“Записки детского врача”.
Мы растем (Заметки молодого отца).
От трех до четырех
Вот какая у нас с ним сейчас игра. Мы как бы две «киски». Он меня зовет: «Пошли домой, киска!..» (Оба мы, кстати, стоим на ковре на четвереньках) — и тащит под стол. Потом спрашивает: «Ты проголодалась, киска?..» — и кормит меня «красным» и «синим» медом, а потом берет провод от торшера и «наливает мне чая». Потом говорит: «Киска, иди погуляй!..» Я поворачиваюсь по кругу и снова оказываюсь лицом к нему. — «Ты уже проголодалась, киска?..» — начинается все снова...
Почемучка он — как и положено быть. Почему то, почему это — бесконечная цепь взаимосвязанных «почему». В трамвае или электричке люди переглядываются и улыбаются, слыша его вопросы. Относительно себя самого — тоже сплошные «почему».
— Папа, а почему я зарядку не хочу делать?
— Папа, а почему я никого в гости не зову?
— Папа, а почему я машинку не взял на улицу?..
Мы с Галкой стараемся терпеливо отвечать — надеемся, что когда-то он иссякнет. Иногда отвечаем: «Потому!..», не зная, что сказать. В таких случаях Санька немедленно спршивает: «А почему — потому?..»
Санька подошел ко мне и... укусил за ногу. Первое мое движение было — отдернуться и подшлепнуть сына. Тут же я пожалел об этом. Укусил он меня небольно, и я его шлепнул рефлекторно, не думая. Но сделанного не воротишь, и я стал ждать, что будет, насторожился...
Санька замер после сделанного. Словно ждал хоть какого-нибудь сигнала с моей стороны, а сам не знал, как реагировать: заплакать или, может, не обратить внимания... Я замер тоже, и так мы «противостояли» минуту-другую. Потом Санька все-таки обиделся: не заплакал, но помрачнел. «Не хочу я с тобой!» — пробормотал и ушел на кухню. Галка сказала что-то, послала Саньку назад к папе, и Санька отчетливо сказал: «Папа плохой!..» Мне стало так стыдно после этих его слов. И когда мы втроем сидели за столом, обедали, я боялся посмотреть Саньке в глаза... Чуть погодя Санька «простил» — заговорил со мной весело, как ни в чем не бывало. Но я запомнил накрепко, как мой шлепок обернулся крепкой оплеухой для меня же...
Галка вот-вот должна родить второго ребенка. Саньку мы пока что отправили в Невскую Дубровку к моей маме. Она ведет себя строго по отношению к внуку, и Санька ее слушается беспрекословно. Мне даже завидно иногда...
Родился у нас второй сын. Его назвали Алешей. Он занял все наше время — от утра и до утра. Мы с Галкой ни минуты не сидим без дела, но еле-еле управляемся. Галка после родов горбится, будто старушка. Раньше носила тяжелый живот и ходила прямо, а теперь вот — горбится...
Привез Саньку в город, сходил с ним в цирк, а потом, после цирка, показали Саньке Алешу. Мы, взрослые, ждали от Саньки каких-то эмоций, но эмоций не было. Санька стоял и молча смотрел. И все. «Смотри, какой Алеша маленький!» — говорил я. «Маленький», — соглашался Санька. «Он еще глупенький, ничего не понимает!» — говорил я. «Глупенький», — соглашался Санька. Я как-то даже разочаровался — ну и бесчувственный сын... И вдруг обнаружил, что он переживает. Он попросил у меня пластинку с песней про Алешу. Я дал ему и потом — в промежутке между полосканием пеленок и утюжкой — забежал на минутку в комнату, где сидел Санька. Забежал случайно, некогда было, не до Саньки. И увидел, что мой сын —- мой старший сын — сидит в слезах. Сидит, не плачет, смотрит прямо, а все лицо — в слезах. «Ты чего?» — спросил я изумленно. «Ничего», — сказал Санька. Я взял его на руки, чтобы утешить, и в первое мгновение он показался мне громадным и каким-то нескладным после легкого Алеши. Он приник ко мне, и жадность была в этом движении — словно отбирал папу у второго, у новичка. Так мы ходили по комнате взад и вперед — и молчали. «Уже все!» — сказал Санька и соскользнул с моих рук. «Мы с мамой очень тебя любим, — сказал я, — и всегда будем любить. И Алешку тоже любим. Ты теперь старший брат, и мы очень хотим, чтобы ты помогал нам растить Алешку».
