“Записки детского врача”.
Мы растем (Заметки молодого отца).
От четырех до пяти
Санька сидит за столом. Лениво копается вилкой в тарелке с пельменями. Вдруг оживляется и кричит громко: «Котлета из пельменей вывалилась!..»
От его крика звенит в ушах, и я ему делаю выговор, улыбаясь. Алешка быстро-быстро, как маленькая торпеда, ползает по полу. Все изучает, осматривает, пробует тянуть к себе. Сосредоточенно пыхтит при этом.
Дополз до Санькиного трехколесного велосипеда, обнюхал его, покачал, уронил на себя. И долго, неторопливо барахтался под ним, высвобождаясь. И при этом не проронил ни писка, не всплакнул, не позвал на помощь криком. Только деловито пыхтел...
Сидим на кухне, обедаем. Алешка отказывается есть кашу, капризничает, визжит. Санька смотрит на него, открыв рот. Потом спохватывается, делает хмурое лицо и объявляет:
— Я сердитый!
— Почему? — спрашивает Галка.
— Я же буду папой! А папы сердятся, когда ребенки не едят!
— А мамы что делают? — вмешиваюсь я.
— А мамы жалеют пап и ребенков! — поясняет Санька...
Пошли с ним к Неве. Санька стал рвать травинки и бросать их в воду: «Кораблики поплыли!..» Мы предупредили, что осокой можно порезаться, но он продолжал свое занятие. Мы с Галкой стояли шагах в трех от него — загорали, нежились под солнышком. Вдруг Санька отпрянул от воды, повернулся к нам и сообщил — очень громко и очень спокойно, — что он порезался.
Подошел к нам со спокойным лицом. Галка притянула его к себе. И тут он зарыдал в три ручья. Плакал-плакал и не мог успокоиться...
Уехали мои ребята в деревню на все лето. Я их отвез туда, пожил там с ними неделю и возвратился. Договорились с Галкой, что через два дня на третий будем писать друг другу.
И началась моя «свобода». Поначалу она была приятна. Но первое же письмо от Галки подняло в душе тоску. Я стал по нескольку раз на дню вспоминать Сашку и Алешку, вспоминать наши с Галкой разговоры.
Через неделю-другую до меня вдруг дошло, что я забыл «чувство семьи», и я ужаснулся — до чего же легко человек отвыкает от самого хорошего, от самого дорогого.
Через месяц я забыл Лешкино лицо, никак не мог его вспомнить, и это меня мучило, вызывало угрызения совести...
Недели за три до того, как ехать за ними, я затосковал «взахлеб», до изнеможения — все время думал о них: о ребятах и Галке, и не мог ничего делать, сердился, раздражался...
Потом приехал в деревню, и в Галкиных глазах была радость, и Санька повис на шее и кричал, как он соскучился. А Алешка глядел отчужденно и «кокетничал»: подергивал плечиками, слегка приседая, и отстранялся, когда я схватил его на руки и стал целовать. Хорошо, хоть не плакал...
Мы часто не знаем, что делать с детьми, как организовать их досуг. Мы, взрослые, просто-напросто не воспитаны, как родители. Мы не осознаем значения родительства, роль выпавшего нам родительства в нашей жизни. Мы не умеем быть родителями и соглашаемся со своим неумением, молчаливо принимаем его как должное. Может быть, мы предаем тем самым детей? Недодаем им то, что могли бы дать?.. Может быть, мы предаем тем самым себя?.. Не есть ли только тот «родитель», кто понял свою жизнь как строгую и постоянную ответственность?.. Родительство нужно культивировать в себе, осознавать, поддерживать, как некий творческий огонь. А для нас, для большинства, высшее творческое напряжение — прочитать ребенку нотацию. Много бед происходит от собственной нашей невоспитанности. И здесь, наверное, первый и единственный рецепт — самовоспитание...
Обыкновенное утро. Галка зовет завтракать. Мы с Санькой идем мыть руки. Алешка уже на кухне, возле мамы.
