал, потомки смогут по нему воссоздать транслятор, его пославший, – то есть, твой мозг. То, как ты пишешь, показывает то, как ты мыслишь.

А то, как ты мыслишь, показывает, как сложена твоя мыслящая субстанция.

Чтобы воссоздать твой мозг, достаточно будет твоей газетной заметки. А уж если книгу выпустишь…

Вот эта надежда… И на Духовную сущность… Кажется мне, что смерть не так уж и страшна…

 

 

 

Вечер

 

Я поставил машину на берегу, ненавидя её и себя. Отошёл подальше, присел на траву.

Заходящее солнце лежало на вершинах деревьев. Лесное озеро готовилось уснуть. Чуть шевельнулся ветерок, – там, наверху. Чуть плеснула волна. И снова разгладилась вода, натянулась как шёлковое покрывало. И не столько отражала, сколько отталкивала быстро густеющую синеву вечернего неба…

Проклятая железная тележка. Даже сюда доносится её зловонное дыхание. Врывается – грубо и самодовольно – в тончайшие переливы травяных ароматов. Старается перебить свежее дыхание озера…

Когда-то я мечтал – ах, как я мечтал! – иметь машину. А теперь ненавижу! За то, что она внедрилась в меня, срослась со мной. За то, что я у неё на побегушках.

Я весь пропитан её тлетворным духом. Меня окружает облако такой же неживой мерзости. Надо смыть с себя машинное, городское. Тогда я стану своим здесь. Хотя бы ненадолго…

Я разделся, развесив на ветвях шерстяной спортивный костюм. Попробовал ногой воду. Она дрогнула как живая кожа.

Дыхание замерло, когда она обняла меня. Постоял, привыкая. И поплыл как дряхлая неторопливая лягушка.

Возраст, возраст… Всё время надо помнить о нём. Раскланиваться с ним, раскашариваться. Угождать, не перечить.

Нелепица какая-то. Наверное, любой, как я, внутри себя молод. Наверное, любому, как мне, странна карнавальная мелодрама стареющей плоти.

Я доплыл до середины озера. Между деревьями висела темнота. Деревья как бы растворялись, расплывались в ней.

Тишина была физически ощутима. Хотелось её потрогать. Плеск обтекавшей меня воды был отдельным от тишины…

Я перевернулся на спину. И увидел шар.

Слева висело уставшее солнце. Справа чуть приподнялся над елями щербатый бледный месяц. А надо мной – совсем невысоко – врос в небо лимонно-жёлтый мыльный пузырь.

Когда я входил в воду, его не было. Красноватые прожилки вились на его боках. Ветвились, пересекались. Будто узоры сложного орнамента, будто знаки неведомой азбуки.

Показалось: я уже видел такие узоры, такие знаки. Но где? Когда?..

Что-то внутри шара беззвучно вспыхнуло, полыхнуло ярко-оранжевым. Я прикрыл глаза. И увидел – сквозь бахрому ресниц – как шар вырастает, снижается.

Тут ногу свела судорога, – правая голень резко и болезненно затвердела. Я рванулся – испугался неожиданно и панически. Не умирать я сюда приехал, – нет, – ожить, очиститься.

Левая нога замолотила беспорядочно и жалко. Руки одеревенели, стали кисельно-беспомощными.

Я закричал, и вода полилась в открытый рот, унимая мой крик, заталкивая назад.

«Попал под шаровую молнию и утонул от страха!» – мелькнула в голове самоэпитафия.

Я глядел на шар сквозь зыбкую стеклянистую плёнку. Глядел, погружаясь в глубину.

И вдруг увидел, что свет от шара, – тот оранжевый, полыхнувший изнутри, – как бы стёк в виде большой капли. Капля растянулась, превратилась в мешок. И я очутился внутри этого мешка.

Тут же мир изменился, и забылось, что я тону. Потому что всё стало мучительно знакомо, и я ахнул, узнавая.

