ДЕДОВЫ ЛИСТКИ

(Фантастическая повесть)

 

Эти упругие удары мягких сапог по узорчатому паркету…

Этот бесконечный коридор…

Этот стремительный бег…

Николай открыл глаза. С добрым себя утром!

За окном третий день марта. Но на весну не похоже. По стеклу тихо поскребывает скучная, как манная каша, метель.

Этот сон…

Почему он так важен?..

Почему Алина отказалось с ним встречаться, пока он не увидит там, во сне, себя?..

Николай потянулся правой пяткой вперед. Затем левой. Затем обеими сразу.

Повторил несколько раз.

Говорят, это хорошо настраивает позвоночник на грядущий день.

Он расслабился, глядя в потолок.

И снова начал грезить.

Грезить наяву.

Это был не сон. Вот он перед ним, потолок. Давно, кстати, не беленый. С отслоенными кое–где меловыми чешуйками. С паутинкой трещинок от стены до стены.

Там, за побелкой, за трещинами, появляются изображения. Яркие, цветные, подвижные. И даже озвученные. В общем, настоящее кино. И надо в который раз их внимательно просматривать. Чтобы понять, какое же он ко всему этому имеет отношение…

Странное все–таки это кино. В нем действие видится как бы с нескольких точек сразу. Как бы сразу несколькими парами глаз.

Вот они бегут по длинному, все время изгибающемуся дворцовому коридору. Под ноги стелется узорчатый паркет. Через какое–то количество шагов узоры периодически сменяются картинками. Пальмы, цветастые птицы, пышнотелые девы, мчащиеся всадники, расстеленные скатерти с яствами…

Наверно, это видения мусульманского рая.

Кто–то из бегущей вперед команды примечает красивые картинки и успевает полюбоваться.

У кого–то за спиной – тяжесть в заплечном мешке, которая не дает ни на чем сосредоточиться.

У другого на груди пульт, который удерживается ременной сбруей, надетой поверх пропотелой форменной камуфляжки.

Кто–то – единственный из группы – несет на голове шлем с утяжеленной затылочной частью, в которую понапихана масса всякой секретной электроники.

Остальные – их девять – прикрывают «специалистов». У прикрывающих на поясах световые и газовые гранаты. На левом плече у каждого штурмовой пистолет–пулемет ППС–12. А в правой руке – оружие необычное: ультразвуковой пистолет–излучатель (УПИ–1) Стволовая часть таких пистолетов конусовидно расширена. УПИ–1 напоминает старинную пищаль. Или детскую игрушку, которая стреляет шариком от пинг–понга.

Мощные кольцевые импульсы, производимые УПИ–1, парализуют сердце. После действия такого пистолета смерть выглядит совершенно естественной. Никаких признаков насилия…

Да, вот в чем странность того «кино», той грезы наяву.

Он, Николай, в голове у каждого члена спецгруппы диверсантов. И в то же время своей головы как бы не имеет.

Его как бы нет с ними, «снящимися». Хотя он там, среди них. Иначе, с какой бы стати этот сон к нему так упорно возвращался в последнее время!..

Ладно, отвлекаться не будем. Досмотрим все это еще раз. Авось, да что–нибудь прояснится.

Николай лежал по–прежнему. Уставился на трещины в потолке. И видел за ними…

Вот они вбегают в зал. По фотографиям, изученным в Центре подготовки, каждый знает, что зал этот называется Малым Тронным.

Здесь и в самом деле имеется трон – совершенно неудобная мебель, сделанная из чистого золота. Спинка трона идеально прямая и непропорционально высока. Если представить сидящим очень высокого человека, то спинка вздымается над этим сидящим еще на добрых три головы. Лишнее неудобство к тому же – вся спинка изукрашена барельефными сценами охоты на носорогов и львов.

Трон здорово приподнят над полом. К нему ведут семь ступенек, сделанных тоже из чистого золота.

Стены зала затянуты темно–синей тканью, похожей на бархат. По ткани разбросан в живописном беспорядке многократно повторенный желтоблистающий королевский вензель: рог и воздетая над ним когтистая лапа. (Когтей, между прочим, тоже семь, - как ступенек возле трона).

Пол под ногами тоже, естественно, узорчатый. Только узоры не такие, как в коридоре: строже, сдержанней. Повторяются всего два мотива: ряд пышных темно–зеленых листьев и ряд пышных темно–красных цветов.

Потолок и вовсе скромный. На нем, видимо, навели экономию: раскрасили его в голубой цвет и по голубому фону нарисовали звезды и полумесяцы, полумесяцы и звезды…

Возле трона стоит человек, ради которого спецкоманда сюда добиралась сквозь страну, сквозь очень неспокойную страну. Добиралась сквозь ядовитые миазмы прибрежных болот и сквозь удушающий жар пустыни. Вступая в бой с дикими кочевниками, которые сами по себе, и с повстанцами, которые против короля.

Отряд сопровождения и сейчас ведет бой возле дворца. В то время, как они, двенадцать «особых», перемахнув через стены, прохлаждаются здесь, перед Его Королевским Величеством…

Да, возле трона стоит Аггис Пятый, король Заккара и Нумбиза. Рог Неба и Клык Солнца, Держатель мира и Потрясатель Праха.

(Николай «сегодняшний» удивляется – уже не в первый раз. Откуда он все это знает? Ведь на человеке возле трона не написано, кто он такой).

Аггис Пятый высок, но крепок в кости. Фигура массивна и, видимо, очень мускулиста. Но под бурнусом, которым она укрыта, это можно скорее угадать, чем увидеть. Бурнус ярко–алого цвета и у россиян при виде его, конечно, возникает сравнение: король, закутанный в красное знамя.

Сравнение имеет право быть. Всем известно, что Заккар просился в состав Советского Союза, но ему было отказано.

Аггис – негр, как все коренные жители. Но кожа его – не коричневая, не черная. Нет, пепельно–серая.

Вот глаза у него – те коричневые. На фоне серой кожи они кажутся яркими, они ослепляют.

На щеках у него – ряд косых насечек. Наверное, по местным понятиям, это красиво. Или, может быть, это знак принадлежности к высокой касте, к аристократии.

Нос, естественно, приплюснутый. Волосы, естественно, курчавые.

- Вы пришли?.. Наконец–то!.. – отрывисто говорит он по–английски. Голос его – сиплый бас. – Вы должны защитить меня от моего сына Джангиса!

Девять из двенадцати спецдиверсантов именно так и думают: король призвал их для защиты собственной персоны. Король не доверяет своим войскам.

Только трое знают истинную цель экспедиции в Заккар. Только трое: тот, что с пультом; тот, что с тяжелым заплечным мешком, и тот, что со шлемом на голове…

Король осматривает русских. Он доволен: даже при его высоте и крепости сложения «варяги» кажутся более дюжими.

Он призвал хороших наемников. Он им будет хорошо платить. Они будут верными. Такие мысли читаются на серой царственной физиономии…

Тут Николай, видящий свое «кино» наяву и одновременно размышляющий о нем, делает открытие, которое повергает его в трепет.

Если только трое из двенадцати знают о самом тайном задании спецгруппы, и он, Николай, тоже об этом задании осведомлен, - значит, он является одним из троицы.

Умозаключение простое и, вроде бы, верное.

Почему же он раньше не догадался?..

Он ждет. Он знает наперед ход событий в своих видениях. Но задача у него нынешнего теперь будет иная.

Его задача: не просто еще раз отследить, как все было. Нет, постараться увидеть «со стороны» осведомленную троицу. Постараться заглянуть каждому из этой троицы в лицо…

Вот Аггис Пятый инструктирует русских. Николай помнит: «Вы должны быть первым, самым приближенным, самым сильным моим кольцом охраны…».

Но инструктаж закончить не удается.

Затихший было бой на дворцовой площади вдруг возобновляется с новой силой.

Потому что на площадь, как саранча, налетают десантные вертолеты. Один... Другой.… Третий…

Из нутра вертолетов горохом сыплются черные фигуры в камуфляжных шортах и майках.

На груди у каждой такой фигуры висит АКС, на курчавой башке – плоский или сдвинутый набекрень – зеленый берет. На ногах зеленые же сандалеты.

Четвертый вертолет остается висеть над площадью, и его пульсирующий грохот заглушает все: крики, выстрелы, стоны, проклятья.

- Это Джангис, мой сын! – кричит король. – Он уже пришел!..

Король, наверно, кричит во все горло. Но его слова воспринимаются Николаем нынешним как негромкий шепот…

Плотный огонь встречает высадку вертолетной «саранчи». Батальон русских десантников, прикрывающий спецгруппу, свое дело знает.

Вспыхивает один вертолет... Вспыхивает другой.… Лишь третью «вертушку» десантники почему–то не долбают.

Четвертый вертолет исчезает из поля зрения: становится невидимым из окон малого тронного зала.

Король стукает в ладоши. Этот скорее жест, чем звук, видимо, является условным сигналом. Кто–то его ловит и принимает к исполнению.

Открываются две дверцы в стенах. Из них начинают выбегать солдаты. По видимости, такие же, как те, что высадились с вертолетов. Шорты, маечки, сандалеты, береты. Даже АКС–ы на груди такие же.

Разве что эмблемы на беретах разные, - доходит до Николая нынешнего.

У солдат Джангиса эмблема – солнце с четырьмя лучами. У солдат Аггиса – полумесяц с четырьмя звездами...

Спецгруппа русских выстраивает вокруг Аггиса свое защитное кольцо.

И тут волна паники накрывает дворец.

Начинается она с того, что становится тихо. Гул четвертого вертолета вдруг отдаляется, отдаляется. Пока не смолкает вовсе.

Становятся слышны звуки боя на площади.

Но не только на площади, как выясняется…

Какая–то беготня.… Какие–то вопли здесь, за стенами… Кто–то лупит из автомата, - да так громко, словно стены во дворце не каменные, а картонные.

Криков и выстрелов все больше… Беготни все больше… Лица солдат невозмутимы…. Лицо короля посерело почти до белизны.… Неужели он трусоват?..

Трое «посвященных» переглянулись.

Человек с пультом на груди, видимо, в группе главный.

Кто–то – наверно, переводчик, - докладывает, в чем суть происходящего.

- …Вертолет высадил десант…. Прямо на крышу дворца… Верхние два этажа заняты…

- Надо уходить! – говорит королю человек с пультом.

Король кивает, соглашаясь.

Но спокойно уйти они не успевают.

Взрыв гранаты вышибает парадные двери. Они с грохотом падают внутрь зала. Едкий желтоватый дым расползается вдоль стен.

Внутрь зала врываются солдаты с четырехлучевым солнцем на беретах. Напропалую палят из автоматов.

Король прячется за трон. Зовет оттуда русских.

Спецгруппа, стреляя, подтягивается к нему.

Сзади, за троном, оказывается, есть дверца. Аггис Пятый в нее уходит. Русские следом за ним. Последний дверцу захлопывает. Теперь ее можно открыть только кумулятивным зарядом.

За дверцей снова начинаются коридоры. Узорчатый паркет соблазняет сценами мусульманского рая.

Один коридор переходит в другой. Король отважно идет впереди, славяне – за ним.

И кто только мог по–дурацки подумать, что Аггис трусоват!..

Человек с пультом и двое других ведут глазами переговоры между собой. Вот они перемигнулись окончательно. Ибо настало время для их операции. Командирский хронометр на руке это подтвердил.

Человек с пультом нажал две кнопки сразу. Подержал их. Отпустил.

Человек с заплечным мешком почувствовал, как ожила его тяжелая «начинка»: завибрировала, зашелестела. Может быть, даже загудела чуть слышно. Да впрочем, гудение–то, хошь – не хошь, среди выстрелов не услышишь.

С человеком со шлемом случилось самое необычное. Им, диверсантом, спецназовцем, словно бы выстрелили в короля.

Раньше такое уже бывало. Технику испытывали. Поэтому человек со шлемом не особенно удивился…

Восприятие Николая нынешнего было в этот момент суженным. Он только то видел в своем «кино», что доступно было человеку со шлемом…

И вдруг сегодня, именно сегодня и именно сейчас, впервые после того начального – «кино» или «сна» в машине рядом с Алиной, ему подумалось: не есть ли такая суженность восприятия доказательство того, что человеком со шлемом был он, Николай?..

И наплывая на короля, зная, что столкновение неизбежно. Николай нынешний не стал контролировать момент столкновения.

Нет, сегодня он приказал человеку со шлемом: оглянись! Посмотри на тех двоих!..

И человек со шлемом послушался.

Он оглянулся на миг…

Явленная ему картина была бредова.

Человек с пультом и человек с заплечным мешком держали с двух сторон под руки обмякшее тело человека со шлемом.

Его, Николая молодого, обмякшее тело…

Вот оно! Я увидел себя! – хотел вскрикнуть Николай нынешний…

Но его уже тут не было…

Наплывал на короля...

Входил в него…

Стал им…

Стал королем для того, чтобы выполнить спецзадание своего правительства.

Чтобы выяснить, куда Аггис Пятый дел государственную казну Заккара.

Куда–то он ее, хитрован, сплавил, когда в стране началась заварушка…

 

______________

 

 

- Я тебе расскажу о том, что случилось восемь лет назад в Заккаре, - продолжал Ибрагим. И Николаю несколько мгновений сильно хотелось кинуться на него и заткнуть ему рот кулаком. Рассечь ему губы прямым ударом и зубки белые вкрошить вовнутрь…

- Восемь лет назад, - продолжал Ибрагим, - ваши, русские геологи открыли в Заккаре нефть. Король Аггис Пятый был мудр, - ваших любил, потому что им меньше платить надо, чем западным. Нефть – это сила, это деньги. Американцы, проведав про нефть, захотели прибрать Заккар к рукам. ЦРУ состряпало предлог: в столице руками местных бандитов убило двух американских бизнесменов. После этого – «для охраны сограждан» - к берегам Заккара прибыл авианосец. Но высадить свой десант не успел. Потому что Аггис Пятый был более чем мудр. За очень большую плату он, как выяснилось, пустил на свою землю русскую военную базу. Точнее – очень секретную базу вашего ФСБ. Эта база была расположена там же, куда приперся авианосец, - в прибрежной зоне, в подземных карстовых пещерах. Возможно, на базе подумали, что американцы прибыли по их душу. Не знаю. Но что–то они там у себя такое включили, привели в действие. Какое–то психотронное оружие… Короче говоря, все американцы

в одночасье сошли с ума. Представляешь, какой удар для ЦРУ? Или, по–вашему говоря, ха-арошая плюха для янкесов…. Но никакого шума с их стороны, что удивительно, не было. Сумасшедших вывезли. На авианосец забросили новую команду и быстренько смылись. Решили зайти с другой стороны….

Ибрагим замолчал, потому что на столе снова зазвонил телефон.

Николай кинулся на трубку, словно коршун на курицу. Думал, это Полкан… Мало ли, не договорил что–то….

Но это был банальный звонок по поводу захоронения. Николай терпеливо ответил на вопросы….

- У короля был сын Джангис, - продолжал Ибрагим. – Он очень хотел поскорее занять трон. Мы за ним следили. Раскрывали его заговоры. Отсекали от него его подручных. Отсекали подручным головы. Но сына своего трогать король не позволял….

Так вот, принц Джангис все–таки нас перехитрил. Он уехал учиться в Детройт. Поступил там в университет Форда. Через год вернулся, заявив, что прервал учебу. Вернулся не один, - с молодой женой, чернокожей студенткой. Он была изрядно беременна, - что–нибудь месяцев под восемь.

Целый месяц мы за ним следили. Но никаких порочащих контактов не было. Только однажды, будучи пьяным, подсел в столичном ресторане к местному «криминальному князю». К пахану, если по–вашему. Говорил с ним сорок три секунды. Записать разговор не удалось. Потом пахан подозвал свою охрану, и принца буквально отволокли к его собственному столу.

Мы решили, что никакой «политики» в этой мимолетной встрече не было.

Но быстро убедились в своей ошибке. Убедились ровно через месяц после возвращения принца…

Был малый прием. На этом приеме принц должен был официально представить королю свою новую жену….

- Что значит «новую»? – спросил Николай, перебив рассказчика.

- Она была уже третьей у принца.… Так вот, на малом приеме, когда жена принца подошла к трону и припала к руке Аггиса Пятого, раздался взрыв. Жену принца и того, кто сидел на троне, разорвало на куски. Я тебе сразу скажу, в чем дело. Хотя сам я узнавал правду долго и трудно: ездил в Америку и проводил негласное следствие….

Так вот, брак принца был фиктивным. Принц, начав учиться, отправился как–то в ЦРУ и предложил себя в качестве «агента влияния». Но разведчики решили по–иному. Они, конечно, завербовали принца, а сценарий свержения Аггиса придумали такой. Нашли «подзалетевшую» проститутку, которая была в нужде, буквально голодала. Посулили ей золотые горы. Также провели вербовку. Затем под наркозом имплантировали ей в матку сильную радиомину. Мина не имела металлических частей и при обычном контроле не могла быть обнаружена….

Взрыв во дворце являлся сигналом к выступлению для уголовных элементов столицы и для племен кочевников, которые всегда рады повоевать и пограбить….

Когда я понял, что принц ухитрился за сорок три секунды договорится с «криминальным князем», я впервые – честное слово, впервые, - принца зауважал. Он мог бы стать выдающимся правителем….

Тогда, сразу после взрыва, принц объявил в тронном зале, что жена его, как видно, была террористкой. Но он этого не знал и за это не отвечает.

Принц провозгласил себя королем Джангисом Вторым и пообещал, что будет милостив к народу.

Затем выступил я и сообщил, что король Аггис Пятый – жив, а на троне сидел его двойник. Стоило на принца посмотреть в этот миг. Ей богу, стоило….

По моему сигналу в зал ворвалась моя личная гвардия – воины племени монготов. Это племя считает меня пророком и никому другому не подчиняется.

После того, как моя гвардия обезоружила дворцовую стражу, в зале появился настоящий король. Аггис Пятый собственной персоной.

Во избежание вредных слухов он приказал арестовать всех придворных, находящихся в зале, и отправить их в подземную тюрьму. Дворцовым стражникам он приказал отрезать языки и выдать каждому из них по пятьдесят тысяч долларов. Все стражники были неграмотны, и письменно сообщить о том, что видели, не могли. Устно тоже – после того, как лишились языков….

Ты не поверишь, но все это король сделал для того ,чтобы не «подставлять» принца. Для того, чтобы никто не узнал по покушении. Отцовская любовь – да и вообще любовь – это слабость. Для властелинов она непростительна.

Король распорядился содержать принца в его покоях под домашним арестом.

А в городе в день взрыва начались нешуточные беспорядки. Группы бандитов, обрастая всяким сбродом, громили магазины и лавки, банки и офисы.

Король ввел в город войска, и беспорядки в течение недели были подавлены. Бандиты просочились из столицы, как вода сквозь пальцы, и вместе с кочевниками стали хозяйничать в провинции. Они успешно применяли партизанскую тактику: действовали мелкими группами, быстро, в нескольких местах сразу…

Каюсь, мы в столице подуспокоились. Мы не думали, что бандиты дерзнут сунуться во дворец. Но они сунулись. Да еще как успешно. Подкупили лейтенанта дворцовой стражи, и он открыл налетчикам вход в подвалы, где располагалась тюрьма.

Бандиты с боем вывели из тюрьмы всех придворных, арестованных в день покушения на короля. Но самое главное: бежали не только придворные, - бежал также принц.

Лейтенантика этого – предателя этого – я нашел и расстрелял самолично. Но это было позже. А тогда, после побега, вокруг принца и придворных сконцентрировались все темные силы королевства. Началось неспокойное время Заккара.

По вашим меркам, народу в неспокойном времени участвовало немного. Но для нас это было очень тяжело. Это совсем разладило жизнь страны.

Принц обратился за помощью к американцам. Те официально отказали, - они, мол, не суются во внутренние дела Заккара. Втихаря же наприсылали повстанцам оружия и жратвы, - давайте, друзья, воюйте; расплатитесь нефтью…

Король Аггис тоже чувствовал, что внутренних сил у него для войны маловато. Он тоже обратился за помощью, - к вам, русским, - но сделал это скромнее, чем принц. То есть, король попросил не у руководителей России, а у командира секретной базы ФСБ.

Командир базы – крепыш–генерал с бородкой а ля Троцкий, носом–бульбочкой и глазками–шильцами – прислал из своих подземных владений легкий танк на резиновых гусеницах. У него на башне был словно бы локатор. Такая ажурная полусфера…

- Это ЭМУ! – перебил Николай. – «Эмоциональный удар!..».

- Правильно! – спокойно согласился Ибрагим. – Но я об этом узнал недавно. А вот откуда знаешь ты?..

- Рассказывал кто–то!.. – пожал плечами Николай.

Ибрагим долго и пристально смотрел на него. Потом покачал головой, словно осуждая за что–то.

- Да… – сказал неопределенно. – Так вот…. Этот танк практически завоевал все королевство. Представляешь? Без единого выстрела.… Там, где он появлялся, повстанцев охватывал страх. Они бежали, не сопротивляясь…

- ЭМУ! – повторил Николай с гордостью.

- Принц Джангис прекратил сопротивление, - продолжал Ибрагим. – Он и его придворные сдались королю Аггису. Король их помиловал…

- Это все, что ли? – спросил Николай. – Интересно, конечно. Только при чем тут я?..

- Это присказка, - продолжал Ибрагим. – Дослушай уж до конца.… Так вот, король простил принца и оказался неправ. Потому что принц быстренько снюхался за его спиной с бородачом–генералом, рассказал генералу про свою ЦРУ-шную вербовку, и генерал его самолично перевербовал. Генерал обещал возвести Джангиса не трон, но плату за свою помощь потребовал несуразную.

- И какую же? – полюбопытствовал Николай.

- Потребовал, чтобы королевство Заккар вошло в состав России. Называлось бы оно тогда – «Республика Заккар». А Джангис был бы президентом.

- И что принц?..

- Он согласился. Но с хитрым условием. Условие было таково. Соглашение с Россией он, придя к власти, подпишет. Но соглашение должно быть секретным до 2008 года.

- И что дальше?

- Принц отправился в Москву. Официальная версия – турпоездка.…Там он с кем–то из «верхов», действительно, подписал секретное соглашение.

- И что?..

- После возвращения принца все произошло очень быстро. Однажды прибыл полк десантников. На побережье к нему присоединился спецотряд, посланный с базы ФСБ. Именно этот отряд и должен был уничтожить короля и захватить государственную казну.

- Ну?..