Помыв руки, садимся к столу. Алешку сажаем в его креслице. Алешка не в духе. Плачет, что-то требуя. Галка пробует его кормить. То так подступает, то эдак.
Алешка отталкивает ложку. Надувая губы, плачет. По временам его плач переходит в визг. Чувствуется, что он злится. Но почему? Что ему надо?..
Две-три ложки с трудом удается пропихнуть ему в рот, несмотря на его протесты, его плач. Потом он «взрывается» — визжит с новой силой и энергично отталкивает от себя тарелку с кашей. Тарелка скользит по столу. Часть каши выбрызгивается на стол и на пол.
Галка сердится, нервничает, говорит Алешке запрещающие слова. Алешка плачет не переставая. «Да-да...» — ноет, показывая на нас с Санькой, что означает: «Дай-дай!..»
Мы по очереди предлагаем ему все, что едим сами: картошку, колбасу, помидоры. Он все отталкивает, отворачивает лицо и орет-визжит по-прежнему.
Еще несколько минут безуспешных попыток его накормить, и Галка теряет терпение. Она хватает Алешку под мышку, в другую руку хватает тарелку с кашей и убегает в детскую комнату — там меньше «соблазнов» для Алешки. Из-за двери доносится приглушенный непрекращающийся плач.
Я вдруг замечаю, что моя рука, которая держит вилку, дрожит противной мелкой дрожью. Гляжу на Саньку. Он сидит насупленный и лениво — еле-еле — ковыряется в своей тарелке. Я его увещеваю, укоряю за плохой аппетит, и получается это у меня раздраженно...
После завтрака начинаем снаряжать ребят на улицу. Пока ловим Алешку, ловим его каждую, отчаянно барахтающуюся руку и ногу, Санька успевает вспотеть и его надо переодевать. Лешка с ревом таскается за мамой, отбивается от шапочки, от пальтишка — голова гудит от его криков. Я, весь взмыленный, наскоро накидываю уличную одежонку. Мы уже почти готовы. Застегиваю Сашку и выпихиваю на лестничную площадку. Лешка, уже одетый, тянется к маме, спотыкается о порог, шлепается, и рев, почти затихнувший, возобновляется с новой силой.
Галка убегает на кухню, приседает возле стены я плачет. Я хватаю Лешку на руки, выбегаю из квартиры — гуляние, слава богу, началось...
Бывают моменты раздражения, когда либо Галка не соглашается со мной, либо я с ней. Поводы чаще всего пустяковые, но раздражение они могут вызвать нешуточное. Для меня это сигнал опасности, красная лампочка. Тут нужно немедленно замолчать и вслух не произносить ни слова. А все, что просится на язык, можно произносить мысленно — произносить с жаром, со страстью. Мысленные тирады очень хорошо «разряжают» — после них становится легко, поводы для несогласия утрачивают остроту, теряют свое значение. Помолчав, можно как ни в чем не бывало говорить о чем-то, что не касается недавнего «несогласия»...
Гуляю с Санькой. Санька едет на велосипеде. Дорога хорошая, сухая. Только в одном месте попадается лужа. Я обхожу ее слева, а Саньку прошу объехать справа. Санька медленно вертит педали. Такое впечатление, что он едет, задумавшись о чем-то. И вдруг маленький камешек попадает под колесо. Велосипед едва заметно кренится в сторону лужи. Саньке бы чуть перегнуться в противоположную сторону. Но Санька мешковато клонится к луже и шлепается, вздымая «брызги и волны», в грязно-зеленую воду. Лежит безропотно и даже встать не пытается. Я прыгаю к нему, выхватываю его из воды. Пальто, брюки, обе ладошки густо облеплены грязью. Лицо кривится в гримасе плача.
Мы торопимся домой. Я веду велосипед, а следом, рыдая, бредет моя рыбонька, мой окунек, мой пескарик...
Порою думаю, посмеиваясь над собой, что семейная жизнь в конечном итоге сводится к перемещению с одного места на другое место и обратно ряда предметов. К примеру, возьмем хотя бы завтрак или обед. Сколько ложек и вилок надо извлечь перед обедом и переместить на стол, сколько кружек! Сколько кастрюлек извлечь из холодильника! Сколько разогреваний совершить на плите! Сколько движений тряпкой и совком, чтобы подтереть и подмести за ребятами!
