Современные школьники, каковы они? Дети, подростки, юноши, чем отличаются от меня в их возрасте? Санька приобщается к ним — вступает в ту полосу, которая кончится усами, бородой и аттестатом зрелости.

Надо подумать серьезно, не расслабляясь при мысли о детях. Ведь взрослые обычно хотят восхищаться, хотят умиляться детьми, хотят видеть детство этаким «золотым веком», когда все было хорошо и просто. А дети не хотят укладываться в рамки, отведенные взрослыми, дети чувствуют себя обделенными и вроде бы неполноценными. Ребенок — отнюдь не безоблачное существо, каким его хочется видеть папам и мамам. Он даже в чем-то трагичен, поскольку в социальном плане он пока не больше чем ноль, живая кукла, иждивенец, не имеющий места в обществе, только мечтающий его занять.

«Молодые сегодня непослушны, грубы, лживы, невоздержанны на язык, они не хотят уважать старших и слишком много едят». Эти слова звучат вполне современно. А ведь им больше пяти тысяч лет. Проблема поколений была всегда, и всегда она была острой проблемой, всегда старшим казалось, что их путь — наилучший, что их опыт незаменимый. И старших можно извинить за это, поскольку жизненный опыт непросто дается и высоко ценится.

Горы книг написаны о мужании, о переходном возрасте, этом проклятии педагогов и родителей. И впечатление такое, что он все увеличивается, что пора возмужания все более затягивается. «Двадцатилетние девочки-мальчики скачут по жизни, как легкие мячики».

В двадцать лет можно совершать открытия, писать произведения всемирного масштаба — таково мое убеждение. А мы двадцатилетних считаем детьми, а про четырнадцати-шестнадцатилетних что уж тут и говорить! Между тем существует закономерность: чем на более высокой ступени развития стоит общество, тем дольше у молодых индивидов продолжается период социальной неприспособленности, то есть период детства и отрочества. А чем менее развито общество, тем короче детство у его представителей. На островах Океании, к примеру, существуют племена, в которых детство у ребенка практически отсутствует. Едва научившись ходить, ребенок в таком племени активно включается в занятия взрослых: собирает с женщинами травы и плоды; став постарше, участвует в рыбной ловле с мужчинами. Период полового созревания проходит в таких племенах гладко и бесконфликтно. Переходный возраст как ломка, кризис, противоборство не наблюдается.

Современная цивилизация, новейшие технологии создают слишком комфортабельные условия для одиночества. Магнитофон, видео, телевизор, компьютер становятся друзьями, а хорошие друзья ценятся порой меньше, чем эти электронные агрегаты. Но самое главное богатство — эмоциональный опыт, совместное общение, совместные переживания. Об этом нужно знать ребятам, этому нужно их учить. Сегодня у ребят, по-моему, имеется дефицит сопереживания, некий эмоциональный голод, который школа, к сожалению, не может утолить. Сидение перед экраном или слушание поп-музыки этот дефицит не насытят. Нужно искать друзей, верить в дружбу, бороться за нее, знать, что никогда никакие тряпки не заменят настоящей дружбы. Чтобы стать глубокой личностью, нужно обязательно пройти какие-то жизненные испытания, преодолеть препятствия, познать трудности. А у нынешних ребят зачастую испытание одно — испытание легкостью. Все у них есть, любящие родители все преподносят им на блюдечке с голубой каемочкой. Живи да радуйся! А это, считаю, не радость — когда сам ради нее и пальцем не шевельнул. Только то глубоко осознается, затрагивает душу, радует, говорят психологи, за что заплачено потом, кровью, мускулами, нервами. Если чувствуешь, что жизнь твоя легковесна, что в ней ничего интересного не происходит, что это жизнь мотылька — оглянись вокруг и создай себе трудность, преграду, барьер, создай себе испытание. Скажи себе твердо, что все, происходящее вокруг, тебя касается. Тогда взгляд обострится и ты найдешь что-то — бесхозяйственность, обман, воровство, в борьбе против чего можно будет себя испытать, закалить.

— Больно надо, — скажет выросший Санька, — искать трудности на свою голову!

Надо, и даже очень надо! Недаром приобщение к мужчинам для мальчика и сегодня во многих нецивилизованных племенах — сложный и даже опасный обряд. Нужно показать разумную смелость, мужество, терпеливость, только тогда тебя «примут» во взрослые. А мы взрослостью стали считать сумму лет, а не сумму душевных возможностей.

 

 

Начав думать о взрослеющем Саньке, я неизбежно прихожу к вопросу о роли книг в его жизни. Книги находили его сначала в виде ярких картинок, наших с Галкой рассказов, раскрасок и лишь теперь овеществились в привычный вид. И здесь огромна ответственность родителей за то, чтобы хорошие книги вовремя попадали к ребенку, участвовали в его воспитании, развитии. Книги концентрируют мудрость, эмоциональный опыт поколений. Люди приходят и уходят. И оставляют книги. И человечество становится умнее, добрее от хороших книг. Как звезды — активные точки Вселенной, которые вносят в нее упорядоченность, освещают Вселенную, поддерживают в ней жизнь, так и книги — это звезды добра, которые вносят меру структурности и ясности в нравственный мир человечества, освещают и согревают светом высокой духовности того, кто захочет быть освещенным и согретым. Да, книги говорят не каждому! Книги — гордые создания человека. Их избирательность — это их мера защиты от варваров, от недоразвитых душ. Книгу надо полюбить, к ней надо потянуться, ей надо задавать вопросы — только тогда она расскажет все, что может рассказать. Полноценное общение с книгой — общение собеседников. Людей, похожих на равнодушные зеркала, в которых книга отражается, только пока она стоит перед глазами, таких людей мир книг всего лишь терпит презрительно и молчаливо, не более того. Такие люди паразитируют в мире книг.

Знать надо как можно больше книг. Но при этом чтение не должно быть случайным. Хорошие книги надо намечать, искать встречи с ними, преодолевать, как некие рубежи. Начитанность, приобретенная в детстве и юности, — огромный плюс в зрелости для человека любой специальности. Уверен, что без общей начитанности человек просто не может в полной мере состояться как мастер своего дела, будь он пекарь или токарь, шофер или врач...

 

 

Саньке подарили радиоуправляемую машинку. Он все играл да играл, все жужжал да жужжал ее моторчиком. Потом вдруг заметил, что в коридоре она движется медленнее.

— Папа, — спросил удивленно, — она что, темноты боится?..

 

 

Наигравшись, беседуем «за жизнь». Рассказываю Саньке, что в нем — половинка от папы и половинка от мамы. Санька мгновенно осваивается с этим.

— Знаю, знаю! От папы у меня — озорная половинка, от мамы — нежная. Мамина половинка слева — там сердце, а в сердце нежность. Папина половинка справа, там печень, она делает настроение. Мало желчи печень сварит — будет много озорства...

 

 

Мой дневник превратился в своеобразный нравственный закон. Если Санька или Алеша совершат что-то «пограничное», то ли плохое, то ли хорошее, они спрашивают у меня:

— Папа, ты это запишешь?..

Когда я отвечаю утвердительно, они радуются. Они воспринимают записывание как поощрение. Записываю я, по их мнению, только самое хорошее. Когда я говорю: «Не запишу...», они требуют уточнения. Надо им объяснить, почему я не хочу записывать — неинтересно это или плохо...

Дневник отца как воспитательное средство — это, видимо, сугубо наше. Во всяком случае, я об этом пока что не читал.

 

 

...После обеда и отдыха снова гуляем на улице... Встречный парень, везущий малыша в коляске, интересуется, который час. Я отвечаю. Едва отходим, Саня спрашивает:

— Папа этого малыша моложе тебя?

— Моложе, — отвечаю. — Ну и что?..

— Ну и что!.. — подхватывает Санька.

Но я чувствую, что его сомнения насчет относительной ценности двух пап с этим возгласом не исчезли.

— Значит, кто моложе, тот и лучше? — говорю. — Тогда, выходит, я к Леше должен относиться лучше, чем к тебе. Он же младше тебя...

— Нет, и к Леше, и ко мне нужно относиться ласково, пока не провинились. А мне везет, правда? Я что-то давно уже не провинялся... Наверное, умнее стал...

Так мы идем и неторопливо разговариваем. Дождался-таки хорошего времени, когда можно на равных поговорить с подросшим сыном...