- Я стоял возле трона. Король стоял рядом. Он просил, чтобы я берег принца. И тут ворвались ваши. Началась бойня. Я отступил за трон. Трое были против короля. У одного на груди были какие–то кнопки. У другого за спиной был мешок. У третьего на голове был шлем…

Ибрагим замолчал. Впился взглядом в Николая, словно ожидая чего–то.

- Ну!.. – поторопил Николай. Он вдруг себя почувствовал плохо: потряс приступ озноба, неприятно закружилась голова.

- Король упал. Дворцовую стражу убивали из каких–то странных бесшумных пистолетов. Тот, что в шлеме, склонился над королем. Двое других – с кнопками и с мешком – его поддерживали.

- И что?.. И при чем тут я?.. – спросил, почти выкрикнул Николай, сотрясаемый крупной дрожью.

- Я схватил за ногу мертвого стражника, - продолжал Ибрагим. - Подтащил его к себе. Взял его автомат. Стал стрелять. Моя очередь перебила ноги тому, что с мешком. Он повалился на спину. Тот, что в шлеме, заорал благим матом. И, лишенный поддержки, рухнул прямо на короля. Тому, что с кнопками, я прострелил голову. Он стал мертвым и неопасным…

- Твоя лекция затянулась! – с трудом проговорил Николай. У него подергивались руки, лежащие на столе. Подергивались мышцы лица. Перед глазами клубился розовый туман.

- Тут ворвались монготы, - невозмутимо продолжал Ибрагим. – Позднее, чем надо, их командир сообразил, что от меня приказа не будет. Они обучены «танцу смерти» и для пуль почти неуязвимы.

- Как это?.. – нашел в себе силы выговорить Николай.

- «Танец смерти» - это умение соразмерять свои движения с движением врага. И чуть опережать врага. И уклоняться от пуль…

- Я там был? – вдруг вырвалось у Николая, и он почувствовал облегчение. Словно лопнул нарыв. И снова закричал в полный голос. – Я там был, да?.. Я знаю!.. Я сам это вспомнил!.. Еще до тебя!..

 

______________

 

 

- Да, ты там был! – очень медленно и очень убедительно сказал Ибрагим. – Ты был в шлеме…

- Это, правда? – зачем–то переспросил Николай, хотя и так было ясно, что Ибрагим не лжет.

- Ты был очень важен для своих, - продолжал Ибрагим. – Вернее не ты, а шлем. Еще вернее, не сам шлем, а тот прибор, который был в нем спрятан…

- Что за прибор?.. – жадно вырвалось у Николая.

- Не знаю точно, - сказал Ибрагим. – Что–то, связанное с внедрением в чужие мозги…

- Ну, дальше!.. – поторопил Николай.

Ему было весело. Ему было легко. Чудовищное напряжение, копившееся по капле в течении недель, наконец–то исчезло, схлынуло куда–то внутрь. Он смог расслабиться.

Все–таки знать – лучше, чем не знать . Что бы там ни говорили о том, что «знания рождают печаль», или о том, что «лишние знания – лишний риск»…

Вот он теперь знает о том, что действительно был в Заккаре и даже участвовал в какой–то секретной операции.

Знает, и что?..

Да то, хотя бы, что можно смело не считать себя безумным. Или начинающим сходить с ума.

Можно смело потрошить свои воспоминания дальше. Чтобы разогнать туман, напущенный в его башку кем–то умненьким и трусливым. Чтобы увидеть себя до донышка. Чтобы – в пределах собственной личности – остаться только с самим собой наедине. И никакой «ведомости». Никаких посторонних взглядов под черепушку…

Николай был благодарен Ибрагиму и все свои эмоции, связанные с этим, пережил буквально секунд за пять, не желая отвлекаться от рассказа…

- Ты был очень важен для своих, - продолжал Ибрагим. – Когда я прострелил ноги тому, что с мешком, и ты заорал после этого, к тебе вернулись те, кто ушел вперед. К тебе вернулась вся твоя группа… Тебя и этого – с перебитыми ногами – быстро подхватили и быстро унесли. Я не успел организовать ваш перехват…

Я подбежал к Аггису Пятому. Он умирал. Чья–то пуля попала ему в грудь. Если бы знать, чья?..

Я встал на колени возле моего короля и принял его последние слова. Он сказал мне…- тут Ибрагим поднялся на ноги и докончил, стоя. – «Бойся того, что в шлеме… Он – властелин мира… Казна у него…».- Вот что сказал мой король перед смертью…

Тут Ибрагим свесил голову на грудь, видимо соблюдая некий церемониал скорби, а затем опустился на свой стул.

Николай ждал.

Но больше ничего не было.

Ибрагим смотрел в пол и молчал.

- Но что значат… Что значат его слова? – спросил Николай робко – Бред, что ли?..

Ибрагим вскинул голову и глянул свирепо: глянул «по–заккарски». Видимо, идея о том, что король может бредить, прозвучала для него кощунством и святотатством.

- На, читай! – Ибрагим полез в сумку, с которой вошел в кабинет, и которая стояла перед ним сейчас на полу. Он достал из сумки тонкую картонную папку и протянул Николаю.

Николай схватил ее. Но раскрывать помедлил. Холодок страха вдруг прошел по спине.

- Что это? – спросил Николай.

- Твое досье, - спокойно сказал Ибрагим. – Из архива ФСБ. Все эти годы – после смерти короля – я искал тебя.

- Зачем? – спросил Николай. – Чтобы убить?..

Ибрагим усмехнулся. В его усмешке Николай не увидел мстительного торжества, - только грусть и усталость.

Николай раскрыл папку и начал читать.

Читал он долго, хотя в папке были всего две странички, занятые убористым машинописным текстом.

Эти две странички перевернули Николаю душу. Он не хотел в них верить. Во всяком случае, не мог поверить сразу. Поэтому читал и перечитывал…

Согласно этим страничкам, выходило, что за отцом он ухаживал всего год с небольшим. Затем, будучи вызванным на приписку, напоролся в военкомате на «экстрапа», - то есть, начальника школы «псидов» (пси–диверсантов). В школе «псидов» он проучился два года, показав выдающиеся способности. Отец в это время находился в специнтернате для инвалидов, помещенный туда по ходатайству ФСБ.

Николай с удивлением и недоверием вычитал, что мог, оказывается, закончив школу «псидов», творить чуть ли не чудеса.

Мог, например, лучше любого «детектора лжи» определять, врет человек или нет. Мог, находясь на расстоянии до десяти метров от человека, навязывать ему свою волю. Мог - на таком же расстоянии – «взять» зрение любого. То есть, мог подключиться к кому–то и видеть какое–то время его глазами.

Для ФСБ, как можно было понять, он стал находкой. Первое задание он выполнил в Америке: приехал, как турист, и успешно свел с ума «заказанного» сенатора.

Затем была череда ликвидаций – тоже всегда успешных. Не контактируя с жертвами, он заставлял их выбрасываться из окон, топиться, вешаться, бросаться под машины.

Были и «подгляделки»: когда он – в униформе сантехника, электрика, почтальона или еще кого–то – проникал в нужный офис и «брал» глаза нужного человека. Память у него тогда была феноменальной: мог с одного прочтения запомнить длиннющий документ. Хотя, строго говоря, этого и не требовалось: диктофон в таких случаях всегда был под рукой. Или напарник, знающий стенографию…

Но все-таки, все-таки. Это был шик, это был «высший пилотаж»: наизусть шпарить страницы текста, посрамляя технику.

Кстати о технике, «Экстрап» («Экстра – псид», если полностью) был крупным чином в ФСБ. И ему возмечталось «брать», сидя в Москве в своем кабинете, глаза директора ЦРУ, сидящего в Лэнгли в своем кабинете.

Для этого сверхспособности «экстрапа» надо было усилить с помощью техники. А технику таковую надо было еще создать. И, создав, не сразу ее допускать до драгоценного организма «экстрапа». А предварительно испытать на подопытном «кролике», и чтобы «кролик», желательно, был недалек по параметрам от «экстрапа»…

Короче говоря, согласно уникальным своим данным, Николай как раз подошел на роль «кролика» для секретной лаборатории ФСБ.

Так вот он и оказался в Заккаре. Нелегкая его туда принесла…

Шефом его в Заккаре был старший разработчик Степан Степанович Степанов. Или, по–другому, «дядя Степа». Или, по–другому, «ТРИС»…

Николай, перечитав это место в листках, закрыл глаза и попытался припомнить «дядю Степу».

И припомнил–таки.

Главной особенностью дяди Степы, его отличительной чертой был не рост, - очень средненький, совсем не высокий, - а нос, который был не только длинным, но и горбатым. Ноздри в этом носу были такими большими, что дядя Степа через день выстригал в них волоски, - «чтобы выглядеть прилично…».

Николай привязался к Степану Степановичу, как теперь, спустя годы, привязался к Степану Петровичу. Судьба его, видать, такова: душой прикипать к тем, кто–так или иначе – похож на его отца.

Степан Степанович – «ТРИС», «дядя Степа», - похож был на николаева отца своей неуемной изобретательской энергией. Казалось, он вынимает свои диковинные «придумки» прямо из воздуха. Быстро, ловко и, вроде бы, легко создавались им приборы и механизмы. Никакая «придумка» в руках Триса никогда не капризничала. Все они были послушными «детьми» Триса. Послушными и красивыми. Некрасивых у Триса быть не могло.

Николай подозревал, что Трис – просто–напросто гениален. Что, будь он рассекречен, он бы мог подарить человечеству такие «пироги», от которых жить стало бы гораздо слаще…

Но нечего было и мечтать про «легализацию» Триса. Он до конца своих дней обречен был на роль «человека – невидимки». И роль эта, похоже, его вполне устраивала. Может быть, ничего другого для себя он и не хотел…

По годам Трис был вдвое старше Николая. Но по душевному складу он был сущим мальчишкой, - наивным, увлеченным, восторженным. Беседуя с ним, Николай заражался его «эмоциональностью» и чувствовал себя до неприличия, до безобразия юным…

Теории Триса были непривычными, отдавали сумасшедшинкой, будоражили ум. Но поскольку теории не рождались просто так, а всегда были основой практических разработок, прислушиваться к ним стоило. Николай внимал Трису, как Богу, и то, что на «бытовом» своем уровне понимал, запоминал накрепко.

Так, например, создавая ЭМУ («эмоциональный удар»), Трис говорил о «живом» и «мертвом» времени. Николай понял вот что из объяснений друга (они действительно подружились).

Каждый биологический объект (человек, дерево, муравей) рождается на свет с определенным запасом собственного времени. Да, у каждого, кто живет на Земле, время «свое». Верно сказано: «Все свое ношу с собой».

Каждый живет как бы в коконе, в личном футляре. Каждый живет, покуда есть что тратить. Энергетика любой жизни – трата «внутренних» временных запасов.

Размеры временного «кокона» возможно, совпадают с размерами живого объекта. Или чуть больше. Это еще надо уточнять.

Время внутреннее – и есть время «живое». Распадаясь, изменяясь, оно уменьшает свой энергетический потенциал, становится для «кокона» чуждым, лишним, ненужным.

Вследствие своей ненужности, время «отработанное» удаляется из кокона и становится – по отношению к нему – временем «мертвым».

Внешнее , или мертвое время, сливаясь воедино, и дает то, что мы величаем Временем вообще, течением Времени, потоком Времени.

Возможно, мертвое время может быть обратимым при каких–то условиях. Может как–то подзаряжаться и делаться живым . Соотношения этих времен пока что абсолютно неизвестны.

Возможно, информация вообще, информация как понятие – это след, это тень элементарного события , произошедшего тогда, когда конкретное мертвое время было живым.

Под элементарным событием , можно понимать ступенчатое изменение состояния какой–то, условно говоря, «точки». Была эта «точка» более возбуждена, - стала менее возбуждена. Вот вам элементарное событие .

То есть, по–другому говоря, в мертвом времени содержится информация обо всем, что происходило во времени живом .

«Перетекание» времени от живого к мертвому происходит за счет разности потенциалов этих времен. Легче всего обнаружить разницу потенциалов на границе биологических «коконов», биологических «футляров». Обнаружить, снять, суммировать, заставить работать…

Что, собственно говоря, Трис и проделывал блистательно. Обнаруживал, снимал, суммировал, заставлял работать…

Трис утверждал, что в ЭМУ имеется накопитель мертвого времени, и в нем, в накопителе, закодированные, хранятся, будто в шкатулке Пандоры, все человеческие эмоции.

Для каждой эмоции просчитаны ее параметры, ее информационные координаты. Достаточно возбудить определенный набор элементарных событий , и вот вам нужная эмоция во всей красе. И усиливать ее можно на сколько угодно. Благо техника позволяет…

ЭМУ был начальством ФСБ, - тем же «экстрапом», например, - встречен благожелательно. Трису вручили крупную премию, которую он быстро пропил, потратил на книги, раздал «в долг».

Но все–таки ЭМУ сочли «побочным продуктом». Для «генерального плана» - для «взятия» глаз директора ЦРУ – он был признан непригодным.

Неунывающий Трис быстро нашел другой путь: придумал идею «пересадки» и воплотил ее. Пересадки «души». Пересадки «астрального тела». Называйте, как хотите…

Экстрасенсы давно умеют это делать: выходят из своего материального тела и путешествуют по миру в теле нематериальном. Но экстрасенсов не так уж и много. Да к тому же их способности довольно капризны: не всегда проявляются в нужный момент. А шпионаж – дело безотлагательное: в нужном месте, в нужное время, нужное действие, - и никаких гвоздей!..

Сначала родился стационарный аппарат. Металлический шкаф, набитый электронной мудренщиной, от которого тянулась куча проводов с датчиками. И кушетка возле шкафа.

На кушетку ложился испытатель. На него наклеивали датчики. Большую часть – на голову, наголо выбритую.

Испытателю давали задание. Включали шкаф.

Шкаф тихо гудел.

Испытатель – еще тише – двигался в заданном направлении.

Двигался, разумеется, в нематериальном виде. Оставляя на кушетке свое «обездушенное» тело…

В испытатели Трис выбрал Николая. Выбрал не только по дружбе, но и по результатам тестов на СЧВ (сверхчувственное восприятие).

Поначалу было дико, страшно, неуютно,- когда парил над собой и себя же со стороны разглядывал.

Потом – привык.

Потом – понравилось…

Самое трудное было – освоить простейшие навыки. Навыки элементарного движения. Вверх, вниз, влево, вправо… Быстрее, медленнее... Да сквозь стены, - не жмурясь!.. Сквозь потолки…

Экзамены он сдал на «пять». Задание на экзамене было: пробраться в такую–то лабораторию (а там стены обшиты свинцом), найти такого–то человека (а тот предупрежден и настороже), «взять» его глаза, заставить его вытащить из сейфа такую–то бумагу и доложить ее текст по возвращении…

После сдачи «местного» экзамена стали увеличивать дальность «вылетов». И вот тут–то обнаружилось, что с идеей добраться до Лэнгли придется повременить. Потому что в обычном пространстве максимум дальности был двести – двести пятьдесят километров. И все! И хоть ты тресни!

На этом расстоянии четко чувствовалось: между астральным и материальным телом есть крепкая связь. На этом расстоянии связь между телами обнаруживалась почти зримо: резиновым тяжом оплетала, опутывала и тянула назад…

И еще предощущалась на этом пределе какое–то иное пространство.… Как бы промелькивало... Как бы обозначалось бледным пунктиром…

Каким–то оно непроявленным было. Мутным. Неприветливым.… Какие–то шары в нем плавали.… Высились какие–то пирамиды... Медленно катились огромные волны... Хотя, может, и не катились… Может, это горы блистали…

Новое пространство.… Или следующее.… В общем, как ни назови, оно было преградой.… А может, и не преградой... Может, оно было средством для достижения сверхдальности «вылетов»…

Но как в него проникнуть?.. Как в него ворваться, вломиться?.. Этого не знал никто...

Николай говорил, что ему хочется безумного: ему хочется подобраться к новому пространству вплотную и «сожрать» его, - вобрать его в себя. Чтобы оно стало «внутренним» и ему подвластным…

Трис в ответ по–кошачьи щурился и покачивал головой, как бы соглашаясь. Он явно придумывал что–то свое, но не хотел делиться раньше времени…

«Заминку» Трис использовал по–своему: создал компактный вариант стационарного аппарата. «Шкаф» ужался до размеров заплечного «мешка». Кушетка заменена была шлемом. Пульт управления всем этим был сделан отдельно, - его должен был нести на себе доверенный офицер…

 

______________

 

 

Николай закончил читать свое досье. Закончил читать, перечитывать, вспоминать…

Было гадко.… Было муторно... Потому что ясно сознавал: вспомнилось не все.… Какая–то часть прошлой жизни осталась от него закрытой…

Как он попал в Россию после Заккара?.. Почему его, «псида», сунули в обычный десант?.. Что с Трисом?.. Где он?.. Случайно или с каким–то умыслом, его, Николая, направили сюда, на кладбище?.. Вон ведь сколько событий провернулось вокруг него за последнее время…

Теперь, впитав свое досье, он видел во всем, что происходило вокруг, некую выстроенность , некую устремленность …

Но что тут выстраивалось? И для чего, с какой целью? Был ли он, Николай, центральной фигурой, как его хотели убедить,- хотя бы, тот же Ибрагим?.. Или его просто вели ?.. Но куда вели? К чему? Какова цель?..

 

 

- Да, я был там! – сказал Николай и протянул папку Ибрагиму. – Кое-что вспомнил… Кое-что услышал от тебя.… Но полноты нет.… Много пятен…

Ибрагим медленно убрал папку в сумку, стоящую возле его ног. Медленно поднял голову. Лицо у него бесстрастное. Каменное лицо. Но в глазах – надежда...

- Короля?.. – спросил он сдержанно. – Короля вспомнил?..

- Нет! – с сожалением сказал Николай. – Вернее, вспомнил. Но до известного предела. Вот он стоит у трона. А я на него набегаю. Его глаза наплывают.… А дальше – все… Ничего больше…

Ибрагим отвел глаза. В них промелькнуло отчаяние, - Николай успел заметить.

- Мне жаль Заккар, - сказал Ибрагим просто. Но в его простых словах была настоящая боль. – Мы утратили государственную казну. Год за годом живем в долг. Я хочу вернуть казну Заккару. Ищу тебя долго. Наконец, нахожу. А ты говоришь: «Не помню!..».

- Ты не врешь! – сказал Николай, глядя Ибрагиму в глаза. – Я бы рад тебе помочь! Но крыша у меня, - сам видишь, - съехала немного!

- Вспоминай! – сказал Ибрагим. – Я отвезу тебя в одно место! Тебя там вылечат!..

 

 

И тут что-то произошло… Что-то очень важное… Николай «взял» глаза Ибрагима. Николай сам не понял, как это случилось, в какой момент. Ибрагим же этого, похоже, и вовсе не заметил.

Ибрагим встал и вышел из домика администрации. Николай заставил его замереть. Замереть и бездумно пялиться на мартовские деревья. На их ветки, покрытые крупными каплями…

Сам Николай глядел глазами Ибрагима. Но глядел не наружу, не на деревья.

Нет, Николай глядел глазами Ибрагима «внутрь» - в память, в переживания прошлых дней. И Николаю было стыдно, - словно он тайком подсматривал в замочную скважину. Николай стеснялся своего благополучно позабытого и неожиданно оживленного дара.

… Он видит молодого человека в знакомом уже тронном зале. Молодой человек похож на Аггиса Пятого. Это, наверно, Джангис. Бывший принц, а теперь - новый король.

- Я откажусь от тайного соглашения! – говорит Джангис. – Мы не войдем в состав России!

Мы будем самостоятельны, - если ты вернешь нам казну!..

 

 

…Еще Николай видит девятиэтажный «правительственный» дом. Окна светятся в вечернем воздухе. Они похожи на бестолково горящие пиксели, из которых на дисплее никак не может сложиться картинка.

Вот дом надвинулся. Вот его пористая грязная трещиноватая стена уже совсем перед глазами, почти упирается в глаза глядящего.

Вот она тихо, почти незаметно, дернулась. И двинулась вниз…

- Он же лезет по стене! – приходит к Николаю догадка. – Что у него есть? Крючья? Клинья? Веревка?..»

Но на себя неведомый (почему неведомый, собственно?) альпинист не смотрит. Поэтому его снаряжение остается невыявленным.

Стена неторопливо ползет вниз. Неторопливо проплывают мимо прямоугольники окон, освещенных и темных.

Вот впервые в поле зрения показываются руки восходящего. Они в длинных перчатках до локтя, надетых на комбинезон. И перчатки, и комбинезон, разумеется, черные. Перчатки снабжены когтями, обильно смазанными клейким веществом. И еще – от ладони до локтя на перчатках расположен ряд присосок. На присосках тоже немало налеплено клейкого вещества.

Теперь механизм восхождения частично проясняется. Можно снова спокойно следить за стеной, проползающей вниз…

Долго ли – коротко ли, вот он, кажется, добрался до цели. Замер.

Цель – задернутое темно–красной плюшевой портьерой окно…

Вот рука приложила к стеклу плоскую кругляшку размером с копейку.

Кругляшка совсем тонкая, словно вырезана из тетрадного листа…

Звуки стали слышны. Кто-то ходит по комнате за портьерой. Ходит тяжело, неторопливо. Грузный, наверное, человек…

Что-то звякнуло. Забулькала жидкость. Небось, не воду из графина льет, - слишком недолгими были звуки…

Выпил… Шумно перевел дух.… Крякнул... Чем-то зажевал…

- Пропади оно все пропадом!.. – прогудел старческим густым басом.

Вот в правой руке «альпиниста» возник откуда-то выловленный темный баллончик…

Перчаточный коготь сковыривает кругляшку. Куда она девается дальше, - неясно. Такое впечатление, что ее просто бросили вниз.

Не жалеют шпионы дорогую свою микротехнику. Не жалеют…

Из баллончика вылетает белая пенистая струя. Налипает на стекло. Она похожа на зимний иней. Так, наверное, и рассчитано. Чтобы, глянув случайно изнутри, не встревожились...

Хотя, судя по всему, и встревожиться-то было некогда. Потому что со стеклом, покрываемым пеной из баллончика сверху вниз, происходят удивительные вещи. Похоже, пена разъедает, растворяет стекло. Да не «похоже», а так оно и есть. Пена, наносимая аккуратными горизонтальными полосами, действительно, растворяет стекло, и оно крупными тягучими каплями сползает вниз, к подоконному карнизу.

