* * *
АВТОБИОГРАФИЯ АВТОРА
Меня зовут Смирнова Нина Федоровна. Родилась в деревне Савино в июле двадцать четвертого года (Парфеньевский район Ярославской области).
Савино - родина моего отца. Он был умным, веселым, непоседливым человеком. Делать умел, кажется, все на свете. По профессии был столяром-краснодеревщиком.
Бабушка по отцу была крестьянкой. Имя ее было Марья, а в деревне все звали ее Марюжина. Говорили, была она злой и хитрой.
Дедушка по отцу был настолько тихим и неприметным, что я его совсем не помню. Но, судя по отцу, человек был умный и добрый.
Моя мать выросла в семье земского врача. Он практиковал в деревне Горелец и в соседних. Был популярен в своей округе.
Отец мой то ли бывал у него на приеме, то ли услышал от кого, что у горелецкого врача есть симпатичная дочка. От Савина до Горельца не так уж далеко.
Отец послал сватов и высватал Юлию (так звали маму).
Справили свадьбу. Зажили семьей в отцовском доме в Савино. Дом он сотворил своими руками. Резные наличники, резное крылечко, петушки да кони.
Пожили на месте недолго. Отец решил, что в городе заработает больше, и отправился с мамой в Питер. Там, в подвале дома, в котором жили, он оборудовал себе мастерскую. Люди быстро убедились, что у отца руки золотые, заказы на него посыпались. Делал мебель на любой вкус. Простую, строгую. Вычурную - с птичками, зверюшками, листочками.
Но и тут ему не сиделось. Уже после рождения сына-первенца он отправился на Новую Землю. Как говорила мама, за заработками.
Но я думаю, что не только заработки его влекли. Потому что, судя по семейным преданиям, денег больших он с севера не привез. Привез он с Новой Земли целый чемодан своих записей - в толстых общих тетрадях. Там были также карты, собственноручно вычерченные отцом.
Этот чемодан хранился у меня до шестидесятых годов. Затем, когда переезжали с квартиры на квартиру, измотанная хлопотами, я его оставила на прежнем месте жительства. Теперь жалею, да утерянного не вернешь.
Думаю, как он мог тогда, еще до революции, попасть на Новую Землю ? Судя по его тетрадям, он и Сибирь исколесил, и весь европейский Север.
Может, нанялся в какую-нибудь экспедицию ? Или работником к кому-то из купцов ? . Не знаю.
Жила трудно, без достатка. В вечной суете того времени сил на интерес к отцовой жизни, на сохранение его памяти не оставалось. Предков можно почитать, живя спокойно и безбедно.
Вернулся отец уже перед революцией, когда похлебка Великой Октябрьской была уже поставлена на огонь. Беспорядки ему не нравились. Несмотря на свою непоседливость, он верил, что Бог, семья и государство должны быть незыблемы. Именно в таком порядке.
Когда началась революция, мой старший брат Саша был уже подростком. Соседи жаловались, что он шастает вместе с озорными людьми. Часто громили винные лавки, и Саша напивался прямо из винных луж и ручейков, и его, бесчувственного, приносили домой.
Чтобы это пресечь, чтобы спасти семью от случайностей смутного времени, отец отвез мать и Сашу в деревню, а сам остался в городе, при своей мастерской, наезжая в деревню по праздникам.
В деревне у мамы появилось двенадцать детей. В живых остались пятеро : Саша, Валентин, Сергей, Николай и я, Нина. Остальные умирали совсем младенчиками, их я не помню.
Только Маня осталась в памяти, которая умерла совсем уже взрослой. Надо сказать, что мать моя была набожной и очень властной. На Маню переложила почти все заботы по дому, и Маня безропотно справлялась. Умерла она от того, что ее лягнула лошадь. Когда лежала в гробу, лицо ее было счастливым и спокойным.
Законом нашей жизни была работа. Всегда работа. Ежедневная работа. Едва ребенок становился способен на это, он включался в общий труд.
Старший брат Саша, кончив школу, ходил по дворам с молодежью - агитировать за колхозы. Помогал разоблачать и стыдить уклоняющихся.