 

 

Не только говорить, но и по музеям стали ездить. Саньке интересно. В Музее Арктики и Антарктики и в Музее этнографии, например, он заставил меня по три раза обойти всю экспозицию. Правда, по возвращении домой быстро остывает. На другой день после поездки спросишь у него что-нибудь — не помнит, не может сказать. Но проходит еще несколько дней, и позабытая поездка вдруг словно всплывает из неведомых глубин — Санька обнаруживает, что кое-что помнит, снова задает вопросы...

Последняя наша экскурсия — на выставку «Младшие братья драконов». Здесь все сразу запомнилось. Уже на другой день с утра Санька вспоминал, какой расцветки были змеи и ящерицы, как величественно струились по своим клеткам, как были похожи на крокодилов...

Были мы и в Эрмитаже. Созерцали полотна-шедевры, и меня не покидало странное ощущение, что они не так хороши, как репродукции. Привык листать альбомы репродукций, они удобны, их можно долго разглядывать, и никто не подойдет сбоку, не встанет между тобой и картиной. А подлинники в музее и выглядят бледнее, чем альбомные картинки, и висят зачастую неудобно: никак не найти точку, где бы не отсвечивало. Перед многими картинами хотелось задержаться — притягивали цветовой оттенок или деталь, каких не увидишь на репродукции. Но Санька останавливаться не давал.

Самым сильным впечатлением для него стало электрополотенце, которое мы обнаружили в туалете. И смешно, и не выкинешь словечка из песни.

 

 

...Санька лепит сказку, прочитанную перед этим. Хочет из пластилина воссоздать всех действующих лиц. Просит меня помочь. Я леплю кота и петуха. Поначалу это занятие вызывает досаду — некогда! Потом неожиданно для себя втягиваюсь. Столько тут фантазии нужно, столько сообразительности! Как интересно, когда заказанные фигуры получаются, их можно узнать. У Саньки уже домик вылеплен и ограда вокруг него. Сказка овеществилась, воплотилась и даже немного жалко, что так быстро...

 

 

Семейная жизнь уплотняет время, спрессовывает его, создает впечатление ежеминутной занятости. Показываешь ребятам что-то, кормишь, поишь, переодеваешь, гуляешь с ними, играешь, укладываешь спать, обсуждаешь дела с женой — дня как не бывало. Потом оглянешься, а что сделать-то успел? Все, что не выходит из рамок обыденности — это не дела, не поступки, это текучка. Что-то надо за день сделать небанальное, нешаблонное, чтобы осталось чувство удовлетворенности. Для меня такой отдушиной являются дневниковые записи. Они придают иное качество обычным семейным событиям. Факты, внесенные в дневник, словно приподнимаются, начинают звучать как обобщения. Даже самая пустяковая запись — и та в дневнике кажется значимой. Может быть, постороннему глазу это представилось бы не так, но я говорю о своем восприятии. Удивительная, на мой взгляд, метаморфоза. Прожитое, обыденное, будничное, будучи записанным, становится необычным. Что за сила волшебства в этом простеньком дневнике?..

Запишу сейчас, например, случай с будильником, и разве пустячным он покажется?..

Санька боялся темноты. И сам преодолел свою боязнь. Все получилось просто и непроизвольно...

В комнате вдруг зазвонил электробудильник.

— Иди, выключи его!.. — сказал я Саньке.

И замер, потому что понял, какой трудный приказ отдаю. Санька поглядел неуверенно, хотел возразить. Но ничего не сказал, пошел в комнату. Время шло, я прислушивался, будильник тарахтел. И вдруг смолк. Я возликовал. Ай да Санька! Молодец! Победил себя!..

Но когда он вернулся, я встретил его со спокойным лицом, как будто ничего необычного не случилось...

 

 

А разве покажется пустячным то, как помогают нашему досугу, подсказывают интересные домашние дела космос и фантастика.

Стали играть со старшим сыном в «полигон», и это оказалось находкой, это увлекло даже Алешу. Я ставлю перед Санькой задачу. Например, такую:

— Твой флаер потерпел аварию у подножия горы на неизвестной планете. На вершине ее находится спасательная станция. Если ты доберешься до вершины — спасен...

Это значит, что Санька должен без лесенки и без всякой другой помощи забраться на верх двухэтажной кровати, а с нее — на платяной шкаф. Санька эту задачу выполняет.

Тогда я предлагаю «зеркальную», обратную задачу:

— Твой летательный аппарат разбился, и тебя выбросило на вершину горы. К ее подножию должен прибыть спасательный бот. Он приземляется, дает пять гудков, и, если никто не подходит, он улетает. Ты должен успеть спуститься с горы до счета «пять»...

Санька справляется и с этой задачей...

Затем я его заставляю в темноте проползти по-пластунски через всю комнату, спрятаться под кроватью и «отразить нападение чудовищ». Чудовищ, конечно, изображаем мы с Алешей...

Затем он со стула забирается на книжный шкаф, оттуда — на книжные полки и помогает «вездеходам» — коллекционным машинкам, что стоят на полках.

Затем он повисает на входной двери в комнату, а дверь-то движется, дергается под ним, находит ногами дверную ручку, становится на нее и соскальзывает на пол...

 

 

Когда мы рождаем ребенка — рождаем его тело. Но это еще ничто, примитивная акция. Главная наша задача — родить его дух. Вот что трудно, вот где акция творческая. И только если мы дважды родим ребенка, только тогда мы родим человека, то есть выполним главную свою задачу.

 

 

Время от времени приезжаем на выходные к бабуле Нине. Там хорошо, там значительно уютней, чем у нас в Ленинграде. Мама моя, бабуля Нина, умеет создавать радость и теплоту вокруг себя непроизвольно, вроде бы без всяких усилий.

— В какую мы красоту приехали!.. — сказал Алеша.

Двое суток промелькнули как один коротенький час, наполненный игрой, смехом, душевными разговорами. Когда мы собирались уезжать, ребята дружно взбунтовались:

— Хотим еще побыть здесь!..

Алеша даже в слезы ударился, а Санька насупился и глядел исподлобья, видя наше несогласие. Бабуля нас уговорила, и кончилось дело тем, что мы уехали без ребят, оставили их на неделю у нее, и ребята нисколько не были опечалены...

Через неделю нас встретили веселые сыновья с пышными бабулиными пирогами. И снова были два хороших быстротечных дня, передавать очарование которых на бумаге — бесполезная затея, ибо оно, это очарование, складывалось из черточек, почти неуловимых, почти не называемых. Когда тебе хорошо, искать причины этого, анализировать, обозначать словами просто-напросто не хочется.

Пожалуй, запишу на память два маленьких разговора.

— Кем ты будешь, Алеша? — спрашивает бабуля Нина.

— Буду грузовистом, буду ездить на грузовике.

— Надо говорить: буду шофером.

— А я непонимательный...

Одеваю Алешу перед отъездом. Он балуется, сопротивляется.

— Леша, помогай папе одеваться! — говорит бабуля Нина.

Алеша затихает, озадаченно смотрит на нее.

— Так папа же сам одевается! — говорит, подумав. — Зачем ему помогать!..

 

 

Вернулись в Питер, и снова Санька старательно изображает меня при обращении с Алешей. Вот он проводит с младшим братом зарядку — встал напротив Алеши и командует моими словами, сохраняя мою интонацию. Интересно узнавать себя, глядя на Саньку. Еще интереснее стало, когда я вспомнил про свою детскую фотографию, нашел ее и убедился, что Санька на меня очень похож. Теперь вижу, что даже когда он не копирует мои сегодняшние повадки, все равно он повторяет меня — семилетнего. Смотрю на Саньку — и вспоминаю себя, узнаю себя, оживаю заново...

Алеша совсем другой — мамина порода...

 

 

Наслышан, как иные родители закаливают детей «по-революционному»: босиком по снегу пускают, или плавать в проруби, или в два года ребенок выполняет чуть ли не норму мастера спорта. Узнаешь такое, боишься и завидуешь поровну. Я никогда не был новатором, обычный среднестатистический родитель. Но, конечно, понимаю, что закалка детям нужна. И вот верх моей смелости: Санька, закалки ради, стал ходить по квартире в шортах и майке, в тапках на босу ногу.

Наблюдаю за ним с тревогой и надеждой — только бы выдержал эту новацию, только бы не простудился...

С вышеописанным «дерзким экспериментом» совпала новая стадия их рисовальной мании. Стали с помощью рисунков осознавать, осмысливать увиденное. Глядя на тот или иной рисунок, можно понять, как отразилось какое-либо впечатление в их внутреннем мире. Придут с улицы — садятся рисовать то, что видели, с интересом. Когда приезжаю с работы, Санька спрашивает:

— Какие у тебя были приключения? Ты нарисуешь их мне?..