Пена, видимо, полностью, без остатка, вступает в реакцию и расходуется, исчезает в процессе. Половинка наружной рамы, освобожденная от стекла, выглядит чистенькой. Будто стекло в нее никогда и не вставляли.

Затем пена – так же бесшумно и аккуратненько – наносится на стекло внутренней рамы. Стекло – так же каплевидно – стекает вниз, образуя между рамами линейную лужицу, которая на глазах подсыхает, испаряется. Вот уже почти ничего не осталось. Так, след неопределенный. Будто клеем случайно мазнули…

Надвинулась штора.… К самым глазам.… Затем дернулась вверх…

Это «альпинист», это шпион, это Ибрагим мягко спрыгнул с подоконника…

Вот изображение резко ускорилось. Это Ибрагим проник за штору и напал на хозяина комнаты.

Схватка получилось быстрой. Сказалось несоответствие сил старика-хозяина и цветущего молодца Ибрагима.

Вот хозяин стоит перед мебельной стенкой, перед открытой дверкой бара. На нем шикарная пижама – куртка и широкие брюки – из синего вельвета в мелкий рубчик, расписанного золотыми драконами…

Вот хозяин лежит на полу на желтом паласе. Он без сознания. Руки Ибрагима, освобожденные от перчаток, ловко связывают одной веревкой верхние и нижние конечности старика…

Вот уже допрос. (Картинки воспоминаний – это именно картинки , они в единую ленту не сложены).

- Ты служил в Заккаре? – спрашивает голос Ибрагима.

- Да, - хрипло отвечает хозяин, в его ответе – ненависть.

Николай – глазами Ибрагима – рассматривает лежащего. Перед ним седобровый лысый крепышок с пегой бородкой «под Троцкого».

Николай, глядя на кустистые брови пленного, сначала вспоминает пословицу: «Брови нависли – злоба на мысли».

Затем его пронзает узнавание . Он встречал этого человека, он как-то был связан с ним…

Но вспоминать самому сейчас некогда. Надо, чтобы довспоминал Ибрагим…

- Кем был? – спрашивает Ибрагим. – Чин? Должность?..

- Генерал–майор! Начальник секретной базы! – выцеживает слова крепышок. – Ты же знаешь наверняка. Раз пришел ко мне…

- В группу «Псид ноль–ноль–ноль» кто входил?

- Трое, - неохотно говорит старик, и в его цепких глазах промелькивает волчий проблеск.

- Где их досье?..

Молчание.

- Где их досье?!..

Молчание.

- Где?!!.

При каждом вопросе голос Ибрагима повышается. Последний вопрос он выкрикивает.

- Ну! – кричит Ибрагим. – Пыток хочешь?..

- У меня, - говорит старик.

Николай готов поклясться, что в глазах старика, затаенное, появляется злорадство. Раньше генерал-майор, наверное, лучше мог прятать выражение своих глаз.

- Где у тебя? – неожиданно успокаиваясь, говорит Ибрагим совсем тихим и, вроде бы, даже безразличным голосом.

Этот контраст подхлестывает старика, словно кнут. Старик вскидывается, пытается дернуть руками-ногами, смотрит напряженно и подозрительно.

- В кабинете, - наконец, говорит старик, - За картиной…

- За «ядерной зимой»? – уточняет Ибрагим.

- Ну да! – раздражается старик. – «Ядерная зима». Художник Алексей Иванов!..

Последние слова он выкрикивает в голос. Будто бы они с Ибрагимом играют в некую игру и сейчас поменялись полями. Сначала Ибрагим был на «кричальном» поле, теперь – генерал…

И вдруг старик осекается.

- Откуда знаешь? – угрюмо спрашивает.

- Что знаю? – уточняет Ибрагим.

- Какая картина у меня в кабинете!.. – чеканит слова старик.

- Так я к тебе не в первый раз пришел, - спокойно сообщает Ибрагим. - Твой сейф я потрошил еще вчера!..

Генерал смотрит на Ибрагима, выпучив глаза. Его рот открывается и закрывается, не издавая ни звука. Губы трясутся и наливаются сливовой синевой.

Он жалок, этот некогда, - может быть, совсем недавно, - грозный генерал.

Он сломлен, он побежден. Он проиграл дважды: поединок мускулов и поединок воль..

Ибрагим вынимает откуда-то из-за пазухи три папки (у Николая такое впечатление, что из-за пазухи) и швыряет их на лежащего противника.

- Вот они, твои досье! – говорит презрительно.

Затем приседает на корточки и говорит совсем в другом – дружелюбном, доверительном – ключе:

- Я тебе их верну, не боись! И никогда больше не приду к тебе! Скажи одно: который из трех контактировал с королем?.. Ну!.. Этот?.. Этот?.. Этот?..

Ибрагим поднимает папки – одну за одной – и разворачивает их на уровне генеральских глаз. Потом стопочкой складывает на пол.

- Второй!.. – говорит генерал с ненавистью. Его полные губы трясутся. Он их сжимает, но сдержать их дрожь не может. Из синих они становятся фиолетовыми. Затем чернеют.

Генерал задыхается. Разевает рот, как рыба на песке. Его глаза наливаются краснотой, делаются похожими на кроличьи.

Ибрагим спокойно сидит на корточках.

- Я так и думал! – сообщает он генералу. – Куда же вы его дели, этого Николашу? Почему убрали с базы?..

- Мы испугались!.. – хрипит генерал.

- Чего? – Голос у Ибрагима иезуитский, лисий. На цыпочках движутся Ибрагимовы слова.

- Степан Степанович.… Из его группы... Говорил… – Хрипит генерал. – Что Николай… стал… Абсолютной бомбой…

- Что это значит? – Спрашивает Ибрагим.

- Не знаю! – Хрипит генерал.

- А где Степан Степанович? – Спрашивает Ибрагим. – Его тоже нет на базе!

- Он обе ноги потерял.… На Родину отправили… – Генералу говорить трудно, губы у него запеклись, высохли, пепельно-серые…

- «Абсолютная бомба» - это непонятно, - размышляет Ибрагим. – Но и мой король тоже сказал неясно. Он сказал, что Николай – властелин мира.

- Помоги мне! – Хрипит генерал. – Я все скажу!.. Власть над миром – в унитазе!..

- Что ты сказал? – Удивленно переспрашивает Ибрагим.

Но генерал уже ничего не говорит. Его глаза стекленеют. Обвешанный пузырьками слюны, язык высовывается изо рта. Лицо чернеет так же, как незадолго перед этим почернели губы…

Николай «отпускает» Ибрагима, ошарашенный тем, что нашел в Ибрагимовых воспоминаниях. Ибрагим кончает разглядывать деревья, увешанные водяными каплями. Уходит, недовольный собой и Николаем. Ему кажется, что чем ближе он к цели, тем выше вырастает стена, которая от него эту цель отгораживает…

Николай сидит пустой–пустой, как воздушный шарик. Ни одной мысли в голове нет. «Абсолютная бомба», «Властелин мира» - если принять всерьез эту бредятину, значит, мир – не что иное, как сумасшедший дом, а он, Николай, - пациент самой дуриковой палаты…

Ему вспоминается Алина.… Хоть бы увидеться!.. Хоть бы поговорить!.. Такое чувство: рядом побыл бы, и все бы стало ясным…

Где ты, милая девушка?.. Где ты, милая?.. Из какой дали тебя выкрикивать – вызывать?.. Отзовись!.. Отзовись, прошу тебя!..

 

______________

 

 

Николаю приснилось, что к нему пришла Алина. Склонилась над ним, провела кончиками пальцев по лбу. Прядками волос щекотнула щеку.

Николай открыл глаза. Алина и в самом деле стояла над ним. Она была в белом теплом плаще и в белой вязанной шапочке.

- Ты как Снегурочка! – сказал Николай.

- Я пришла за тобой! – сказала Алина. – Иди за мной и ничего не бойся!..

- Я думал, ты мне снишься! – сказал Николай.

Алина расстегнула белый плащ, сняла его, отбросила в сторону. Сняла белую шапочку и тоже отбросила.

Под плащом на ней ничего не было. Стояла, ослепляя Николая прекрасной своей наготой, заставляя его трепетать как мальчишку.

- Дай мне руки! – сказала повелительно. – Обе руки!..

Николай откинул одеяло. Поднял руки.

Теперь они оба сравнялись в своей наготе.

Алина крепко взяла его. Затем что-то пробормотала.

Николай ощутил, как дрогнул мир вокруг них. Дрогнул и беззвучно обвалился.

Николай глянул вниз и успел увидеть, как оседает на кровать Алина с безвольной улыбкой на лице. А рядом с ней лежит он сам с такой же блаженной улыбкой идиота.

«Все-таки я сплю!» - объяснил себе Николай нереальность происходящего.

Звездное небо свернулось в какую-то немыслимую улитку, проносясь мимо них. Звезды были размазаны внутри этой улитки, - походили на длинных пылающих червяков.

Затем на Николая с Алиной обрушилась «серая муть»: неопределимое бесструктурное нечто. «Серая муть» виток за витком навивалась на них, как нитка на катушку, и соскальзывала. Навивалась и соскальзывала…

Затем мир вокруг них перестал обрушиваться.

Николай увидел себя и Алину в лесу на поляне.

Странный это был лес, и странная поляна…

Деревья в этом лесу были бесплотные. Деревья–призраки, словно бы сотканные из разноцветных лучей.

Ни одного хвойного дерева Николай не приметил, - хотя озирался старательно. Были только лиственные – всевозможных пород. Причем, судя по листьям, пребывали они отнюдь не в марте месяце, а уж не менее, чем в июле.

Собственно говоря, лесом называть это место было неправильно. Только с первого взгляда можно было его так назвать. Это был не лес, - это был мир деревьев. Древесный космос. В нем, видимо, обитали тени, призраки всех тех деревьев, что когда-либо росли в здешнем краю.

Еще это место можно было назвать древесным хаосом. Деревья лежали, - слоями, штабелями, валами. Деревья стояли – вертикально и под разными углами. И ни одно дерево не мешало другому, поскольку все они были бесплотны и пересекались, не давя, не царапая, не вредя. Они пронизывали друг дружку с нереальной легкостью. С легкостью сна.

Поляна была овальной по форме. Она казалась ненужной, чужеродной в этом странном лесу. Она сама была странной.

У нее была своя жизнь, у леса – своя. В несовпадении жизней леса и поляны и заключалась та странность , которую чувствовал Николай.

Лес был чудовищен. Лес вздымался вокруг поляны стенами, подпирающими небеса.

Поляна словно бы лесу не принадлежала. Словно бы привнесена была в него извне. Взял кто-то очень большой и продавил своим копытом упругую хаотичность леса, - насквозь, до самой земли…

И даже не поляной можно было назвать этот плоский чужеродный овал, - а колодцем. И стены колодца тоже были странны. Тоже были чужеродны, - и для леса, и для поляны.

В них, в стенах, была завораживающая гармония, непостижимая красота. Хаос леса, продавленный, прорезанный «копытом», обнаружил на срезе такую соразмерность, такую упорядоченность, что, глядя на нее, хотелось плакать от умиления.

Видимо, многое было скрыто в магических прекрасных узорах, испещряющих стены колодца. Возможно, в них была скрыта вся мудрость всех миров. Так подумалось Николаю…

Но созерцать их было некогда. Алина возвратила его к суматошной жизни поляны.

- Не отвлекайся! – прикрикнула на него. – Гляди на меня! Только на меня!..

Николай отвел глаза от мерцающей, трепещущей травы. Она была похожа на язычки пламени. Или на струйки невесомой изумрудной жидкости, бившие из-под земли.

Живые трепетные фигурки травы вымахивали из земного лона, переполненные порывом, энтузиазмом. Им, наверно, казалось, что порыв этот будет бесконечным и забросит их в бесконечную даль.

В зените своего мгновенного полета они страстно, они мучительно-сладко изгибались в конвульсии запечатления, реализации, предъявления себя миру.

И… пропадали. Словно впитывались в невидимые капиллярчики воздуха, и сами делались невидимыми…

Николай поглядел на Алину и увидел, что она тоже преобразилась. В этом сне, в этом странном месте она была так же нереальна, невозможна, как все остальное вокруг.

Ее обнаженное тело стало стеклянистым, зыбко-переливчатым, туманно- прозрачным.

В центре ее тела, чуть повыше пупка, разгорелось ярчайшее сияние, обозначилась огненная полусфера. Будто некое солнышко замерло там, восходя из-за горизонта.

Свет этого «солнышка» был ярок беспредельно, не по-земному, - свет иного, «не нашенского» космоса. Но глаза от него не уставали, не болели. Глазам он был даже приятен.

Над головой же Алины обозначился еще один космос. Третий, если начинать счет с нашего, обыденного. Этот космос распростерся острым клином над головой Алины, то ли исходя из нее, то ли в нее вонзаясь. И наполнен был этот космос не кем иным, как самой Алиной. Она была и пространством своего космоса, и содержимым этого пространства.

Ее фигура царила внутри клиновидного космоса как фигура богини. Другого сравнения Николай придумать не мог, да и не хотел.

Он с тревогой и с непонятным для себя раздражением переводил глаза со стеклянной «реальной» Алины на полнокровную, яркую Алину-богиню…

И вдруг что-то изнутри него прорвалось, выстрелилось наружу. Какая-то струя, похожая на те травинки, что были на поляне.

Николай осознал, что он тут не случаен. Что он – полноправный участник происходящего. Что он – антипод, противовес всего того «женского», что явлено Алиной. И в нем тоже скрыт космос. И тоже, возможно, не один…

Николай, было приосанился. Мол, и мы не лыком шиты. Но струя, что прорвалась изнутри, так же быстро иссякла, истаяла, как истаивали травинки на поляне…

И остались раздражение с тревогой. И желание к травинкам присоединиться. И еще – желание взять эту стеклянистую Алину. «Взять» в самом примитивном и самом естественном «мужском» смысле…

Обнять ее.… Вдавить в себя.… Покрыть поцелуями.… Касаться.… Гладить.…Мять.… Поднять на руки.… Положить на траву.… Соединиться…

Чтобы вернулись к ней телесные краски. Чтобы снова стала женщиной. Пусть даже с ведьмовскими замашками. Но в какой женщине нет ни капли от ведьмочки?..

Желание нарастало. Какое-то время Николай его сдерживал. Но оно прибывало, как вода в половодье.

В тот момент, когда оно стало нестерпимым, Николай зарычал, как зверь, и набросился на Алину.

Алина закричала, встречая торжествующим криком его рык, сплетаясь с ним голосом прежде, чем сплестись телами.

Николай набросился на Алину и на какое-то время перестал соображать что-либо. Ему было хорошо. Ему никогда еще не было так хорошо. Он закрыл глаза и чувствовал Алину каждой своей клеточкой. Он безумствовал. Он отдавал себя до конца, до донышка, до последней капельки. Он словно совершал древний экстатический обряд, который ему подсказывала память предков…

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что «стеклянистая» Алина ничуть не изменилась. Зато «богиня» стала иной: словно потемнела, словно попритушила свои сверкающие краски. И еще показалось, что она потяжелела. Что она слегка расплылась, обрюзгла. Будто разом постарела на несколько лет.

Груди ее разбухли, - две огромных горы над Николаем. Соски торчали из них, как орудийные жерла. На сосках висели молочные капли – белесые тучки возле горы. Капли медленно покачивались – в такт мелким телодвижениям богини.

Вот она наклонились, как бы желая поближе рассмотреть Николая и ту, «стеклянистую». В ее глазах-океанах Николаю почудились движение волн и ветров; грохот валов, штурмующих берега…

Выпрямляясь, богиня встряхнулась всем телом. Молочные капли сорвались с ее сосков и помчались вниз. Николай увидел, что одна капля падает на него, другая – на Алину.

Он закрыл глаза, устрашенный, ожидая неминуемой гибели. Сейчас он утонет, захлебнется, просто-напросто будет раздавлен в лепешку.

Как выпали капли из своего клиновидного космоса, как обрушились на них с Алиной, он, конечно же, не заметил. Он только почувствовал, что вдруг защипало кожу, - не больно, не сильно, приятно даже.

Открыв глаза, он обнаружил, что стоит в световом луче. Вернее, в световом коконе, поскольку свет имел форму яйца и никуда не продолжался. Свет был неоднородным: состоял из множества сверкающих точек, похожих на золотую пыльцу. Точки имели свою жизнь: то разгорались, то потухали, то отпрыгивали от Николая, то приближались к нему.

Но все-таки конечной целью их перемещений был именно Николай. Световой кокон вокруг него уменьшался прямо на глазах, - сверкающие точки оседали на коже.

Вокруг Алины совершалось то же самое. Алина взглядом подбадривала Николая: не сомневайся! Жди! Все происходит как надо!..

Золотистая пыльца припудривала кожу, образуя на ней какие-то сложные узоры. Пыльцы становились все больше, кокон все худел.

Вот он последний раз сверкнул перед глазами своим золотом и пропал. Все сверкающие точки осели на Алину и Николая, сделав их похожими на статуи из драгоценного металла…

Алина улыбнулась, и яркие лучики брызнули от ее улыбки во все стороны. Словно каждая точка из тех, что осели на ее лице, испустила свой особенный луч.

Затем случилось вот что. Лучи, порожденные улыбкой Алины, застыли, загустели, превратились в нити, словно бы спрессованные из янтарно-желтого порошка. Нити слабо светились. Но их свечение было иным , не похожим на свечение лучей…

Алина, облепленная отходящими от нее нитями, показалась Николаю очень симпатичной паучихой. Но это сравнение было неправильным, и он сказал себе, что она -скорее этакий золотистый одуванчик.

Нити, дошедшие до Николая, прилепились к нему, что Николаю поначалу не понравилось. Он хотел возмутиться, хотел стряхнуть нити. Но Алина снова ему сказала взглядом: все происходит как надо! жди! не сомневайся!..

И Николай успокоился.

Тем более, что нити от Алины дошли не только до него.

Нити от Алины дошли также до стен поляны-«колодца».

Но к стенкам колодца нити не прилепились.

Между ними, нитями, и сумрачно мерцающими стенками колодца словно бы происходила борьба. Нити вытягивались, прикасались к стенкам, отскакивали. Снова вытягивались, как бы пытаясь найти слабину. Снова отскакивали. Или были отбрасываемы…

Происходил некий танец. Некая значимая череда перемещений. Но что она значила?.. О чем могла рассказать?..

Николаю даже почудилось, что он слышит мелодию этого танца, хотя наскоки нитей на призрачные стенки были беззвучными.

Он пригляделся и понял, что Алина дирижирует нитями. Нити как бы стали продолжением Алининых рук, Алининых пальцев. Они вытягивались и пытались прикоснуться к стенке колодца по ее воле, по ее выбору.

Значит, она понимает, что делает?..

Николаю захотелось тоже понять смысл происходящего. Захотелось попросить у Алины, чтобы объяснила.

И тут он услышал призыв: «Помоги!..»

Не взглядом, не словом позвала Алина. Призыв странным образом пришел по тем нитям, что были между ними. Причем в самом призыве уже была программа действий для Николая, и Николай, послушный этой программе, - а вернее, послушный призыву, - напрягся, передавая свою силу, свою волю нитям, а через нити – Алине, а через Алину – стенкам колодца.

Он почувствовал, что перестает быть собой. Перестает быть собой «обычным», ограниченным в пространстве. Он словно бы «размазывается» между своим телом и стенками. Не только впитывается нитями, просачивается сквозь них, но и расплывается в воздухе, как бы наплывая на стенки, как бы становясь их прозрачным подобием…

И стенки вдруг поддались его напору, перестали сопротивляться. Были «чужими», - стали «своими»…

Алинино ликование было так велико, так много его было в ее глазах, так много его передалось через нити, что Николаю захотелось заплакать.

Ведь она радовалась за него, старалась для него, к нему теперь была крепко-накрепко привязана…

Стенки стали «своими», и Алина тут же «станцевала» на них: пробежалась кончиками нитей, оставив на стенках россыпь светлых точек.

Яркие точки, внедренные в стенки колодца в одном месте и многократно отраженные в других местах, зажили своей жизнью. Они, видимо, также были послушны Алине, как нити. Потому что, передвигаясь, они стали растягиваться в линии. А линии стали изгибаться, сплетаться, - что-то вырисовывать, вылепливать. И не «что-то, а «кого-то»…

Не успел Николай ахнуть от изумления, как увидел себя самого, изображенного на призрачной стенке в полный рост. Себя нарисованного. Или, скорее, не нарисованного, а в «правдивом» зеркале отраженного. В таком зеркале, которое не делает правое левым и наоборот…

Изображение, - то есть, отражение, - состояло из одних только линий. В нем не было красок…

 

Он шагнул к стенке колодца, к своему отражении. И тот, другой. – отраженный – Николай тоже шагнул к нему…

В момент встречи Николай испугался. Да и немудрено было.

Потому что в момент встречи стенка вдруг исчезла. Или, вернее, не стенка исчезла, а весь тот странный мир сна, к которому Николай, вроде бы, привык…

Его собственное изображение вдруг оказалось не плоским, а очень и очень глубоко объемным. Оно оказалось входом в длинный туннель-лабиринт. Очертания туннеля – один к одному – повторила очертания Николаева тела.

- Иди!» - долетел до него повторный приказ Алины.

Николай шагнул в туннель. Он знал, за чем идет и что ищет.

Он хотел отодвинуть все задвижки, снять все замки внутри себя…

 

______________

 

 

Николай припарковал свой «москвич» напротив нужного дома. Улица была широкой: два трамвайных пути посередке, быстрые автомобили в три ряда слева и справа от медлительных «электрических верблюдов»…

Высотный – нужный им – дом казался львом, затесавшимся в вереницу «шакалов» (точечных семиэтажек). Закатное солнце подбавляло «львиности» его охристо окрашенным стенам. Стекла домов плавились в медвяно-медяной цветовой гамме. «Желто-красными» назвать эти заунывно поющие краски как-то не поворачивался язык.

Между автомобилями и пешеходами – по ту и по эту сторону – протянулись тополиные аллеи, за счет которых улица делалась еще шире. Николай залюбовался ветвями весенних деревьев. Они лежали в воздухе свободно и естественно. Они казались невесомыми. Были похожи на магические письмена. Или на струйки дыма, что истекают от угасающего костра…

Та и эта стороны улицы как-то странно не совпадали. Разный стиль был у той и этой сторон. Будто в разных временах они жили…

Насколько модерново и богато выглядела «та» сторона, настолько убого и допотопно – «эта». Даже деревья здесь были корявыми, узловатыми и низкими. А про дома и говорить нечего: пятиэтажки-хрущобы, тесно прилепленные друг к дружке, были обшарпаны и изгвазданы как беспризорные безумные старухи. Штукатурка поотвалилась. Цвета стен, не радуя разнообразием, переходили от серовато-паутинистых к зеленовато-глинистым. Под окнами, вытаяв из-под снега, валялись созвездия окурков и разных пищевых упаковок.