Пока ходил по дворам, занимался не только агитацией. Потому что у одной девушки родился от него ребенок. Сашина девушка стала ходить к маме, вела себя как родственница. Маме почему-то это не понравилось. Может, потому, что власть ее домашняя уменьшалась при появлении этой девушки.
В очередной наезд отец забрал Сашу с собой в город. Остались мы при матери, средние да младшие.
Мать вошла в колхоз. Надолго исчезала со двора. Хозяйничали, в основном, Сергей да Валентин. Николай да я были у них на подхвате.
Как-то мать попала в больницу с выкидышем. Тут выпал случай развернуться Валентину: провести блестящую деловую операцию. В деревне Горелец у бабшки по маминой линии должны были отобрать корову и куда-то там ее отослать в счет мясопоставок. А корова была редкая: умница и молоком буквально заливала.
Бабушка горевала, но уже смирилась с предстоящей потерей. Мы о том, что возьмут корову, даже не от нее узнали: земля слухом полнится.
Та же корова, что была у нас, молока давала мало и характер имела строптивый.
Однажды, буквально в последний день перед сдачей в колхоз, Валентин появился у бабушки с нашей коровой и произвел мену. Отныне бабушкина корова стала нашей. Мы нарадоваться не могли. И мать, когда вернулась из больницы, была очень рада.
Новая коровушка была мала ростом, но мы души не чаяли в нашей Малышке. По вечерам она сама приходила из стада, сама рогами открывала ворота, открывала хлев. Оставалось только подоить.
В деревне я доучилась до четвертого класса. Учеба шла хорошо. Учителя говорили, что я способная.
К тому времени отцову мастерскую отобрали. Отец поступил на работу. Благодаря его золотым рукам, его всячески отмечали и поощряли. В частности, дали квартиру, и он перевез нас в нее.
Так мы поселились в городе. Все, кроме дома, продали. И корову тоже. Дом оставили за собой на всякий случай.
В городе была совсем другая атмосфера, другой настрой жизни. В деревне жизнь была как бы замедленной. Жизнь, которой кроме себя самой ничего не было нужно.
В городе словно дули невидимые ветры, которые всех подгоняли, заставляли много успевать и многим интересоваться. Приехав в город, я сразу поняла, почему отец не оседал в деревне, а только наезжал в нее. Городская жизнь была созвучна ему, одержимому вечным беспокойством, вечной неуемностью.
Я словно тоже быстрее стала жить. Вступила в пионеры. Затем в комсомол. Выполняла общественные поручения: делала стенгазеты, выступала с сообщениями о международных делах перед стариками. Училась на “отлично”. Получала книжки с похвальными надписями, грамоты. Однажды, когда лежала с простудой, прибежали подружки, сказали, что меня выдвинули первым учеником по школе.
Тут вспомню вот про что. У нашей учительницы русского языка был сын-забияка, который учился в нашем классе. Учительница посадила его ко мне за парту - для исправления. Я старалась ему помогать.
Выяснила, что он любит читать. Я тоже очень любила. Так, в разговорах о книгах, мы с ним незаметно сдружились. Он даже пытался звать меня вместе с ним убежать из дому - путешествовать.
Но я отказалась, на что он почти не обиделся. “Понятно, ведь ты же все-таки девчонка!” Мне казалось, глядя на Андрея, что именно таким в детстве был мой отец.
Потом с ним случилась беда. Учительница и он сошли с поезда. Он бегом бросился огибать вагон, - и попал под встречный состав. Погиб на месте.
Горе было большое. Старшая вожатая готовила меня, как его друга, от школы на похороны. Написала на бумажке, что я должна говорить. Но перед гробом я сказала только два-три слова и разревелась.
Тут еще учительница вдруг почернела в один миг и рухнула на землю. Совсем стало страшно. Думала, что она тоже умерла.
Но она вернулась в школу через некоторое время. Я попросила подружек, чтобы на ее уроках никто со мной не садился. На других уроках сидели, а на русском место рядом со мной всегда пустовало.
Учительница садилась рядом со мной и вела урок из-за моей парты. По ее просьбе я задерживалась после уроков, и мы говорили про Андрюшу. Она давала мне абонементы в оперный театр, по которым раньше ходил ее сын.
