Что делать с бабкой Языгой? Теперь он знает ее тайну, и сама бабка ему, вроде бы, не нужна и не опасна.

Хотя, кто ее знает! Может, кроме этой – выданной – тайны у нее в запасе много других, невысказанных?

Так что, совсем безопасной она быть не может, пока не вытряхнута, не вывернута наизнанку.

К тому же, она хотела сообщить о нем русиничам, а в его планы вовсе не входит быть выявленным.

Она вредная, двуличная, она искренней быть не умеет, она предаст, погубит его при первом же случае.

Единственный выход: устранить ее, убить, прекратить ее существование…

Ах, как он пристрастился к словам! Каким стал непростительно похожим на человека! И так, и этак, да еще по-третьему назовет каждый свой шаг. А потом сомневается: шагать ли? Отложить ли?..

Не убив, он бабкиного перстня не получит. Злая Воля в живом – как рыбка в воде. А из мертвого бежит без оглядки.

Что же касается выведанной тайны, – какой с нее прок? Он узнал, что есть второй перстень. Но удастся ли добраться до него? Удастся ли завладеть?..

Убить, убить, убить!.. Единственный выход!.. Но почему так хочется выждать, помедлить? Еще и еще себя переспросить?..

Ол сидел на свернутом куске пространства. Бабка Ядыга томилась внутри. Оба словно чего-то ждали.

Сердитые звезды светили, не мигая. Тьма была расслоена на бесчисленное множество протяженных льдинок, – внутри каждой прятались свет и музыка иных миров.

Бабка понятно, – своей участи ожидала. А он, Ол? Что с ним? Какое странное чувство удерживало его от действий?

Ол вобрал весь рисунок неба, и вдруг показалось ему, что понял себя. Себя – перекореженного, покалеченного людьми. Безвозвратно оторванного от родины необходимостью особой жизни, особых действий.

Звездный узор объяснил, что не хватает ему сейчас других ежинов. Не «гладких», не избранных, – не таких, как он.

Нет, обычных ежинов, занятых выкладыванием узоров. Он бы с ними вместе слился. Он бы услышал вселенский отзвук. Он бы тогда успокоился. И не было бы в нем неприятного чувства, которое русиничи называют тоской…

Он просто затосковал по Ежинмиру, по соплеменникам. Ему просто хочется вернуться. И не искать Злые Воли, которых уже две, а может и больше. Не думать, не рисковать. Не превращаться все дальше и дальше в чудовище – дикую помесь ежина и человека…

– Я убью тебя! – сказал он сердито.

Бабка Языга покорно мотнула головой. Поняла, что на этот раз не отговоришься.

Ол приказал молниям сыпаться и даже не стал смотреть. Что интересного: корчится человек, чернеет, превращается в кучку пепла. Лучше впитывать Вселенную цельным – ежинским – восприятием.

Чуть спустя, Ол развернул пространство. Пусть блуждают жалкие останки между звезд.

И вдруг он услышал хохот.

Пришлось вернуться к людскому – прерывистому, короткоберущему видению.

Бабка Языга была живехонька. Шевелила губами – колдовала, и камни, камни, камни возникали вокруг нее.

Послушные приказам бабки, камни громоздились друг на друга, выстраивая нечто, похожее на башенку.

Ол почувствовал себя обманутым. Испытал ярость, вполне человечью.

Он снова свернул пространство, заперев бабку. Снова вызвал молнии, повелев им разбивать камень за камнем.

Теперь уж не отвлекался. Камни истаивали под ударами огненных стрел. Бабка бледнела. Потрясывала рукой, терла палец, на котором вместо кольца чернел сажистый ободок. Бородавки на ее щеках истоньшали так, что стали похожими на волоски.

Она попробовала не сдаться. Попробовала побыстрей сотворять камни.

Но и молнии заскакали быстрее. Молнии словно выискивали, встречали свой камень, – дождаться не могли.

Потом бабка снова захохотала. А Ол, не веря себе, злясь, вызывал новые и новые молнии.

Ни клочочка не пробитого, не прожженного насквозь… Лес из ослепительных стволов и сучьев.… Ни тебе спрятаться, ни упасть в таком лесу, – умертвит…

А бабка Языга – цела. Цела.… Потому и хохочет. Смех ее издевательский, но и тревога в нем тоже.