Николай вышел из машины и, обогнув ее, встал рядом с Ибрагимом.

- Ну что? – спросил нетерпеливо.

- Можем идти! – сказал Ибрагим, вглядываясь в дом напротив.

На руке Ибрагима мерцал россыпью зеленых огоньков плоский округлый прибор, похожий на наручные часы. Ибрагим «по-хитрому» вертанул металлическую головку справа, и зеленые огоньки прикрыл циферблат, то ли всплывший снизу, то ли задернувший «сцену» сбоку. Теперь приборчик и впрямь был от часов неотличим.

- Подожди! Я кое-что возьму! – сказал Ибрагим. Он сел обратно в машину. Поднял кейс, который стоял у него в ногах. Открыл его…

Тут к Николаю подбежала девчушка в сереньком пальто и красных резиновых сапожках. Ноги у нее были голые, покрытые «гусиной кожей». Соломенно-желтые кудрявые волосы копной лежали на голове и плечах. Волосы были красивые, но грязные. Николаю даже показалось, что он видит шевеление сереньких вошек и бусинки гнид…

Личико девчушки было чистеньким. Носик-пуговка. Щечки-персики. Зеленые кошачьи глаза.

Косметика девочке была не нужна. Но ярко накрашенные губы и тени, нарисованные под глазами, говорили о том, что косметику девочка любит.

На вид ей было что-нибудь от двенадцати до четырнадцати лет. Ну, может быть, в крайнем случае, пятнадцать, если подумать, что недоедала…

- Кавалер! – сказала девчонка неожиданно сиплым голосом. – Ты меня хочешь?.. Я недорогая!..

Она распахнула свое пальто, и Николай увидел, что пальто надето на голое тело. Ничего возбуждающего, привлекательного в этой наготе не было. Синюшные холмики грудей с фиолетовыми сосками вызывали жалость. Жалость вызывал и втянутый живот «курино-замороженного» цвета. И слегка прикрытый желтыми волосками треугольник в низу живота…

- Ты не думай, - сказала девчонка, вильнув глазами на Ибрагима, - я и двоих сразу обслужу! Запросто!..

- Прикройся! – сказал Николай строго. – И к мамке ступай!..

- А у меня нет мамки! – завизжала девчонка. – Нет!.. Нет!..

Этот ее переход от спокойствия к истеричному визгу был настолько неожиданен, что Николай испугался. Девчонка явно была больная. Может быть, нервнобольная, Может быть, психически…

- Почему!.. Вы!.. Все!.. Меня!.. Ненавидите!.. – визжала девчонка. – Чем!.. Я!.. Хуже!.. Вас!.. Всех!..

Николай оглянулся на Ибрагима. Тот сидел с кейсом на коленях, что-то перекладывал в свои карманы. На девчонку – ноль внимания. Лицо – спокойно- равнодушное.

Ну да, конечно… У них там, в королевстве Заккар, такие сцены более привычны, чем здесь…

Но не все вокруг – нет, не все – оставили девчонкину истерику без внимания.

Из ближайшей подворотни выплеснулась кучка чумазых подростков обоего пола. Они набежали молча. Облепили Николая, автомобиль. Николай успел увидеть, что в руках у них – велосипедные цепи, арматурные прутья, железные трубы. Затем его чем-то саданули по затылку, - той же трубой, наверное, - и он упал, неловко подвернув под себя левую ногу, неловко вытянув вперед левую руку, - будто надеялся ухватить ею нападающих. Сознание померкло, но не исчезло полностью. Чтобы вырубить его напрочь, нужно было обладать большей, чем у подростков, силой.

Все стало нереальным, не имеющим к нему отношения. Словно не он сам, а кто-то другой – через него – наблюдал, как волчата выбили обломком трубы стекло в машине, как сунули под нос оторопелому Ибрагиму какой-то баллончик и чем-то фукнули…

Дальше Николай не досматривал. Он вдруг понял, что он уже не человек. Во время своего падения он сделался громадной и тяжеленной кремлевской башней. И теперь, когда лежал, разбитый на кусочки, его беспокоило лишь одно. Его беспокоило, все ли его родные камни при нем.… Не отлетел ли при падении какой-то кирпиченок – ненароком и безвозвратно – в овраг или в речку…

Господи, хоть бы снова собрать всего себя!.. Только бы собрать!.. Только бы воздвигнуть себя заново!..

 

Очнулся Николай оттого, что его тряс за плечо Ибрагим.

- Живой, что ли?.. – монотонно повторял Ибрагим. – Живой, что ли?..

Николай дернулся, вытолкнул плечо из Ибрагимовых пальцев, сел. Возле самого лица оказалась фара «Москвича» и такой знакомый – поцарапанный и помятый – радиатор.

- Что это было? – спросил Николай и с кряхтением поднялся. – Зачем они?..

- Что ли не видишь?.. – гортанно возмутился Ибрагим. – Пограбить захотели!..

Николай завертел головой, удостоверяясь. Куртку с него содрали, - это первое. Куртку также с Ибрагима содрали. Кейс Ибрагима пропал. Автомагнитолу выдрали из гнезда, - ишь, проводки висят сиротливо…

Стекло выкрошено так уродливо.… Не могли поаккуратней!..

Николай открыл дверцу. Проверил «бардачок». Можно не сомневаться: пуст.

Что там было-то?.. Щетка да поскребок... Атлас автомобильных дорог. Старая засохшая шоколадная конфета…

Ничего серьезного – переживем!..

(Если бы Николай знал, что вместе с куртками и он, и Ибрагим потеряли радиомаячки «от подполковника Петрова», он бы, думается, горевал еще меньше…)

Подсчитав потери, Николай захотел определиться во времени. Поскольку наручные часы исчезли вместе с курткой, определяться можно было только предположительно.

Так.… Во-первых, тени от «старой» стороны улицы почти достигли трамвайных путей, а в начале событий слегка вылезали на проезжую часть. Во-вторых, стекла высотного дома напротив уже не пылают медвяно-медяно, - за исключением самых верхних. Да и те едва рдеют…

О чем это говорит?.. Да о том, друг любезный, что ты, по крайней мере, часа два провалялся, собирая во тьме беспамятства свои кирпичики…

Николай потрогал затылок. Было больно. Свежий фингал устроился на голове основательно.

- Ну что, двигаем? – спросил у Ибрагима, указывая глазами на высотный дом.

- С чем? С голыми руками? – хмуро сказал Ибрагим.

Только тогда Николай сообразил, что ведь им, действительно, наносить намеченный визит, вроде бы, не с чем. Голыми руками ту квартиру, куда они нацелились, вскрыть невозможно.

- Что же делать? – сказал он растерянно.

- Или отступать, - сказал Ибрагим, - или… на тебя понадеяться! Ты же теперь все знаешь и все помнишь!..

- Я помню, где казна, - слабо возразил Николай. – И не более того!

Голова болела, и спорить не хотелось.

- Но ты же их видел! – не унимался Ибрагим.

- Кого? – попробовал отнекнуться, изобразить непонимание Николай.

- Нападающих! – невозмутимо давил Ибрагим. – Вспомни кого-то из них! И погляди через него! Из него погляди! Ведь ты же – псид!..

- Попробую, - сказал Николай неуверенно. И в памяти, как бы сама собой, всплыла недавняя гостья. Всплыла ее курино-замороженная жалкая нагота. Ее щечки-персики. Ее кошачьи зеленые глаза…

Он «толкнул» себя ей навстречу. И поразился тому, как легко это у него теперь получается. Теперь – после той необычной, то ли во сне, то ли наяву состоявшейся Алининой помощи…

Он быстро вогнал себя в глаза той девчонки. Себя невидимку и «невесомку». Пси- копию, пси-вариант себя.

«Внутри» девчонки он как бы извернулся, как бы вынырнул. Поглядел своими глазами сквозь ее глаза, - как будто сквозь иллюминаторы корабля. Или там подводной лодки…

Настолько легко это у него получилось, что даже ощущение себя телесного, себя «побитого» он потерял не полностью. Как сквозь туман, как сквозь водную толщу, он чувствовал, что стоять на ногах ему трудно, что колени подламываются. И если бы Ибрагим не подхватил его под мышки, он бы, наверное, упал лицом вниз…

Но Ибрагим подхватил, Ибрагим отволок его к «Москвичу» и усадил на переднее сидение. Так усадил, чтобы голова упиралась в спинку, а не перевешивалась через нее…

Первое, что он увидел чужими глазами, был овраг. Бурые пятна почти растаявшего снега удерживались кое-где возле корней росших здесь деревьев.

Одна береза росла наклонно. Росла, полуупав. Словно кто-то ее пригнул, дернул, полувывернул – да вдруг раздумал. Под ее корнями была берлога. И в ту берлогу снег напихался густо-густо. И был похож на старого грязного белого медведя…

На дне оврага у костерка сидели подростки. Кто-то на пеньке, кто-то на древесных обрубках, кто-то – просто на корточках.

Пламя костра металось, словно кисть гениального художника. Эта кисть рисовала юные лица, - одно за другим, и тут же тьма их стирала. Тьма желала их поглотить, но гениальный художник возражал. Снова и снова, и снова и снова…

Николай почувствовал, что метание пламени, борьба юных ликов с тьмой могут его заворожить. Он сделал над собой усилие и заставил девчонку перевести глаза…

Вот они, приборчики Ибрагима, бережно хранимые в кейсе. Аккуратненькие «коробочки» и «портсигарчики». Знала бы неприкаянная молодежь, сколько за них можно получить у специалистов!.. Не знает глупая молодежь.… Лежат приборчики в глинистой яме, в воде, выброшенные, похоже, за ненадобностью.

Зато ни кейса, ни автомагнитолы, ни курток сворованных не видать. Наверное, уже загнали. Или послали кого-то из своих загнать по дешевке…

Николай заставил девчонку осмотреться, поднять голову. И за ее спиной нашел то, что искал. Весьма приметный ориентир.

На краю оврага стоял дом. Старый трехэтажный каменный домишко неопределенного серо-бурого цвета. На фасаде дома, справа, с краю, висела вполне современная черно-белая табличка. На табличке ясно читались название улицы и номер дома…

 

 

Едва они с Ибрагимом появились на краю оврага, ребята брызнули от них, как вспугнутые зайцы. Николай удивился: ведь была уже ночь, и две их фигуры не больно-то выделялись на фоне темного неба. Потом решил, что у ребят, видимо, выработался некий «инстинкт гонимых». Он-то и подсказывает, когда можно расслабиться, а когда снова нужно убегать…

Не убежала лишь одна она.… Та самая девица, что предлагала себя.…Сейчас она была в старом зимнем пальто, завещанном ей какой-нибудь умершей бомжихой. Красные теплые рейтузы тоже были старыми и уж конечно не модными. На голову девчонке был нашлепнут голубой берет десантника. На ногах были огромные валенки, неряшливо подкромсанные по ее размерам.

Девчонка сидела у костра на толстеньком чурбанчике и помешивала толстой веткой, с которой была содрана кора, в оцинкованном ведре. В ведре, судя по запаху, варилось что-то мясное.

- Что варишь-то? – спросил Николай осторожно, не желая вызвать новую истерику.

- Лягушек, - безразлично сказала девчонка. – Тут их много замороженных. Мы их всех съедим…

- Мы заберем эти железки? – спросил Ибрагим, указывая на свои аппаратики, лежащие в глинистой яме.

- Берите! – все так же безразлично пожала девчонка плечами.

Ибрагим вытащил из нагрудного кармана комбинезона, в котором он был, зеленый квадратик и, встряхнув, превратил его в сумку из тонкой прорезиненной ткани. Туда, в сумку, он аккуратно переложил свои «игрушки», обтирая их от грязи и воды о рукава комбинезона.

Девчонка, не говоря ни слова, смотрела.

- А где другие?.. – спросила все так же безразлично, когда он закончил.

- Зачем другие, слушай! – с нарочитым южным акцентом воскликнул Ибрагим. – Этих хватит!..

- Да не железяки! – выкрикнула девчонка, обнаруживая в этом выкрике свою напряженность.

- А кто?..– удивился Ибрагим.

- Хрен в пальто! – сорвалась девчонка на грубость. – Менты, конечно!..

- Ментов нет, - сказал Ибрагим. – Мы тут вдвоем…

- Вдвоем?.. – повторила девчонка недоверчиво. И вдруг сунула три пальца в рот и свистнула так заливисто, что у Николая зазвенело в ушах.

После ее свиста ночь затаилась на секунду. Даже шум города отступил, ослабел. Будто город притормозил свой бег и оглянулся.

Затем ночь ожила. Начала по одному выдавливать из себя своих детей. Выводить их к свету костра, - к живописующей огненной кисти.

Они вовсе никуда не убежали, - бесприютные подростки обоих полов. Они притаились неподалеку, и разбойный свист вернул их. Они снова были вооружены – цепями, арматурными прутьями и обломками труб.

Молча брали они в кольцо двух наивных чудаков, посмевших вторгнуться в их дом. Чудакам дорого предстояло заплатить за это. Николай легко прочитывал угрозу на детских лицах. Собственно, сейчас это не были дети. Эта была стая, застигнутая в своем логове…

- Ибрагим, они опасны! – сказал Николай.

- Вижу! – сказал Ибрагим.

Мужчины встали спина к спине.

По детским лицам прокатился рык, - будто огонь по сухой траве.

Это было так страшно, - стая подростков, рычащая по-волчьи, - что Николай почувствовал, как в один миг обильно взмок. Весь, - от головы до пят…

По спине Ибрагима, - напряженной, каменной, - Николай угадывал, что и тот боится.

- Вот что, ребята! – сказал Николай, как мог твердо. – Мы взяли только то, что вам не нужно! Дайте нам уйти мирно, и мы никогда вас преследовать не будем!..

Что-то он, видимо, сказал неправильно. Что-то, видимо, не понравилось в его речи. Потому что в результате его речи по рядам подростков прокатился новый рык.

А как их тут было много! Гораздо больше, чем в той ватаге, что ограбила их… И все новые и новые появлялись из темноты…

Николай уловил, кто начал первым. Первым начал крупный парень с «цыганистым» лицом. Он взмахнул велосипедной цепью. И вдруг заорал. Заорал потому, что завершить удар Ибрагим ему не дал. Ибрагим выхватил из-за пояса свой бесшумный «магнум-икс» и прострелил парню ладонь. Цепь, подхваченная силой собственной инерции, вырвалась из простреленной руки парня и унеслась куда-то в темноту. Из темноты раздался вскрик,- цепь в кого-то попала.

Ибрагим поспешно свинчивал глушитель. Николай не сразу понял – зачем. Но когда подростки снова начали надвигаться, догадался: первый – бесшумный – выстрел не произвел на них впечатления. Многие из них попросту не поняли, почему заорал парень.

Ибрагим едва успел. Едва сунул глушитель в брючный карман…

И тут же в него кто-то швырнул свой обломок трубы…

Вот тут было грохоту! Вот тут был эффект!

Ибрагим разбил трубу в полете. Разбил одним выстрелом.

Осколки чугуна брызнули во все стороны. Труба сработала как «лимонка». Вопли, соответственно, тоже раздались со всех сторон.

После второго – громкого – выстрела и той паники, которую он вызвал. Ибрагим и Николай смогли уйти беспрепятственно. Стая, вероятно, приняла их за матерых уголовников…

 

Дверь в нужной квартире была уж больно хитрая. Поэтому возиться с ней пришлось достаточно долго.

Мало того, что дверь была из брони, - она была из слоистой брони. То есть, состояла из нескольких слоев титаниловых пластинок, не чувствительных ни к бронебойной пуле, ни к противотанковой гранате. Взять такую дверь можно было только кумулятивным зарядом, да и то не одним. Пришлось бы потратить по заряду на каждый дверной слой.

Каждый дверной слой состоял из нескольких, сложно перемешанных горизонтальных и вертикальных рядов титаниловых пластинок. Внешнее расположение пластинок напоминало черепицу или рыбью чешую. Но внутренние соотношения между пластинами были гораздо более прихотливыми. Приходило на ум сравнение с кубиком Рубика, - там тоже снаружи все простенько.

У каждого слоя пластин был свой электронный замок со своим шифром.

Набрав правильный шифр на электронном ключе, можно было легко сдвинуть пройденный слой влево или вправо, - пластинки входили друг в дружку и в стену.

Поскольку всего было пять слоев, и на открывание каждого приборчики Ибрагима тратили чуть больше десяти минут, возиться с дверью пришлось добрый час.

Сперва Ибрагим накладывал на пластины коробочку с экранчиком и быстро водил ею туда-сюда, умудряясь не издавать ни звука. Затем, когда обнаруживался замок, и экранчик высвечивался, Ибрагим (черт его знает – как) прилеплял коробочку над замком, а к ней, в свою очередь, прилеплял еще четыре коробочки с такими же экранчиками.

На всех экранах начиналась дикая свистопляска цифр, уследить за которой глазами было невозможно. Затем, когда свистопляска заканчивалась, на экранах оставался итог: на центральном – две цифры, на четырех боковых - по одной. Беря первые две из центра, затем, прибавляя к ним по одной (начиная с верхней и – по часовой стрелке), Ибрагим получал шифр очередного дверного слоя…

Слава Богу, дом был высотный, и жильцы не пользовались лестницей, предпочитая лифт. Лифт то и дело, хмуро гудя, прошмыгивал мимо их этажа.

Слава Богу, никто не вышел из соседних квартир – полюбопытствовать, что тут за неурочный труд вершится. То ли не было никого в соседних квартирах, то ли народ жил там нелюбопытный…

Внутри квартиры в ноздри шибануло застойным воздухом, пропитанным пылью. И еще чем-то сладковато-нежилым был наполнен воздух. Чем-то, от чего все время чесалось в носу.

Квартира, конечно, была роскошной. Генералу всесильного ведомства, вроде бы, невместо жить в иной.

Но вот генерал умер, и квартира его забыла. Николай – при свете фонарика – пытался почувствовать ушедшего человека через его вещи, и ничего не получалась. Говорят, в конце жизни часть тебя, часть твоей духовности передается окружающим тебя предметам.

Здесь этого не было.

Предметы роскоши были безлики. Безлики потому, что не принадлежали ни этому времени, ни этому – мимолетному – владельцу. Картины – подлинники старых русских мастеров, которыми была увешана квартира, - существовали в вечности. Для них что век, что миг – едино. Какой отпечаток мог оставить на них человечек с красными лампасами на штанах?..

Антикварная мебель, судя по виду, была не иначе как «дворцовой». Конечно же, скорее она владела «владельцем», чем наоборот…

Ни одной современной вещицы в квартире не было. Хозяин, похоже, опоздал родиться на век-на два, и его тянуло назад.

Может быть, в этом и была его индивидуальность, что он тяготился своим временем, не принимал его?..

Хотя нет, кое-что модерновое имелось. В частности, на кухне обнаружился суперкомбайн. Из тех, «умных», все умеющих. Засунь в него грязную тарелку, так он ее тебе и выстирает, и выгладит, и ленточкой перевяжет…

Ибрагим рыскал по квартире, обвешанный своими аппаратиками, как новогодняя елка – игрушками. Правда, аппаратики разноцветием не блистали. Но все-таки, все-таки…

Сколько времени длилась эта морока, эти поиски неизвестно чего, Николай не знал. Часы-то ведь сперли. И, похоже, сперли с концами.

Ну вот. Стоило вспомнить о налете «волчат», как шишка на затылке отозвалась: заныла, затосковала.

Ибрагим проводил свою операцию. Ибрагим был непроницаем, как восточный маг. Или, скорее, как восточный гэбэшник…

Ну и пусть его! Николай в данном случае осуществляет прикрытие и ничего не желает знать. Он сам, Николай, напичкан секретами до маковки. Он еще с ними, со своими секретами, не разобрался. До чужих ли тут!..

Долго ли – коротко ли, похоже, Ибрагим выдохся. Он остановился в длинном коридоре. Плюхнулся на мягкий бархатный стул с вычурно выгнутыми ножками. Задумался. Покачал головой. С обреченным видом достал из нагрудного кармана уже знакомую Николаю зеленую сумку, развернул ее и начал в нее складывать свои приборчики.

- Что, неудача?.. – спросил Николай.

Ибрагим только глянул в ответ и продолжал свою работу.

- Мы на квартире у того генерала, у которого ты украл мое досье? – продолжал Николай.

Ибрагим поморщился.

- У которого ты взял досье? – поправился Николай.

- Ну и что? - хмуро спросил Ибрагим. – Я обследовал каждый сантиметр. Если бы тайник был, я бы не прошел мимо…

- Ты считаешь, он прячет что-то ключевое? – спросил Николай. – Что-то важное для Заккара?..

- Я нюхом чую: так и есть! – взорвался Ибрагим, не сдержал своего темперамента. – Мой нюх меня еще ни разу не подводил!..

- А его предсмертные слова?.. – спросил Николай. – Ну, про «мировую власть в унитазе»?.. Это что, простой цинизм?.. Или намек?..

- Вай-вай! – сказал Ибрагим горестно.- Я ленив и глуп! Мне надо палками по пяткам! Ведь я же, действительно, не посмотрел унитаз!..

Он вскочил с места, молодой, напруженный, - куда только делась апатия, - и по- кошачьи мягко понесся в туалет. Николай поспешил за ним.

Унитаз у генерала был монументален. Это была вторая – после кухонного комбайна – современная вещь. В пол было вделано нечто вроде фундамента, - куб, обложенный изразцовой плиткой. А уж на фундаменте возвышалось васильково-синее чудо (с подогревом, небось?) финского или итальянского производства.

Нужный приборчик что-там такое показал, отчего глаза у Ибрагима заблестели очень даже воинственно.

Ибрагим обошел вокруг унитаза раз и другой, потирая руки. Он был явно доволен.

И вдруг омрачился, звонко хлопнул себя ладонью по лбу.

Ч-черт! – прошипел сердито. – Молоток-то взять я, конечно, не догадался! А в этой квартире его не найдешь!..

- У меня в машине есть монтировка! – предложил Николай.

- Принесешь? – спросил Ибрагим. – Или помочь?..

