“Записки детского врача”.
Мы растем (Заметки молодого отца).
От пяти до шести
Санька и Алеша сообразили, что книги — отличный строительный материал. В коридоре у нас книжный стеллаж. В одно прекрасное утро мы обнаруживаем стеллаж пустым, а возле него — за книжными Гималаями — довольные лица наших сыновей. Огорчаемся — доставать книги трудно, а у ребят к ним никакого почтения.
Раз обнаружив, что книги могут быть игрушками, мальчишки снова и снова прорываются к стеллажу, несмотря на наши запреты. То они делают из книг «шоссе», плотно устилая ими коридор. То выстраивают «Вавилонскую башню», которую затем с наслаждением рушат. А бывает, на них нападает эпидемия «листания». Сидят рядком на полу, снимают с книжной полки томик за томиком, перелистывают с умным видом и откладывают. Алешка выдрал было пару страниц, но я после этого прочитал ему грозную нотацию, погрозив пальцем, и «покушения» с его стороны прекратились. Мы с Галкой боимся за книги, но, с другой стороны, боимся излишними запретами отвратить ребят от книг. На книги, на мощный нравственный заряд, заложенный в них, — наша большая родительская надежда...
У нас игра — каждый вечер перед сном рассказываем о путешествиях Саши на волшебной машинке. Будто бы стоит у подъезда волшебная машинка, и ночью, когда все засыпают, Саша потихоньку к ней спускается и уезжает.
Сын придумывает сюжеты, а я их «обращиваю плотью». Например, «сегодня ты расскажи, папа, как волшебная машинка заржавела и я отправился искать волшебника, чтобы мы вместе ее починили...»
Есть у нас книжка об автомобилях. И вот недавно я ляпнул, не подумав, что по ночам та машинка, которую попросишь, выезжает из книжки, и на машинке этой можно кататься целую ночь. Санька выслушал, и глаза у него загорелись. Он взял сетку и деловито стал складывать в нее игрушки. «Зачем ты это делаешь?» — спросил я. «Ну как же в путешествие без игрушек! — ответил Санька. — Я ведь ночью уезжаю!..» И он к первой сетке добавил вторую и тоже туго набил ее игрушками. Потом, раскрыв книжку, он долго выбирал, какую машинку «пригласить к себе»... Выбрал «фиат» и стал томиться — ждать вечера и своего отъезда. Раз двести справлялся, когда же стемнеет, недовольно надувал губы. А я потихоньку ругал себя за неудачную выдумку с оживающими машинками...
На другое утро Санька сердился на меня, но через день уже забыл.
Я Саньке рассказывал, что, когда он вырастет, он станет папой, и ему вроде бы это нравилось.
А сегодня вдруг сказал: «Я не хочу быть папой! Я хочу быть дяденькой с машиной!..»
— Почему же ты так хочешь? — спросил я.
— А потому что папа все хорошее отдает детям! А я хочу все для себя делать!..
Прежде всего меня в этом разговоре поразил не Сашкин эгоизм, а его самостоятельность мышления. «Надо же, думает, обобщает, выводы делает!» — умилился я мысленно.
А вслух сказал: «Ну, если рассуждать по-твоему, мы с мамой тоже должны все делать для себя, а не для вас с Алешкой! Раз ты не хочешь быть папой, значит, и я тоже не хочу! И не буду больше о вас заботиться, играть с вами! Будем жить каждый для себя! Договорились?..»
Санька помолчал, подумал. Потом вскинул голову, вздохнул: «Буду я папой, успокойся! Только и ты будь, пожалуйста, папой! Ладно?..»
Алешка просыпается, и в нем начинает бурлить мощнейший энергетический родник. Носится на своих крепких ножках из комнаты в комнату. Все ему надо потрогать, подержать в руках, бросить на пол и послушать, как оно зазвенит. Все вещи пятятся перед ним и забираются повыше. Он рвет книги и мамины чертежи, он разбил почти весь фаянсовый сервиз для чаепития, он утаскивает сапоги и туфли из-под вешалки, и потом их надо искать по всей квартире; он забирается в холодильник и «рассеивает» полуфабрикаты по постелям, полкам, стульям, табуреткам. Он... Он... Он... За ним надо бегать и выдергивать из-под его руки то одно, то другое. Причем за каждую отбираемую у него «штуковину» он воюет, он кричит: «Дай! Дай! Дай!» — а голос у него весьма громкий. Он плачет, и при этом голос у него еще громче. Терпение с ним надо колоссальное. Главное, на мой взгляд, суметь улыбнуться после очередной его проделки, суметь найти в ней смешную сторону...