Не знаю, дошла ли моя тирада, но Санька вроде успокоился и стал расспрашивать, кто теперь будет спать в его кроватке, чьи теперь игрушки — и так далее, и так далеее...
На другой день, привезя его назад в Дубровку, я спросил: «Ну как, Саня, понравился тебе братик?..» — «Не знаю, — сказал Саша. — У него личико совсем желтое...»
Алешка устраивает нам «авральные» дни. Например, сегодня. Пасмурно, дождливо. И Алешка, глядя на погоду, «льет и льет». Мочит пеленки без счета. Откуда что берется. Потом пеленки кончаются. Мы заворачиваем его в махровое полотенце. Потом оно отправляется в стирку. Мы заворачиваем Алешку в мамину пижаму. Я между его дождиками ожесточенно стираю, отчаянно глажу, упорно кипячу. К вечеру все комнаты завешаны «флагами». Галка сбегала в магазин и купила еще несколько пеленок. Небо очистилось перед закатом, солнышко появилось. И Алешка вроде поутих. Мы поняли, что выстояли, не впали в раздражение, и это была маленькая семейная радость.
Приехал к Саньке, и мы пошли гулять на берег Невы. Дотопали до пристани, где причаливают рейсовые теплоходы. Там горы гравия, и Санька тут же загорелся: «Давай кидать камушки с парохода!..» «Пароходом» он обозвал пристань. Брали гравий — он в ладошку, я в ладонь — и поднимались на пристань. Санька сосредоточенно метал «камушки» в воду, следил, как они тонут: отвлекался на теплоходы, проплывавшие мимо; отвлекался на рыбаков, если у тех клевало... И вдруг заревел, слезы посыпались. «Муха укусила...» Я посмотрел — на шее красная точка. Видно, слепень набросился. «Ты же не девчонка!» — укорил Саньку. И тот затих, пересилил слезы, «я солдат» — прошептал, отстаивая свое мужское достоинство... Больше к Неве в этот день не просился: «Там муха противная летает!..» А на другой день убедил меня и себя, что «муха противная улетела далеко-далеко», и опять с удовольствием потопал к Неве...
Мы сидим дома. На улице льет дождь. Вдруг сверкает молния и гремит гром. Санька оглядывается на меня. Он не знает, как ему реагировать. Поняв, что я спокоен, и он остается спокойным... В этот момент я вижу свою задачу в том, чтобы научить его реагировать на мир...
Гуляли втроем: бабуля Нина (моя мама), Санька и я. Встретилась бабушка знакомая. Спросила у Саньки шутливо: «Ты меня не узнаешь? Я — бабуля Нина!..» «Нет! — сердито ответил Санька. — У моей бабули очки!..» Старушка тут же вынула из сумочки очки и надела. «Видишь, — сказала, — у меня есть очки!..» Санька озадачился, думал-думал, при этом ни разу не оглянулся на бабулю Нину, которая стояла позади него. И вдруг его осенило: «Моя бабуля вся в белых волосах!..» Он сказал это радостно и посмотрел на встречную бабушку с видом победителя...
Пошли дальше, продолжая прогулку, и увидели застрявший «Запорожец». Водитель попросил помочь. Мы с ним пихнули доски под колеса. Потом я приналег, толкнул — и машина поехала. Водитель, открыв дверцу, прокричал слова благодарности...
Вечером, когда бабуля Нина укладывала Саньку, он спросил: «Почему папа машинку толкал?» Бабуля Нина объяснила, что людям надо помогать. «Я, когда вырасту, — сказал Санька, — буду всякие машинки толкать, и большие, и маленькие!..»
Саня играл, возил по дивану свои машинки. Потом вдруг поднял голову, бросив игрушки. Постоял, подумал о чем-то, посмотрел на бабулю, посмотрел на меня и сказал убежденно: «Саша лучше всех!..»