- Справлюсь, - усмехнулся Николай и помчался на улицу…

 

 

Когда он вернулся, ничто его не насторожило. И «запах опасности» он услышал поздно. Слишком поздно…

Едва прикрыл за собой «слоистую» дверь, в затылок ему – прямо в болящую шишку – уперлось дуло пистолета.

- Тихо! – сказал Ибрагим непререкаемым голосом.- Не дергайся!..

Он выдернул монтировку у Николая из руки. Бросил себе за спину.

- Сам шумишь! – сказал Николай.

- Не дергайся! – снова приказал Ибрагим. – Я возьму твой ствол!..

Рука Ибрагима вытащила оружие у Николая из-за пояса.

- Иди! – сказал Ибрагим. – Иди в туалет! И без шуток!..

В туалете уже стоял давешний «вычурный» стул. Ибрагим быстро и ловко прикрутил к нему Николая тонким черным шнуром.

- Теперь поговорим! – сказал Ибрагим. – Я хочу знать точно, что ты вспомнил?.. Где казна?.. Если соврешь, убью тебя!.. Мне соврать невозможно!..

- А мотив? – спросил Николай.- Зачем меня убивать?

- Пусть лучше казна пропадет, будет ничья, чем уйдет из Заккара! – сказал Ибрагим, и Николай впервые услышал фанатичность, одержимость в его голосе.

- Она, действительно, в Заккаре – подтвердил Николай.

- Ты знаешь, где? Ты вспомнил? – Ибрагим восклицал это и, направив на Николая пистолет с навинченным глушителем, смотрел на Николая с надеждой, чуть ли не с обожанием.

Николаю стало смешно. «Запах опасности» куда-то исчез.

- Я вспомнил площадь. Или, если хочешь, объем, в котором скрыта казна! – сказал Николай.

- Какой объем? Где казна? – закричал Ибрагим.

- Давай с унитазом закончим! Тогда скажу! – пообещал Николай.

- Ну, давай!.. – Ибрагим с трудом переключился.

Он засунул пистолет за пояс, поднял монтировку с пола и, размахнувшись, нанес ею первый удар по васильково-синему чуду.

Чудо треснуло, но удержало удар.

После второго удара оно треснуло по нескольким направлениям.

А после третьего – развалилось на куски.

Унитаз был ни при чем. Не содержал никаких тайн, - кроме тех, утилизировать которые был предназначен конструкторами.

А вот «фундамент» его оказался с начинкой. Разбив фундамент и раскидав обломки. Ибрагим извлек на свет божий “шлем”, в котором Николай бежал когда-то по дворцу. Извлек также «заплечный мешок» и нагрудный пультик управления…

Больше ничего под унитазом не было.

- Я все это помню! – сказал Николай.- Но при чем здесь власть над миром?..

- Где казна? – спросил Ибрагим.

- Она спрятана в нашей базе! – сказал Николай. – Внутри нашей секретной базы! У вас в Заккаре!..

Ибрагим подошел и развязал его…

 

______________

 

 

Завлаб был любезен донельзя. Он рассыпался в любезностях. Он хвалил все, что касалось Ибрагима и Николая. Хвалил их одежду и обувь, их речь, их походку, их душевную щедрость, их заботу о благополучии ближнего.

Николай вез Триса в инвалидной коляске (купленной Ибрагимом) и с интересом на Ибрагима поглядывал. Это сколько же отвалил заккарец завлабу, чтобы получить такое почитание? Много, ох много отвалил.

Богато, видать, еще то королевство – несмотря на потерю казны. Хотя кто их знает. Может, они выкладывают последние грошики в надежде на возврат той же казны.

Ожидания Николая и Ибрагима просты. Завлаб обещал так активировать мозг Триса, что на какое-то время, - может быть, достаточно долгое, - Трис вернется в разум, сделается нормальным. За то время, пока Трис будет нормальным, он должен будет починить неработающий «шлем». Или «заплечный мешок». Что там из них поломалось, - неизвестно. (Может, кстати, Ибрагим виноват, - ведь он так зверски крушил унитаз!).

Что-то поломалось, и только Трис может починить. А потом… Трис будет помещен в хороший санаторий. В области, сравнительно недалеко от города, есть действительно превосходные здравницы. Ибрагим сказал, что у него договоренность с главным врачом…

Пока же, сейчас вот, в эту минуту, «починка» еще впереди. И Николаю, грешно сказать, завидно. Ему хочется, чтобы и его мозги починили. Многое он вспомнил, вернул себя себе, но все равно какой-то он еще «не такой», какой-то он еще «не полный»…

От себя – по непонятной аналогии – мысль метнулась к жене Триса. Ох, как она орала на них с Ибрагимом! Как брызгала слюной из дурно пахнущего рта.

- Сволочи! Изверги! Дайте человеку спокойно умереть! Его нельзя трогать! Он здесь привык! Он только так может! Любая перемена его убьет!

- Его ты убьешь! – рявкнул Ибрагим. – Зачем бензин даешь нюхать?

- Ему хорошо с бензином! – сбилась Галина с наступательного тона, незаметно для себя стала оправдываться.- Он добрый, когда нюхает. С ума тогда не сходит. Не ругается…

- Заругаешься тут, - сказал Николай, - когда сам беспомощен, а у жены порядка в доме нет…

Его реплика, похоже, «дожала» Галину. Потому что после Николаевых слов Галина глянула совсем уж беспомощно.

- Что ты понимаешь! – сказала грустно, и глаза наполнились слезами. - Годами быть как в заточении, как в тюрьме! Пусть даже и с любимым человеком, но ведь в тюрьме же, в тюрьме! Никуда не пойти, ни с кем не встретится! Ни работы, ни подруг – ничего! Такое впечатление: все тебя предали, все отвернулись! Тебе не понять, что это такое!

- Дура! – сказал Николай беззлобно. – У меня был больной отец на руках! Я за ним, - пардон, - говно не один год выносил. Пролежни его облизывал. Но ведь ни бензина, ни водки ему не давал. И сам не пил…

Тут Николай осекся. Простая мысль пришла к нему в голову и заставила замереть от страха, обдала чувством вины и стыда.

«А не сбежал ли я от отца в ФСБ-шную школу?» - подумал Николай, и что-то внутри него задрожало согласно. Возможно, душа отозвалась, и вибрация души подтвердила: и ты не безгрешен, и ты виновен, ты не лучше этой бедной бабы, ты такой же…

Галина словно бы что-то такое поняла. Словно бы сомнение Николая передалось ей без слов. Глянула с пониманием и принялась деловито собирать мужа в путь – уже без воплей, без причитаний…

Она порылась в том, что принесли Ибрагим с Николаем, и выбрала шерстяную рубашку, исчерченную желто-зелеными квадратами, и черные шерстяные шорты. Николай помогал переворачивать и приподнимать Триса…

Сейчас, в кресле, Трис выглядит если и не на миллион долларов, то, по крайней мере, на полмиллиона. Его ноги укрыты синим шотландским пледом. Под пледом, на подножье кресла, стоит большая парусиновая сумка зеленого цвета. В сумке находится неисправная аппаратура…

Хотя, кстати, почему неисправная?.. Николай ее плохо знает. Вернее, плохо помнит. Потому и судить о ее исправности не может.

Ибрагим же, видимо, в курсе того, как она действует. Там, в квартире умершего гэбэшного генерала, Ибрагим пытался ее задействовать: надел на Николая шлем, а на себя – «заплечный мешок» и нагрудный пульт. Что-то там на пульте трогал, что-то там в заплечном мешке гудело в ответ. Но поскольку Николай ничего не почувствовал, и никаких перемещений не произошло. Ибрагим решил, что аппаратура неисправна. Николаю только и оставалось, что согласиться с этим…

Сегодня завлаб привел их в какое-то другое помещение. Не в то, в котором «активировал» Николая.

Здесь стояло одно-единственное кресло, похожее на зубоврачебное. Над креслом нависал массивный, с виду металлический, колпак. Провода высокого напряжения спускались из-под сводчатого потолка, навевая мысли об электрическом стуле, о казни, о конце света…

Кресло – с трех сторон – обступали зеленые железные шкафы высотой в рост человека, тесно набитые всякой аппаратурой. Белые шкалы приборов показались Николаю луковицами, засеянными на эти вертикальные «нивы».

Стены позади шкафов тоже были «засеяны»: большими и малыми экранами, похожими на экраны осциллографов. Николай подумал, что экраны напоминают окна, сквозь которые за ними будут наблюдать (или, возможно, уже наблюдают) какие-то чуждые существа.

Кроме кресла в комнате – в дальнем ее конце – был длинный желтый стол, обитый синим пластиком. На столе рядком стояли три современных компьютера. «Лебедь, щука и рак, - подумал Николай. – Или три богатыря на распутье»…

Все свободное пространство стола было завалено заграничной электронной требухой, темной и блескучей, мелкой и крупной.

Возле компьютеров и между ними – стопками и порознь – лежали дискеты. Они были так небрежно сложены, будто их собирались потрошить, но затем раздумали: поленились…

Николай заметил, что Ибрагим слегка поморщился, - и решил, что это знак осуждения русской неряшливости…

- Вот здесь мы и будем работать! – соловьем заливался завлаб. - Оборудование, надо вам сказать, уникальное! Аналогов нигде в мире нет. Эксклюзив, так сказать. Вся эта техника совсем недавно прошла стадию экспериментов на животных и теперь переключена на человека. Так что вы будете среди первых. Среди первых счастливчиков. Душевная щедрость («И не только душевная!» - ввернул мысленно Николай) открыла вам дорогу, которая для большинства других людей пока что наглухо закрыта…

Продолжая болтать без умолку, завлаб делал кое-что еще. Оглядев Триса, сидящего в кресле, произвел какие-то ловкие манипуляции с креслом, - и кресло подсложилось, «подсохло». Пощелкал рычажками на железных шкафах, - и шкафы ожили, загудели тихо и уютно, стали похожи на слонов, толпящихся в ожидании кормежки. Сходство со слонами усилилось, когда завлаб стал открывать в шкафах дверки и вынимать оттуда блестящие иглы, укрепленные на длинных шнурах. Иглы завлаб втыкал в колпак, укрепленный над креслом. Судя по тому, как легко иглы в колпак входили, можно было обоснованно предположить, что стенки колпака пронизаны множеством дырок.

Николай следил за “действом” и думал о том, что иглы на шнурах похожи на штекеры в старинных АТС, и никакой уникальности, «эксклюзивности» во всем, что видит, он пока что не обнаружил. Наоборот, «передний» край науки, представленный завлабом и его техникой, выглядит на его, Николая, взгляд достаточно провинциально, достаточно «местечково». На переднем крае науки нет нужды в сомнительных авантюрах, - пусть даже эти авантюры и оплачены очень хорошо. А весь их поход за разумом для Триса – авантюра чистейшей воды. Более удачного определения, пожалуй, не найдешь…

На «компьютерном» конце стола появились три человека, одетых в одинаково серые халаты, похожие на пижамы. На головах у них были такие же одинаковые серые береты. Они приветствовали завлаба и гостей наклонением головы – этаким минипоклоном – и уселись на стулья – каждый возле своего монитора. Их руки запорхали, запрыгали по клавишам как бабочки, как шаловливые котята.

- Давайте усадим его в кресло! – приказал завлаб.

Начиналась основная работа. Он был в своей епархии, в своем царстве. Это чувствовалось.… Никакой не осталось угодливости. Никаких заискивающих ноток. Словно другой человек возник на месте услужливого администратора.

Ибрагим и Николай сдвинули плед к подножию кресла, к сумке, стоявшей там. Обнажились культи ног. И грубые протезы, прикрепленные к культям ремнями.

«Гости» подхватили Триса под мышки и, закряхтев, перенесли из кресла «походного» в кресло «научное». Трис был идеально тихим, идеально отсутствующим. Внимательно глядел поверх всего, - в какую-то иную реальность… В своей клетчатой рубашке и черных шортах он казался старым учеником, который задумался над поставленной учителем задачей…

Завлаб надвинул на голову Триса железный колпак, пощелкал переключателями, что щедро были явлены на подлокотнике кресла – сбоку. И вдруг железные шкафы щедро обсыпало россыпью разноцветных огней. Словно гирлянды, снятые с елок, принесли сюда и обвили ими прямоугольные зеленые бока.

Огоньки перемигивались, огоньки плодились и размножались, перебегали с места на место, сдваивались и страивались, и раздваивались и растраивались. В общем, жили своей красивой жизнью, вроде бы, независимой от жизни напряженного как струна, завлаба, замершего над маленьким пультом, пристыкованным сбоку к подножию кресла.

- Сейчас мы составим электронную карту активных точек его мозга! – бросил завлаб через плечо. – Ждите!..

Ждать пришлось долго. Николай нарочно заметил по наручным часам. Пятьдесят пять минут длилось составление «карты». Трис все это время сидел под колпаком тихо как мышка. Только изредка мелкой дрожью начинал трястись его подбородок. Не иначе как хитрый Трис беззвучно хохотал над ними дураками. Потом это проходило, и Трис был снова каменно неподвижен.

Техника управляла завлабом, а не наоборот. Такое впечатление сложилось у Николая, терпеливого наблюдателя.

Из железного колпака то и дело вырывался тонкий, очень яркий лучик желтого света. Одновременно в цветовой мешанине на миг выстраивалась вертикальная колонка красных огоньков. Завлаб – с ловкостью циркача – выхватывал из-под нижнего красного огонька очередную иглу на длинном шнуре и вводил ее в ту дырочку, из которой бил свет. Дырочка гасла. Красная колонка разрушалась. И… все начиналось сначала….

Три компьютерных оператора действовали заодно со своим начальником. В их движениях была завораживающая синхронность. Николай воспринимал их согласованные жесты словно балетный танец…

Когда они «натанцевалась», завлаб убежал к мониторам компьютеров и долго что-то обсуждал со своими сотрудниками. Причем, выглядело это «обсуждение» так: азартные выкрики кого-то одного сменялись общим галдежом, затем снова кто-то солировал… «Точки затухания, “номера сегментов”, «пирамидный слой», «стриопаллидарная система» - эти слова Николаю ничего не говорили.

«Обсудив» все, что хотел, завлаб вернулся к своим гостям.

- Сейчас запустим программу гармонизации! – только и сказал, увлеченно ковыряясь в зеленых ящиках. Его манипуляции привели в волнение гирлянды разноцветных огней. Огни вдруг суетливо замигали, затем в их мигании, вроде бы, появился определенный сложный ритм.

Завлаб еще некоторое время поколдовал над пультом, пристыкованным к «рабочему» креслу. Затем выпрямился, довольно потер руки.

- Ну вот! Как говорят в верхах, «процесс пошел». Давайте и мы с вами пойдем в комнату отдыха…

- А что? Это разве надолго? – спросил Ибрагим.

- Ну, в вашем случае часа на три, - сказал завлаб. – Хотя возможны и более короткие, и более длинные варианты…

- А Трис? Он что, один останется? – спросил Николай.

- Почему один? – удивился завлаб. – Программисты будут с ним безотлучно. Все трое…

«Комната отдыха», куда они приплелись, влекомые завлабом, оказалась закутком с фанерными стенами, выгороженным из общего зала. Здесь стояла медицинская кушетка, прикрытая несвежей простыней. Был также маленький круглый столик, на котором пузатился электросамовар емкостью литра на два. Рядом с самоваром имелась в наличии открытая банка растворимого кофе и четыре кружки разных размеров и раскрасок.

- Могу предложить вам кофе! – сказал завлаб устало, и за его наигранной живостью Николай вдруг ясно увидел, насколько он уже немолод и насколько измотан.

Завлаб включил электросамовар и присел на кушетку.

- Дело в том, - сказал он, - что человек скорее космичен, чем телесен. Современная «лептонная теория» ближе других подходит к истинной сути человека. Но полной ясности нет ни у кого…

- Кроме вас, наверно? - Не удержался Николай от сарказма.

Завлаб кротко глянул на него и поскреб подбородок совсем уж простецким жестом.

- Подозреваю, - сказал завлаб, - что человеческое тело – кокон. Или, если хотите, куколка, из которой человеку предстоит родиться. Или, если хотите, первая стадия бытия. Недобытие…

Он помолчал, глядя на своих гостей помутневшими от усталости глазами. Затем продолжал безо всякого пафоса.

- А если на Земле осуществляется недобытие , значит где-то в иных измерениях должно протекать Бытие – истинная жизнь, про которую мы на здешним уровне ничего знать не можем. И уж на уровне совсем робкой догадки можно подумать о том, что, может быть, существует и следующая стадия – Сверхбытие , про которую вообще ничего сказать нельзя кроме этого ее условного названия. Сверхбытие …

Он мечтательно зажмурился, и какое-то время сидел с закрытыми глазами. Николаю даже показалось, что он задремал.

Возможно, так и было. Потому что, открыв глаза, завлаб ощутимо встряхнулся и быстро глянул на гостей – виновато и встревоженно. Сейчас в нем ничего не было «на публику». Сейчас он был самим собой…

- Что касается сути нашего вмешательства, - заговорил чуть подсевшим голосом. – активные точки мозга, которые мы находим, - это место контакта «космичной» части человека с “телесной” частью. Мы замеряем параметры вибраций каждой активной точки и сравниваем их с контрольной шкалой, которая у нас имеется. В те точки, вибрации которых ниже «порога», мы вводим микроизлучатели, которые подстраиваются, подлажи-

ваются к своей точке, входят с ней в резонанс, раскачивают, расшевеливают ее. После извлечения микроизлучателей вызванная нами гармонизация на какое-то время сохраняется. Затем система приходит в первоначальное состояние…

Пока он рассказывал, электросамоварчик поспел и теперь ласково фырчал, окутываясь паром.

- Пейте, господа! – пригласил завлаб. – Не чинитесь! Будьте как дома!

- Только после вас! – решил пошутить Николай.

- Я, пожалуй, вздремну чуток! – произнес завлаб так задушевно, что совершенно покорил Николая этой своей задушевностью. Николаю легко представилась квартирка-«хрущоба», больная жена, капризные дети, и завлаб, семьянин-бедолага, стирающий по ночам белье и готовящий обеды…

Так ли – не так ли, завлаб осел на бок и тут же тихонько уснул, а гости вынуждены были сами себя обслуживать.

В настенном шкафчике над столиком нашли сахарницу и блюдце с сухим печеньем. Там же, в граненом стакане, нашлись чайные ложечки…

Пили кофе. Молчали. Поглядывали на завлаба. Уж очень он хорошо – «по-домашнему» - посапывал…

Потом Николай решился спросить полушепотом:

- Слушай, Ибрагим, не могу понять, зачем тебе, собственно, нужна аппаратура? Ты думаешь, она поможет мне вспомнить конкретное место внутри базы? Так она, вроде, не на это рассчитана…

Ибрагим глянул недобро и продолжал прихлебывать кофе. Будто ничего не слышал…

Николай уже потерял всякую надежду, что он заговорит…

Но он все-таки заговорил.

- С одной стороны, это не твое дело, - сказал, глядя на Николая в упор, но будто не видя его, будто рассуждая сам с собой. – С другой стороны, ты, вроде, по натуре надежный, не иуда.

Он оглянулся на спящего и, склонившись к Николаю, шепнул тому в ухо:

- Хочу быть мудрым и сильным.… Не буду рваться во власть, но буду контролировать принца.… Чтобы страна процветала…

Николай хотел рассмеяться. Хотел вышутить Ибрагима. Хотел напомнить, куда ведет дорога, вымощенная благими помыслами…

Но поглядел в колючие глаза Ибрагима. И будто споткнулся…

«Еще один серый кардинал», - подумал разочарованно…

Если бы сейчас можно было отключить аппаратуру, Николай отключил бы ее, не задумываясь…

Допили кофе и долго сидели молча. Грязные кружки оставили на столе. Водопроводного крана вблизи, вроде бы, не было и, значит, о мытье посуды за собой можно и не думать…

Николай почувствовал, что и сам задремывает. Голова так приятно тяжелела.… Таким сладким туманом наполнялась…

Тут как раз явился один из программистов. Он легонько растолкал завлаба и что-то ему тихо сказал. Программист – с его серым халатом и серым беретом – показался Николаю похожим на летучую мышь…

- Прошу вас, господа! Процесс завершается!.. – завлаб был свеж и официален, был снова застегнут на все пуговицы. Он катился перед гостями этаким бодреньким колобком и щедрыми пригоршнями рассыпал сухие горошинки слов.

- Думаю, все будет прекрасно! – вещал завлаб. – У нас еще же было ни одного срыва! Вероятно, найден универсальный ключ к лечению психики. Через активные точки мозга можно воздействовать на любые точки функции человека «телесного». Но через них же можно воздействовать и на «космического» человека…

Перед «рабочим» креслом стоял один из программистов, - тот же, наверное, что разбудил завлаба. Двое других горбились у своих мониторов.

А под железным колпаком… Под железным колпаком стонал и извивался Трис. И никак не мог вывернуться. Видать, крепко в нем сидели те иголки на длинных шнурах.

- Неужели неудача? – подумал Николай. – Вот Ибрагимчику-то печаль, благодетелю народному!..

Ибрагим стоял рядом с невозмутимым лицом. Определить по нему, как он относится к увиденному, было невозможно.

Завлаб, увидев Трисовы корчи, подскочил к пультику возле кресла и что-то нажал, чем-то щелкнул.

Колпак взвился с человечьей головы. И все иголки, слава Богу, остались в колпаке, а не в голове Триса.

Трис поглядел на завлаба, на Ибрагима, на Николая. Взгляд его был вполне осмысленным.

Затем он подмигнул Николаю и сказал:

- Слушай, Николка, разве не ты сегодня подопытный кролик? Разве мы поменялись местами?..

 

 

______________

 

 

Оставив завлаба, подполковник отправился к другим своим подопечным. Пока дошел до кресла, вокруг которого шла возня, слегка призапыхался.

Ну и площади у этих ученых! Тут можно на автомобиле.… А приходится пехом…

- Здорово, мужики! – сказал, подойдя вплотную. – Завлаб велел помочь. Если, конечно, помощь нужна…

Двое на него глянули: Ибрагим и Николай. Третий и не подумал оторваться от ковыряния в развороченном нутре «заплечного мешка»…

- Здорово, дорогой! – ответил Ибрагим. – Не нужна твоя помощь! Так и передай завлабу!..

- Ладно! Только отдышусь маленько! – сказал подполковник…

То, что происходило перед ним, смело можно было назвать хирургической операцией. «Хирургом» был безногий в кресле, Ибрагим и Николай – его ассистентами.