В нашем городском дворе, в свободное от школы время, мы, дети, жили весело и дружно. Любили лапту, штандер, горелки, казаки-разбойники.
Как-то так выходило, что заводилой почти всегда была я. Придумывала новые забавы, новые игры.
Если дома задержусь, девчонки бегут ко мне: “Иди, без тебя скучно!” Помню, одна мамаша возмущалась:”Что это Нина распоряжается вами !”
В седьмом классе вступила в комсомол. Тут как раз началась война. К нам, комсомольцам, приходили военные, и мы вместе с ними ходили на дежурство на ГЭС, которая была неподалеку от школы. Мы должны были следить с ывсоты, откуда будут выпускать ракеты на ГЭС. Я дважды видела ракеты, но их пускали далеко, не в моем секторе. Наблюдала воздушные налеты. Наплывала ноющая, как зубная боль, волна немецких самолетов. Между ними начинали прошмыгивать и слабенько так татакать наши ястребки. И то, что я тоже на высоте, а не на земле, меня к летунам приобщало. Казалось, мои чувства, мысли могут вмешаться и что-то там, под облаками, реально изменить. Сбивали над моей головой фашистов, и я от радости громко кричала. Однажды сбили нашего, и с вышины было видно, как он далеко от нас приземлился на брюхо среди каких-то грядок.
В своем доме мы дежурили на чердаке, тушили зажигалки. Зажигалки пробивали крышу, задерживались на чердаке, где для нас, дежурных, были заготовлены специальные щипцы и ящики с песком. Мы сбрасывали зажигалки вниз или засыпали их песком тут же, на месте. После успешного дежурства была на душе такая приподнятость, будто война уже кончилась.
Соседка по дому работала медсестрой в госпитале, который развернули в нашей школе ( школа N 29
Московского района ). Соседка и позвала меня в госпиталь. Сказала: “Там тебя хоть покормят лишний раз!”
Взяли меня, как беспаспортную, безо всякого оформления. Работа в госпитале была для меня удачей.
Я мечтала быть врачом. С удовольствием прибегала с утра и не отрывалась от дел до вечера. Бойцы
уже ждали. То один, то другой звал: “Нинулька, подойди ко мне ! “ Помимо госпитальной работы выполняла поручения. Посылали сбегать к родным, отнести записку, сообщить весточку.
Когда возвращалась домой, первой, кого видела, была Галка - двухлетняя дочка моего старшего брата. Она сидела на кровати, скрестив ножонки, и ятнула однотонно: “Хле-еба ! Хле-еба !..” Я не утешала ее - как тут утешишь ! Поворачивалась и почти через весь город шла к Саше, - он служил шофером в главном штабе МПВО. Рассказывала ему о Галке. Он выносил свой паек: котелок с похлебкой и кусок хлеба. Я протестовала: “Как же ты сам будешь ?” Он говорил:”Начальник не даст пропасть !” Или: “Друзья помогут !”
Я завертывала котелок в чистую тряпку, прятала хлеб в карман. Шла назад - мимо мертвых людей, котиорые лежали неубранными. Трупы не привлекали внимания, - быстро стали привычными. Лишь один до сих пор вспоминается, - с вырезанными мягкими частями…
Отец ослабел уже в начале блокады. Лежал и не вставал. Я пошла в поликлинику:”Дайте врача ! Отец умирает !” Мне ответили:” Девочка, мы все скоро сами умрем !”
Через несколько дней отца не стало. Саша отвез его на служебной машине и похоронил на Волковом кладбище - с помощью друзей-солдат. В то время такие “человеческие» похороны были редкостью. …
Госпитальные работники говорили, что у меня к медицине есть призвание. Думалось, до конца войны буду работать в госпитале. Он стал своим.
Но работа моя госпитальная завершилась в феврале 1942 года. Тогда сотрудники Главного штаба МПВО эвакуировали свои семьи. Саша оставил нам местечко в своей машине и вывез нас по льду Ладожского озера. Внутри машины была печурка. Но мы сидели с краю, и все равно было холодно.
