Но тут явь изменилась. Возле Дува возникло знакомое желтоватое мерцание. Оно высветило новый объем вокруг головы Предводителя отщепенцев, а также чуть выше и сзади.

Дув ничего не замечал. Он замер, словно скованный тем, что оказался за порогом нового пространства…

Василек же вновь ощутил себя наверху…Дождепад других Васильков, исходящих из него, продолжается.

А еще выше над ним, далеко-далеко над ним, по дымчато-зеленому куполу струятся и струятся два потока: первый видится черным, второй – ярко-изумрудным.

И снова Василек стремительно опускался. И снова путешествовал внизу.

Он уже был здесь. Прогрызался сквозь одну преграду, раздувал другую. И третью…

Нет, про третью не надо.

Едва припомнилось, что было, – и вот уже дождепад подобных ему вызывает сочувствие.

Василек словно бы тянется к ним. Словно бы хочет послать им свое прощальное напутствие.

Счастьем и надеждой наполняется каждый летящий. Воздух ласкает его. И свет, который летит вместе с ним, тоже ласков к нему.

Он мягко встает на тропочку, петляющую в разнотравье. Идет, внимательно глядя перед собой, осторожно ступая босыми ногами в мягкую прохладную пыль.

Странная трава свешивает на извилистую тропку свои пряди. И пыль тоже странна.

Та и другая словно мерцают. Словно не могут быть непрерывными.

Человек идет. Извивы вьются… Человек идет. Извивы вьются…

Вот и первое препятствие.

Отвратительные букашки – красные, плоские, сальные, с шестью бахромчатыми лапками.

Копошатся перед ним. Заполнили тропку. Победительно–важны. Спесиво неторопливы.

Человек пробует раздавить их ногой. Но от первых же раздавленных в ноздри шибает невыносимым зловонием, вызывающим рвоту.

Когда рвота проходит, человек пытается разгрести руками мелких тварей.

Они с готовностью забираются на него. И человек понимает, что нужно сделать. Законы здешнего мира неслышно диктуют.

Он становится на четвереньки. Пригибает голову к самой тропинке, – так, что волосы окунаются в пыль.

Полчища букашек ползут по нему. По голове. По шее. По спине. По ногам…

Почесаться бы. Встряхнуться. Нельзя…

Они тяжелы – даром, что еле видимы. Они заставляют спину закаменеть и заныть нехорошей старческой болью.

Похоже, они остановились на нем…Нет, снова шелестят… Скорее бы… Скорей бы…

Тонкий противный душок их сопровождает. Как бы намек на то зловоние, какое в них заключено.

Человек слышит его, и от отвращения человеку хочется извиваться. И скрестись, скрестись, скрестись…

Когда мерзкие твари проходят, человек встает, и колени его дрожат.

Путь перед ним свободен.

Человек идет, извивы вьются…Человек идет, извивы вьются…

Вот и второе препятствие. Змея.

Головка маленькая, плоская. Глазки – угольки. Из пасти выметывается раздвоенный язычок. На черных боках словно бы непонятные письмена вышиты.

Она остановилась. Прошипела что-то.

Путник не понял.

Тогда змея принялась дуться. Распухла, стала похожей на бревно.

Что говорит здравый смысл?

Надо бежать!

Что говорят законы этого мира?

Стой где стоишь!

Змея подползла. Ткнулась головой – пропусти.

Человек напрягся. Не шелохнулся.

Змея посильнее ударила.

Человек покрылся потом. Не шелохнулся. Змея разъярилась, принялась долбить стоящего, кусать его. Пропусти! Пропусти! Пропусти!

Человек смотрел на кровь, робко выступившую из отравленных ран.

Не шевелился. Только подался навстречу тычкам.

Тогда змея опять что-то прошипела. И распалась на множество мелких змей, – таких, какой была сама – при встрече.

Змеиная стая вздернула головки – на разную высоту – и кинулась на стойкого. Ранки на нем закраснели – будто дождем их повыбило.

Человек не отступил. Потом качнулся. И упал на змей. Словно хотел их придавить своим сильным телом.

Тут же тропка очистилась. Никого на ней нет. Почва снова под ногами.

Человек идет, извивы вьются…Человек идет, извивы вьются…

Сколько так прошагал – разве скажешь.

Вот и третье препятствие.

На этот раз – яма. Она глубока – выше роста. Дно вязкое. Неряшливо лохматятся сырые комья.

Страхом веет от нее.

Человек попятился. Глянул вправо, влево.

Запрета не было. Законы этого мира допускали обход. Но нужно… Да, нужно проложить новую тропку.