После телевизора наперегонки приказывает Галке и мне:

— Мама, нарисуй машинку, которая была в мультике!.. Папа, нарисуй вертолет!..

И так далее, и так далее. Рисунок для них, как и для художников-профессионалов, равнозначен деянию, свершению.

Санька рисует основательно, неторопливо. Алеша изрисовывает лист за листом с пулеметной скоростью. Не успеешь прочитать газету — у него уже готов целый альбом рисунков...

 

 

Мне не нравится односторонний характер их творчества: только техника, техника, техника. Не без тайной мысли переключить их на природную тематику возил ребят в Зоологический музей. Но ничего не вышло. Музей не сработал. Мы долго плутали среди бесчисленных экспонатов. Я пытался что-то рассказывать. Что-то вольное, свободное, живое. Но не соотносились, не связывались мои рассказы с безнадежной неподвижностью траченных молью шкур.

Санька спросил возле одной витрины, глядя на чучела животных:

— Почему они такие печальные, ты не знаешь?..

Алеша задумался возле верблюда.

— Зачем он такой большой? Он, наверное, папа?..

Я быстро понял, что не тут надо пробуждать любовь к природе. Сюда можно приезжать с холодными академическими целями: изучать виды и подвиды.

Грустно было в этом музее — в этом кладбище с огромными прозрачными могилами. Такой музей — официальное свидетельство массированного убийства, людской жестокости. В наше время он морально устарел. Можно бы сделать собрание голографических изображений. Вывести в зал экраны, на которых бы демонстрировались видеофильмы. Это было бы современно. Это рождало бы гуманный интерес, вдумчивое любопытство друга, а не снисходительный прищур победителя-убийцы.

 

 

Санька ввел в обиход новое словечко — «помозгить». Если собираюсь помочь кому-то из братиков, часто слышу:

— Не надо! Я сам хочу помозгить!..

И уж когда что-то не получается — после первой, второй и двадцатой попытки, — тогда просят:

— Папа, помоги помозгить!..

Я со своей стороны деликатно стараюсь им растолковать, что требуется. Доволен тем, что они чувствуют вкус и этого слова, и занятия, им выраженного...

 

 

Писал о том, что ребята как бы разделились: Алеша — мамин, Санька — мой, но не осознавал тревожности этого. Казалось, это безобидно. И вот сегодня вдруг прозрел. Мы ведь по-разному «ведем» ребят, мы устроили в одной семье две модели воздействия на детей.

Галка потакает Алеше. Можно сказать, подчиняется ему. И Алеша начинает ею вертеть, разговаривать с ней только приказным тоном.

Что касается Саньки, я с ним строг и доброжелателен. Без «пожалуйста» ни на какие его просьбы не реагирую. И Санька мне кажется более воспитанным...

Алеша меня сторонится, словно не замечает. «Раз уж нельзя папой командовать, значит, нечего и глядеть на него!..» Вчера, укладываясь в постель, он заявил, что не любит меня. Сегодня тоже. И я, пережив обиду, понял, что «размежевание» зашло далеко, ребята нешуточно расходятся в душевном развитии.

Хотел поговорить с Галкой, подсказать ей, чтобы повлияла на Алешу, но колючее самолюбие нашептало, чтобы молчал. Пусть Галка сама все заметит и исправит, если сочтет нужным...

Промолчал... Увел ребят гулять, чтобы не «выступить». Санька пошел с автоматом, Алеша — с трехколесным велосипедом. С нами две девочки, Таня и Маша, из соседнего подъезда. Им лет по восемь-девять.

Девочки сразу стали просить у Алеши велосипед покататься. Санька заявил:

— Не дадим! Велосипед наш!..

Я его пристыдил за жадность. И они все отдали: Санька — автомат, Алеша — велосипед.

Девочки стали кататься и стрелять. Они делали это увлеченно: одна сидела в седле и крутила педали, другая стояла за ее спиной на оси, соединяющей задние колеса. Потом они менялись.

Я смотрел неодобрительно и молчал. Сам себя поймал в ловушку: раз уж одернул Саньку вначале, значит, не следовало жадничать и теперь. Правда, пробормотал что-то о чересчур большой нагрузке на заднюю ось. Но девчонки пропустили это мимо ушей.

Так и длилась наша прогулка. Накатавшись, наездницы стали пускать ребят в очередь. Таня при этом безбожно жульничала и умудрялась ездить втрое больше всех. Кончился наш уикенд тем (дело было в субботу), что велосипед неизлечимо сломался, Алеша и Санька сердито заявили, что никогда больше никому ничего не дадут, и мы поплелись домой. Я вел за руль визжащий от боли велосипед...

 

 

Вечером надо было ехать на теоретические занятия. Санька спросил:

— Куда ты?..

Я, собираясь, объяснил. Санька встал на дороге.

— Не пущу тебя! Не хочу, чтоб ты туда ехал! Кто тебе дороже: сын или занятия?..

Я, конечно, ответил, что сын дороже, и остался. А потом мучился сомнениями и думал, что надо было сделать не так. Надо было сказать, что, хотя сын и дороже, я все-таки должен ехать на занятия. Надо было ехать...

 

 

Чтобы избыть досаду и недовольство собой, повел ребят опять на улицу — одних, без девчонок. Неподалеку прокладывали новую дорогу. После строителей остались кучи железобетонных балок. Зачем они были нужны, не знаю. Я их использую в своих целях — как тренажеры для мальчишек. Закрываю глаза на испачканные штаны и ладошки, на продранные подошвы — лазание важнее. Ребята, как мыши, проникают в каждую дыру, оседлывают каждую балку. Я стою возле очередной кучи и ругаю свое чересчур подвижное воображение. Представляю все мыслимые ужасы, пока стою с непроницаемым лицом и наблюдаю за ребятами. Где-то прочитал, что воспитание — преодоление жалости, и вдруг на прогулке остро почувствовал правильность этого. И про досаду свою забыл, переживая, как бы не поломали руки-ноги, как бы не разбились...

А по дороге домой новые мысли, новые «досады» лезут в голову. Продолжается «поляризация» ребят. Алеша все дальше идет за мамой, Санька за мной. Алешу, например, никак не заставить по утрам делать зарядку по той простой причине, что Галка ее не делает. Сколько я ни пытался, Алеша или набычится и глядит в сторону, или вообще убегает из комнаты, где занимаемся мы с Санькой.

Недоумеваю про себя, почему Галка смиряется с этим разделением ребят? Каждый день ее молчаливого согласия с тем, что есть, словно лишнее дуновение холодного ветра...

 

 

Слово — самая сильная сила в мире и самое бессильное средство в воспитании. Я что-нибудь говорю сыновьям — предлагаю или запрещаю, но они будто не слышат. Повышать голос и брать горлом не хочу. Приходится ждать, когда ситуация повторится, и снова тратить слова. Напоминаю ребятам, что уже «поднимал вопрос». Они удивляются: ничего они не знают, ничего не слышали, но, конечно, сделают, как я прошу...

В театре я на себе ощутил великую силу слова. Ходили туда со старшим сыном, смотрели детский спектакль «Три поросенка». Я задремал было, держа Саньку на коленях. Но спектакль растормошил, развеселил, увлек, чему я очень удивился. Замечательный был волк на сцене — спортивный, обаятельно-глуповатый и добрый. Саньку поражало, почему ребята подсказывают волку, где искать поросят.

— Они что, плохие? — спрашивал он удивленно и оглядывался.

Я ничего не объяснял — просто сидел и смотрел, переживал вместе с Санькой...

Возвращаемся из театра. А мама, оказывается, купила вкусные конфеты. И Алеша спешит поделиться радостью. Едва открываем дверь, он кричит:

— Смотрите, сколько много диатеза!..

 

 

На день рождения мы Алеше купили коллекционную машинку «пежо». Так вышло, что Саньку в это время я отвез на неделю к моей маме. И Алеша целую неделю не притрагивался к машинке, хотя это было трудно — она ему очень нравилась. Говорил:

— Вот приедет Саша, и будем играть!..

 

 

Надо бояться недобрать родительского счастья. Бояться не увидеть, не заметить чего-то в сыновьях, не понять, недоговорить. Потому что все проходит, все сменяется чем-то новым, незаметно проросшим из того, что было. И если сейчас ты чего-то не заметишь, не осознаешь, в будущем что-то тебе покажется непонятным, беспричинным. Отцовская невнимательность сегодня — отцовская беспомощность завтра.