Бесчисленные нити волнисто извивались, обменивались лучиками света. Там, где они, сплетаясь, вставали вертикальными столбами, угадывалось начало леса…

Я понимал мир, понимал жизнь. Я чувствовал, что знаю всё-всё-всё. Что я раньше знал… Я вспомнил…

Но видение было мимолётным. Налетело, и нет его. И нет моего всеведения. Я снова увидел воду. Она походила на прозрачный, медленно клубящийся дым.

Зрение стало круговым. И впереди, и с боков, и за спиной оно различало одинаково явственно.

Я увидел, что озеро наполнено людьми и зверями. Вернее, тенями людей и зверей.

Вереницы лосей и волков проплывали поверху. Просверкивали стаи призрачных рыб. Медведь стоял на мелководье и всматривался в глубину.

Ныряли люди с вытаращенными глазами. Ребятишки гонялись друг за другом. Я был внутри воды, внутри её памяти, я знал, что всегда в ней пребуду…

И вдруг судорога прошла. Клещи, что вцепились в правую ногу, расслабились. Я вынырнул, сделал несколько гребков. Потом пополз на четвереньках. И, высунув голову на берег, улёгся, глядя на неподвижный шар надо мной…

Что-то шевельнулось внутри. Словно было так уже однажды. Я и шар. Словно я слышал тогда что-то…

Лежал и дышал, дышал, дышал. Чистым был. Своим среди вечерней свежести…

Что же ты такое, жизнь моя? Каков ты, как ты устроен, мой мир? Как тебя сохранить?..

 

 

 

Берег

 

Я умер. Земля исчезла. Всё стало неузнаваемым, распалось на бесчисленные нити, явилось впервые в зримой структурности.

И я скольжу вдоль них, словно прядка волос или пучок травы, как дуновение ветра, влитое в клочок тумана.

Множество дымчатых волокон, соединённых быстрыми лучиками света, вот чем я стал. Такова моя нетленная сущность.

Куда я тороплюсь? Что меня гонит? Какая энергия? Чья воля?.. Я не вижу в привычном понимании – у меня больше нет глаз. Но я чувствую, вспоминаю этот мир. Я – его частица, я повторяю его целостность.

Эти нити, вдоль которых я стремлюсь. В них пульсация, сила, в них другая скорость, иные вселенные. В них то, что осталось позади. И Земля…

Нити меня отталкивают. Беззлобно и упорно гонят. Не здесь, не здесь твоё место. Дальше, дальше. Торопись…

И я спешу. Словно бы задыхаюсь. Частят лучистые вспышки внутри моих волоконец.

Путаница мироздания проста и естественна. Остановиться бы, погрузиться в неё, слиться с ней…

Мне кажется, потеплело. Я перескакиваю, мечусь. Меня что-то тянет. Всё явственней теплота…

Вхожу в одну суть – словно кто-то зовёт меня. Растворяюсь в ровном свете спокойного солнца. Падаю на безжизненный каменистый шар – пустую медленную планету.

И вижу себя – маленького, земного – на коленях у мамы. Словно морские волны, наплывают на этот мир картины моей прошедшей жизни.

Вот я грудной младенец… Вот малыш – выбежал в сад… Вот врач у постели больного… Вот старик – у лесного озера…

Я замираю, напрягаюсь. Мне очень трудно быть неподвижным. Я вглядываюсь в жизнь, которая была, которую я догнал.

И вдруг я понимаю, что надо делать. И распадаюсь на волоконца. И всё вокруг звенит – от боли или от восторга.

Дождь, которым недавно был я, вливается в летящие картины моей жизни, наполняет их воздухом и звуком.

Улыбается грудничок… Смотрит в грозовое небо малыш… Врач мучается, желая помочь пациенту… Старик плывёт по закатной воде…

Планета вздрагивает – дождалась. Планета впитывает, впечатывает в себя встреченное – миг за мигом, слой за слоем.

Я погружаюсь в дружелюбные глубины. Или поднимаюсь из них к солнцу, маминой доброте, новому бытию?..

Хочу остановиться – и не могу. Мой мир огромный и непостоянный. В нём всё время что-то происходит. И я должен меняться, непрерывно меняться, чтобы не отстать от своего мира…