Пальцы у безногого были длинными и очень подвижными. При взгляде на них казалось, что они состоят из укороченных фаланг и умноженного числа межфаланговых суставов.

Николай – по требованию безногого – вынимал из сумки, поставленной в изножии кресла, нужные инструменты, передавал их и затем принимал обратно.

Ибрагим же принимал от безногого всякие детальки, извлекаемые из «заплечного мешка», и затем отдавал их обратно.

Безногий был в азарте. Громко сопел. Шмыгал носом. Глаза горели как у голодного вампира. Весь он, нескладный и неухоженный, производил, несмотря на новенькую одежду, впечатление дикаря, хищника, выгрызающего печень у поверженной жертвы…

Подполковник Петров залюбовался. Во вдохновенной работе этого инвалида было что- то стихийное. Что-то повелительно-непобедимое…

Ибрагим и Николай тоже словно околдованы были своим компаньоном. Работали слаженно, легко, охваченные творческим возбуждением, деловой лихорадкой…

Похоже, все «внутренности» побывали в руках у Ибрагима, - отдохнули, понежились. И, подправленные, подвинченные, напитанные духовной силой инвалида, вернулись на свои места.

Похоже, все инструменты повыскакивали по очереди из сумки. Ни один не залежался, позабытый. Все ожили в руках инвалида, исполнили свои дивертисменты и, устав, улеглись обратно…

Когда безногий поднял свои лучистые глаза и протянул «заплечный мешок» Николаю, подполковник Петров готов был зааплодировать.

- Все! – сказал безногий, улыбаясь «по-гагарински». – Теперь он работает! Но тебе-то он зачем, Николка? Ты и так правитель мира!..

Николай переглянулся с Ибрагимом, принимая ранец. Этот взгляд многое сказал подполковнику Петрову: компаньоны не считали безногого психически здоровым; словам его можно значения не придавать.

Служба требовала вмешаться. Вмешаться и отобрать аппаратуру. Вмешаться и застрелить инвалида.

Но опыт – служебный и житейский – предупреждал: сейчас вмешиваться нельзя. Если сейчас выхватить пистолет и начать активно действовать, ситуация легко может выйти из-под контроля. Противников двое, и они, судя по имеющимся данным, не лыком шиты. Да еще двое потенциальных врагов налицо. Во-первых, инвалид может зафитилить чем-нибудь.… Во-вторых, завлаб от отчаяния может вмешаться…

Нет уж, лучше подождать. Лучше удержаться от соблазна добыть двух зайцев сразу.

Подполковник сделал шаг вперед.

- Молодцы вы, мужики! – сказал искренне, с чувством.

И побрел потихонечку к выходу, - мимо всяких умных аппаратов, мимо деловитого завлаба, не глядящего в его сторону…

 

______________

 

 

Ибрагим ночевал у Степана Петровича: напросился по старой памяти – как бывший телохранитель.

Степан Петрович заметно состарился: кожа на шее обвисла, морщинки возле глаз умножились, возле носа и губ - углубились. Голова стала немного подрагивать, но пока что это было почти незаметно.

Вечером они состыковались легко. Не успел Степан Петрович вернуться из больницы, где лечилась тетя Маша, не успел чайник поставить на плиту, как позвонил Ибрагим.

Ужинали долго. Степан Петрович зазвал из кухни в комнату, расстелил на столе парадную скатерку, извлек из холодильника все, что в нем было. А было в нем немало, поскольку Степан Петрович в последнее время стал жаден до еды, видимо пытаясь, таким образом, бессознательно компенсировать свои испытания.

Отдали должное и ветчинке, и рыбке в томате, и тушеной капусте с сосиськами. За чаем прикончили покупной магазинный тортик. Даже настоечку черничную, которую тетя Маша делала, еще, будучи здоровой, Степан Петрович достал, не пожалел.

Пили настоечку из маленьких водочных рюмок. Степан Петрович, когда пил, языком причмокивал и глаза прижмуривал.

Говорили о разных пустяках: о погоде, о самочувствии.

После ужина, постелив Ибрагиму на диване, Степан Петрович собрался было уйти в другую комнату. И вдруг захотелось ему сказать Ибрагиму нечто важное, нечто итоговое, главную мысль всей своей почти прошедшей жизни. Степан Петрович напрягся, вспомнил детство, вспомнил сыновей, вспомнил давнюю обиду на то, как они легко уходили, легко забывали отца.

- Ничего я не понял за весь свой век! – сказал Степан Петрович, мучаясь от того, что «умности» не получаются. – Как в начале ничего не понимал, так и в конце – тоже ни–че–го.… Зачем оно все, Ибрагим?..

Ибрагим развел руками, поглядел сочувственно.

 

______________

 

 

Ох, и распек же подполковник Петров своих лейтенантиков за самоуправство! Ох, и распек! Убивать Ибрагима вовсе не входило в его планы. Ибрагим еще мог очень и очень пригодиться в дальнейших играх. Еще мог сыграть очень серьезную роль. Генерал планировал осторожно, мягко, ненавязчиво подвести его к вербовке и получить, таким образом, агента влияния при королевском дворе Заккара.

«Мечты, мечты, где ваша сладость?..» Как четко ни планируй, всегда выходит не совсем то или совсем не то. «Кругом скоты.… И в сердце гадость…» - так продолжил какой-то остряк из Конторы классические строки о мечтах. Для подполковника Петрова такое продолжение сейчас очень подходило.

«Работать» безногого надо было чище. Пусть безногий скомпенсирует промах, допущенный с Ибрагимом.

Сегодня, в солнечную весеннюю среду, в предпоследний день марта, лейтенанты явилась к подполковнику Петрову в девять утра. Подполковник старательно их разглядел сквозь телескопический глазок в новой бронированной двери. Затем впустил.

Дверь он сменил сразу после того, как выкрали из квартиры ювелирный «товар». Кража подполковника не особенно опечалила. Подумаешь, золотишко! Не свое было, - не своим и сплыло! Гораздо огорчительнее было то, что вместе с золотишком утеряны были оперативные возможности: что-то скомбинировать, кого-то с кем-то столкнуть, кого-то спровоцировать…

Лейтенантики были до того похожи, что их похожесть не забавной казалось, а скучной, убогой. Оба чернявые, ловкие, со свежими полумальчишескими лицами. На лицах у обоих один и тот же комплект: нос «бульбочкой», глаза – «бойницами», волосы под «полубокс», неприметные уши, волевой подбородок. Плюс, конечно, чистые руки, холодное сердце и горячая голова, - как завещал им великий Феникс.

Почему-то себя с ними подполковник никогда и ни в малейший степени не соотносил и не отождествлял. Возможно, потому, что изначально был не таким, как эти «блинчики», испеченные в школе ФСБ. Эти будут честными служаками и только. И никогда не поднимутся выше капитана или, в лучшем случае, майора. Так их определил про себя подполковник.

Глядя на них, он часто вспоминал дурацкий стишок: «А и Б сидели на трубе. «А» упало, «Б» пропало, - «И» работал в КГБ».

В его нынешних делах ребята-лейтенанты были расходным материалом. И если ему будет надо, пускай они падают, пропадают. Его это не заденет, поскольку он – «другой», он строит себе большую карьеру, большую судьбу.

В минуты хорошего настроения он так и обращался к парням: «лейтенант А» и « лейтенант Б».

- Лейтенант А, ты пойдешь туда-то…

- Лейтенант Б, ты сделаешь это…

Лейтенанты не обижались. Не чувствовали в этом пренебрежения. Или просто понимали, что на подполковника обижаться не положено…

Сегодня с утра парни были свежи на зависть. Даже их, юных, весна приукрасила.

Подполковник поглядел на них с неодобрением. Главный закон оперативника: быть неприметным, не привлекать внимания. А эти – словно из былины какой. Ишь, добры молодцы, кровь с молоком…

Он усадил их на кухне, напоил чаем. Расспросил про техника-водителя, оставленного в спецмашине в одиночестве, - записывать разговоры «кладбищенских». Хотя надобность в таких записях, - как подполковник сам себе уже признался, - невелика. Не сегодня, так завтра он хотел официально от спецмашины отказаться…

Лейтенанты были в комбинезонах телефонной ремонтно-технической службы. Как-то так выходило, что даже чашки с чаем они поднимали и подносили ко рту одновременно. Будто братья-близнецы. Или автоматы с одинаковой программой…

Подполковник хотел сказать им об этом. Но раздумал. Нечего было отвлекать их перед операцией…

После чаепития лейтенанты застенчиво съели по две шоколадных конфеты каждый. По ним было видно, что они съели бы и еще две, но не решаются…

Подполковник проверил оружие. У каждого «телефонщика» слева под мышкой был в кобуре пистолет СМ - «специальный Макарова», - секретное оружие, которое могло бесшумно стрелять чем угодно: пулями любого вида, иглами, струйками кислоты…

- Излагайте, как будете действовать! – потребовал подполковник.

- Я позвоню, - сказал лейтенант А.

- Я представлюсь, - сказал лейтенант Б.

- Как представишься? – спросил подполковник.

- Скажу, что мы с телефонной станции. Что нас прислали посмотреть, можно ли сразу подключиться…

- Дальше! – сказал подполковник.

- Я предложу хозяину… - начал лейтенант А.

- Хозяйке!.. - перебил его лейтенант Б.

- Я предложу хозяйке, - сказал лейтенант А, - пройтись по квартире. Во время обхода присмотрю, нет ли какой-то интересной для нас техники.

- Я в это время незаметно достану пистолет и после обхода устраню хозяйку, - сказал лейтенант Б.

- Я вернусь и устраню хозяина, - сказал лейтенант А.

- Что потом? – спросил подполковник.

- Потом? – спросили хором оба. – Ничего!..

- Что, останетесь в квартире? – усмешливо спросил подполковник. – На правах наследников, должно быть?..

- А-а! – догадались лейтенанты хором.

- Потом мы спустимся по лестнице! – сказал лейтенант А.

- И сядем к вам в машину! – подхватил лейтенант Б.

- Правильно!.. – утвердил подполковник Петров.

И они пошли садиться в машину – черную оперативную «Волгу».

 

 

У лейтенантов А и Б были простые человеческие имена. Одного звали Саша, другого – Паша.

Саша долго звонил в нужную дверь. То есть, периодически старательно нажимал на пуговку звонка.

Потом – по прошествии времени – Паша, не зная куда девать руки, случайно тронул дверную ручку и обнаружил, что дверь незаперта.

Лейтенанты вошли нарочито шумно: то есть, топоча ногами и кашляя хором. Саша изобразил на лице бесцеремонную развязность, Паша – развязную бесцеремонность.

Теснота и убожество лейтенантов не поразили. Этого – оба детдомовцы – они в детстве успели навидаться.

Пустая прихожая... Ржавые гвозди, криво вбитые в стену… Остатки обоев пятнами – островами и материками – на стенах, похожих на географические карты… Паркет из-под ног выломан, только вдоль стен щерятся редкие мысики. Будто здесь пасся бык и сожрал паркет вместо травы…

Вся квартира из крохотной прихожей просматривалась прекрасно: слева – вход на кухню, справа – вход в комнату… Между кухней и комнатой – прикрытая дверка: там совмещенный санузел…

- Кто там?.. – донесся из кухни нетерпеливый мужской голос. Саша и Паша переглянулись. Какой там обход помещений!.. Какое там точное выполнение инструкций!..

- Это мы! – сказал Саша, делая шаг на кухню. – Мы с телефонной станции! Насчет подключения телефона!..

Самому Саше показалось, что его слова в этом нищем притончике прозвучали совершенно издевательски.

Но безногий человек, что лежал на куче тряпья возле самого окна, видимо, так не подумал.

- Вы от Николки, что ли?.. – спросил он и широко улыбнулся.

- Да, мы от Николки…- После секундной заминки сымпровизировал Саша…

И все бы дальше было для лейтенантов хорошо, и ситуация была бы под их контролем, если бы … Если бы не поторопился Паша…

Но Паше тоже, видимо, захотелось проявить самостоятельность.

Пашина «импровизация» была проще, грубее.

Паша выхватил из кобуры свой СМ и этим выдал себя и Сашу с головой.

Уж, наверное, любой алкаш поймет, что «телефонщики» с пистолетами не ходят!..

Одновременно с Пашиной «инициативой» в дверном проеме комнаты появилась женская фигура. Женщина была босиком, в зеленом свитере и красных шерстяных колготках. Давно не мытые волосы свисали с головы, словно пучки сухих веточек. Свитер был продран на локтях, колготки на коленях. В правой руке у женщины была пивная бутылка светлого стекла. В бутылке плескалось что-то прозрачно-маслянистое…

Паша повел пистолетом от инвалида к женщине, и это его полусекундное замешательство решило исход операции.

Инвалид и женщина – его жена – действовали быстро и слаженно. Словно сговорились заранее.

Инвалид выхватил из-под кучи тряпья круглый «китайский» фонарик в заржавленном корпусе и нажал на кнопку…

Женщина шагнула вперед, рыча от злости и замахиваясь бутылкой. Оскал ее гнилых зубов был противен и страшен…

Из фонарика вырвался … Нет, не свет… Поток странной фиолетовой жидкости вырвался из фонарика и потек к Сашиным ногам…

Паша решил, что женщина сейчас более опасна, и выстрелил.

Пуля попала женщине в правый глаз, выбрызнув его – в виде кровавых ошметков – на лицо. Вместо глаза образовался кратер, похожий на кратер вулкана…

Все еще замахиваясь, но уже будучи мертвой, женщина упала назад, громко ударившись затылком.

Бутылка из прессованного стекла с неприличным – «пукающим» - звуком растрескалась на аккуратные осколки. Жидкость вылилась из нее и смешалась с кровью, обильно текущей из выходного отверстия, проделанного пулей в затылке…

Паше смешным показался звук разбившейся бутылки. Паша застенчиво улыбнулся, оглядываясь на своего напарника…

Но тут же – едва оглянулся – Паше стало не до смеха.

Потому что он увидел три важные вещи.

Первое, что увидел Паша: инвалид ухватился за веревку, привязанную, как оказалось, к окну; вздернул сильными руками свое тело-обрубок на подоконник, ударом кулака распахнул раму и вывалился на улицу.

Покончил с собой, надо полагать?.. Ну что ж, туда ему и дорога!..

Второе, что увидел Паша: его напарник застыл соляным столбом, а вокруг его ног фиолетовой колбасой обвился жидкий свет, вытекший из «фонарика». Причем «накал» фиолетовости быстро нарастал. Будто нагревалась спираль в электроплитке, включенной в сеть…

Вот фиолетовый свет стал запредельно ярким, режущим глаза…

И тут «колбаса» лопнула, обернулась стеной пламени и напрыгнула на лейтенанта Сашу. Тот заорал и повалился на кучу тряпья, пытаясь зарыться в нее, пытаясь сбить с себя пламя…

И третье, что увидел Паша: возле собственных ног тоже дозревала фиолетовая «колбаса».

Гипнотического воздействия, исходящего от нее. Паша не ощутил. Может быть, потому, что вовремя отвлекся на психопатку с бутылкой…

Сейчас возможны были два варианта действий – Паша их просчитал мгновенно. Можно было перешагнуть или перепрыгнуть через «колбасу» и убежать. Можно было остаться и драться, - и за себя, и за напарника…

К чести лейтенанта Паши, он решил остаться.

Воевал он просто, без затей. Засаживал в эту «фиолетину», которая норовила его поджарить, пулю за пулей, - пока они оставались в обойме. Затем, когда пули закончились, Паша переключил рычажок и стал обрызгивать «колбасу» концентрированной серной кислотой…

Он как бы слегка одурел, воюя. Он не совсем ясно соображал. Он готов был, когда закончится кислота, стрелять усыпляющими иглами…

Но не понадобилось…

Потому что «колбаса» - сдохла… Разом – будто выдернули шнур из розетки – потемнела. Испустила струйку ароматного дыма. И стала стремительно остывать…

Лейтенант Паша ощутил прилив уверенности в себе. Знай наших!..

Он сунул пистолет под мышку и бросился на помощь к напарнику. Ему хотелось поцеловать пистолет, как верующие целуют крест. Но дурацкая стеснительность - вдруг кто увидит! - помешала это сделать…

Паша закатал напарника в тряпье. Туго обжал напарника этим тряпьем, прекращая доступ кислорода к огню.

И огонь послушно затих. Он не таким уж страшным и оказался, каким выглядел…

- Ты в порядке?.. – спросил Паша, вскакивая с колен. (Стоя на коленях, удобнее было держать напарника под ворохом тряпья).

- В порядке!.. – отозвался Саша, неуклюже выворачиваясь из своего «лежбища» - А где безногий?..

- Сбежал!.. – воскликнул Паша, вспомнив про главную «дичь». – Вернее, разбился! Покончил с собой!..

Он бросился к открытому окну, из которого тянуло уличной весенней свежестью.

То, что он увидел, заставило его громко матюгнуться.

Инвалид все-таки – сбежал, а не покончил с собой. Он, собственно, завершил свой побег на глазах разгневанного Паши, поскольку все события в квартире произошли очень быстро.

Дело в том, что рядом с окном проходила пожарная лестница. И безногий вывалился в окно наискось и потом ухватился своими цепкими руками за боковину лестницы. А уж перенести себя с боковины на лестничные перекладины и по этим перекладинам на руках спускаться было делом совсем не сложным…

Паша, зачарованный, смотрел, как человечий обрубок борется за свою жизнь. Возле Паши в окно высунулся напарник, разрисованный копотью «под негра» и неприятно пахнущий гарью.

Инвалид в это время висел на нижней ступеньке, от которой до асфальта было еще немало. Метра, наверное, три.

- Я его замочу! – азартно прошептал Саша, доставая закопченной рукой свой СМ. Хотелось ему, бедному, отомстить за тот страх, что пережил в огне.

- Тише! – не менее азартно прошептал Паша, - Глянь напротив!..

- Да пошел ты!.. – прошипел Саша в запале, но глянул, куда было указано, и осекся.

В доме напротив, - что называется «окно в окно», - выкатили на балкон кресло на колесиках. В кресле сидела закутанная в лисью шубу да еще прикрытая сверху роскошным пледом горбоносая старуха. Лейтенантам хорошо было видно, каким дьявольским азартом наполнены глаза старухи, наблюдающие за «цирковым» спуском инвалида. С неменьшим азартом наблюдали за происходящим мужчина и женщина, - те, что выкатили кресло на балкон.

У старухи сдвинулся с головы серый шерстяной платок, и красивые белые пряди живописно выглядывали из-под него.

Но ни сама старуха, ни ее родичи не видели этого беспорядка. Сейчас они были свидетелями бесплатного зрелища. Свидетелями внимательными и неглупыми. Свидетелями, с которыми нужно было считаться…

Безногий раскачивался. Он не хотел падать на асфальт, - метил на кучу лежалого черного снега, доживающую свой век возле стены.

Вот он примерился… Решился. . . Разжал руки…

Угодил точно на кучу.… Но взвыл так, что и у Саши, и у Паши мороз прошел по коже…

Надо было бежать за ним, если уж нельзя стрелять отсюда, сверху. Но лейтенанты, упрятав свои пистолеты под мышки, наблюдали, как зачарованные, за этим странным бегством.

Не мог такой инвалид уйти у них из-под носа, - но он ушел.… Не мог такой инвалид быть более ловким, чем они, - но он показал себя более ловким…

Лейтенанты еще не были законченными профессионалами. Лейтенанты еще оставались немножко людьми. Та «базовая» человечность, вытравить которую не могла даже подготовка в спецшколе, заставляла лейтенантов испытывать нечто вроде уважения и жалости к инвалиду. Сковывала молодых офицеров…

Безногий этим воспользовался. Упав на снег и выкрикнув свою боль, он, быстрый как ящерица, пополз вдоль стены по-пластунски.

- Деваться ему, вроде, некуда! – сказал Паша напарнику. – Беги за ним! А я отсюда послежу! Увижу, если он сфинтит!..

Саша безропотно унесся за дверь, даже не подумав о том, что мог бы тоже воспользоваться пожарной лестницей.

Паше – то есть, лейтенанту Б, - сверху следить пришлось недолго.

Он увидел, как инвалид дополз до подвального оконца и нырнул в него головой вперед…

Когда во дворе появился Саша, напарник ему крикнул:

- Он в подвале! Подожди меня!..

 

 

В подвал входили вдвоем, светя перед собой мощными фонарями, которыми разжились в оперативной «Волге». Подполковник Петров, изматерив подчиненных, подключился к операции и встал « на стреме» - караулить вход в подвал.

Подвал был длинный. Весь он был для чего-то разгорожен кирпичными невысокими стенками на отдельные «кабинетики». Общественный туалет здесь собирались открыть, что ли?..

Над «кабинетиками» тянулись элементы домового жизнеустройства : трубы какие-то, кабели какие-то. Они переплетались, разветвлялись, уходили в землю или в потолок…

Видимо, подвал был арендован неким шустрым ТОО или ЗАО и приспособлен под склад. Все «кабинетики» - насколько доставали фонари, - были забиты тарой: пустыми пластмассовыми и деревянными ящиками. Ящики были сложены плотно, между ними не втиснешься.

Лейтенанты разделились: Паша двигался по правой стороне подвала, Саша – по левой. Клетушку за клетушкой, «кабинетик» за «кабинетиком» осматривали синхронно. Что поделать! Жизнь чекиста состоит не только из подвигов!..

Пахло пылью и плесенью. В трубах что-то ворчало, пело, свиристело и охало. Под ногами то была голая земля, то начинал похрустывать шлак.

Кое-где вдруг резко обозначался «мочевой» запах. Словно здесь недавно проходило общее собрание ошалелых от любви котов и кошек.

Кое-где вдруг пробивался пищевой – котлетно-картофельный – дух. Тогда в желудках у лейтенантов начиналось дружное хоровое урчание, и они ускоряли шаги…

Причуды вентиляции были неисповедимы. Пахло то гнильем, то чем-то парфюмерно-парикмахерским.

Тот первый запах, - пыли и плесени, - услышанный в подвале, теперь стал как бы незаметным фоном, на который накладывались всяческие «выкрутасы»…

В углах, затянутых черной паутиной, мерещилась какая-то своя, страшноватенькая жизнь. Будто это монстры-мутанты распались на ниточки, изобразив паутину. А чуть коснешься, и тут же они сплетутся в тугой клубок и набросятся…

Живой шевелящийся клубок…Бр-р!..

Кстати, иногда что-то и впрямь шевелилось под ящиками. Слышались неторопливые шорохи.

