Бумага

Дух бумаги был стар и не верил в собственную старость… Он понимал, что, общаясь с людьми, невольно заражается их представлениями о жизни, их взглядами. Поскольку он существует вечно, то по их, по людским, меркам он, конечно, древнее древнего, и какой-нибудь Мафусаил - младенец по сравнению с ним… Но, с другой стороны, поскольку он, опять же, вечен, то, подходя к вопросу строго, он вообще не имеет возраста, ибо Время для него - абстрактное понятие, которое его не касается. Не существует для него Времени, и, значит, он с одинаковой вероятностью может быть назван как старым, так и молодым. Стоит всего лишь отбросить людские предрассудки, и для него оба утверждения - “молодой или старый” - станут одинаково достоверными. До того, как сделаться Духом Бумаги, он был в других воплощениях: веял, как ветер; струился, как вода; шелестел, как нежный и гибкий тростник на берегу бурливой реки, что взвивала серебристую пену высоко в воздух, стараясь доплеснуть ею до яркого лунного диска. Там, на берегу, он однажды увидел девушку, чей образ остался с ним навсегда… Юная и нежная, она сидела на берегу, задумчиво пересыпая с ладони на ладонь белый шелковистый песок, и большие грустные глаза ее были влажными от слез. Это были слезы жалости к самой себе, ибо она понимала в этот миг, как невыносимо прекрасна жизнь… Как она оскорбительно прекрасна для людей, что так мимолетны, так быстро приходят и уходят… Но, понимая трагичность своей юности, она была наполнена светом юности, и этот свет был прекраснее света полной луны, беззаботно сверкающей в небе… В синей юбочке, в белой кофточке, с вьющимися светлыми волосами, она была трогательным воплощением той Вечности, которой принадлежала она сама и эта неповторимая ночь… Возле ее ног с неторопливой и смешной важностью передвигался маленький краб, и девушка с ним играла, улыбаясь ему сквозь слезы… То выливала на него струйку мягкого белого песка, совершенно его скрывая под ней. То, улыбаясь, следила с восторженным умилением, как малютка-краб, упорно и уверенно расталкивая песчинки, выбирается из-под них наружу… Дух Бумаги существовал не в самой бумаге, не в ее “вещности”, а как бы рядом с ней… Возле нее… Над ней… И понимал, что ему нужно что-то совершить, сделать, сотворить, ибо его бумага - не совершенная и не завершенная… Ей не хватает своего “мира”. Ибо в каждой “вещности” обязательно должна присутствовать своя внутренняя суть, живая и неотъемлемая… Какое-то неясное томление беспокоило… Оно ощущалось давно, однако раньше Дух Бумаги не обращал на него внимания. Или старался не обращать, пребывая в теплой не обременительной полудреме… Но теперь вдруг словно какая-то могучая волна на него накатила, и он понял яснее ясного, что бумага не должна оставаться пустой, что в нее нужно включить всё то, что он видел и пережил до сего момента… Оставалось найти того, кто сумеет оживить бумагу и воплотить в нее всё, что нужно… Хотя, с другой стороны, ничего придумывать, изобретать, выискивать было не нужно, ибо теперешняя хозяйка бумаги - вот она!.. Спит в этой же комнате… Такая же девушка, юная и нежная, как та, что навеки осталась в его памяти…

Была ночь… Была полная Луна… И некая юная особа видела во сне полноводную реку, что хотела доплеснуть своей пеной до небес… И видела свою сверстницу в синей юбочке и белой кофточке, что сидела на белом прибрежном песке, играя с маленьким важным крабом и не отирая своих влажных глаз… И понимание озаряло своим светом вещий сон юной особы… Понимание того, что отныне - буквально с утра - она будет писать книгу о себе и своей юности, и обо всех таких же, как она сама… Обо всех, кому выпала молодость, - как награда и как наказание…