Рисуем с Алешкой. Малыш сидит у меня на коленях и увлеченно водит авторучкой по листу бумаги. Точки, закорючки, прямые линии... Алешка вздыхает, вскрикивает восторженно, радуется своему искусству. Я ему предлагаю темы: нарисуй папу, нарисуй маму... Папу он изобразил закорючкой, маму — взлетающей вверх прямой линией... Потом я посмотрел за окно и предложил: «Нарисуй дерево, Алеша!..» И Алешка запросился на подоконник. Я его туда перенес и встал сзади, чтобы придерживать. Алешка стал водить авторучкой по стеклу, и это было не просто увлечение — это был творческий экстаз. Возможно, ему казалось, что, водя авторучкой по стеклу, он созидает увлекательный мир: волнуемые ветром деревья, неторопливые птицы, весенние облака, торопливые люди. Мир появлялся только после того, как он, Алешка, проводил линию по своей палитре — по стеклу. Оторвать его от этого занятия было невозможно. Я, правда, попробовал, но Алешка так рявкнул на меня, глянув невидящими глазами, что я оставил свои попытки и терпеливо ждал, стоя за Алешкиной спиной. Ждал, когда насытится творчеством мой маленький демиург...
Гуляю с ребятами. Алешка ходит важный, деловито разглядывает все вокруг. Санька изнывает от безделья, ему хочется поиграть со сверстниками, но сверстников нет.
И тут появился мальчишка. Неряшливо одетый, с широким солдатским ремнем на животе, с игрушечным пистолетом, заткнутым за ремень. Встал неподалеку и с независимым видом глядел в пространство. Я подтолкнул Саньку к нему и, карауля Алешку, поглядывал, как играют «большие».
Незнакомец быстро захватил власть над Санькой и водил его за собой. И употреблял свою власть явно Саньке не на пользу.
— Давай швыряться камнями! — предложил он. И Санька послушно согласился.
Меня огорчило Санькино послушание, но я не вмешивался, решив понаблюдать, до каких пределов безволия дойдет мой сын.
Ребята швырнули камешками в ствол дерева. У Саньки это вышло так неуклюже, что по второму разу швыряться мальчишка не предложил. Зато предложил другoe— сунуть голову в подвальное окно и смотреть, что там внутри.
Так они и сделали. И тут какой-то дед, возвращавшийся из магазина, заорал на них, отогнал от окошка. И мне прочитал нотацию: «Вы рядом гуляете со своим малышом, — он указал на Алешку, — и не видите, что другие ребята хулиганят!..» Я промолчал, не стал объяснять, что Санька — мой сын и я наблюдаю за ним с целью его познания...
Потом мальчишка предложил Саньке рисовать на стене дома. Способ рисования он избрал оригинальный: вырывал толстый пучок травы и, прижимая его к стене, выводил влажно-зеленоватые линии. Увидев, что Санька и тут не противится, я прервал их забаву — отозвал Саньку.
— Чего? — сказал Санька, с недовольным видом подходя ко мне. И тут я ему тихим голосом стал говорить о том, что нужно обязательно иметь обо всем свое мнение, нужно знать, что хорошо и что плохо, не слушаться всех подряд, а прежде оценивать то, к чему призывают, — доброе ли дело получится... В общем, призвал его к самостоятельности и поругал себя за то, что раньше слабо призывал...
Мальчишка исчез, пока я с Санькой беседовал, и мы стали бегать наперегонки и играть в «пятнашки»...
Я готов заниматься с детьми часами, готов им рассказывать обо всем на свете, готов быть внимательным я терпеливым, ласковым и требовательным. Но я ничего не знаю в педагогическом плане. Я, как нехватку воздуха, чувствую нехватку педагогических знаний. Удивительное дело: быть родителем — самая ответственная миссия, но этому почти не учат, родительское «становление» пущено на самотек. Почувствуешь интуитивно, что надо тебе, каким тебе надо быть, и слава богу! Не почувствуешь— расплатишься потом своими слезами!.. Педагогических книг много, и прочел я их не один десяток. Но они мало мне дали. Я чувствую нехватку специальных педагогических знаний, нехватку методических знаний: как развивать внимательность и усидчивость, совестливость, честность? Как использовать игру для воспитания? Как преодолеть зоологическую ограниченность ребенка на самом себе?