Санька подошел к бабуле и просит: «Бабуля, присядь на горсточки!» Мы не сразу поняли, что так, в его интерпретации, звучит «на корточки».
Все языковые бесценные богатства, накопленные до них, дети воспринимают на слух. При слуховом восприятии неизбежны искажения, неправильные толкования слов. Отсюда и идет безудержное детское словотворчество, порой смешное, порой — удивительно яркое и свежее...
— Ты знаешь, чего у мамы на платье? — спрашивает Санька и глядит хитренько.
— Не знаю! — говорю я. — Объясни мне, пожалуйста!..
— У мамы на платье день и ночь! — говорит Санька торжественно.
— А почему? — спрашиваю я.
— А потому! - говорит Санька, и больше ничего от него не удается добиться...
Я начинаю ломать голову, откуда он взял эти «день и ночь». Ничего особо светлого и особо темного на платье нет. Обычное зеленое платье, украшенное узорами из вышитых цветов. Единственное, что мне удается придумать: видимо, зеленый фон Санька принял за «день», а узоры — за «ночь»... От собственных размышлений у меня остается чувство досады — как неуклюже, неповоротливо наше взрослое логическое соображение... А детские взлеты фантазии прихотливы и непредсказуемы. Они манят, они тревожат своей «иной мерностью». Их не разложить по полочкам — обязательно остается элемент необъяснимого...
Очередная Санькина игра. Вообразил, что у него во рту целый мир. Листает книжку, смотрит на картинки и выбирает вслух: «Тае во рту есть!..» — палец упирается в линию электропередачи... «Тае во рту есть!..» — палец упирается в грузовую машину... «Тае во рту есть!..» — палец на голубом лобастом вертолете...
Насмотрится картинок и кричит: «Папа, посмотри, что у меня во рту есть!..»
Я делаю вид, что вглядываюсь, и старательно перечисляю: «Шоссе... Какое большое!.. По нему идут машины... Грузовик большой... Он везет бревна — дом строить... Легковушечка красная... А вот черная «Волга»... Линия электропередачи... Провода гудят... Они висят над рекой. А по реке плывут пароходы... Большие, белые, красивые...»
Санька зачарованно слушает. Ему нравятся мои перечисления, он часто просит их повторять. Может быть, «мир во рту» есть показатель пробуждения его внутреннего мира?.. Может быть, так он пытается объяснить для себя и для нас наивный свой, первозданный внутренний мир?.. Почувствовал, что нечто есть внутри. А где внутри? Конечно, во рту... И просто, и понятно...
Мы разделились так: в одной комнате — Галка с Алешей, а в другой — я с Сашей. Днем ребята вместе, когда Алеша бодрствует. А когда «младший» спит, Санька спокойно играет в «своей» комнате. Санькин интерес к Алеше я бы пока что назвал показным. По вечерам, когда мы с Галкой оба в комнате, Санька обязательно хотя бы раз подойдет к Алеше, поцелует его в щеку и будет смотреть на нас, пока мы его не похвалим. А когда Санька заиграется, он на Алешу не обращает никакого внимания — знай себе гудит за машину или паровоз...
Но, видимо, то, что Алеше мы уделяем больше внимания, Саньку задевает. Саньке хочется доминировать — совсем недавно он ведь был «главным». Чтобы привлечь к себе внимание, чтобы «переманить» часть внимания от Алеши, Санька неосознанно пытается подражать младшему брату. Он, играя, покрикивает, как Алеша. Он копирует Алешкины повизгивания один к одному.
— Ты разве Алеша? — спрашиваю у него.
— Я Саша! — гордо возражает он. И однако, стоит ему отвлечься, уйти в игру — снова та же история, снова «между делом» он копирует Алешку. И сам не понимает, зачем копирует, зачем подражает...
Перед сном он пускается во все тяжкие, лишь бы оттянуть миг встречи с постелью. Предлагает умильно: «Давай еще поиграем, папа!..» Иногда я соглашаюсь, чаще — нет. Тогда долго возится с горшком. Потом долго переодевается в пижаму, то и дело застывая в созерцании своих игрушек. Едва уляжется, требует, чтобы я ему почитал, и я слушаюсь — читаю одну-две небольшие сказки.