Мать ехала, уже распухшая от голода, и Галка двухлетняя тоже. Я чувствовала себя хорошо, лучше их всех.
Ехали ночью. Ехали медленно. Вдруг встали. Саша позвал. Я увидела: впереди нас машина уходит под лед. Очертания видны. Потом светлое углубляющееся пятно, - фары под водой продолжают гореть.
Только шофер успел из этой машины выскочить. Все остальные ушли под лед.
Переехав через Ладогу, оказались на какой-то железнодорожной станции. Название не помню. Может быть, Мга. Там нас первый раз покормили, но легко, без хлеба. Потом посадили в теплушки и повезли в Ярославскую область. На каждой остановке можно было поесть, так как были специальные пункты, которые занимались питанием эвакуированных. Некоторые не могли сдержаться, объедались и умирали.
На конечной станции, куда пришел эшелон, “ отличился “ Николай, младший брат. Он увидел, как на подводе везли свежий хлеб, - и стащил буханку.Сказал матери, что нашел. Вскоре люди прибежали, отобрали хлеб. Поругали маму, сказали, чтобы лучше следила за детьми.
До своей деревни мы добирались на попутных подводах. В Савино первое время люди нам помогали: молоком, картошкой. Саша присылал оставленные в городе вещи. Мама ходила по деревням и меняла их на еду. Карточек там нам не давали.
Меня вскоре после приезда в деревню взяли на трудовой фронт. Увезли в область, далеко от деревни. Работала на строительстве аэродрома. Работа была тяжелая, земляная. Я очень уставала. Работала да спала в землянке. Работала да спала…
Через полгода вернулась в деревню. Очень хотела учиться. Пошла в восьмой класс. Сначала ежедневно делала по 18 километров - до школы и обратно. Но, к счастью, быстро дали место в общежитии при школе. Собственная койка - верх роскоши…
Училась хорошо. Но была разута. Босиком на зиму осталась. Думала-думала, как быть. И додумалась.
Написала в РОНО - обувать, мол, нечего, помогите. Написала и забыла, отвлеклась. И вдруг однажды школьный завхоз приглашает меня к директору. И там мне вручают новые черные валенки. До сих пор их помню. Помню, как хорошо, как тепло было в них ногам. Ах сколько было гордости ! Мать отнять их у меня хотела, отдать Николаю. Но я не позволила.
Тут, в эвакуации, мне часто вспоминалось, как в Ленинграде старшие ребята звали меня участвовать в самодеятельных постановках. В последнем предвоенном спектакле я была нянькой: укачивала ребенка и пела украинскую песню. Старшие ребята - Сергей и Валентин - тоже участвовали. Братья мои были парнями симпатичными, особенно Сергей. Я не только готовилась к постановке вместе с ними, но и носила им записки от наших дворовых девчонок. Носила и по дороге потихоньку читала.
Здесь, в эвакуации, учителя тоже позвали меня в самодеятельность. Мы поставили “письмо Татьяны к Онегину”. И - такое совпадение - мне опять поручили быть няней. Я окунулась в нашу постановку. На репетициях и впрямь чувствовала себя старой, доброй, ворчливой.
Мы показали несколько раз “письмо” в разных деревнях. Потом поехали с ним на районный конкурс самодеятельности. Комиссия на конкурсе решила, что няню можно пропустить на областной смотр, а Татьяну - нельзя.
Мальчишки потом в деревне звали меня “нянюшкой”. Не могла я тогда знать, что главным делом жизни и впрямь станет - быть нянюшкой для своего сыночка.
В то же время, когда мы ездили с “письмом” по деревням, я написала в воинскую часть, где служил Сергей. Его на действительную взяли еще до войны. Он служил в Кронштадте, писарем во Флотском штабе.
Написала я в обычном тогда патриотическом духе. Призывала служить, не жалея сил. Бить врагов, покуда ни одного не останется. Сергей сообщил, что однажды ему приказали слушать радио, и в такой-то день он услышал по Ленинградскому вещанию мое письмо, которое с чувством было прочитано диктором. После этого Сергей стал проситься на фронт. Писал рапорт за рапортом. Он видно и сам думал об этом, а тут еще я своим посланием подтолкнула.
