Они так спокойно болтали, будто прилегли отдохнуть, - будто не в темнице были. Они о таких вещах болтали, о которых и думать – то надо с оглядкой - не то что вслух…
Тугарин запутался в запорах. Возился, громыхая, и проклинал узников, змеюнов и себя. Узников – за то, что они были. Змеюнов – за то, что их не было. Себя – за то, что не взял змеюнов, когда пошел к узникам.
После гибели Бессона все шло не гладко. Десятские по утрам жались друг к дружке, недоговаривали, поглядывали странно. Сообщения были привычными, спокойными. Этот с кем– то подрался, этот кого–то оболгал, этот кому–то навредил из зависти или злобы.
А недосказанность?.. Ну что там они могли утаивать?.. Не стоило принимать своих подозрений всерьез…
Бессон больше значил, больше держал нитей в руках, чем можно было предполагать. Бессону сподручнее было выслушивать донесения, – он, Тугарин, смотрел на змеюнов с пренебрежением: убойная сила, все назначение которой – лечь костьми за него, отдать по первому слову свои жалкие жизни…
То, о чем они доносили, Тугарин воспринимал как пустяки. Беспокоиться надо было о главном: что там внизу, под островом, и кто там внизу? И еще: где перстень Корчуна?
Корчун прислал гневного посла – ворона. Грозит явиться со страшными карами, разрушить и пожечь. Это еще понять надо: в самом ли деле одолжил он перстень? Тугарин его столько времени выпрашивал, столько подарков отправил, столько уклончивых обещаний услышал… Не может ли весть о перстне быть Корчуновой хитростью? Корчун не глуп , но и мы не лыком шиты. Неужели он зарится на Тугаринову власть? Неужели хочет прибрать к рукам его остров?.. Придумка с передачей перстня двух зайцев убивает: обеляет самого Корчуна и выставляет виноватым его, Тугарина…
А что если не придумка? Что если вправду был перстень? Тогда он, Тугарин, в глазах Корчуна – вор наглый, обманщик, предатель…
Их немного, имеющих власть. Друг за другом следят. Как бы свое кольцо образовали. Кольцо силы, что опоясало все земли… Поддерживают друг друга. Опасаются… В их «кольце» свои неписанные законы. Тугарин, согласно этим законам, становится изгоем. Чужаком, которого нужно затравить и уничтожить…
Да нет, не может быть! Ему бы донесли. Если бы хоть слушок прошел… Хоть шепоток… Хоть взглядом бы кто–то кому–то подал весть.. И то он знал бы – ведал и мог бы вмешаться…
Но ни намека, ни слуха. Ни от русиничей, ни из лесу.
Это странно, это подозрительно. Это заставляет думать об уловке Корчуна. О его желании захватить остров…
Может, отдать ему? Он силен безмерно, повелитель Темь–страны. Рядом с ним Тугарин, - если покорится,- будет в безопасности. Беда не в том, что властитель сменится. Беда в том, что у нового - свои цели. И свои средства. Его не напугает предсказание пленного храбра. Он будет о своем заботится…
Снова и снова упирается он в проклятый вопрос: был ли перстень? Передавал ли его Корчун?.. Если бы знал Василек, в каком Тугарин положении. Не искал бы встречи на мечах. Спокойно ждал бы, сложив руки на груди. Чтобы Корчун расправился…
Тугарин распахнул дверь, рванув ее на себя. Ишь, сколько скрипу! Завизжала, будто крыса… Вошел в темницу с факелом в правой руке. Левая лежала на рукояти меча… Никита, отец Василька, вскочил ему навстречу. Глаза его радостно сверкали. Озирался с таким интересом, будто попал в золотые чертоги.
Тугарин покаялся мысленно, что вошел со светом. В темноту надо являться невидимым. Сам невольно взглядом полоснул слева направо.
Что мог увидеть пленник? Чему так обрадовался?..
Черные земляные стены… Потолок такой же… Бахрома корней… Сверху корни висят густющей бородой…
Корчатся две подпоры - два грубо обтесанных ствола. Чуть выпирает из стены другой ствол - мореного дуба. В него вделаны концы цепей.
Под ногами месиво перепрелой соломы. Чему тут радоваться?..
– Здравствуете? – спросил Тугарин насмешливо. Он – хозяин тут, он – господин. Ему – вещать, им – внимать и ответствовать…
Пленники молчали. Внимали, но не желали ответствовать.
– Поведай ты! – он ткнул факелом в сторону Никиты, заставив того отшатнуться. – Не было ли перстня, из лесу принесенного, у ворона взятого?
– Были кольца, да свои, не из лесу. А на что тебе?
– А слыхом не слыхивал? Ты ж по избам шастал, к памяти взывал, тебе верили…
- Мало ли побрякушек у баб! Какая, может, и хвастала!
– Да полно! Так ли?.. Тугарин снова факел двинул. Батюшка не шелохнулся, смотрел твердо, с прищуром. И Тугарин вдруг подумал устало, что запугать этих людей он так и не сумел. И полюбить его, Тугарина, их не заставил. Хотя были, конечно, и трусы, что перед ним дрожали. И одержимые почитанием, преданностью показной. Но горсточка таких не означала всенародного трепета и почитания. Это была горсточка слабых на ум, опоенных, одурманенных змеюнами. Настоящими были вот этот и ему подобные. Разве он боится? Разве преклоняется? «На что тебе?» - ишь как!.. Тугарина аж передернуло.