 Вот я прикончил невзначай ребячью «машиноманию» и чуть не проглядел это. Потому что очень уж легко вышло...

Вечером перед сном они попросили что-нибудь рассказать, и я, глядя на плюшевую собаку, что стояла на шкафу, поведал им сказку, которую наскоро придумал.

— Жила-была черная собачка. Она не могла понять, почему ее забыли, почему ребята словно не видят ее. Бегают с игрушечными машинками, перегоняют друг друга, кричат. Собачке так хотелось побегать вместе с ними. Вот однажды она дождалась ночи и, когда все заснули, спрыгнула со шкафа и отправилась в комнату, где были машинки.

— Здравствуйте, — сказала собачка.

Машины покосились на нее и ничего не ответили.

— Я бы хотела понять, — сказала собачка, — почему вас любят, а меня — нет? Вы можете быстро бегать, и я тоже. Вы можете громко тявкать, и я тоже. Но я еще могу любить и охранять людей, а вы никого не любите. Почему же дети этого не понимают?

Машины ей не ответили, они только глядели на нее свысока и презрительно фыркали...

Собачка ушла в свою комнату.

Ночь была темная и длинная. Злой ветер пригнал наполненную дождем тучу. Ветер открыл все форточки. Он хотел влезть в комнату, где спали ребята, чтобы простудить их. Но собачка так сердито стала на него лаять, что ветер испугался. А собачка подпрыгнула и носом закрыла форточку. Потом она вспомнила про машинки и побежала в их комнату. Туда уже залез ветер и налились дождевые струи. Машинки отъехали в дальний угол и дрожали от холода. Собачка набросилась на ветер, залаяла, схватила его за загривок и стала трепать. Ветер еле вырвался от нее и улетел, прихватив с собою дождь. А собачка, усталая после сражений этой ночи, не смогла забраться к себе на шкаф, где всегда стояла, и заснула у ребят под кроватью. Утром ребята проснулись и даже не заметили, что собачки нет на шкафу. Они побежали к машинкам и снова кричали, визжали, ездили наперегонки. А собачка ждала под кроватью ночи, потому что ночью она могла снова охранять своих любимых ребятишек...

Рассказал я эту немудреную сказку, и на следующее утро каждый из мальчишек взял себе по плюшевой собачке, а на машины они даже не глядели — ни Санька, ни Алеша...

 

 

Вдруг наступило потепление, разрядка, вдруг разрешилась наша с Алешей «конфронтация». Поговорил с Галкой об этом, стал больше времени проводить с младшим сыном. И он охотно потянулся ко мне. Или мне так нравится думать, что охотно...

Как приятно было, когда первый раз назвал папочкой! Когда признался в любви. А я-то напридумывал, что у него ко мне врожденная антипатия, «комплекс Эдипа». А я-то переживал...

 

 

Чтобы не удариться в крайность, чтобы не заниматься только Алешей, водил Саньку в зал игровых автоматов.

Санька с увлечением посражался, полетал, поплавал, поездил. Я внутрь нарочно не входил, предоставив сыну все делать самому: разменивать деньги, выбирать автоматы, включать их.

На обратном пути он сначала восторженно рассказывал. Потом затих. Шел рядом, то и дело взглядывая на меня.

— Что ты, Саня?

— Папа, я совсем про тебя забыл, когда играл! Понимаешь?

— Про маму и меня ты никогда не сможешь забыть. Мы всегда в тебе. Просто мы видим, когда ты занят, и отходим в сторонку, чтобы тебе не мешать.

— А я подумал, что забыл про тебя...

Санька успокоился и снова принялся описывать достоинства игровых автоматов...

Тут же, на прогулке, вдруг подумалось — в который раз — о ребячьем рисовании, и я набрел на важные, как показалось, обобщения. Ребята через рисунки осознают мир. Если что-то нарисовали, значит, это их затронуло, это им показалось интересным и важным. Мне иногда кажется, что рисунки — это их внешнее мышление, что такие же конструкции, как в их альбомах, выстраиваются где-то там, в космических просторах их подсознания; что все эти детские хрупкие построения, переплетения линий и цветовые пятна — не что иное, как фундамент, на котором будет держаться вся предстоящая психическая жизнь взрослой личности.

Те впечатления, которые сейчас ребята получают, — есть ниточки, соломинки, паутинки, что летят в пучину бессознательного. Сколько их должно накопиться, чтобы над темными бушующими водами появился яркий островок разумного, островок сознания...

 

 

На прогулке нашли между домами ржавый остов «Москвича». Ребята с воплями забрались в него. Они побывали внутри и на крыше, похлопали дверцами всласть.

— Самая хорошая игрушка! — сказал Санька. — Потому что дверцы закрываются...

Потом они отправились в долгое «путешествие», а я изображал инспектора ГАИ — время от времени «останавливал» машину, просил у водителя воображаемые документы, беседовал о том, о сем. Так мы играли долго и серьезно.

— Товарищ эгоист! — вдруг закричал Санька. — Товарищ эгоист, куда нам дольше ехать?..

Я понял, что так он обозначил представителя ГАИ, и расхохотался от души. Сверху моему хохоту ответил гром. Я поднял голову и только тогда заметил, что, пока мы играли, собрались тучи. Тут же упали первые капли. Я попросил ребят забраться в машину, а сам отбежал под козырек ближайшей парадной. Дождь ударил в машину, как в барабан. Вторя дождю, громко заплакал Алеша. Я натянул куртку на голову и перебежал в машину к ребятам. Сидел, скрюченный, и успокаивал Алешу, который приткнулся слева. Дождь плясал, словно стеклянная сороконожка. Танец был громкий и быстрый. Холодные струйки текли мне на спину и на голову через трещинки в крыше. Алешу я защищал надежно. Санька был впереди, на водительском месте, и ему доставалось от дождя меньше, чем нам. Хорошо быть внутри автомобильного остова, поросшего рыжей «шерстью», и наблюдать феерический водный танец...

Когда он кончился, тучи, как опомнившиеся зрители, стали разбегаться, солнышко показалось. Мы вылезли, встряхнулись и через ручьи и лужи помчались домой. Дома ребята грели ноги в тазу и взахлеб описывали маме, как им там сиделось в водяной осаде...

 

 

Мне кажется, что после своего «примирения» с Алешей я начинаю больше в нем замечать и больше понимать. Вот, например, не любит Алеша заводные игрушки. Есть радиоуправляемая машинка — даже той пренебрегает. Умеет обращаться и с ключиками: заводи бесчисленные машинки да гляди, как они раскатывают по полу. Нет, он будет гудеть, пыхтеть, тарахтеть — все делать сам, а про моторы и не вспомнит!

Я поначалу не мог этого объяснить, а потом додумался вот до чего. Видимо, Алеша, когда играет, отождествляет себя с машинкой, вживается в ее образ. Можно сказать, сам превращается в машинку. А если завести мотор, игры не получится. Не получится отождествления, вживания в роль. Шум мотора отделяет машинку от Алеши, как бы дает ей самостоятельное, независимое от него существование. Поэтому Алеша все делает сам. И это очень разумно с его стороны...

 

 

После недолгих сборов и долгой электрички неторопливо, со вкусом гостим у бабули Нины. Каждый день ходим с ребятами в дальние походы — по лесам и вдоль берега Невы. Видели дятла совсем близко и долго наблюдали за красавцем в белой рубашке, черном фраке, красных штанишках и красной шапочке. Видели лося — издалека. Спрашивали у кукушки, сколько нам жить. Она скуповато отмерила. Слушали соловья, стоя у дороги. Потом, когда ноги устали, опустились в траву. Концерт был мирового класса — ни одного коленца не повторил соловушка... Прикоснулись к опасности — в лесу нас неоднократно атаковали клещи, я снимал их с себя и ребят и уничтожал...

На железной дороге нашли выпавший из рельсы длинный болт и две гайки. Вставили болт обратно в рельсу и завинтили гайки. Санька потом взахлеб рассказывал об этом бабуле Нине.

Очень любят ребята делать добрые дела на берегу Невы. Я рассказал им, что дерево, если попало в воду, гниет, и от него портится, загнивает вода. И вот они наперегонки вытаскивают из реки любую деревяшку — досочку, чурбачок — и кричат победно:

— Папа, я сделал доброе дело!..

— Папа, я тоже!..

Всю прибрежную полосу, по которой мы гуляли, ребята очистили самым тщательным образом...