Человек нагибается, вырывает траву. До последней былинки. До голой почвы.

Только по голой почве можно сделать шаг в сторону. Он обойдет, обойдет… Он не сдастся…

Трава жестка. Режет пальцы. Едкий прах лезет в нос и в горло.

Приходится опуститься на одно колено. Так удобнее. Затем на оба.

Он ползет на четвереньках. Получается быстрее: не надо разгибаться и передыхать.

Вот и конец дела. Новая тропка почти влилась в старую.

Еще чуть-чуть.

Лихорадка в изрезанных пальцах. Он сделал обход… Он сделал…

Пальцы вырывают последнюю травинку. И проваливаются…

В яму….

Та ли старая яма сюда перепрыгнула. Или новая только что возникла.

Пойди разбери…

Дно вязкое. Неряшливо лохматятся сырые комья.

Человек устал. Он понимает: другого не дано.

Клонится головой вперед и вниз. Подталкивает руками и ногами непослушное тело.

Падает.

Мир тошнотворно вывертывается.

Человек встает на ноги.

Он видит нечто ошеломляющее. Пьянящие песни сумасшедших линий, каждая из которых и множественна и единственна; густота и яркоцветие перекрученных, перепутанных плоскостей между ними, похожих на лепестки…

Что это? Неужели – существо?

Хочется подойти поближе.

Человек делает шаг.

И… вновь Василек ощущает себя наверху.

Да-да, еще выше, над ним, по-прежнему струятся и струятся два потока.

Да-да, дождепад других Васильков по-прежнему продолжается.

Василек, не задерживаясь, вновь посылает себя туда – в одного из падающих…

Внизу человек встает на ноги. Перед ним извилистая тропка среди разнотравья.

И тут же – первое препятствие.

Огромный зверь, вроде бы муравей. Размером с человека.

Твердый панцирь надежно его прикрыл. Твердые челюсти щелкают, угрожая: разрежу, раздеру.

Что делать?

Законы этого мира шепчут: сражаться.

Человек вынимает меч.

Но зверь при первом же наскоке перекусывает лезвие. Легко, словно травинку.

Тогда человек бросается на него с кулаками. Главное – броситься Главное – биться.

Отвратительная морда надвинулась. Кромсает человека. Больно. Тяжко.

Но под кулаками броня мягчеет. Мягчеет с каждым ударом.

Вот он вскрыл броню. Что-то жидкое хлынуло.

И… человек снова стоит на извилистой тропке среди разнотравья.

И сразу – второе препятствие.

Черный жеребец перегородил путь. Задом повернулся. Хлещет жестким хвостом. Косится злым глазом.

Главное – броситься.

Человек нападает с мечом. Норовит рассечь сухожилия на крепких ногах.

Жеребец лягает. Широкое неподвижное копыто приходится человеку прямо в лоб.

Кость хрустит. Трескается.

Человек падает…

Когда он встает, перед ним – извилистая тропка среди разнотравья.

И сразу – третье препятствие.

Чудище со множеством голов на длинных шеях.

Все головы уродливы: бородавчаты, слюнявы да клыкасты.

Все хотят сожрать человека.

Трудно, небось, поделить им будет одного на такую ораву. Человек нападает с мечом.

Ближняя голова кусает и проходит сквозь него, обдав жарким дыханием. За ней – другие головы, с быстротой и ожесточением сменяющие друг дружку.

Последняя больше других. И зубастей. Человек, истекая кровью, рубит ее, тычет в нее острием.

Длинные зубы впиваются в него, рвут плоть, дробят кости.

Человек сгибается. И голова, рыча, давясь, разевает пасть пошире.

Она подбирает человека, помогая себе языкам. Она обволакивает человека слюной. Проглатывает…

Мир вывертывается тошнотворно.

Человек встает на ноги.

Он видит нечто ошеломляющее. Пьянящие песни сумасшедших линий, каждая из которых и множественна и единственна; густота и яркоцветие перекрученных, перепутанных плоскостей между ними, похожих на лепестки…

Что это?...Неужели – существо?..

Человек подходит поближе…

Желтоватое мерцание вдруг окутало его голову. Внутри мерцания образовался новый объем. Внутри объема появились шестеро маленьких в синих штанах и рубахах.

Они как-то странно уставились. Переглянулись. Хмыкнули.

– Это его отблеск! – произнес один.

– Ладно! – сказал второй. – Нам некогда!

– Надо торопиться! – сказал третий.

– Слушай! – сказал четвертый. – Мы назовем тебе тайное имя!