Молнии впиваются в нее. Вот же.…Вот.… Вот…

И гасятся. И пропадают бесследно. Будто безобидные угольки, засунутые в воду.

Ол их вместе соединил – все, что были. Всем и повелел войти в одну цель.

Такой водопад огня.… Такая речища.… А бабке – ничего. Хоп – и вобрала, спрятала в себе. И на фоне сверкания нестерпимого казалась девушкой молодой, писаной красавицей.

То ли в насмешку над ним, то ли у нее само собой так получалось.

Ол решил этот кусок пространства свернуть окончательно, превратить его в точку, незаметную для человечьего глаза пылинку.

Дал толчок и наблюдал злорадно, забыв о недавней жалости. Уже теперь не ускользнет. А если и ускользнет – лишь туда, в невидимость, в ничтожность…

«Стенки» двигались, полыхая радужными переливами. Бабка Языга видела их. Оборвав хохот, металась от одной к другой. Грязное платье бурлило между худых ног.

Вот уперлась руками. Натужно побагровело лицо. Вспухли бородавки.

Вот закричала, перекосив рот и безумно выпучив глаза:

– Василе-ек!..

Да, как же, услышит он. Добрался уж, небось, на драконе до Темь-страны и думать не думает про бабку. А оттуда, от Темь-страны, совсем близко до Ежинмира. Рукой подать…

Слабые у бабки руки: сгибаются, дрожат. И чего зря корячится, упрямая! Все ее уловки наперед известны.

Вот «стенки» до плеч дотронулись. Перед носом вспыхнули холодным светом.

Сейчас бабка, наверное, опять в козявку малую обратится.

В плечи, в лицо, в спину вдавились радуги. Облепили бабку Языгу. Сделали невиданно нарядной.

Стоит она смирно. Колдовать и не думает. Ни в кого не превращается. Почему?..

Олу хочется ее похвалить. Давно бы так. Давно бы смирилась.

Но пригляделся: брови насуплены, губы закушены, в глазах мрачное зарево.

Не от смирения бездействует – от гордыни. Может, на что-то надеется? Что-то затевает потихоньку?..

Не на что надеяться! Некогда затевать!..

Мнет ее – корежит схлопывающееся пространство. Голову вдавливает в грудь, колени – в живот. Скручивает бабку туго-натуго.

Правда, что-то не очень быстро это делается. Пора бы уже бабке исчезнуть, пропасть из виду. Но даже ему, Олу, теперь ни ускорить, ни замедлить происходящее.

И вдруг.… Этого не может быть!.. Этого не должно быть!.. Это невероятно!..

Бабкина голова прорезалась сквозь радужную напряженность – очень близко, совсем рядом с Олом, – выскочила из смертельной ловушки. Всплыла над ней, как во время дождя пузырь над лужей.

Ол испугался. Взмыл над свертком пространства. Выметнул из себя ветвистую молнию.

Бабка ее словно проглотила. На щеках и на лбу засветились радужные кольца. И плечи… Плечи прорвались. Вылезли вслед за головой…

Как змея выползает из отслужившей шкуры, как рак выдирается из старого панциря, – так бабка Языга выкарабкивалась из приготовленной для нее клетки.

Она кряхтела, охала, стонала, вопила и ругалась, хохотала и свистела, сопела и рычала. Едва освободилась да отлетела в сторонку, по глазам ударили попеременно ярчайшая вспышка и темнейшая темнота.

Потом робкий голос – вроде, и не бабкин – вопросил:

– Эй ты, чужак, слышишь ли?..

– Слышу! – отозвался Ол.

– Биться будем или замиряться?

– А ты как хочешь?

– Сама не пойму. С одной стороны, извести бы тебя. Тайну выболтала, поспешила.… С другой стороны, ежли найдем второй перстень, может и мой уйдет: выскочит из нутра?..

– Да пожелай! Да поколдуй, коли жаждешь избавиться! Авось, изгонишь!..

–Авосевы города не горожены, авоськины детки не рожены.
– Боишься? Тогда понадейся на меня. Союзником твоим буду…

Долго ждал ответа Ол. Переживал совсем по-человечески. Ну, как не согласится? Победи ее тогда попробуй: неуязвима, неубиваема…

Раз он ее перехитрил: выманил тайну. Другой раз бабка не поддастся. Узнала, что бессмертна…

– Хочу хранителей плащей одолеть! – сказала бабка, наконец. – Поможешь?..