И тут же мы убедились, как безуспешны наши усилия. Скажем, сегодня мы прошли и увидели чистый песок и чистую воду. А назавтра — ахнули. Вдоль берега тянулась черная кайма. В воде колыхались бесформенные мазутные пятна, похожие на отвратительные плевки...

Каюсь, я не сдержался. И столько злых слов, столько горечи услышали ребята, что ничего «педагогичного», конечно, не извлекли. Какой корабль устроил это? Какая гадкая душа не дрогнула, спуская мазут в Неву?.. Захотят ли теперь мои ребята делать добрые дела?.. Не окажется ли заразительным этот пример вандализма?..

 

 

Пошли к Неве, и она нас поразила. Берег ее был чист. Словно и не было на нем несколько дней назад отвратительной мазутной полосы. Мы не поверили глазам — прошли весь обычный маршрут и даже дальше. Берег был чист.

Санька присел и стал копаться в песке. И тут обнаружил разгадку. Мазут ушел вглубь, — вот оно, мелькнуло в песчаном отвальчике, вороново крыло... Река вобрала его, проглотила и, как ни в чем не бывало, голубела, желтела, дружила с солнцем и травой, дарила свежесть и бодрость. Санька прыгал от радости, когда понял, как она с грязью расправилась...

 

 

Много плохого вокруг. Много злости, равнодушия к природе и людям. Не помню, чтобы в моем детстве было так много плохого. Надоело оправдываться перед старшим сыном за чужую безалаберность, безответственность, за чужое разгильдяйство. Надоело чувствовать стыд за чью-то халтуру, за чье-то холодное сердце.

Санька спрашивает. Глядит с недоумением и неодобрением. Почему трубы лежат в траве и ржавеют? Почему доски разбросаны и гниют? Почему опаздывают поезда? Почему разбиты стекла? Почему бетонные кольца бесхозно валяются в канаве, перегородив ее? Почему мазут портит Неву? Почему в поселке, где живет бабуля Нина, то и дело отключают свет и воду? Почему жители поселка в мирное время говорят о себе: «Мы как блокадники»?

Почему то и дело роют траншеи, потом их закапывают и снова роют?..

Я отвечаю за все в глазах сына. Я испытываю стыд и неловкость за взрослых. Почему они такие? Почему портят моего сына своей работой, своим отношением к жизни?

Может быть, закрыть глаза и отвернуться? Мы ведь привыкли проходить мимо многого — привыкли как бы не замечать. Но мой сын не отвернется, глаз не закроет. Значит, и для меня это невозможно. Мы с ним так договорились — исправлять то, что нам, двоим, троим, четверым, под силу. Увидели, например, открытый канализационный люк, рядом с которым валялась крышка. Взяли и надвинули крышку на люк, а она тяжеленная. Увидели нарушенную пешеходную дорожку — плитки в одном месте разбросаны и люди ступают в лужу. Взяли и собрали плитки, положили их как надо. Дорожка снова стала непрерывной, лужа пропала...

Увидели опрокинутую скамейку, беспомощно задравшую в небо четыре «копыта». Взяли и перевернули ее, и какая-то старушка присела...

Делаем, что можем. И не ради отчетов и самолюбования, а ради постоянной «добродейской» душевной готовности. Ради настроенности не на свой узкий мирок, а на весь большой мир.

А как быть с тем, чего мы исправить не в состоянии? Смириться со своим бессилием и взирать молча? Или изобретать какие-то новые формы действия? Какие?.. Писать в газеты о недостатках? Жаловаться в ООН? Или, может, искать других отцов и сыновей, чтобы вместе браться за то, что нашей семье не под силу?

 

 

...Вот мы делаем зарядку. Алеша стоит в сторонке, смотрит, как мы занимаемся. Я приглашаю раз, другой, третий — безуспешно.

— Ты, значит, ленивее меня? — укоряет Санька. — Ты, значит, самый ленивый?..

Мы продолжаем заниматься. Алеша набычился и молчит. Потом Санька уходит в ванную. А младший молча ложится на пол — переживает. Я подхожу, присаживаюсь на корточки, начинаю выспрашивать. Алеша обнимает мою шею руками и шепчет:

— Я просто не выспался. Поэтому не делал зарядку. Ты скажи про это Саше поскорей!..

Почему подействовали Санькины слова? Почему не подействовали мои? Никакое педагогическое самомнение не поможет ответить...

 

 

Когда ребята повздорят, мы обычно вмешиваемся, Галка или я, или оба сразу. И вдруг подумалось: «А надо ли? А не предоставить ли им возможность разобраться самим?»

«Но они же маленькие! — тут же заговорил внутренний голос. — Они же совсем перессорятся, если отстраниться!..» «Ничего, попробую!» — решил я. И не подошел к ребятам, когда они в очередной раз чего-то не поделили. Но они сами подошли: Алеша прибежал, забрался на колени и потребовал, чтобы его утешили. Так что первая попытка невмешательства не удалась. Но я стойко решил продолжать — пусть разбираются сами, пусть учатся взаимному уважению. А коррекция взрослых пусть останется для самого-самого крайнего случая...

 

 

Если продолжить анализ своего вмешательства и контроль над ним, то как надо ругать ребят, если к тому возникает необходимость?

На работе я придерживаюсь четкого правила: никаких замечаний кому-то из персонала при других сотрудниках. Все замечания — только наедине, с глазу на глаз. При свидетелях человек скорее не смысл выговора поймет, а то, что его унизили.

Но разве на сыновей, на сотрудников семейного коллектива, это не распространяется? Я как-то неожиданно это понял и пожалел, что поругивал уже не раз одного сына в присутствии другого. Отныне дал себе зарок придерживаться «рабочего» правила также и дома.

Отцовская ругань их разъединяла бы, отталкивала друг от друга. А ведь они пока что и так больше сами по себе, чем вместе. Даже радуются каждый своей радостью. Похвалить друг друга еще могут, если что-то удачно сделают. Но бескорыстно, от души разделить радость брата, когда тому выпала удача, пока что не умеют.

Придет ли, наступит ли эта способность? Ждать ли ее? Тревожиться ли?.. А может, спокойно жить, уповая на то, что душа должна созреть?..

Вопросов, как всегда, больше, чем ответов. Но мы-то с Галкой рядом с ними и радуемся, когда радуются они...

 

 

Съездили в Токсово — и попали в сказку. Обнаружили озеро — прозрачное, мелкое. На нем островок. На островке — деревянный корабль — в него тысяча детей влезет. Можно подняться на капитанский мостик и повертеть штурвал. Можно забраться на мачту и заглянуть за горизонт. Можно пострелять из деревянных пушек во врагов, которые хотят на тебя напасть...

А дальше, за озером, по дорожке — Баба Яга и Змей Горыныч, старичок-лесовичок, разные птицы и звери. Дальше висячий мост над глубоким оврагом, он так рискованно при каждом шаге покачивается из стороны в сторону...

Ребята и мы с Галкой испытали радостный подъем, веселую приподнятость, бродя по «заколдованным» лесам. Я размечтался о будущих наших поездках. Когда сыновья подрастут, обязательно будем путешествовать. Купим палатку и начнем уезжать с пятницы до понедельника с ночевкой где-нибудь в лесу...

На обратном пути в город из Токсова Санька спрашивает:

— Почему дядя наступил тете на ногу и не извинился?.. Почему в электричке дядя сидит, а тетя стоит?..

Я отвечаю:

— Потому что дядю не научили думать о других людях. Не научили в детстве, как себя вести.

— А ты меня научишь? — спрашивает Санька.

— Если ты захочешь научиться... — говорю я...

Алеша тут же, в поезде, пока Санька шепотом спрашивает, а я шепотом отвечаю, веселит нас. Он выловил из детских стихов забавную манеру разговора. Вместо «да» говорит только «дауси», вместо «нет» — «нетуси». Вместо «буду» — «будуси». И так далее...

При записи на бумаге теряется его манера произношения, не видно его гримас, жестов. Запись на бумаге — все-таки весьма несовершенный, весьма приблизительный способ останавливать время...

Взять, что ли, краски и нарисовать «за строчками» Алешу? Или, может, приклеить сбоку его фотографию, когда говорит одно из этих «дауси»?.. И все равно не получится так обаятельно, так смешно, как у него. Все равно будет не то, не то, не то...

 

 

Скажу немного о «трудах праведных». Алеша сколотил табуретку — треугольное сооружение из дощечек. Саня соорудил корабль из таких же дощечек. Алеша тут же разломал табуретку, он еще не умеет уважать свой труд, для него интересен процесс приближения к цели, но не сама цель...