– Когда будет нужно, – сказал пятый, – шепнешь его тихо!

– Тихо-тихо и в самое ухо! – сказал последний.

Шестеро встали в очередь. Каждый, шагнув, нагибался к человеку и произносил чуть слышно часть потаенного имени. Вымолвив свое, исчезал, давая место следующему.

Едва кончили, объем вокруг головы исчез, и мерцание погасло.

Человек попробовал мысленно сложить одно слово из того, что сообщили.

И содрогнулся – такое длинное, неудобное, некрасивое буквосочетание получилось.

Ему захотелось поговорить с теми, что появлялись; повыспросить их.

- Эй, вы! – позвал он беспомощно, – Эй, вы!..

Тут Василек – далеко-далеко в верху – испытал страстное нетерпение. Подтолкнуть! Ускорить! Он-то знает, что нужно! Он – храбр, Единственный! Он и должен быть там – целиком, без остатка…

Он стал собирать себя: нить за нитью вытягивать из окружающего. Все взять. Все, что вплелось в это зеленое: воздух – не воздух, воду – не воду.

Свести в один кулак. Бросить вниз. Тому, неторопливому, в поддержку.

Добиться чего просили шестеро. Уйти отсюда навсегда. Здесь человеку не место. Здесь человеку плохо.

Но никак, никак, никак не выходило до конца.

Мир немного поддавался: ровно настолько, чтобы вселить надежду.

А затем уплотнялся, противился. Выталкивал волю Василька, будто поплавок.

В тех же местах, из которых у Василька получилось уйти, возникали цепочки грязно-серых пузырей.

Пузыри высасывали из мира ясность, вокруг них расползалась бесформенная противная муть.

Мир портился, плесневел там, где Василек его покинул. Желание уйти вниз не могло ускорить. Оно могло только все испортить, погубить.

Василек отказался от своего желания: снова расслабился, как бы обволок собой мир, пронизал его в каждой точке, восстановил его цельность и чистоту…

Опять почувствовал себя в том человеке – в том, нижнем, который остановился…

Перед чем?

Нет, он почувствовал себя тем человеком, и человек остановился…

Перед чем же?..

Человек встал перед ошеломляющим, непонятным, густоцветным и яркоцветным, и сумасшедшие линии пьянили, кружили голову, и перепутанные плоскости извивались, перекручивались…

Человек смотрел, и ему казалось: вот там его мысли колышутся морскими волнами, отражая радужное семицветье того, что рядом; вот там его прошлое клубится подобно бело-красным облакам; вот там висят его ошибки, заблуждения, как сине-фиолетовые смерчи; вот там плавно изгибаются недлинным рядком его дела, – ах, сколько лепестков! Ах, какие вырезы и зубцы! Ах, какие шпорцы и пестики!..

– Кто ты? – послышался вопрос.

– Я пришел за вийлами! – сказал человек. Он знал: именно так надо сказать. – А ты кто? Покажись!..

– Я – Неназываемый! – ответили человеку. – Я перед тобой!..

Так значит все это – существо? Все это ошеломляющее, непонятное, пьянящее…

– Где вийлы? – крикнул человек. Он мог бы сказать негромко, и был бы услышан. Подвело внезапное волнение.

– Здесь! У меня!..

Что-то дрогнуло. Цветовая рябь мазнула по глазам. Разошлись какие-то занавесы.

Человек увидел: на чем-то тончайшем (не на уплотнениях ли воздуха?) лежат и сладко спят шесть красавиц.

Видение мелькнуло меньше, чем на миг. И снова завесы сдвинулись.

– Ты отдашь их? – спросил человек.

– Назови мое имя! – сказал голос.

– Подставь ухо!..

Человек подошел совсем вплотную Ничего теперь не видел, кроме разноцветных сполохов.

Покачивался.

Упасть бы туда.… Заснуть бы так же…

Что-то спустилось к нему. Что-то его накрыло. Щекочущее – струистое. Красивое, как павлиний хвост.

– Говори! – потребовал голос.

Щекочущее ткнулось ему в губы.

Человек слог за слогом старательно произнес то, что ему передали шестеро.

Но сам не услышал себя, – словно слова его были водой, вылитой в сухой песок. Хотя тот, другой, Неназываемый, – где бы он ни был, – наверное, слышал.

Потому что он засмеялся, – как бы даже с удовольствием. Сполохи полыхнули бешеным, но приятным для глаз пересверком.

Человек почувствовал, как неведомая сила мягко швырнула его вверх.

– Они свободны!.. – донесся до него замирающий голос.