После сказок он заводит «философские» разговоры.
— Папа, а разве так бывает, чтобы машина ехала по железной дороге?..
Я поневоле вынужден вкратце ответить.
— Папа, а разве так бывает, чтобы птицы людей кушали?..
Я опять вынужден ответить:
— А разве так бывает, чтобы медведь из книжки выскочил?..
И опять я отвечаю.
Так тянется до тех пор, пока я не прерываю: «Хватит, Сашенька! Тебе пора спать!..»
И Санька замолкает с тяжелым вздохом. Я ухожу из комнаты. Сижу на кухне, читаю или пишу. И вдруг Сашкин голос: «Молока...» И я бегу к сыну. Он лежит, щурясь, и не думает спать. А я-то надеялся...
Я согреваю молоко и даю ему выпить. Снова молчание воцаряется. Я сижу на кухне. Галка подходит. Беседуем потихоньку. ы
— Скучно! — вдруг доносится из комнаты Санькин голос.
Мы к нему прибегаем, говорим ему всякие ласковые слова, и его недовольное лицо смягчается. Он ложится па бок и закрывает глаза. На цыпочках выходим и снова «поселяемся» на кухне. Дети уложены. Кончился день...
Санька долго сидел и что-то сосредоточенно рисовал, высунув кончик языка.
Потом прекратил рисовать и с удовольствием разглядывал исчерканный листок.
— Что ты нарисовал? — спросил я у него.
— Не знаю! — сказал Санька.
— Может быть, железную дорогу? — спросил я.
— Может быть! — согласился Санька.
— А может, лестницу? — предположил я. — Скорее это на лестницу похоже.
— Да, правильно, лестницу! — оживился Санька. — А я и не знал, что я лестницу нарисовал!..
Звоню домой с работы.
— Привет! — кричит Санька в трубку. — Как дела?.. Где ты сейчас?..
— Я на работе, Санечка!
— А где твой голос? Он дома, да?
— Он тоже на работе, вместе со мной!
— Нет! — говорит Санька. — Он прыгает в трубочку и бежит по проводам! А потом прыгает ко мне в ухо!..
— Ну спасибо, объяснил! — смеюсь я. — Теперь я все понял! А то бы никак не догадался!..
Его мышление сейчас образно, художественно. К его бы мышлению прибавить жизненный опыт — и он бы, наверное, смог писать фантастику. Это моя отцовская мечта — я страстный поклонник фантастической литературы...
Любимым предметом сына по-прежнему остаются машины. Дома у него целый игрушечный автогараж. «Я хочу все!» — заявляет Санька. Мы с женой, в противовес его «глобальной» жадности, договорились, что ничего ему не будем дарить больше. Только две «подарочных» даты оставили — Новый год и день рождения.
Теперь он мечтает о дне рождения. И командует, шагая по улице и глядя на пробегающие машины: «Это купить! Это купить! И это! И это!..»
— Вот вырастешь, — сказала как-то Галка, — и сам себе машину купишь! Заработаешь денег и купишь!..
Тогда он изменил свой рефрен. И, гуляя по улице, перечисляет самодовольно: «Эту я куплю! Эту я куплю! И эту! И эту!..»
Мы с Галкой наблюдаем иронично. Считаем, что сбили накал его жадности. Переключили его на будущую трудовую деятельность как основу благосостояния... Хотя иногда в меня закрадывается сомнение — хорошо ли в его возрасте мечтать о будущих покупках?..
Днем, когда Галка вышла погулять с младшеньким, Санька попросил:
— Папа, положи меня в кроватку!..
Я положил его в Алешкину кроватку. Он еще не вырос из нее — ноги за решетку не вылезали. Он повертел головой, глядя, какова комната из лежачего положения.
— Папа, дай соску! — попросил серьезно.
Я дал ему Алешкину пустышку. Он ее взял в рот и вдохновенно начал чмокать. Я видел, что делает он это с удовольствием, с наслаждением — именно вдохновенно. Мне было смешно, но я старался сдерживаться. Интересно было наблюдать.