Когда стал родителем, ощутил, что мне не хватает своего отца. Я рос только с мамой и очень ее люблю. От мамы я взял умение быть ласковым с детьми, умение видеть красоту мира, умение не унывать при неудачах и всегда доводить свое дело до конца. Но отца я не знал, он жил отдельно, они с мамой разошлись. И вот теперь иногда я чувствую, что есть в душе какая-то незаполненность, какой-то пробел. Я чувствую, что мне нужен отец, и вспоминаю его, отсутствующего, с недобрым упреком. В собственном отцовстве я иду от ума, от воображения. Я веду себя так-то и так-то, потому что именно таким представляю поведение отца. Но у меня нет уверенности, я сомневаюсь, теряюсь, и это плохо. Был, например, с ребятами строг наперекор себе, ибо видел функцию мужчины именно в этом. Но недавно почувствовал, что они меня боятся, и ужаснулся. Я ведь не сердитый — просто «представляю» из себя такого перед ребятами... И вот переменился — разрешаю им озорничать, сдерживаю совсем немного. И вроде опять выходит не совсем хорошо... Был бы у меня отец!..
Санька стал ходить в хореографический кружок. Перед занятием мы переодеваемся, и Санька превращается в беленького «сказочного» мальчика. Белые чешки, белые гольфики, белые шорты, белая футболка да еще светлые его волосы — все очень ему идет...
Хореограф не очень мне нравится. Построит ребят в коридоре перед залом, а сама ведет бесконечные беседы с родителями или уйдет куда-то, а ребята стоят, маются.
Сперва занятия были по сорок пять минут, потом хореограф объявила, что будут по тридцать. Как-то после занятий — видимо, в сердцах — она заявила, что ни у кого из детей нет фантазии...
Но что значат мои мелкие недовольства, если Саньке ходить на занятия нравится, если он под музыку хорошо показывает разные танцевальные позы, если я замечаю в нем грациозность, которая еще вчера в нем отсутствовала...
В суете, в ежедневном верчении чувствую иногда, что мне остро не хватает чего-то неторопливого, вечного. Может быть, раздумий о смысле жизни? Сознания того, что смысл есть?..
Утешаюсь: вот поеду в гости к своей маме в Дубровку — там подумаю, поразмышляю, отрешусь от суеты. Мечтаю об этом.
Но приезжаю в Дубровку и, порадовавшись маминым новостям, начинаю томиться.
Оттуда, из Дубровки, я вижу, как много мудрости в том, что мы именуем бытом, — в общении с женой и детьми, в наших разговорах, взглядах, улыбках, в наших ежедневных прогулках, засыпаниях и пробуждениях.
Алеша начинает задумываться, соображать. Вот примеры его высказываний.
Играл с Сашей, вдруг остановился и изрек: «Папа с мамой — взрослые, а мы — люди!..»
Висит на стене большой семейный портрет, его написал мой друг-художник. Алешка показывает на портрет: «Там запасной папа, а это настоящий!» (показывает в мою сторону)...
Я рассказывал Саньке, как полезно солнышко, убивающее микробов. Санька спросил: «А что ест солнышко? Микробов убитых?..»
Сидим на кухне, я задумался, положил ногу на ногу и жую в такой неудобной позе. Галка показывает глазами, что Санька перенял мою позу. Но я, занятый своими мыслями, не реагирую.
Тогда Санька вмешивается.
— Ты что мне пример показываешь! — говорит с укором, и я поспешно меняю позу...
Эффекты телевидения... Ревет Алешка, ревет Сашка... В передаче «Спокойной ночи, малыши!» показывали мультфильм «Серая Шейка». И как раз на середине прервали. Все для героев так плохо. Серая Шейка, покалеченная, осталась в полынье. Вокруг полыньи кружит лиса. Мать оплакала Серую Шейку и улетела, думая, что дочь погибла...
Ребята разволновались, ребята ждали справедливости, а справедливость «отложили на завтра» — в завтрашних «Малышах» будет окончание мультфильма. Вот и стоит в квартире дружный рев перед сном. И я не знаю, как реагировать: и ребят жалко, и на телевизионщиков досадую, и улыбка на лицо просится...
Что я дал как отец ребятам? Я сегодня решил попробовать ответить на этот вопрос. Причем задаю я его не в «материальном» плане — я, мол, дал им одежку, обувку и так далее. Я задаю этот вопрос в «высшем» понимании — что я дал их интеллекту, их душе?..
И отвечаю: плохо ли, хорошо ли, но главное — я дал им первоначальный образ мужчины, «тип» мужчины, и они от меня отталкиваются, мне подражают в своем реагировании на мир. Эта истина неоспорима, я неоднократно убеждался, что я для сыновей эталон.
