Земля не понравилась Олу. К Темь-стране он был равнодушен, к Земле сразу, едва прибыли, почувствовал неприязнь.

Слишком жадно жила родина русиничей. Слишком буйной, громкой, разноцветной жизнью.

Деревья смело пронизывали пространство, ветвились, как хотели, безудержно вертели ненасытными листьями. Трава воинственно трепетала, помахивала своими мягкими стебельками. Цветы – уродство особенно гадкое – кричали своими красками, своими запахами, но их никто не хотел слушать.

Время от времени деревья, травы и цветы объединял таинственный разряд, направленный вовне.

Начинали цветы. Их запахи переставали беспорядочно растекаться, навязываться каждому встречному. Их запахи собирались, вставали столбиками, пряменькими, плотными, и ничто их не могло поколебать: ни порывы ветра, ни сотрясения земли.

Столбики были разной высоты, и окрестная трава точно приноравливалась к размерам каждого из них. Она, трава, распадалась вдруг на множество зеленых искорок, зеленых блесточек, обнажая черную землю. Искры ведали, какой куда деваться, - нависали над столбиками запахов, будто шляпки грибов.

От «шляпок» протягивались к деревьям тонкие белые лучики, хорошо видимые даже при солнечном свете. Деревья оказывались окруженными яркой световой паутинкой. Она ненадолго пересиливала солнце: быстро тускнела и погасала.

Тогда вступали деревья. Из них – разом, дружно – тоже выметывались лучи, голубоватые, почти невидимые, тянулись куда-то в сторону болот.

Они тоже держались недолго. Едва они исчезали, все становилось по-старому: зеленые искры стремительно осыпались, выстраивая, восстанавливая траву. Цветочные запахи беспорядочно расползались и беззастенчиво навязывали себя.

Этот ступенчатый разряд: цветы – трава – деревья – происходил за ничтожную долю земного мига. Для местных существ его не было вовсе, он оставался незамеченным.

Ол проверял: подключался то к одному, то к другому. Смотрели, но не видели, горделивые слепцы. Ол боялся их: помнил, как изменили Ежинмир. Но презирал еще сильнее: не знали себя и не стремились узнать. Были – пусть даже неосознанно – злыми. Береглись. Не умели сливаться со Всеобщностью, растворяться в ней.

Их злые чувства угнетали восприятие Ола, мешали ему, отталкивали. Хотя для самих землян были нужны: помогали сохраниться, выжить, не пасть в борьбе.

Странная жизнь, разбитая на мириады завистливых, себялюбивых пылинок, желающих смерти друг другу. Такой сложный, такой неправильный путь – изменять мир, приспосабливать к себе.

Злые чувства – как щит над человеком. Отгораживают от Белой энергии Свет-Колюча (то бишь, Солнца), делая доступной лишь энергию черную, нарушают Всеобщую связь, придавливают человека, вызывают болезни, укорачивают земное бытие.

Странная, двойственная планета, где одно и то же помогает особи сохраниться, но уменьшает ее век, не дает существовать долго.

Непонятная, неприятная планета, где не только чувства, но и разум принадлежат человеку, словно по недосмотру богов.

Что, если так оно и есть? Что, если Разум – не венец, а стена, плотина, не дающая жизни течь в согласии со Всеобщностью, заставляющая застаиваться, разливаться, заболачиваться?

Разве ежины разумны, когда заняты высшим своим делом – составлением узоров! Разве разумны люди, когда их осеняет, озаряет, когда на них снисходит наитие!

Высшие, лучшие достижения жизни появляются в обход разума, помимо него.

Разум нужен для само-сознания. Чтобы кусочек живой плоти, не способный соединиться со Всем, не чувствовал своей ущербности. Чтобы мог обособить себя и сохранять какое-то время.

Разум – подачка богов. Милостыня существам, не ведающим со-чувствия и со-причастности.

Быть может, истинная жизнь здесь, на Земле, – жизнь растений? Разве Ол не видел быстрых разрядов, объединяющих цветы, траву, деревья.… Быть может, именно растения составляют здесь узоры, подобные тем, какие под силу только ежинам?