Саня поступил по-другому. Он привязал длинную нитку к своему кораблю, и мы отправились на пруд — ликовали, наблюдая, как хорошо плавает его парусник...

Я им почти не помогал при изготовлении поделок, только научил, как держать гвоздь, как бить молотком, как управляться с ножовкой...

 

 

Главный секрет педагогики давно известен. Это воспитание трудом, воспитание в труде, воспитание для труда. В народе говорили: «Праздность — мать пороков». Однако и сегодня многие родители считают особой доблестью и высшей заботой избавить свое чадо от труда. Почему так происходит? Почему всем известный секрет воспитания то и дело не работает, остается в теории? Видимо, потому, что труд требует напряжения, труд всегда нелегок, а человеку свойственно выбирать что полегче, поприятней.

Предпочтение труду отдается обычно в тех семьях, где труд является традицией, и в тех, где к воспитанию относятся осознанно, понимают, что «воспитание — преодоление жалости».

Но в большинстве семей, к сожалению, считают, что детей надо жалеть, не подозревая, что выбирают линию наименьшего сопротивления. Жалость, вернее, псевдожалость, стремящаяся облегчить ребенку жизнь, — проявление нежелания напрягаться, неосознанного отношения к воспитанию.

Жалеть надо ребенка, уставшего от посильного труда, — только такая жалость педагогична. И еще в том секрет, чтобы отношение к труду было у ребенка радостным, чтобы труд воспринимался как проявление доверия, как праздник. А это зависит от собственного отношения родителей к труду. Если родители видят в труде красоту и благородство, в труде обретают смысл жизни, то на детей это не может не повлиять. Моральная направленность труда, моральное отношение к труду очень важны. Ведь можно с огромной энергией стремиться в поте лица своего к наживе, корысти и детей заражать этим духом стяжательства. Такой труд аморален, ибо главный здесь — не он, а дух обогащения...

 

 

Ребята наши часто простужаются. Мы решили вывезти их на юг. Насобирали денег — у родичей, у друзей. Взяли билеты на поезд. Отправились в Евпаторию.

Пока добрались до Симферополя, выпили цистерну лимонада и цистерну чая. В Симферополе возле поезда какой-то жулик (на его машине было написано: «Дежурная ПМС») предлагал довезти нас до Евпатории за сорок рублей. Я объяснил ребятам, какой дядя нехороший, и быстро взял билеты на автобус.

Хозяйка нам попалась очень приветливая. У нее дом за глухой стеной, все помещения которого выходят во внутренний дворик. Всего семь комнат и три кухоньки. Нам отдали лучшую комнату — с тремя кроватями, платяным шкафом, сервантом, ковром во всю стену и иконами в углу. Сами хозяева остались в проходной, примыкающей к нашей.

До пляжа минут десять пешком. Очень удобная дорога — тут и магазины, и почта, и квас, и газировка. Ребята зачарованно разглядывали крымскую зелень, непривычных бабочек и птиц.

На пляже голое войско. Мы втиснулись со своими подстилками на свободный пятачок, загорали, любовались морем. А когда пошли купаться, столько было визгу! Ребята дружно испугались. Алеша идти в воду отказался наотрез. А Саня согласился окунуться только у меня на руках, при этом верещал, как поросенок. А лицо было довольное-предовольное...

Подошел толстолицый дядя, вежливо поздоровался и предложил четыре обструганных кола, чтобы с их помощью быть в тени. Запросил трешку. Он не стеснялся торговать на пляже, в самой гуще народа. Мы с Галкой переглянулись и отдали трешку. Дядя потоптался рядом, не сразу отошел. Видимо, не ждал, что мы легко согласимся с его ценой. Потом пожелал всяких благ и исчез.

— Хороший дядя, правда? — спросил Санька.

Мы с Галей промолчали. Стали вбивать колья в песок и натягивать на них одну из подстилок...

 

 

Детей воспитывает то, что они видят и слышат. Это азбучная истина, но попробуй-ка ее прочувствовать, заболеть ею, будто бы великим откровением. Попробуй быть потрясенным от того, что тебе открылась эта великая тайна. И погляди вокруг просветленными глазами. И прислушайся обостренным слухом...

Оказывается, многие люди невоспитанны, не знают правил приличия, этикета и такта. Одни толкаются, другие лезут вперед без очереди, третьи хамят. И те, и другие, и третьи тоже воспитывают детей. Не только своих, но и моих тоже. Мои дети теряются после каждой встречи с «человеком для себя». Моих детей дезориентируют, дезинформируют подобные встречи, они искажают четкую систему нравственных координат, которую мы с женой предлагаем детям...

С удивлением понял, что привык к невежливости, нетактичности, могу не обратить внимания на хамство. В моем присутствии мужчина наорал на старую женщину (это было в магазине). А на улице меня ожег недоумевающий, укоряющий, вопрошающий взгляд сына. И я понял, что ослеп и оглох, что обязан заново научиться видеть и слышать и что сейчас, в магазине, проиграл какой-то бой. Хорошо, если бой местного значения, ничего не решающий. Но как знать, как знать...

На траве в парке — островком бумажки и упаковки. Здесь были люди. В море у берега — полиэтиленовые обрывки, бумажные клочки. Пляжи засорены пробками от бутылок, косточками, палочками от мороженого. Здесь были люди...

Я стал видеть плохое. Оно полезло в глаза. Что, его раньше не было, что ли? Неужели можно так привыкнуть к нему? Разве не замечать — этот метод борьбы?..

Спасибо сыну за осуждающий взгляд. Теперь надо учиться действовать, выступать, поднимать свой голос в защиту добра. Молчать, не видеть — это ведь тоже, в наших условиях, невоспитанность и бестактность...

За отдыхом и раздумьями у всех у нас, четверых, потихоньку, безболезненно уже слезает кожа на плечах. Тент свой мы усовершенствовали. Одну простыню привязываем на колья сверху — это крыша. Другое покрывало привязываем сбоку — это стенка. «Стенка» и «крыша» вместе дают хорошую тень. Сами мы сидим внутри «домика» на подстилке. Так что у нас целая дача на пляже...

 

 

...С Галкой случилось ЧП. Я сидел с Алешей на берегу, она пошла катать Саню на надувном круге. Посадила Саньку на круг, зашла по горло и поплыла к берегу, держась руками за круг и работая только ногами.

Но ветер был от берега, круг большой, давление ветра на Саньку и круг оказалось больше той силы, с которой плыла Галка. Когда она захотела встать, дна под ногами не было. Она перепугалась, но круга не выпустила. Снова стала работать ногами. А Санька ничего не понимал, хохотал себе...

Хорошо, что мимо проплывал мужчина, который помог — дотолкал круг с Саней и Галкой до того места, где она могла встать на ноги.

 

 

...Тут, на юге, я обнаружил, что ребята не признают нашего права на что-то вкусное. Пили мы лимонад — на четверых две бутылки. Ребята выпили свою бутылку. Алеша заныл:

— Хочу еще! Вот эту!.. — указал на нашу.

И Саня потребовал, чтобы отдали им вторую бутылку. Мы отдали. Я сходил за лимонадом еще раз...

Страшен ли детский эгоизм? Я считаю, не страшен, а необходим. Человеку в детстве и юности надо оторваться от природы, выделить себя из окружающего мира, осознать себя как отдельный мир, который равен внешней Вселенной. Для этого эгоизм и нужен. Он выступает как центростремительная сила, помогающая себя собрать. Но, выполнив свою функцию, он становится лишним. Эгоизм — временная необходимость. Если человек смирится с ним как с чем-то постоянным, он сам себя поймает в сеть. Сознательно вычленив себя из природы, ощутив как индивидуальность, он понимает, что это еще не все. Полного саморазвития, полной реализации своих возможностей эгоисту не добиться. Чтобы состояться как личность, человек должен отбросить эгоизм как обветшавшую одежду и добиваться того, что имел в младенчестве неосознанно: слияния с миром, слияния с природой. Отделиться от мира, а потом снова слиться с ним — таким представляется мне путь внутреннего развития каждого человека, который хочет развиваться и ставит перед собой такую задачу...

 

 

...Вечером отправились на набережную, развернули подстилку и сели на ступеньки любоваться морем. Вид прекрасный: волны, теплоходы у причала, парусники. Море было неспокойно, посвистывал ветер.

Едва мы сели, большая волна встала над набережной, как зверь с тысячей белых лап, и напугала Алешу. Тот отпрянул, надулся, побледнел — рассердился на море...