Конечно, это уже немало — быть идеалом, с которого новые люди лепят себя, но ведь от меня-то самого это не требует почти никаких усилий.
Я с ними охотно играю. Им это нужно, их это радует. Не жалею на это времени, хотя у меня его всегда мало. Но ведь и мне эти игры доставляют удовольствие — не только им. Я, конечно, не углубляюсь в игру, как они, — но мне так приятно за ними наблюдать, быть соучастником их «предметной деятельности».
Я с ними гуляю и отвечаю на их вопросы. Вернее, пока только на Санькины вопросы. Поначалу, когда Саньку только-только «прорвало», я иногда терялся от обилия и разнообразия его вопросов. Но теперь и обилие, и разнообразие его «почему» стали привычными, и я могу думать о чем-то своем и в то же время «полуавтоматически» отвечать Саньке.
Я читаю им книги, то есть, опять же в основном Саньке. Ставлю себе в заслугу, что при нынешнем книжном «голоде» в магазинах все-таки сумел собрать неплохую детскую библиотеку. Объясняется это не тем, что я знаю пути «под прилавок», а тем, что книги начал собирать еще в школе, в десятом классе. Именно тогда я впервые сказал себе, что когда-то ведь у меня будут дети.
Недостаток мой — прочитанные книги с Санькой почти не обсуждаю. Самое большее, на что меня здесь хватает, попросить Саньку пересказать главу или эпизод да подкинуть ему вопрос-другой «по тексту».
Я стараюсь рисовать с ними и вырезать из бумаги. Но к рисованию у меня нет способности, и собственноручно изображенные «каракатицы» мне смешны. Правда, ребята еще не способны оценить «прелесть» моих изобразительных опытов. Меня озадачивает их одобрение и выручает.
Я пытаюсь привить им вкус к размышлению. Они видят, что я много читаю. Видят, что в доме много книг. Я им рассказываю о земле, о небе, о воде и космосе. Ничего почти в них не остается от моих рассказов. И все же, и все же...
Я пытаюсь обучить их правильному поведению, этикету. Но выглядит мое обучение как элементарная муштра — «нельзя так, можно вот этак!..». Эта муштра мне самому не нравится, но — через неприязнь к этому занятию — я все-таки ребят муштрую. Считаю — то, что сейчас впитается в них, станет в дальнейшем привычно-бессознательным. Им не нужно будет тратить нервную энергию для наблюдения за собой, когда выйдут «в люди». Впитанные в детстве навыки станут рефлекторными, дадут им ощущение естественности, раскованности, свободы. Без такого ощущения невозможны душевные взлеты.
Я рассказываю Саньке о своей профессии. И поскольку я врач, мне радостно слышать, как мой «старшой» тоже мечтает быть врачом. Правда, меняет он свои устремления весьма часто. Но «врачебный» лейтмотив неизменно остается. После шофера, художника и еще кого-нибудь он снова хочет «во врачи».
Пытаюсь я понемногу учить его что-то делать руками. Но, во-первых, поскольку я не технарь, а гуманитарий, я сам руками делать умею не очень-то много. Не совсем, конечно, беспомощный — все основные работы по дому делать могу. Но мастерству при обращении с металлом или деревом я их, конечно, не научу.
Во-вторых, наши технические игрушки весьма далеки от совершенства, на мой взгляд. Купил я, например, только что Саньке металлический конструктор. Санька попробовал им позаниматься и быстро бросил. Первая попавшаяся гайка не навинчивалась на первый попавшийся винт из-за того, что резьба была сорвана. Я взялся сам и полдня собирал самоходную пушку, сделать которую приглашала инструкция. Хорошо, что выходной день был и никуда не надо было торопиться.
Пытаюсь я бороться против того, что в сыновьях мне не нравится. Пытаюсь показать им, как смешна и нелепа жадность, как противны зависть и злость. Но ведут они себя пока что далеко не идеально: и жадничают, и норовят порой исподтишка напакостить друг другу, отобрать что-то друг у друга. Так что в вопросе искоренения их отрицательных качеств ничего себе в заслугу я поставить не могу.
Что еще?.. Вот что очень важно! Ребята никогда не видели меня в ссоре, в разладе с их мамой. Папа и мама живут дружно, и думаю, что в представлении ребят такая жизнь становится единственно возможной и необходимой. Это закладывает основу их будущей семейной жизни — того далекого послезавтра, в котором они сами станут мужьями и отцами...