Внезапное родство почуялось Олу в шевелении листвы. Каждый лист предстал как суетливый зверек на короткой привязи. Нет, не зверек: непривычно окрашенный «гладкий». Даже цветы показались не такими противными, как прежде.

А сами люди – с их драчливостью и чванством – кто они? Разве не похожи на сборище ходячих растений? На стаю выродков, отторгнутых единой буйной всепланетной жизнью. Их разум, их способность к передвижению – признаки их отщепенства.

Правда, самому Олу и другим его сородичам также присущи эти признаки. Но Ежинмир – не Земля. То, что здесь плохо, там – хорошо.

Взять, к тому же, расширяющийся стебель, исходящий из головы любого русинича. Зачем он, если не для связи со Всеобщностью? Почему им не пользуются? Торчит, сморщенный, ссохшийся…

И впрямь, земляне – уроды, неизбежная судьба которых, – вымереть, исчезнуть. Но как они сумели, как смогли заразить Ежинмир? Почему их образ жизни оказался притягательным для ежинов и «гладких»?

Неужели Ежинмир состарился до того, что готов отпасть от Всеобщности? Неужели разброд и развал начались бы даже без появления русиничей?

Нет, о своей родине потом. Сейчас надо подумать, нельзя ли войти в связь с деревьями, цветами, травой? Нельзя ли образовать с ними союз против людей?

Ол напрягся, посылая – вкруговую – волевые импульсы-просьбы. Я свой.… Отзовитесь… Я хочу связи… Я не причиню вреда…

Ничего.… Ни ответа, ни противодействия.… Неужели он ошибся, подумав о растениях, как об истинно живых существах?

Снова и снова Ол выплескивал себя, свой призыв. Услышьте.… Подайте знак.… Доверьтесь… Я не опасен…

Ждал. Вглядывался. Струны пространства чуть заметно мерцали, храня между собой лохматую тьму Хаоса.

Ничего.… Не туда ли, во тьму, падали его обращения, распадаясь, делаясь утихающим шумом, бессвязным шелестом?

Ничего? Ну, так что же! Растения отвергли – он будет по-прежнему иметь дело с людьми. Тем более у одного из них, у Василька, растительная часть вдруг резко оживилась. Будто он, Василек, один-единственный, воспринял зовы Ола и отреагировал по-своему.

Ол, заинтересованный, подобрался поближе, прикрываясь пучками травы да листвой. Он ощутил давление страха, исходящего от Василька. Этот забияка, этот махальщик мечом – боялся.

Ол увидел, как изменяется сухой стебель, торчащий из головы Василька. Набухает соками, делается упруго-искристым.

Смысл происходящего изменения был непонятен. Почему оно происходит? Что означает?

Стебель расцвел: стал ярко-фиолетовым вихрем, сквозь который проступали беспорядочные красные крапины. Между крапинами проскакивали изогнутые стрелы молний.

Снаружи ничего не изменилось: мягко струился воздух, ласково светило солнце. Внутри – чудовищное напряжение раздирало на части новорожденный вихрь и снова смешивало обрывки.

Угрозу и обещание войны таил столб, стоящий над головой русинича. Угрозу кому? Войны с кем?

Ол вдруг услышал еще один страх. Новый страх приближался, нарастал, сшибался с тем, который исходил от Василька.

Ол, не выпуская Василька из виду, направил один из зрительных лучей назад и – растерялся. Там, сзади, подымался по косогору от морского берега…Василек. Еще Василек.… Такой же.… Как две капли воды…

Надо было действовать быстро, и Ол действовал быстро. Он взлетел высоко-высоко: туда, где Солнце и звезды совместно блистали на потемнелом небе, где расплывались, пропадали границы фиолетового стебля.

Взлетел и бросился в бешеную круговерть, в трепет и мерцание молний. Понял: только так можно проникнуть в Василька – вселиться, чтобы выведать его тайны, выведать смысл происходящего…