Очередной рапорт Сергея удовлетворили. Его послали на Сталинградский фронт. Он участвовал в боях и сложил голову там, под Сталинградом, защищая какой-то мост.
В сорок четвертом году кончилось наше житье в эвакуации. Саша прислал вызов, и надо было возвращаться в Ленинград. К этому времени с нами не было Николая, младшего, - его послали в ремесленное училище в Ярославль. Мать сказала мне: “Поезжай, выручай его !” Я отправилась в Ярославль, добралась до училищного начальства, и Николая отпустили. Даже выдали мне на руки хлеб на обратную дорогу.
Хлеб Николай у меня отобрал. “Я сам поеду, а ты сама добирайся !” Я добралась. И маме, и мне
уезжать было жалко. Потому что мы обжились. Потому что у нас и картошка была посажена своя, и лук. Лук вырос чудный, поспел к Сашиному вызову. Картошка почти выросла. Но как ни жалей, а ехать надо. Картошку мы на корню продали соседке, а лук выкопали и повезли с собой. На сотановках мать меня посылала менять лук на хлеб. Бойцы охотно у меня меняли.
В Ленинграде мать устроилась уборщицей и сторожем в школу для взрослых. Я стала учиться в школе расчетных работников. Два года проучилась.
Подружка моя переписывалась с моряком. Он просил дать адрес хорошей девушки - для своего друга. Подружка дала мой адрес.
Так познакомилась я - заочно поначалу - с Валерием.
Впервые встретиться мы должны были на Балтийском вокзале, куда он приезжал из Таллина, с места службы. Я пришла, а зал ожидания полон моряками. А мы ведь только переписывались. Ни у него моей фотографии, ни у меня - его фотографии. Я растерялась. Присела на скамейку и сидела: пускай сам ищет.
Тут помог бойкий морячок. Подсел:”Девушка, вы не меня ждете ?” Я рассказала, в чем дело. Он пошел по залу. И - подвел ко мне Валерия. Тот, оказывается, тоже растерялся. Сидел на скамейке и переживал: девушек в зале много, которая тут я ?..
Он показался мне стеснительным, мягким в обращении, неуверенным в себе. Я привела его к нам, боясь, что мать воспротивится, будет недовольна. Но та оказалась неожиданно любезна. Потом уже я узнала, что она прочитывала все письма, которые Валерий присылал ко мне, и по письмам парень ей понравился. Он и в самом деле был очень умный, читал философские книги, собирался писать научные труды.
Дома он сразу стал всех называть ласково : “Коленька”, “мамочка”. За столом молчал и поэтому по-началу показался мне тюленем. Я его упрекнула, он обещал быть разговорчивей.
Домашним он понравился до того, что на ту единственную ночь, которая была у него до отбытия в часть, выделили ему отдельную комнату.
На другой день я его проводила на вокзал.
Теперь он в отпуск стал ездить ко мне, а не к родителям. Все больше привязывался ко мне душой, а я - к нему.
После бухгалтерской школы я попала по распределению в Новгородскую область, в деревню Белебелка. Валерий однажды приехал ко мне и загрустил, увидев, как много вокруг демобилизованных солдат. Он сказал : если откажешься от меня, ты человека погубишь. Но я тогда не восприняла его слова всерьез.
Видимо, молодость и самостоятельность меня опьянили.. Ни матери, ни братьев. Сама себе хозяйка.
Тут встретился мне кудрявый да веселый шофер Иван Иванов и привязал меня к себе своими кудрями. Казалось, уж с ним-то, вот таким, никогда не заскучаю, никогда не натешусь жизнью. Петь он был мастер, голос имел неплохой. А уж мать у него была - золотой человек. Столько ласки, сколько от нее, я от родной матери не видела.
Вобщем, вышла я за него замуж. Написала Валерию, хотела объясниться, попросить прощения. Но Иван наказал на почте, чтобы не пропускали мои письма, отдавали ему. Почтовики так и делали: может, друзья, может, родичи были Ивану. Я поняла, что писать Валерию бесполезно. Первым темным пятнышком легли эти перехваченные письма на наши с Иваном отношения. Но ведь я - его жена. У меня родился ребенок от него. Я живу в доме мужа. Его мать надышаться на меня не может…
Какой пустяк может повернуть судьбу. Когда Валерий звал к себе в Таллин, - расписаться, как я понимаю, - у меня одежонки никакой приличной не было. Я этого стеснялась и отказалась от поездки.