А умывание ребят, переодевание Лешки, который часто мочит штаны во время обеда, затем укладывание на послеобеденный отдых. И так далее, и так далее... Звенья бесконечной цепочки перемещений... Можно сказать по-другому: семейная жизнь — каждодневная физкультура, спортивная тренировка...
Ребятам некуда девать себя, и нужно ежеминутно придумывать занятия. Они слоняются по комнате и коридору, они не знают, как убить время, я прямо кожей чувствую, что сейчас они или накинутся друг на друга, или начнут бессмысленно озоровать... То рисование, то лепку мы подкидываем старшему как средство занять себя. Я с ним каждый день стал заниматься физкультурой после работы. Целую тренировку устраиваем. Но все равно бывают вечера, когда нечего, ну абсолютно нечего делать ребятам, и они, бедные, изнывают от скуки. Мама показала Саньке, как она управляется со швейной машинкой, и это оказалось отдушиной. Теперь Санька сидит за рукояткой машины, Галка смотрит только на шов и, когда нужно, командует Саньке: «Крути! Не крути!..»
Что-то мы успели проморгать, что-то упустили, где-то недоглядели. Санька неделикатный — прилипнет и не отстает: вот сделай ему немедленно то-то и то-то, и никаких гвоздей. Если объясняешь: мол, у взрослых есть свои дела, и надо подождать, пока взрослые будут свободны, — тогда Санька недоволен.
Санька часто встречает меня возле порога стандартным вопросом: «Что ты мне сегодня привез?..» Я его «воспитываю, воспитываю», но пока что этот вопрос остается.
Санька незаметно вошел в роль «командира», и мы это с удивлением обнаружили. Раньше вроде как-то не замечали, а тут вдруг бросилось в глаза, что от него не просьбы, а только приказы поступают: «Попить!», «Колбаски!», «Мороженого!..»
Теперь без «пожалуйста» с его стороны вообще не реагируем на его слова, что бы он ни просил. Мы с Галкой много говорим о его «минусах». Мы надеемся их исправить.
Алешке год и пять месяцев. Забавный толстячок-боровичок. Как-то после обеда он нас удивляет. Подходит к табуретке на кухне и, пыхтя, подтаскивает ее к раковине. Потом пытается забраться на нее и умоляюще поглядывает на нас с Галкой. Мы спрашиваем, чего он хочет, и он показывает ручонкой в сторону раковины — хочу, мол, мыть посуду. Помогите, пожалуйста!..
Наступает неизбежно чувство, которое я называю «усталость от детей». Их вечные крики, их слезы, их эгоизм, их немотивированные капризы утомляют. Хочется не слышать их, хочется от них отгородиться. Вот когда понимаешь: право на одиночество — одно из святейших прав человека... Поскулишь-поскулишь так про себя, а потом думаешь: ну не бросать же, в самом деле, семью из-за элементарной усталости!.. С ними же все равно лучше, с поросятами визгливыми, чем без них!.. И живешь себе дальше, стараешься...
Я ни в чем не помогаю Саньке, отвечаю отказом на все его просьбы. «Сам!» — говорю ему, и весь разговор. И начинает мой старшой стараться что-то соображать, что-то делать, не оглядываясь на нас. Хотя, с педагогической точки зрения, я, наверное, не прав. Нельзя так напропалую отказывать ребенку, наверное...