Мы ели черешню, и вдруг новая большая волна. Нас четверых окатило с ног до головы. Санькина реакция — куча восторгов. Алеша еще больше рассердился.

Так, мокрые, и пошли домой. Хорошо, что жара была и простудиться мы не рисковали...

 

 

Я заметил, на пляже обнажаются не только тела, но и внутрисемейные отношения. Посмотришь минуту-другую на людской островок, и становится ясно, какова духовная жизнь, каков стиль отношений в семье, есть ли авторитет у родителей и на чем он держится. Здесь, на пляже, мои ребята поднабрались отрицательного опыта — узнали, как ругаются дети с папой и мамой и как ссорятся братья-сестры.

Вот мама бьет малыша — яростно, с азартом... Вот мальчик набросился на сестренку и та не защищается — смотрит покорно... Вот папа говорит маме что-то обидное... Вот другая мама сидит с окаменевшим лицом, а муж и дочка словно не видят ее, каждый сам по себе...

— Смотри, здесь люди как скульптуры! — сказал Санька, и я подивился, как верно он подметил. Действительно, у загорающих скульптурные позы.

...Вечером мы фланировали вдоль моря. Глядели на розы, на морвокзал, на таких же, как мы, отдыхающих. Вдоль набережной крупными буквами надпись: «Купаться запрещается!» Санька прочел ее вслух. Когда мы сидели на ступеньках и смотрели в море, пришло какое-то шумное семейство, разделось и полезло в воду.

Санька поглядел на них и сказал с жалостью:

— Почему столько народа читать не умеет?..

«В самом деле, почему?» — подумал я. Почему столько слепых? Мало ли тех же призывов «Не курить!»?.. Но кто их заметит?.. В чем дело? Не образовывает нас поголовное образование? Не воспитывает наше коллективное воспитание? Может быть, наше общество просто не умеет учить людей думать и подобающе вести себя? То есть ни образования, ни воспитания нет вовсе? До сих пор нашим излюбленным методом были запреты — единственный метод, универсальное орудие. В области познания — запрет на свои гипотезы, догадки, свои попытки объяснения того, что уже официально объяснено (может, в учебниках не давать готовых ответов? Давать только информацию к размышлению, а результаты пусть возникают в спорах на уроках между собой и с учителем)...

В области поведения тоже запреты — то есть ограничение свободы, притеснение, ущемление...

Сила инерции такова, что, пытаясь изобрести что-то, я не вижу, как при воспитании обойтись без запретов. Хотя нет, вижу. Что, если дать полную свободу? «Можете делать что угодно! Только учтите, среди культурных людей не принято вот это и вот это...»

Человек, выращенный только на запретах, безынициативен, пороху не изобретет. При случае наплюет на все: на Родину, на работу, на семью.

Такие воспринимают воспитанность не как потребность сердца, движение души, а как форму, видимость, притворство, жест. И все предписания —не купаться в определенных местах, не курить — для них формальны, необязательны для исполнения, если внешняя сила не вынудит их исполнять...

 

 

Санька, резвясь в воде, наблюдал, как один мальчик ныряет с папиных плеч. Каждый раз, когда мальчик прыгал в воду, Санька восторженно кричал:

— Папа, смотри, мальчик снова утонул!..

Возвращаясь домой после пляжа, видим, что хозяин почти каждый вечер выпивает. Не по многу, а так, «для разговора». Привлекает к этому родичей и мужчин-курортников. Один я сторонюсь. Мне кажется, хозяин относится неодобрительно к моей «неконтактности», считает, что я «брезгую». Но мы живем по сухому закону, и этот закон я нарушать не собираюсь...

Раньше вино появлялось на нашем столе. Как-то механически, без особой тяги к нему мы выставляли во время праздников бутылку-другую. Не придавали этому особого значения. Одной бутылки хватало на несколько праздников.

Саньку и даже Алешу, хоть и мал еще, я стараюсь воспитывать в антиалкогольном духе. Санька с презрением относится к пьяницам. Однажды он по телевизору увидел застолье — кажется, это был день рождения.

— Папа, это пьяницы? — спросил про экранных людей.

— Да! — ответил я, не помедлив, уверенный, что ответ имеет воспитующее значение.

— А ты тоже пьяница?

— Почему? — опешил я.

— Твой день рождения так же справляли. И ты наливал из бутылки в рюмку...

Я молчал. Дыхание перехватило после Санькиных слов. Очень неожиданный удар он нанес.

— Ты мне веришь? — спросил, ожидая нового удара.

— Верю!.. — Санька глядел безоблачным взглядом.

— Я не пьяница. И ты никогда больше не увидишь ни вина, ни водки на нашем столе. Договорились?..

— Договорились... — Санька, видимо, не понял, чем я так взволнован.

С того дня выполняю наш договор...

 

 

Послали Саню одного в магазин — купить банку перца в томате. Он расспросил, кому и что говорить, кому отдавать деньги. Ушел, а мы ждем, волнуемся. Что-то долго его нет. Пора бы уж вернуться...

И вот врывается запыхавшийся ребенок. От магазина с банкой несся бегом. Выкладывает гордо покупку на стол. И потом до конца дня еще раз сто спрашивает, не надо ли чего купить...

На утро Санька чем-то мучился, какой-то невысказанной тайной. Держал голову опущенной и не глядел на меня. Заинтригованный, я взял его с собой на почту опустить письмо. На обратном пути сын сказал мрачно:

— Лучше на папу-маму не смотреть, когда что-то сделаешь. А то по глазам прочитают...

— А что ты сделал?

— Да вчера нашел коробок хороших спичек и все их сжег.

— Ну, больше тайком не жги!..

Санька повеселел после своего признания и поднял голову. А я всю дорогу до дому сомневался: правильно ли сделал, что не отругал его...

 

 

Беспокоит неправда, которую говорят дети. Умение говорить не то, что есть, — один из способов социального приспособления. Мы, взрослые, признаем ложь, например знаменитую «ложь во спасение». Значит, и детскую ложь признавать? Здесь я решительно против. Говорю, применительно к своей семье, категорическое «нет». В ребятах пытаюсь вырастить неприятие лжи, пытаюсь внушить им, что она в принципе невозможна. А они врут. Сейчас пишу и слышу, как Санька за стеной, на евпаторийской улице, азартно кричит:

— У меня есть пистолет настоящий!

— Врешь! — не верят ребята.

— В следующий приезд привезу!.. — вдохновенно уверяет Санька.

Чуть позже он появляется дома, и я упрекаю его.

— Это я пошутил! — заявляет он.

А еще чуть позже он идет чистить зубы, а сам оказывается возле хозяйского телевизора. Я ему говорю слова укоризны, а он, опустив голову, пьет свое вечернее молоко и вроде бы не слушает меня. И я вдруг с некоторым даже страхом понимаю, что мое влияние на него не беспредельно. А ведь я считал до сих пор его чуть ли не определяющим в жизни сына.

Только на следующее утро он просит извинить его за вчерашнее. И я утешаю себя надеждой: может, он очень устал вечером, потому и был невосприимчив к моим словам?..

 

 

Есть время, когда Саня способен к учебе, и есть время, когда он кажется мне абсолютно тупым. Убеждался в этом неоднократно. Сколько, например, бился, чтобы объяснить ему тайну часовой и минутной стрелок на моем ручном хронометре. Он понимал, он правильно повторял за мной, он определял, который час и, с некоторым напряжением, сколько минут. И вдруг передо мной стена. Ни проблеска соображения!

Поначалу меня это злило. Думал, Санька притворяется тупым, чтобы я от него отстал. Потом понял, что не прав. Его мозг действительно живет периодами просветления и затемнения. Зачем это нужно, в чем физиологический смысл таких чередований, я не знаю.

Возможно, мозг ребенка, получив свежую информацию, понижает внешнюю активность и усиливает внутреннюю, достраивает, совершенствует себя с учетом полученной информации...

Дело не в этом. Я подумал, что железное, обязательное расписание уроков в школе несправедливо. Оно не учитывает, в какой фазе находится сейчас соображение ученика, оно вообще игнорирует возможность взлетов и падений активности. Тут заложена возможность конфликтов, тут неизбежны конфликты, неизбежны будущие Санькины слезы и разочарования.

Примириться с ними? Или попытаться объяснить учителю свое понимание? Но не будет ли хуже от этого? Ведь учителя, как правило, не принимают мыслей со стороны. Тут заложена возможность новых конфликтов — между учителем и мной...