Наверное, шуршали мыши или крысы. Но легко воображались также змеи, неторопливо струящие свои скользкие тела вдоль стен…

Лейтенанты были, как бы слегка опьянены и не осознавали этого. Опьяняюще действовали необычность обстановки, азарт охоты, чувство собственной значимости.

Когда в предпоследний клетушке они увидели людей, то сперва не поверили себе. Саша поглядел на Пашу… Паша - на Сашу…

Потом недружно, вразброд, но достаточно громко заорали.

Саша заорал:

- Стоять!..

Паша заорал:

- Руки вверх!..

Людей было двое. Вернее, не людей, а бомжей. Два морщинистых мужичонки неопределенного возраста с коричневыми продубленными лицами, опушенными многодневной щетиной, сидели на картонной коробке из-под музыкального центра. Одеты оба были в детские нейлоновые курточки без пуговиц. Под курточками ничего не было, кроме черных от грязи маек. На ногах у бомжей были хлопчатобумажные джинсы неопределенного цвета и размочаленные кеды без шнурков.

Они сидели на картонной коробке рядышком. Этакие нахохленные воробушки, что казались в лучах сильных фонарей почти совсем бесплотными.

Перед ними на земле лежала кучка щепок. Возле щепок лежали рядком три убитых крысы. Злобный разум застыл в их глазках-бусинках. В ответ на выкрики лейтенантов бомжи не шевельнулись. Глядели спокойно и, вроде бы, презрительно.

- Начальник, мы свои! – наконец, просипел один из них.

- Мы стукнем на кого скажешь! – добавил второй.

- Безногий тут проползал?.. – закричал Саша. – Проползал, говорю?.. Ну?..

Мужичонки дружно закивали головами.

-Туда! – показал один из них пальцем.

- Он там ящиками шумел!.. – добавил второй…

В последнем «кабинетике», на который указали бомжи, ящики, действительно, были передвинуты. Они так были передвинуты, что из них сложилось некое подобие пирамиды. И заканчивалась пирамида как раз у подвального окошка, выходящего почти что на угол дома.

- Он тут вылез! – произнес Паша.

- Похоже!.. – согласился напарник.

- Вперед?..- произнес Паша.

- А с этими что?.. – спросил напарник.

- Ничего! – произнес Паша. – Нам-то они на хрена!

- Но они же костер зажгут! – упорствовал напарник. – Нарушение!..

- Нарушение, говоришь? – задумался Паша. – Да ведь не по нашему ведомству. Пускай менты за ними смотрят!..

- Верно! – с облегчением согласился Саша.

Лейтенанты один за другим выползли через окошко на улицу, продолжая загонять своего «зверя»…

 

 

Бомжи, подождав, пока лейтенанты удалятся, поднялись с картонной коробки. Наклонив коробку, они помогли Трису выехать из нее задом наперед.

Выглядел Трис неважнецки. Глаза налились кровью, под глазами – черные тени. Распухший язык не умещается во рту. Руки трясутся. В горле – сухо. В животе – голодные рези.

Такие финты даром не проходят. Тем более в его возрасте. И в его – инвалидском - состоянии…

- Выпить хочешь? – сказал один бомж.

Другой покосился, но промолчал.

- Спасибо, мужики! – сказал Трис.

Из тайничка в пристенном ящике была вынута литровая бутыль с чем-то темным и маслянистым, по виду похожим на сырую нефть.

Когда извлекли пробку, в ноздри ударил такой убойный запах, что Триса передернуло и затрясло. И блевануть захотелось авансом.

Потому что в бутылке была не просто нефть. Там была смесь нефти, скипидара, клопомора и плавиковой кислоты. Только так и не иначе…

- Ты что, брезгуешь?.. – обиделся первый бомж.

Он взял бутыль, мягким движением приставил ко рту и запрокинул, - будто был трубачом и собирался сыграть «зорю».

Темная жидкость хлынула в его нутро…

И ничего…

Не прожгла его насквозь. Не испепелила. Не убила на месте…

Бомж довольно крякнул и победно глянул на Триса.

- Дай мне!.. – сказал второй и столь же виртуозно выхлебал свою порцию.

И тоже ничего с ним не случилось.

Тогда решился Трис и приник к горлышку.

Жидкость оказалась немыслимой крепости. Она зажгла все внутри. Вернее, все внутри высветила ярким желтым – «натриевым» - светом.

Трис увидел, что настоящий мир не снаружи, а внутри него. И там, внутри, сидит другой Трис. Тоже безногий. А внутри него сидит третий. И так до бесконечности…

Трис решил, что эта жидкость активировала в нем генетическую память. И видит он внутри себя длинный ряд своих предков.

Правда, немного смущало то, что все они безногие.

Но чуть погодя это перестало смущать.

Потому что сознание стало путаться, и появились более важные заморочки, чем собственные предки.

- Ты кто?.. – спросил бомж.

- Я был ученым! – сказал Трис. Врать своему спасителю он не мог. – В секретной лаборатории…

- Это что!.. – сказал бомж пренебрежительно. – Вот я дипломатом был! Послом! А потом так пить привык на всяких там приемах, что до сих пор не отвыкну!..

- А меня детки родные выгнали! – сказал второй бомж. – Оформил квартиру на них, - и не нужен стал…

- Дайте выпить! – попросил Трис.

Он, лежа на спине, вглядывался во тьму. Робкий свет из раскрытого подвального оконца плохо ее рассеивал.

Трис обнаружил, что чистым – то есть, безопасным и никем не занятым, - этот полусумрак был на расстоянии не более чем в один метр от него и от бомжей.

Далее кто-то таился во тьме. Кто-то бесплотный, но очень опасный.

Жидкость из бутылки была полезна тем, - обнаружил Трис, - что словно бы обостряла взгляд. Помогала лучше увидеть того или то, кто таился во тьме… Или что таилось…

Чем больше Трис пил, тем яснее видел, что тьма состояла из переплетенных то ли в борьбе, то ли в соитии чудовищ.

Стоило отвести взгляд, и чудовища начинали извиваться, пытались высвободиться…

Чтобы напасть на него, Триса…

Чтобы его, Триса, уничтожить…

Только внимательно глядя во тьму, можно было усмирить коварных убийц. Можно было их удерживать в относительной неподвижности…

 

 

Подполковник Петров был очень удивлен, когда увидел, что к подвальной двери подходят милиционеры, - двое сержантов при оружии.

- Вы кто? – спросил один из сержантов, проявляя бдительность.

- Я с телефонного узла, - сказал подполковник, хваля себя мысленно за то, что надел такую же униформу, - то бишь, комбинезон, - какая была на его лейтенантах. – Там, в подвале двое моих людей. Кабели проверяют… А вы туда зачем?..

Младший из сержантов по возрасту – упитанный парень, толстоносый и полнощекий - вскинулся было, желая осадить «нахального телефонщика», лезущего не в свое дело.

Но другой сержант, по возрасту старший, степенный усач, видно что-то такое почувствовал в тоне подполковника.

«Старший» осадил «младшего» взглядом и, не чинясь, деловито ответил, - словно доложил:

- Нам бабка одна позвонила. Она со своего балкона видела, как сумасшедший какой-то, поджав ноги, на одних руках спустился по пожарной лестнице. А потом заполз в подвал…

- Хотите проверить? - приятно улыбнулся подполковник. – Давайте вместе!..

Младший из сержантов опять хотел дернуться. Но старший – «усач» - усмирил его, ткнув кулаком в бок.

Зашли в подвал вместе. Весь его пробрели из конца в конец тоже вместе, втроем.

«Телефонщиков», то бишь, лейтенантов не обнаружили. Зато нашли двух пьяных бомжей и безногого.

Подполковник Петров посмотрел на него с недовольством: одна от него морока.

- Сдается, его в психушку надо! – сказал усач. – Вон смотрит-то как!..

Безногий, действительно, смотрел куда-то далеко-далеко. Явно не в этот мир. Что-то в его взгляде было такое, от чего жутко становилось…

На вопросы он не ответил. На присутствие посторонних не реагировал.

- Надо отвести его по месту жительства, - сказал усач. – И вызвать «скорую».

- А этих куда? – спросил второй сержант, кивая на бомжей.

- В отделение. Куда ж еще! – сказал усатый…

- Отправляйтесь! – сказал подполковник. – Только помогите мне дотащить безногого до его квартиры! А уж дальше я сам!..

- Начальству нашему о нем докладывать? – спросил усач.

- Умный ты человек сержант! – сказал подполковник. – Далеко пойдешь! Не надо докладывать!..

 

 

В квартире подполковник нашел женский труп. На инвалида вид мертвой жены не произвел ни малейшего впечатления. Он, инвалид, видел сейчас что-то гораздо более важное.

Подполковник позвонил генералу и кротко выслушал все матюги, которые ему нынче причитались.

- Я пришлю людей за трупом! – рявкнул генерал напоследок. – С твоими лейтенантами-долбоебами еще сам поговорю! А ты вызывай «Скорую», вези безногого в дурдом, да сам там возле него денька два покантуйся. Вдруг он в память придет! Тогда добьешь, понял?..

- Так точно! – ответил подполковник и обреченно вздохнул.

Ближайшие два денька предстояло провести невесело…

Самое главное – понять до конца свое прошлое, которое недавно было совсем туманным, а теперь – не без помощи добрых людей – здорово прояснилось.

Нужно решить, что делать со всеми этими откровениями, которые на него свалились.

Ведь его, Николая, просто-напросто загубили. Превратили в монстра. В подопытного кролика. В робота, обязанного подчиняться всякой сволочи в генеральских погонах.

Его загубили дважды. В первый раз, когда сделали из него ненормального человека, - то бишь, псида. Второй раз, - когда решили заглушить в нем псида, заблокировать, задавить.

Где теперь те «волшебные» аппараты, которые они с Ибрагимом нашли у генерала на квартире? Где шлем, пульт, «заплечный мешок»? Успел их Ибрагим спрятать? Или его убийцам достались?..

 

______________

 

 

Вот здесь-то «дядя Степа» и раскололся. Похоже, и для него самого произошло это неожиданно. Что-то дрогнуло в глубине его черных глаз. Какие-то новые тени там появились…

- А ты знаешь, Мария, каким я раньше был сильным!.. Чуть ли не к Богу себя приравнивал!... А сам на военных работал. Делал для них всякие штучки. Мои машинки могли бы и тебе память вернуть, и других людей вылечить. А вместо этого помогали подглядывать, подслушивать. В конце концов, знаешь, какое задание получил?.. Вынуть душу из человека, послать ее для выполнения темных дел, затем вернуть обратно. И у меня получилось. Представляешь, получилось!..

Тут «дядя Степа» то ли всхлипнул, то ли хохотнул.

- Прислали пареньков, - продолжал полушепотом. – Совсем зеленых. И я их уродовал. Делал из них пси-диверсантов… Потом остался один-едиственный. Николка… Самый способный… Я его жалел… Сочувствовал ему…

Он провел ряд блестящих операций. Ты бы их назвала убийствами. Но ведь никто в мире не догадался: за этой смертью – преступление…

Потом было срочное задание. И когда изобрел, забросили с новой техникой черт те куда. Николка был со мной. И еще один офицер…

Я не могу тебе всего сказать. Но дело там было в очень крупных деньгах. Вот это-то меня и гложет… Не государства ради меня тогда забросили вместе с Николкой. Ради чьего-то обогащения…

Мы должны были выкрасть одного человека. Он знал, где спрятаны деньжищи, поскольку сам их и спрятал…

Вмешалась, как всегда, случайность. Она в том состояла, эта случайность, что мы попали в перестрелку. В этой перестрелке я потерял ноги. Шальная пуля попала также в мой прибор. Он в виде ранца был у меня за спиной…

Я упал, понимая, что ноги перебиты, и желая отомстить. Я упал, выхватил пистолет и выстрелил в того человека, который знал, где деньги. Я выстрелил в него, и я его убил…

«Дядя Степа» умолк. У него вспотели лоб и щеки, он их вытирал ладонями, щетина поскрипывала под руками.

- Теряя сознание, - продолжал «дядя Степа», - я увидел Николку, лежащего рядом. И подумать успел, что зря я, вообще-то, стрелял…

Пришел в себя на нашей базе. Ноги мои уже были оттяпаны. Начальство рыло землю копытами. Потому что «сверху» нешуточно рычали. Чтобы «обелиться», начальники предоставили мне все условия. Мою кровать перенесли в лабораторию. Николкину кровать – тоже. Врачи и медсестры лечили нас прямо на наших рабочих местах…

 

Я быстро разобрался в том, что произошло. И был поражен грандиозностью происшедшего…

Дело в том, что мой прибор создает как бы «психическую копию» человека, - он генерирует торсионное поле и «вписывает» в него базовые параметры того мозга, который к нему подключен. В данном случае это был мозг Николки…

Сам Николка в момент создания «психической копии», «психического клона» осознает себя выходящим из тела. Тело же реагирует на «отштамповку» психоклона обмороком. И если бы, скажем, психоклон по какой-то причине разрушился, «человек-основа» ни в коем случае не умер бы. Он преспокойно пришел бы в себя через некоторое время…

Но нам запрещено было говорить об этом нашим подопытным. Такие, как Николка, должны были считать, что психоклоны – все, что у них есть. Вернуться назад в тело – единственный способ выжить. Вот как они должны были думать…

Потому, когда я застрелил того… - ну, того, кого застрелил, - Николка «выскочил» из него, и первая мысль его была: «Внедриться! Поскорее внедриться в тело!..».

Она, эта мысль, - ты слушай, слушай, - сделала его потенциальным владыкой Земли. Ты спросишь: как такое может быть?... Я отвечу: очень просто. Слушай внимательно, и даже ты – педагог, не технарь – все поймешь.

Помнишь, я говорил: в мой прибор попала пуля. Так вот, она попала в него на излете и как бы «сбоку». Поэтому не разрушила его, - только подпортила. «Подпортила», надо сказать, оригинально. Упрощенно говоря, превратила в некий колебательный контур. То есть, тот импульс, который породил психоклон Николки, стал серийным. Представляешь, сто с лишним тысяч колебаний в секунду… Сто с лишним тысяч психоклонов в секунду… Грандиозно!... Я и не думал, что моя машинка на такое способна!..

Прибор в таком режиме работал долго. Поскольку элементы питания у него… - ну скажем так, - атомные, он мог бы штамповать психоклоны годы подряд. Но когда я пришел в себя, - уже на нашей базе, уже без ног, - я его, конечно, отключил…

Но что произошло?.. Что он успел натворить?.. Ты вдумайся и не пугайся!.. Представь: наштамповано психоклонов не меньше, чем жителей на Земле. И каждый психоклон воспринял Николкин приказ: «Внедриться! Обязательно внедриться в тело!..».

Они и внедрились. Благо тел хватало – и молодых, и старых, и мужских и женских. А расстояния для психоклона – не преграда…

Короче говоря, Николкин психоклон размножился с большой скоростью, - как некий вирус, к примеру, - и заразил собой всю психосферу Земли. Более того, можно сказать, вся ноосфера перенасыщена Николкой. Его психоклоны есть в каждом человеке. В частности, и в тебе, и во мне. Возможно, в каждом человеке есть даже не по одному психоклону. Возможно, они внедрились также в животных. Тут я не специалист, - могу лишь гадать…

Стоит до Николки донести этот факт, стоит Николке об этом узнать, и он, в принципе, получит власть над любым человеком, потому что связаться с любым своим психоклоном Николка может запросто…

- Но это же страшно! – сказала тетя Маша.

- Не страшнее, чем атомная война! – возразил собеседник. – А сколько лет мы жили под ее угрозой!..

- Все равно это противно! – не сдавалась тетя Маша. – Я не хочу этого! Не хочу! Не хочу!..

Она представила, что в голове ее сидит кто-то чужой, внимательный, холодный. Сидит и отбирает у нее все: чувства, мысли, надежды, воспоминания. Все отбирает и переадресовывает себе.

Тетя Маша передернулась. По щекам потекли слезы. Она не пыталась их унять: слезы приносили облегчение… Чем дальше, - тем легче плакалось… Тетя Маша почувствовала на своем плече сильную руку инвалида, - он осторожно поглаживал, - и разрыдалась еще пуще…

Затем он рассказал ей все это?.. Зачем?.. Зачем?... Зачем?...

 

______________

 

 

В который раз он изучал аппаратуру. Вернее, осматривал…

Вот пульт. Плоская овальная черная дощечка. На ней сверху красная кнопка, снизу - черная. Красная безо всяких символов на ней. Черная крест-накрест перечеркнута двумя белыми линиями.

Между кнопками друг над дружкой расположены три горизонтальных прорези, по которым – слева направо – могут двигаться «флажки». В верхней прорези «флажок» красный. В средней – синий. В нижней – зеленый.

Больше ничего на пульте нет. И никаких поясняющих надписей, естественно. Никаких «инструкций по применению»…

Вот ранец. Гладкий, словно полированный. Непонятно, из металла он сделан или из пластика. Непроницаемый черный цвет. Ни пылинки на нем, ни царапинки. Две широких лямки – видимо, из очень прочной синтетики, - словно бы впрессованы в корпус…

Вот шлем. Тоже черный. Из того же материала, что и ранец. Очень похож на мотоциклетный. Но изнутри – сложнее. Изнутри он выстлан чем-то вроде байки. Сквозь байковую подстилку прорастают, как опята, маленькие – размером с копейку – присоски.

Ни глаз, ни ушей шлем не защищает. Но голову делает неказистой, поскольку сам по себе весьма толстоват…

Вот, собственно, и все результаты многократного рассмотрения «техники», предпринятого подполковником…

 

 

… В конце-то концов, надо решиться. Надо рискнуть. Кто не рискует, тот не выигрывает. Дерзким покровительствует судьба. Смелость города берет…

Хотя рисковать-то придется не кем-то, кто тебе безразличен, а собой ненаглядным. Собой близким и родным…

Стоит ли оно того?..

Стоит ли игра свеч?..

Не будем торопиться. Прикинем, что на весах.

С одной стороны, выигрыш – и очень большая власть.

С другой – проигрыш и расстройство здоровья. Возможно, болезнь. Возможно, смерть…

Власть… Очень большая… Очень-очень большая… Она, пожалуй, перевешивает… Уж очень многих он в своей жизни видел, кто за властью – даже за призраком власти – побежит или даже на карачках поползет. Или по-пластунски.… Задыхаясь.… Выбиваясь из последних сил…

Власть, конечно же, наркотик. Но это особый наркотик для особых людей. Для хитрых, подлых, сильных…

Ладно, хватит рассуждать. Он - человек дела. Краснобайствуют пусть неудачники…

Подполковник Петров еще раз оглядел все три предмета, но ничего нового не обнаружил. И свежих идей никаких в голову не пришло…

Он сидел в гостиничном номере (домой с таким грузом переться он не дурак! Это вам не ювелирные цацки!). Он сидел в гостиничном номере и по каплям выдавливал из себя последние сомнения.

Хватит колебаться!.. Хватит ныть!.. В конце концов, великий замысел требует великих усилий!.. Или, во всяком случае, не стандартных…

Подполковник Петров почувствовал себя Наполеоном.

Ощущение было приятным.

Оно помогло решиться окончательно…

Подполковник сел в кресло возле обеденного стола. Осторожно положил на лакированную столешницу пульт и ранец.

Так же осторожно напялил шлем на голову.

Послышалось, или, в самом деле, присоски слабо чмокнули, становясь в свои строго рассчитанные позиции?..

Должно быть, послышалось, потому что шлем очень плотно охватывает голову, не причиняя, впрочем, ни малейшего неудобства… Звуки из-под него не должны пробиваться…

Подполковник Петров положил руку на пульт.

Нащупал красную кнопку.

Нажал на нее…

И сразу почувствовал неладность в голове. Какое-то неприятное ощущение… Будто нажатием кнопки он открывал некую секретную форточку… И в нее тут же заглядывал чужой глаз. Вернее, «око»… Око завоевателя…

Вот он, завоеватель, - умный, хитрый, сильный.… Изогнулся, как змей… Готов проскользнуть сквозь эту форточку в единый миг…

Подполковник Петров отпустил красную кнопку... «Неладность» из головы тут же исчезла. Голова снова стала своей…

Подполковник Петров снова нажал кнопку… Он нажал на красную кнопку и тут же об этом пожалел… Пожалел потому, что понял: завоеватель уже в голове… Уже внутри него, Петрова…

Когда же он успел проникнуть?..

Может быть, в тот миг, когда он, Петров, отпустил кнопку после первого нажатия?..

Или же, надавив на кнопку впервые, подполковник запустил, активировал какой-то процесс, который теперь не остановишь?..

Теперь он уже не мог отнять от кнопки руку. Потому что рукой своей уже не распоряжался. Одеревенелые мышцы руки послушны были чужаку. Собственно, сама их одеревенелость доказывала их непослушание законному хозяину, это чужак и велел им одеревенеть…

- Ты кто?.. – взревел подполковник Петров – и разъяренный, и напуганный. Но больше, все-таки, он был разъярен, чем напуган.

- Орать не обязательно! – строго сказал «пришелец». – Достаточно подумать!..

- Ты кто?.. – мысленно повторил подполковник.

- Я тот, кто пришел узнать…

- Что узнать?..

- Где казна?..

- Какая казна?..

- Мне нельзя возражать!.. – сообщил голос, – мне надо повиноваться!.. Иначе тебе будет плохо!..

Двигательный шквал обрушился на подполковника. Мышцы заплясали, ходуном заходили на костях. От их пляски голова затряслась, руки-ноги нелепо задергались. В желудке и кишечнике что-то взбурлило, - будто бы там запустили лодочный мотор. Мочевой пузырь угрожающе раздулся, что породило неудержимый позыв. Рот наполнился тягучей вязкой слюной, - отвратительно горькой, словно бы к ней была примешана желчь.

- Ты скажешь, где казна? – укоризненно вопросил чужак.

- Но я не знаю, о чем ты? – мысленно возопил подполковник.

- Жаль!.. Тогда продолжим!..

Тело продолжало слушаться незнакомца. Подполковник Петров, сидя в кресле, обильно мочился. При этом он дергался, как марионетка на веревочках. Или сверхприпадочный суперэпилептик…

Затем из него поперли зловонные газы. Да с таким раскатистым треском, с такими переливчатыми руладами, что он бы со стыда сгорел, если бы в номере был еще кто-то.