Алеша взял карточки с изображением самолетов, стал перебирать, ворковать что-то на своем языке. Саша подошел. Посмотрел. Насупился. «И я хочу самолеты!..» — пробормотал. «Алешенька, дай Саше самолетики!.. — стали мы с Галкой уговаривать. «Неа!..» — сказал Алешка. При этом он тоже насупился и стал похож на Саньку. И сколько мы ни уговаривали, никак не соглашался поделиться. Тогда я взял несколько карточек и протянул Саньке. Санька вытер слезы, выступившие из глаз, улыбнулся, начал перебирать карточки. Алешка, глядя на Саньку, надулся еще больше. Он схватил пригоршню карточек и в сердцах швырнул на пол. Увидел, что мы с Галкой недовольны его поступком, и заревел. Ревел и поглядывал на нас, ожидая сочувствия. Но сочувствия мы никакого не выразили. Наоборот, отчитали меньшого за жадность. И тогда он затих. И каждый из братьев занялся разглядыванием доставшихся ему карточек...
Странно у нас получается: Сашку отучаем от жадности — Алешка впадает в жадность. А бросимся Алешку отучать — небось у Саньки рецидивы начнутся...
С другой стороны, Алешка вроде бы альтруистические наклонности проявляет. Если ему перепадает что-нибудь вкусненькое — конфета, пряник и так далее, — он обязательно выпрашивает еще «экземпляр», для Саньки. Будет стоять и канючить, пока не получит «братнину долю». А как только получит, сразу катится колобочком к Саньке и отдает. Оба грызут, и оба довольны. И мы с Галкой довольны...
Лешке лучше. Ему есть с кем поделиться. У Саньки в его возрасте не было возможностей тренировать свой альтруизм...
Попросил Саньку следить за младшим братом, за его поведением — и решил, что это очень «педагогично». «Учи его, как себя вести! — сказал Саньке. — Запрещай шалить! Показывай пример!..»
Но Санька быстро охладил мой пыл, сбил с меня «педагогическое самомнение». Он мгновенно превратился в надзирателя, не дающего Алешке шаг сделать спокойно. Стоит Алешке за что-нибудь взяться — тут же звенит Санькин предостерегающий крик: «Нельзя!.. Алеша, это нельзя! Это папа не разрешает!..» Вот где нашла выход, питательную почву пресловутая Санькина жадность. От игрушек, от книжек Санька отталкивает Алешу под предлогом «нельзя». Все, что получше, Санька стремится прибрать к своим рукам под предлогом этого «нельзя».
Я почувствовал, что едва не выпустил джинна из бутылки, и сейчас поспешно заворачиваю гайки обратно. Пытаюсь внушить Саньке, что за Алешей надо следить ласково, по-братски; делать все так, чтобы Алеше было хорошо. Пытаюсь придавить ростки «церберства», неосторожно посеянные в Саньку...
В выходные дни я встаю первый, делаю зарядку, потом сижу на кухне, читаю. Когда слышу, что Алешка в комнате начинает бормотать, возвращаюсь. Санька тоже к этому времени просыпается. Лежат на диване широком два братца рядышком — только носы торчат из-под одеяла. И мама тут же, сбоку, Галенька... Это у нас как ритуал по выходным. Как только ребята просыпаются, Галка берет их к себе из их кроваток. А я, когда вижу, как уютно они рядком встречают утро на диване, особенно остро чувствую, что семья — это не зря, что семья — это очень хорошо... Ныряю на диван к ним, и мы еще долго валяемся, болтаем, хохочем...
Наблюдаю с удивлением и нежностью, как из Галки моей, из жены, получается мать. Как изменяются интонации ее голоса и взгляд, когда она смотрит на младшего сына. Как она огорчается и сердится, когда старший совершает оплошность. Как она выхаживает ребят, когда они простужены. Как она умеет не уставать, не раздражаться — о это немыслимое женское умение!..
Конечно, она и только она несет основную тяжесть по воспитанию детей. Я стараюсь ей помогать, я хочу ей помогать, но я не могу все время быть с ней — отвлекает работа, отвлекают друзья-приятели. Да и не способен я на такое постоянное напряжение, на какое способна она.
Мне надо время от времени «отключаться» от семьи, "встряхиваться". Хотя бы сбегать в книжный магазин — вот и «встряхнулся»...
А Галка обходится без этого. Она, как паровоз, мощно тянет и тянет вперед наш семейный состав. (Да простится мне такое сравнение — Андрей Платонов научил меня восторженно относиться к паровозам...)