Санька долго тешился соской. Потом попросил у меня погремушку в форме светофора и деловито засунул ее в рот. Послюнявил погремушку и велел, чтобы я перенес его в коляску.
Тут уж я отказался, потому что коляска была старенькая, с креном на один бок. Санька в ней выездил свое, теперь — Алешка.
В некоторые моменты вдруг возникает ощущение, что не Санька передо мной, а это себя самого я вижу — себя маленького, себя, снова ставшего ребенком. Полное отождествление... Полное отождествление... Раньше только читал про такое, теперь время от времени испытываю сам. Оживаю в сыне, начинаю заново в сыне, еще не ведаю, какие опасности, какие неудачи впереди. Бесчисленное множество возможностей... Не в этом ли отождествлении начало отцовского чувства?.. Нет — наверное, не в нем... Ведь раньше я «отождествления» не испытывал. А Саньку любил и раньше...
Вечером Санька улегся в кровать, я прочитал ему сказку, принес кружечку с молоком.
Санька выпил молоко, вернул кружку, посмотрел на меня пристально.
— Папа, я завтра пойду далеко-далеко, в большой магазин. И там куплю нового папу. Он будет совсем как ты. Но только без очков...
— Тебе не нравится, что я в очках?
— Не нравится!
— Может быть, мне уйти к другому мальчику?
— Нет, не надо... — Санька явно поколебался, прежде чем ответить.
Я попрощался, пожелал спокойной ночи и ушел. И очень было грустно. Уже началось обсуждение моих недостатков... Достоин ли папа своего сына?.. Заслужит ли он уважение своего сына?..
Лешка, «младшенький», незаметно как-то вышел на первое место, сделался интереснее Сашки. Он ползает по кровати, смешная черепашка, задорно поглядывает, улыбается прекрасной улыбкой. Уютный, мягкий, удобный — с ним лучше, чем с Санькой. Санька всякие вопросы задает «трудные», Санька не в твою пользу может выступить, Санькиного язычка я начинаю побаиваться. А Лешенька добрый, он не критикует, он лопочет что-то веселое, до того с ним хорошо! Может, Санька стал привычным, а Лешка еще таковым не стал?.. А может, просто изменилась дистанция, изменилось наше отношение, расстояние между нами и старшим?.. Санька уже занял свое место среди «равных», а Лешка еще вне ряда, вне конкуренции...
Санька старательно тянет меня за руку: «Папа, ну пойдем! Пусть Алешка с мамой будет!..» Он ревнует. Он пытается «отбить» от Алешки если не нас обоих, то хотя бы меня... Если я говорю с Алешкой, Санька нетерпеливо переминается на месте и приговаривает: «Папа, ну послушай меня! Послушай, что я скажу!..» Несколько раз он пускался в отчаянный рев, едва мы давали Алеше какую-то игрушку. Ревел и клянчил эту игрушку для себя. Несколько раз он пытался Алешку толкнуть, и Алешка орал, протестуя, и мы тоже с Галкой вынуждены были повышать голос. Несколько раз Александр устраивал «концерты» в то время, когда мы за стеной укладывали Алешку спать. Я мчался, гневный, к Сашке и выговаривал ему. А один раз он даже получил символическую оплеуху, на которую не обиделся, ибо, видимо, ощущал, что не прав.
Каждый вечер перед сном Санька просит рассказать что-нибудь про него, про Саньку, и про его дружка Стасика. Он придумывает сюжет того, что ему надо рассказывать, и делает развернутый заказ. Например: «Ты мне расскажи, как ночью выпало много снега, и мы со Стасиком пошли людям помогать. Я работал на снегоочистителе, а Стасик на самосвале. Мы всю ночь работали, а утром люди сказали: «Спасибо! Кто это так хорошо все расчистил!..» Расскажи так, пожалуйста!..»
Вот и добрели они, наши сыновья: старший — до четырех лет, младший — почти до года. Младшему сейчас труднее — на узенькой тропинке между «сознательным» и «бессознательным». Но Лешенька отважно топает за Санькой. И так интересно, так радостно видеть их обоих в неостановимом движении, направлять которое выпало нам...