Теперь стала зарабатывать, немного приоделась, но ехать к Валерию было уже поздно.
Моя мама слезно звала в письмах: приезжай в город. Вот умру, тогда не попадешь сюда, братья не пустят, не пропишут.
Своими настойчивыми призывами она меня убедила, и отправились мы втроем в Ленинград: муж мой, сын мой и я.
Но при встрече она сразу огорошила: “Я тебя приглашала, а не его! Ему тут делать нечего!”
Братья тоже выступили против Ивана. Они втроем жили в одной квартире, их понять, конечно, было можно.
Иван мой, хоть с виду и был хватом да весельчаком, на деле оказался слабым. После такого приема надломился. С первых же городских дней запил. Правда, работником он был хорошим и сумел куда-то устроиться, и даже комнату ему дали. Я ушла к нему с сыном в эту комнату, пытаясь поверить, что все наладится, что его пьянство - временное.
Но раз надломившись, он уже распрямиться не мог. Сколько я ни билась, от водки его отвадить не могла. Характер его от выпивок портился. Ради сына я решила, что такая семейная жизнь не нужна, и ушла от Ивана обратно к матери.
Спросила : было ли что-то от Валерия ? Известно ли, где он сейчас ?
Мать сказала, что он к ним, моим родным, приезжал после того, как на его письма я перестала отвечать. Ему рассказали, что я вышла замуж, и у меня родился сын.
Я написала его сестрам. От них быстро пришел ответ, и я узнала, что Валерия уже нет в живых.
Он очень переживал, вернувшись в часть от моих родных. Друзья решили найти ему девушку. Познакомили. Валерий день с ней погулял. Потом сказал: нет, это не то, такое не может повториться.
И покончил с собой…
На меня страшное впечатление произвела эта весть. Чувство большой вины вошло в душу. Подумать: рядом была настоящая любовь, а я не заметила, не поняла, - кудри белый свет заслонили.
Неподалеку от материнской квартиры была фабрика “Красный футлярщик”. Я устроилась туда работать и ровно двадцать лет пробыла там бухгалтером. Меня за хороший труд премировали, помещали на доску почета, награждали грамотами. Но главным смыслом моей жизни был сын.
Я его назвала Сергеем - в честь погибшего брата. Сынок рос ласковым и умным, тянулся к книгам.
Мы вместе ездили в однодневные дома отдыха, ходили в кино, слушали патефон, пели. Любимой нашей пластинкой тех лет был “Полонез” Огинского.
В щколе как стал Сережа отличником с первого класса, так и оставался им до выпуска. С седьмого класса был председателем совета дружины. Его похвальных грамот у меня целая пачка, да и наградных книг тоже.
Летом, когда он бывал в пионерском лагере, а я приезжала к нему, он всегда встречал меня букетом цветов. Я удивлялась : зачем ты ?.. У других детей это не было принято. А Сережу ничто не могло сбить : ни разу меня без цветов не встретил.
В личной жизни были у меня возможности вступить в новый брак. И раз, и другой, и третий попадались неплохие мужчины. Каждый в свое время уговаривал оформиться, создать семью. Но я побоялась - из-за сына. Вдвоем нам было хорошо, ему было хорошо, я же видела. А с новым человеком как там еще сложится.
В шестьдесят первом году, во время денежной реформы, меня назначили заведовать обменным денежным пунктом. В те дни меня повсюду сопровождал милиционер, и знакомые шутили, что я - арестованная. Огромные суммы проходили через наш пункт. Но к завершению его работы мы подошли без ошибок и нареканий.
Сережа после школы с первого захода поступил в медицинский институт, на дневное отделение.
Чтобы дать ему возможность учиться, я бралась мыть окна на фабрике, выдавать зарплату на филиале, который был далеко от нас. Вобщем, соглашалась на любые приработки.