– Ничего! – сказал небрежно. – Ты не выдашь – сынок твой правду вымолвит. Поймали мы его…
- Не бреши! – Никита посуровел, нахмурился. – Василек мой – как ветер в поле! Надо будет ему тебя повалить – сам налетит!..
И столько было убежденности, столько правды в словах батюшки, что бессмысленным стал дальнейший разговор. Тугарин понял, слабея, - и пот его прошиб в этот миг, - что положение ему неподвластно, что предсказание Руса начинает сбываться, что Никита, не понимая того, открыл ему страшную тайну, - назвал главного врага, и обрек тем самым сына своего на гибель, потому что теперь «или – или»… Или Тугарин, или Василек…
Первым, что он сделает, выйдя отсюда, - будет рассылка оборотней во все концы. Чтобы уничтожили, чтобы отвели глаза, чтобы сгинул враг в дебрях дремучих, в топях бездонных. Оборотни – после прошлой войны – служили исправно, а он их старался лишний раз не тревожить, берег для случая.
Теперь случай настал…
- Ты не веришь? – спросил он и постарался вложить презрение в свои слова. – Глянь тогда на этого, в цепях. Он ведь сильнее твоего сыночка. А где валяется? Так и твой Василек заживо сгниет!..
Что–то дрогнуло в лице Никиты. На миг, на долю мига он не совладал с сомнением, - и потерял преимущество перед Тугарином, потерял то внутреннее превосходство, с которым начал разговор. – Да и твой ли он сынок?.. – Тугарин торжествовал. Надвинулся, навис ,лицо и слова будто источали яд. – Неужели не дошло? Неужели ветер не донес? Лесовик его породил, не ты! Не ты!.. – Замолчи, гадина! – Батюшкин голос загремел. – Был он и будет моим сыном!..
Шагнул батюшка на Тугарина, не сдержал себя, руки в кулаки сжались. И этот шаг стал последним в его жизни… Тугарин отскочил, завизжал по–звериному, перехватил факел и левую руку, вырвал меч из ножен, ткнул острием…
Батюшка схватился руками за живот, повалился лицом вниз – будто земле поклонился. Кровь зажурчала, перекликаясь весело с чуть слышным голосом подземного ручья. Темная в свете факела, она копилась возле батюшки набухающим озерцом.
Тугарин сунул меч в ножны.
– Этого скоро уберут! – сказал Русу, который, приподняв голову, глядел молча.
Рус плюнул в сторону Тугарина, но плевок получился слабым – упал храбру на бороду.
Тугарин усмехнулся снисходительно – как на шалость несмышленыша. И тут озарение пришло к нему… Тугарин замер – как слепой на краю пропасти; как пораженный стрелой – за миг до смерти.
Надо убить русиничей. Всех. До единого. В этом теперь спасение для него. Победа над судьбой. Перебить их – не составит труда. Можно поручить это змеюнам и не вмешиваться самому. Но главный враг… Это его, Тугарина, личная забота!..
Никита, что лежит в луже крови, назвал врага неосмотрительно. С ним, с Васильком, будет потруднее!..
Ах, как много ошибок! Зачем было выдавать Васильку тайны волшебных доспехов! Подкупить его надеялся добротой? Привлечь к себе, как несчастного Бессона?..
Ну ладно, как вышло – так вышло. Его ошибки в нем и останутся – за его языком, за его зубами… Как изничтожить Василька? Как дело не довести до схватки с ним?.. Если бы, услышав предсказание, он убил всех русиничей сразу, тогда бы и Василька сегодня не было. Но «сила» его заворожила. То, что через русиничей он возвысится. Привык надеяться на что и на кого угодно, кроме себя…
Значит, корни тревог нынешних – в нем самом? Если бы верил в себя, сейчас был бы спокоен… Но разве он возвысился бы так, если бы только в себя верил? Если бы не бесчисленные хитрости, уловки, интриги?.. Зачем, зачем он остановился тогда! Не уничтожил всех! Неужели есть бог сильнее, чем его злая воля!.. Что если этот бог – он сам? Его собственная половинчатость, внутренняя незавершенность?.. Не по его ли образу–подобию повело себя сон–дерево?..
Какие страшные догадки! Прочь их! Прочь!.. Начать действовать! Убить русиничей. И первым – вот его… Ишь, пялится… Ненавистный, огромный, поверженный!.. От него беды–неурядицы! От его проклятых видений!..
Тугарин вытащил меч из ножен. Рус понял по его виду, что должно произойти. Откинул голову, закашлялся, задергался. Цепи звякали, словно тявкали верные псы. Тугарин перевернул факел вниз, вдавил в прелое месиво, потушил. Потом – во тьме – рубил мечом. Долго и деловито. Потом сидел на скользком полу, обхватив голову руками. Трясся от страха. Не мог сообразить, как же он дверь найдет, как выберется…