Вершиной унижения стал полный отказ заднепроходного сфинктера. Подполковник Петров обильно извергал дерьмо из слепой кишки. Было тепленько, мокренько и ароматненько…

Изо рта медленно вытекала крупнопузыристая пена. Из глаз безостановочно катились слезы…

- Ну что?.. – спросил чужак. – Еще не вспомнил, где казна?..

- Не знаю, о чем ты!.. Не знаю!.. Не знаю!.. – совершенно деморализованный, по-бабьи запричитал подполковник. Утешительным здесь было то, что причитать, по крайней мере, приходилось мысленно. Хотя это, конечно, было очень слабым утешением…

- Король обязан знать, где казна! – сказал пришелец наставительно.

- Но я-то не король!.. – взвыл подполковник из последних сил.

- Вижу, не врешь! – после некоторого молчания сообщил голос. – И вокруг тебя, вроде бы, не дворец!..

- Отпусти меня! – попросил подполковник.

- Да на кой хрен ты мне сдался, - сказал чужак, - если ты не король!..

Тряска прекратилась. Подполковник Петров с невыразимым облегчением отнял палец от красной кнопки.

- Не лезь, куда не просят, мудила!.. – угасая в его голове, прошептал голос…

 

 

Ровно сутки пришлось провести в гостиничном номере. Стирать и высушивать одежду. Неоднократно становиться под душ. Неоднократно отмокать в ванной.

За эти сутки подполковник Петров успел возненавидеть свое тело, а затем – после того, как сладко выспался на мягкой постели – его же простить.

Тело человеческое – «сосуд скверны», «скопище мерзости». Каждый день его надо мыть. Без этого насильственного мытья оно запахнет помойкой уже через несколько часов.… А изнутри что оно такое?.. Длиннющий извилистый «конвейер нечистот»... Бытовое ругательство «мешок с дерьмом» - возможно, вернейшее определение человека. Стоит вспомнить, как он тут сидел, мокрый да обгаженный, и невозможно не содрогнуться от омерзения…

Но уроки-то каковы?.. Извлек ли он уроки из происшедшего?.. Сделал ли выводы?..

Первый – самый главный – вывод: феномен наблюдается лишь тогда, когда нажата красная кнопка. Стоит ее отпустить, и «все хорошо, прекрасная маркиза…».

Второй – важный: он, подполковник Петров, психически здоров. Никого постороннего в его голове нет. В появлении «чужака» виновата хитрая аппаратура, которая ему досталась. Если бы он, подполковник, был болен, голоса бы звучали в нем независимо ни от какой красной кнопки.

Третий вывод: не понимая сути данной техники, ее предназначения, в нее, действительно, лучше не лезть.

Отсюда вытекает четвертый вывод: нужен специалист, который сможет осознанно работать с этой техникой. Нужно его найти, добыть, украсть, из-под земли выкопать…

Единственным специалистом, которого он знает, является Николай с кладбища.

Значит, именно Николая надо привлечь к выполнению намеченных планов во что бы то ни стало…

 

______________

 

 

Когда Николай возвращался с работы, никаких у него предчувствий не было. Как обычно, припарковал свой «Москвич» во дворе, обошел его кругом, проверяя, заперты ли дверцы и багажник. Затем направился к парадной.

В парадной было темно. Лампочки теперь дорогие, их регулярно воруют бомжи или алкаши. Местные жители предпочитают ни тех, ни других не снабжать, - ходят во тьме, рискуя получить синяк или перелом.

Привычно пахло мочой, потом и кислыми щами. Мочой даже сильнее воняло, чем обычно. От едкого азотистого духа глаза слегка слезились.

Николай преодолел нижнюю площадку автоматически. Столько было раз хожено по родной парадной, что опасений никаких она, конечно же, не вызывала.

Когда до лестницы оставалось, по его понятиям, шага два-три, он вдруг понял, что не зря сегодня мочой воняет больше, чем обычно.

Правая его нога вдруг попала в скользкую лужу и поехала, поехала вперед, неудобно подворачиваясь, лишая Николая какой бы то ни было надежды сохранить равновесие.

Он ощутил, что падает, и в то же время ощутил чье-то чуждое присутствие. Свистнул воздух, разрезаемый чьим-то быстрым пролетом слева от Николая, совсем близко…

Зато справа на него обрушился такой удар, который, не поскользнись он, все равно сшиб бы его с ног. Удар по касательной задел ухо и впечатался в спину между хребтом и лопаткой. Нацелен-то удар был, видимо, в голову, да вот поди ж ты, - чужое ссанье подвело нападающих.

Ухо вмиг словно крапивой ожгло. А уж про спину, что и говорить. Удар словно выплеснул мышцы прочь с их привычных мест; перемесил, перекорежил.

Николай упал лицом вниз и как раз подбородком наткнулся на ступеньку. Зубы громко лязгнули, их словно бы пронзило электрическим током. Николай подумал, что не только из глаз могут сыпаться искры, - из зубов тоже.

Упав, он тут же перекатился на спину, готовый отвечать на новые удары руками и ногами, готовый вскочить сей же секунд, если новые удары промедлят.

Удары, действительно, промедлили. Но и вскакивать не было нужды.

Потому что Николай почувствовал себя странно. И в этом странном своем самочувствии для драки он явно не годился.

Николай почувствовал, что он как бы разделился. Вот он лежит. Цельный, самостийный…

И в то же время он же находится внутри другого человека. И еще один «он же» поднимает голову и оглядывается вокруг внутри еще одного человека.

Причем он лежащий, он, подвергнутый ниц, находится каким-то образом как бы над двумя другими Николаями. Он «надзирает» за собой «вторым» и за собой «третьим». Он может приказывать себе, внедренному в другие тела. А вот его другие «я», похоже, ему, «верховному», приказывать не могут…

Николай лежал и слушал, как его «копии» (правильно! Вот они кто есть!) разговаривает с теми, в кого внедрились, в ком нашли пристанища.

- Ты кто?.. – спрашивали «псевдониколаи» - Где казна?..

Затем они захватывали управление над телами обескураженных людишек, заставляли захваченные тела извергать из себя слюну, мокроту, мочу, кал, сперму, добавляя к аромату лестничной площадки еще более забористый «букет»…

Николай лежал, отстраненный, и одна мысль, как мелодия со старой заезженной пластинки, звучала и звучала в голове:

- Это Заккар! Это снова Заккар!..

Он с ужасающей яркостью пережил галлюцинаторное возвращение во времени… Вот он «взял» короля, и король послушно ему «показывает» (то есть, дает увидеть в его собственном королевском сознании) хитроумное вторжение заккарцев, переодетых в российскую форму, на секретную российскую базу и не менее хитроумное помещение казны в «тайное» место…

Вот жуткий миг помутнения, когда показалось, что его, бедненького псида, огромным молотком разбили на куски, а эти куски – еще на куски, а те – на еще более мелкие. И так без конца…

Психоаналитик на базе потом, когда Николая подлечили, объяснил, что все, Николаем пережитое, собственно говоря, по епархии психоанализа и не проходит. Просто в тот момент, когда сознание Николая «разбилось», пуля попала в ранец, несомый Трисом, да еще Трис, которому другие пули перебили ноги, грохнулся ранцем, опять же, об пол.… Вот и «закоротило» прибор. Вот и пришлось Николаю испытать несколько неприятных мгновений…

«Пережив» заново беседу с психоаналитиком, Николай вдруг почувствовал, что его «отпустило».

Дурнопахнущие человеки, в которых побывали «копии» Николая, лежали тихонько. Наверное, потеряли сознание.

Сами «копии» куда-то исчезли… Может, их и не было?.. Может, они почудились Николаю?.. Почему почудились?.. Да потому, что приложился башкой о ступеньку. Вот и все дела…

Николай поднялся и, ощущая некую приятную возбужденность, поплелся вверх по ступенькам…

 

 

Очнулся он у себя на постели. Ни малейшего комфорта в его пробуждении не было. Голова раскалывалась. Перед глазами густо плавали черные мушки.

Самым неприятным была несвобода. Руки были сложены на груди и стянуты пружинистой прозрачной лентой. Ноги были вытянуты и – лодыжка к лодыжке – перемотаны такой же лентой.

Рот, правда, был незаклеен и незаткнут. Но это говорило лишь об одном: его криков, завываний, воплей не боялись. Никому они были не страшны. Поэтому ни кричать, ни завывать, ни вопить Николаю не захотелось…

Рядом с постелью – на Николаевом же стуле – сидел молодой еще, в общем-то, человек. Сквозь мушки, плавающие перед глазами, он казался сероватым, словно слепленным из сигаретного пепла.

У него была крупная голова. Самой выдающейся деталью в лице были развесистые иссиня-черные брови. Горбатый нос, прямой лоб и плоские щеки были ничем не примечательны.

- Ну, вот вы и проснулись! – констатировал он, изобразив голосом приветливость.

- Кто вы?.. Зачем на меня напали?.. – спросил Николай.

- Мы не напали! Мы обезопасили себя! Для этого надо было вырубать меня на пороге собственной квартиры?..

- Вы же псид, Николай!.. Надеюсь, вы помните об этом?..

- Что дальше?

- Нам нужно договориться! Нужно найти общий язык!..

- Развяжите меня!

- Дайте честное слово, что не нападете на меня!

- Даю честное слово!

- Ни снаружи не нападете, ни, так сказать, «изнутри»?..

- Ни так, ни этак!

- Хорошо!..

Человек, не вставая, размотал ленты на ногах Николая. Затем поднялся, непроизвольно закряхтев при этом. И освободил от пут Николаевы руки.

Николай поднялся и тут же со стоном рухнул на постель. Кровь застоялась. Конечности – верхние и нижние – были совершенно чужими.

- Свиньи! – сказал сердито, укладываясь в прежнюю позу. – Прямо в башмаках меня завалили! Пододеяльник загваздан! Покрывало – тоже! Столько стирки!..

- Справитесь, Николай! – легко засмеялся собеседник, снова усаживаясь на стул. – Давайте поговорим!

- Таки что вы имеете мне предложить? – съерничал Николай.

- Я – подполковник Петров! Но договориться с вами хочу от себя лично, а не от имени «конторы»!..

- Вообще-то, ваше лицо мне, вроде бы, знакомо… Мы не пересекались?..

- Возможно, Николай! Но речь не об этом! Как я понял, военные оставят вас надзирать за порядком?

- Где надзирать?..

- На захваченной территории, - скажем так!

- Ну, предположим!..

- Но надзирать за ними с их же помощью нелогично! Согласитесь! Они могут сговориться у вас за спиной! Могут работать на себя, имитируя работу на вашу организацию!

- Что вы предлагаете? Предать армию? Возлюбить ФСБ?..

- Я предлагаю вам тайный надзор за вашими солдатами. Всего двух человек вам придам. Двух лейтенантов. Тех самых, кстати, которых вы обезвредили там, внизу!.. Они – хорошие ребята!..

- И что?..

- Как что?.. Эти двое будут вашей тайной полицией! Вы будете им давать задания. Они будут выполнять и вам докладывать.

- И вам!

- И мне, разумеется! Но я буду информацию всего лишь копить! А вы – будете ее использовать! В своих оперативных целях!..

Подполковник Петров замолчал.

Николай молчал тоже.

Потом Николай поднял голову.

- Пожалуй, в этом есть резон! – сказал как бы нехотя.

- Рад! – сказал подполковник просто. – Я пойду. Прошу простить за неудобства!..

 

 

Оставшись один, Николай подвигал ногами, подтягивая их и выпрямляя, поднимая и опуская. Потом руки порастирал, - особенно запястья.

Потом встал и содрал с кровати покрывало. Отнес его в ванную. Замочил в большом тазу. Сыпанул немножко порошка в таз. Ворохнул намокшее покрывало, - чтобы порошок взмылился, дал пену.

Вернулся в комнату. С тихими проклятьями, с матерком вполголоса содрал пододеяльник, скомкал его, тоже снес в ванную. Замочил в другом большом тазу. Порошка тоже подсыпал…

Вернулся в комнату. Сел в кресло. Стал думать.

Положение, в общем-то, особенно сложным не было. И особой тревоги вызывать не должно.

В любом сложном деле, в процессе его выполнения, образуются всякие привходящие и проистекающие обстоятельства. Вспомнить, хотя бы, Отца Евдокима с его неожиданным требованием денег. Вспомнить, как украли «товар» - ювелирности и парфюмерию. Все это было непредвиденным, осложняющим, нежелательным. Но ведь все это как-то рассосалось.

Также и этот подполковник из ГБ. Упорно чудится, что где-то его уже видел, где-то уже с ним встречался.

Если думать о его предложении всерьез, то шел бы он, конечно, на хрен со своим предложением. Но поскольку госбезопасность – контора цепкая, и если уж пристала, то так просто не отвяжется, надо с ней поиграть. Вроде бы, согласиться. Сделать вид, что тебя уломали.

Ведь этих двух лейтенантиков, которых к нему хотят приставить, он, по сути дела, держит в своих руках. В них каким-то образом вселились его, Николая, психокопии. И Николай хорошо ощутил, что эти копии, эти двойники ему подвластны, он может им приказывать, может ими повелевать.

Другой вопрос: откуда они взялись, двойники?.. Но на этот вопрос у Николая как раз и нет ответа. Единственное, что приходит на ум: может быть, он, Николай, долго действуя в качестве псида, так развил свою «психическую форму» (свою душу, выражаясь по-старинному), что она стала как бы «избыточной», она «переполнилась». И при всякой его «псидской» акции, душа выплескивает свою избыточность, свою лишнюю информацию в окружающий мир. И эти излишки оформляются в виде двойников…

Вот на кладбище, например, когда он организовывал побег Мокрого, и могли эти двойники образоваться. А каким потом их ветром занесло к лейтенантам в головы, это, в конце концов, Николая не касается. Главное: они есть. И Николай может их контролировать. Влиять через них на этих лейтенантиков.

Кстати, вспоминая, можно сказать, что собственные двойники вызывали у Николая чувство уважения. Они были высокосамостоятельны и очень эффективны. Николай практически не вмешивался там, в парадной, - только наблюдал…

Значит, решено. Он будет заниматься своим делом. Тем делом, на которое его поставил Полкан. А с ФСБ – поиграет. Пусть это будет его хобби, его развлечением в свободное время…

 

______________

 

 

- Нам снова нужно поговорить, Николай! – сказал подполковник мягко. – Нам снова нужно найти общий язык!..

- Что, обстоятельства изменились? – предположил Николай.

- Да! – признал подполковник. – Я предлагаю вам эти ваши аппараты: ранец, шлем, пульт! Они у меня!..

- Ого! – сказал Николай. – А что взамен?..

- Вы правильно поняли! Взамен нужна ваша помощь!..

- Какая?..

- Да небольшая – при ваших-то способностях! Через… - Подполковник посмотрел на часы. – Через тридцать минут по телевизору выступит Президент…

- И что?.. – удивился Николай.

- Я хочу, чтобы вы, с помощью вашей аппаратуры, «взяли» его… Так ведь говорят псиды?..

- Думаете, получится?

- Я знаю, вам достаточно иметь любое изображение: фотографию, рисунок. А здесь все-таки живая картинка.

- И что ему внушить?

- Очень простую вещь! Пусть он срочно затребует в штат своей охраны подполковника Петрова из Городского управления ФСБ!

- Карьеру делаете?

- Вы – свою, Николай! Я – свою! Каждый непрочь!..

- Что мне хорошего в этом?

- Я же сказал. Вы получаете свою аппаратуру. С ее помощью сможете создать «службу безопасности». Обучите пяток псидов из своих людей. И станет ваша структура – как там ее?.. «Мертвые души»?.. «Круиз»?.. – неуязвимой.

- Заманчиво!..

- Это еще не все! Я не буду к вам подсылать своих лейтенантов. То есть, никаких моих глаз и ушей у вас не будет. Я уйду из вашей жизни. И других моих «однополчан» из Конторы постараюсь увести за собой…

- Еще заманчивей!..

- Так решайтесь!.. В случае успеха вы заимеете «своего» человека на самом верху. Я буду «вашим» человеком. При нужде смогу составить вам протекцию…

- Согласен!..

- Аппаратура в кладовке! В зеленой сумке!..

- Включайте телевизор!..

Николай вышел в прихожую, открыл дверцу кладовки. Там на полу, действительно, стояла незнакомая зеленая сумка. С такими или ей подобными обычно мотаются через границу челноки…

- Алина! – позвал Николай. – Может, будем ужинать?.. Гость, по-моему, не против..

- Сейчас! – отозвалась Алина. – Только подогрею! Потерпите десять минут!..

Николай взял из кладовки сумку и перенес ее под стол. Сидя за столом, он, когда хотел, мог правой лодыжкой прикасаться к сумке, - ощущать ее присутствие.

В углу уже ожил массивный ящик, - ламповый цветной телевизор «Фотон». Николай купил его за гроши, и пока что телевизор не подводил: не сломался ни разу, и цвета были натуральными, сочными. Николай до сих пор смотрел его с удовольствием: глазам так же нужно было разноцветье, как легким – воздух, как желудку – пища…

Сейчас передавали репортаж с выставки орхидей. Обильная плоть экзотических «яичковых», казалось, вот-вот проломит экран и хлынет в комнату…

Алина принесла в кастрюльке – подогретое картофельное пюре; на сковороде – только что нажаренных котлет.

Из серванта достала тарелки, вилки, ложки, ножи. Переместила из кухни хлеб и соль. Ловко все расставила, - так что перед каждым было все, что нужно. И до остального легко было дотянуться…

- Ну, что, мужики, выпивка нужна? – спросила, разложив еду по тарелкам.

Подполковник Петров переглянулся с Николаем.

- Думаю, нет! – ответил степенно. – Нам еще с Николаем предстоит работа!..

Николай молча кивнул, подтверждая слова подполковника…

Приступили к еде. Вполне благополучно успели сжевать по одной котлете…

И тут как раз дикторша объявила выступление президента…

Николай с сожалением отодвинул тарелку.

Поудобнее расположил стул, - так, чтобы, сидеть к экрану «лицо в лицо».

Вытащил из-под стола сумку.

- Алина! – сказал извиняющимся тоном. – Сделай, пожалуйста, кофе! И не торопись! Вдруг тут излучение какое!..

- Хорошо!.. – Алина вспорхнула и удалилась. Потом вернулась с порога и забрала свою тарелку на кухню.

Президент уже начал говорить, чуть наклонив свою лобастую голову.

Николай вытащил шлем.

Надел.

Затем продел руки в лямки ранца.

Положил перед собой на стол пульт…

Может быть, сказать подполковнику, что аппаратура ему, псиду Николке, не нужна вовсе?..

Нет уж! Ни к чему подполковнику это знать!

Поэтому будем работать «по старинке»…

Николай нажал на красную кнопку.

Лицо на экране увеличилось. Надвинулось на Николая. Превратилось в облако.

Нырнуть в облако, - значит, проникнуть в нужное сознание…

Николай нырнул…

- Кто ты?.. Где казна?.. – спросил его до боли знакомый голос.

Господи!.. Опять Заккар!.. Всюду Заккар!..

Может быть, он с ума сходить начинает?..

Ведь он уже задавал себе этот вопрос!..

Но, как видно, ответил не до конца… Неубедительно…

- Старое задание отменяю! – приказал Николай.

- Так точно!..

- Передай президенту, чтобы срочно взял в свою охрану подполковника Петрова!..

- Так точно! Передам! – откликнулся дубликат Николая…

Что происходит?.. Сколько времени живут такие дубликаты?..

Может, они падают с него, Николая, как листья с дерева?..

Может, он, как репчатая луковица, весь состоит из чешуек-дубликатов?.. А при движении к объекту чешуйки сдираются и влетают внутрь впереди него?..

Господи, какая морока с его прошлым диверсантством!

Может быть, он все-таки с ума сходит?..

Объяснение самое простое, но самое нежеланное…

 

 

Выйдя от Николая, подполковник Петров решил отправиться на конспиративную квартиру. Он обещал Николаю, что не будет к нему приставлять своих лейтенантов, но не обещал, что совсем отвернется от кладбища. На кладбище слишком важные дела творятся, и приглядывать за ними надо просто-таки обязательно.

Человечек для наблюдательства у него уже есть готовенький – Степан Петрович. Погорячился подполковник, ох погорячился, когда решил, что Степан Петрович ему больше не понадобится. Пора своего агентика расконсервировать.

Телефоны Степана Петровича – вот они: в кармане пиджака, в записной книжке. На кладбище, наверное, звонить бесполезно, - поздновато уже. Хотя кто их там знает с их «тайнами мадридского двора». Может, у них сейчас самая суета.

Ну, а если не на кладбище, то уж дома-то старика всяко можно застать. Застать да и выдернуть – вежливо, но твердо – на «свиданку». И проинструктировать заново, - учитывая то, что реалии изменились.

Жаль, вообще-то, что он так поспешно отослал спецфургон, - как раз накануне этого «вторжения военных». Пожалуй, такой шаг можно расценить как очень грубую крупную ошибку. Думается, генерал так и расценит «самоуправство». Вернее, уже расценил…

Что-то многовато скапливается крупных ошибок! Неужели удача и впрямь собирается от него отвернуться?

Первый его промах: не устранил Триса, - тогда еще, сразу после приказа генерала. Первый промах- первое недовольство. С точки зрения карьеры такое непростительно.

Второй ляп, - можно повториться, - отсылка спецфургона.

Третий – нет, не промах, не ляп, а настоящий проигрыш – дурацкая, запалом, азартом навеянная откровенность с генералом. Кой черт его тогда дернул за его подполковничий язык! Он, по сути, открыл свой «великий замысел». По сути, доложил о нарушении субординации, о собственном шкурничестве, о желании вытащить каштаны из огня под носом у начальства.

Нет, ну как все-таки глупо устроен человек! Стараться. Изображать преданность, угодливость. Из шкуры вон вылезать ради карьеры. И в одночасье – из-за какой-то глупой «расслабухи» - все разрушить…

Да полно, уж не в панику ли он впадает?.. Уж прямо так все и разрушил, предложив генералу докончить то, что генерал сам же и начинал!.. Полно, подполковник, окстись!..

Если взглянуть под другим углом, то ведь можно совершенно по-другому все интерпретировать. Он, как верный ученик и последователь, предложил генералу продолжить – под его же, генерала, мудрым руководством – то, что генерал когда-то начал, но по некоторым обстоятельствам не довел до конца. Все лавры, в случае успеха, естественно, предназначаются генералу. А уж ему, подполковнику, достаточно будет крошки малой, если генерал соблаговолит ее выделить.

Какой начальник устоит против подобной интерпретации!

Так что не дрейфь, Петров! Не все еще потеряно!..