Когда умерла моя мама, мы обменяли наши две комнаты в коммуналке на двухкомнатную квартиру в области. Я перешла работать на военный завод. В своей квартире непривычно и приятно. Долго не могла придти в себя. Все казалось , вот придут соседи и скажут, - надо потесниться.
Сережа после института уехал на Урал. Каким хорошим был в детстве, таким остался и повзрослев.
Часто звонил мне - через полстраны. Присылал ежемесячно половину своей зарплаты, пока я ему категорически не запретила. За все институтские годы он только дважды пришел домой подвыпившим: с их студенческих вечеринок. Но я так боялась, что в нем проявится “отцова тяга', что даже этих двух случаев не могла забыть. Кстати, в один из своих приходов навеселе он порвал новый плащ.
Когда он через три года вернулся, то стал главным врачом санатория-профилактория, а я пошла к нему сестрой-хозяйкой. Тут, в санатории, и доработала до пенсии.
Больше всего в нашей квартире книг. Хотя и вещами тоже стали обрастать потихоньку с той поры, как он начал работать.
Большим испытанием для меня оказалась женитьба сына. Поначалу он привел жену в нашу квартиру.
И я - возревновала. Многие матери меня поймут. Стало казаться, что сын от меня отвернулся, что все его помыслы направлены только на жену. Были у меня слезы, надо сознаться. Были несправедливые придирки к молодым. Были вспышки с их стороны.
В общем, не ужилась с невесткой. Молодые ушли жить в ее квартиру, к ее родным. Там родились у них два мальчика, мои внуки.
Отношения наши - после их ухода - переменились к лучшему. Молодые приезжали ко мне в гости, жили по несколько дней, внучата подрастали славные, я их полбила всей душой.
И тут судьба ударила меня напоследок особенно больно. Я заболела тяжелым онкологическим заболеванием. Сын меня госпитализировал в областной онкодиспансер. Приезжал ко мне ежедневно, пока ждала операцию. А после операции они с женой буквально выходили меня. Операция была калечащая. После нее я стала инвалидом. Долго не могла самостоятельно передвигаться.
Не знаю, что бы я делала без невестки. Сын, хоть и врач, но мужчина. А в некоторых случаях только женщина может помочь женщине.
Именно в те дни невестка и стала для меня ближе, чем дочь родная. Так преданно, так самоотверженно заботилась обо мне, что не откликнуться душевно было просто невозможно. Теперь не только ради сына, но и ради невестки я готова на что угодно, последнюю рубашку отдать. Да что я теперь могу, инвалид, прикованный к своей квартире.
Хорошо, что есть у меня родные люди. Не бросили, не предали, не оставили. Я знаю: меня любят.
Тому, что я есть, - рады. Значит, жила не зря. Тяжело трудилась, делала непростительные ошибки, - да, было. Но дети мои, но внуки. Они учат не сдаваться, держаться до последнего. Человечность, сердечность - главное, что может быть между людьми. Не деньги, не чины. Этому еще Иисус Христос учил в далекие времена. Но истины его трудно доходят до сердца, увлеченного суетой.
Лично я всю жизнь была верующей, поскольку отец и мать были такими. Но в жизни советской интересы общества, интересы государства всегда были на первом месте. А вера в Бога сохранялась в тайниках души и явно почти не выказывалась…
Мы снова живем трудно, - и я, и дети мои. Не менее трудно, чем в начале моей жизни. Но не плачем, не паникуем. Мы не потеряли, не истратили себя, не сотворили себе кумира из корысти…
Ушли мои братья. Сегодня у меня знакомых больше среди мертвых, чем среди живых. Все проходит…
Недавно во сне вдруг увидела яркий-яркий, приятный-приятный свет. Он словно бы живой был.
И словно бы почувствовал, что я его испугалась. Тут же потух, и я проснулась.
А вскоре после этого - второй раз. Вдруг во сне увидела яркий-яркий свет. И вроде бы, там, за светом, какие-то очертания, какие-то контуры. Я ничего не успела разглядеть, ничего не поняла.
Снова испугалась и проснулась. Очень хочется понять: что это было ?..