 

 

Пришли с пляжа утомленные. На моих тапках возле входной двери спит Рябчик. При нашем появлении он поднимает голову, но не лает, а роняет голову обратно на лапы. Я пытаюсь тихонько вытащить из-под него тапки. Он вежливо рычит, не открывая глаз. Я снова пытаюсь. Он снова рычит. Гляжу беспомощно на Галку и ребят.

— А, ладно!.. — говорю шепотом и, сняв сандалии, захожу в комнату босиком.

Этот случай почему-то произвел на ребят большое впечатление. Они его вспоминали и обсуждали...

 

 

Ребята по многу раз в день пробуют давить на нас. «Хочу, дай, сделай!» — звучат их команды. И мне приходит в голову, что помимо всего прочего детство — ежедневная экспансия, ежедневный захват территорий, ежедневное завоевание...

 

 

Санька охотно дружит с девочками. Внучка хозяйки играла с ним два вечера, а на третий не стала, потому что пришла ее подружка. Саня огорчился и обиделся. Ходил насупленный и не отвечал на вопросы. Потом сам подошел ко мне и рассказал, что Валя не хочет с ним дружить. Видно было, что у него слезы близко.

— Не буду на юге с девочками дружить — буду только с мальчиками!..

В ответ я долго и ласково говорил о том, что такое дружба и кто может считаться другом. Говорил, что насильно мил не будешь, и Саня вроде бы слушал внимательно.

Наговорившись и успокоившись, он вышел на улицу, и я невольно — окно было открыто — услышал, как он снова пытается завоевать внимание Вали.

— Валя, а я тебе какой-то секрет не скажу!..

Ответа не было, Валя болтала с подружкой.

— Валя, хочешь, я тебе что-то вкусненькое принесу?..

Ответа не было даже на это.

— Ну, тогда я пойду собирать армию мальчишек, — в сердцах воскликнул Санька.

И мне было ясно, на кого он собирается вести свою будущую армию.

 

 

...На другой день, выходя из моря, видим: по пляжу мечется женщина. Кричит:

— Рома! Рома!..

На нее оглядываются. Некоторые ворчат недовольно. Женщина заходит в воду. Снова кричит, зовет Рому. На лице тревога. Купальщики спрашивают у нее, что случилось.

— Мальчик пропал! — говорит она. — Мой сын!.. Ему двенадцать лет!..

Опять она кричит — отчаяние в голосе и слезы в глазах. Опять мечется, будто птица в силках. Люди начинают ей помогать. Другие женщины тоже зовут Рому. Несколько мужчин берутся за руки, образуют цепь и ходят по грудь в воде, прочесывают дно.

Женщина выходит на берег, падает на песок, рыдает громко. Ее обступает густая толпа. Сыплются советы, воспоминания, предположения.

— Надо в радиоузел! — говорит кто-то. — Пусть объявят! Может, мальчик заигрался где-то! Услышит и придет!..

— Да-да!.. Спасибо!.. — Женщина поднимает заплаканное лицо, морщинки в углах глаз, будто елочки.

Я помогаю ей встать — мне для этого только руку протянуть.

Санька вжался в мой бок и глядит на женщину с испугом.

— Надо, чтобы объявили!.. — говорит женщина. — В радиоузел!..

— Давайте провожу! — предлагаю.

— Зачем!.. Не беспокойтесь!.. — Женщина медленно идет, опираясь на мою руку.

Толпа редеет, рассасывается, и до радиоузла мы доходим втроем: женщина, я и Санька.

— Валентина, ты? — говорит диктор, увидев женщину. — Неделя ведь не прошла!..

Женщина улыбается устало и виновато. Я ничего не понимаю и тороплюсь откланяться, чтобы не чувствовать себя дураком...

Вечером, когда мы уходим с пляжа, откалываюсь от своих и забегаю в радиоузел.

— Почему вы не объявили про эту... Валентину?

Диктор, пожилой лысый мужчина, долго смотрит на меня. Потом усмехается грустно.

— Нет у нее никакого сына. Придумала все. От одиночества спасается. Раз в неделю вот так...

Машинально прощаюсь и ухожу. Думаю: что же сообщить Саньке? Но Санька сам помогает мне.

— Ты сказал Роме, чтобы он больше не терялся? — спрашивает строго.

— Сказал, сказал, — заверяю я, и мы садимся в трамвай.

Пока плывет медленный душный вагончик, можно отключиться и думать, думать, думать. И вовсе не об этой несчастной Валентине — об отношениях между людьми, о том, чего нам не хватает.

По-моему, нам не хватает веры. Говорю я, конечно, не о вере в бога. Нам не хватает веры друг в друга. Мы охотно верим в себя — поглядите, как много самомнения, амбиции в некоторых. Мы слишком верим в материальные стимулы, слишком много придаем им значения. А вера в деньги часто оборачивается полным отсутствием веры, бездушием. Деньги и человечность могут ужиться только при наличии большой общей культуры, каковой мы, в массе, не имеем...

Вера в товарища больше декларируется, чем существует на самом деле. А эта вера, будь она подлинной, полнокровной, живой, способна была бы многое изменить. Она бы, например, изменила мироощущение каждого, потому что жить с прочной верой в других людей и ощущать, что они верят в тебя, нельзя, будучи злым и разочарованным. Вера в людей наполняет душу радостью и ощущением собственной значимости. Тем, кто сегодня спесив и амбициозен, как раз и не хватает, по-моему, спокойного чувства собственной значимости...

Вера в людей и вера в Отечество... Знак равенства между ними? Или вера в свою Родину вытекает, вырастает из веры в сограждан? Тогда патриотизм — развитие и углубление товарищества?

Насколько сложнее воспитывать патриотизм сегодня, чем вчера. Чем, скажем, двадцать лет назад. Мы трезвее и откровеннее стали в самооценках, спокойнее и зорче. Мы увидели, что не везде мы первые, не все наше лучшее в мире. Мы не стали после этого меньше любить Родину. Мы повзрослели, и наша прежняя, в чем-то слепая любовь сменилась выстраданной, осознанной. Мы поняли, что, несмотря на ошибки прошлых лет, наше общество пусть и не совсем здорово, но жизнеспособно и на пути к выздоровлению, поскольку находит в себе силу для правды.

Но наши дети, наши маленькие максималисты — как им передать наше умудренное, наше неоднозначное восприятие Отечества?

 

 

Перед уходом с пляжа наблюдали красивую картину, как бы прощальный подарок для нас. От горизонта, оттуда, где волны рождались, налетела стая больших белых птиц и закружилась хороводом — чуть выше наших голов. Потом птицы опустились на опустевший пляж и стали деловито расхаживать — проверять, все ли в порядке. А одна чайка сидела на фонаре и смеялась. Это было так необычно. Мы глядели, как зачарованные. И заходящее солнце было на ребячьих лицах...

 

 

Едва вернулись в Питер, Санька сразу облачился в школьную форму, надел ранец и стал ходить по квартире. Вид у него был уморительно важный. Он явно фасонил, ждал от нас восторгов. И мы, конечно, поахали, порадовали его. Новый образ жизни он примерял на себя, новое мироощущение. И не понимал этого...

Поехали перед школой на несколько дней к моей маме. Саня сразу заявил, что там интересней, чем в городе. Потому что бабуля Нина отдала ему ванную комнату под мастерскую.

Он обложился молотком с гвоздями, ножовкой, палочками, дощечками и начал творить. Сделал «пристань» и занялся «кораблем». Я ему помогал только немного надпилить вначале ножовкой. Для мачты он употребил длинный гвоздь. Палубные надстройки соорудил из прямоугольных обрезков. Вдоль бортов набил гвоздики и натянул нитки — «леера». Теми же нитками оснастил мачту. Получился корабль вполне современных очертаний. Саня принес его в комнату и поставил на письменный стол. И стал мечтать, как мы его пустим в Неву. Я его мечты поддержал, но за окном шел неторопливый беспросветный дождь. И пришлось нам целый день заниматься другими делами — снова работать в «мастерской», читать, рисовать, раскрашивать...

Мне нравится, как занимается с ним бабуля Нина. Сидит, беловолосая, с легкой полуулыбкой смотрит на Саньку, и тот охотно ей отвечает, напрягается, думает. И даже учит стихи, а дома заставить его это сделать немыслимо.

На примере моей мамы, бабули Нины, убеждаюсь, как обаятельна, естественна и светла может быть старость, какой внутренней силой могут быть наполнены ее слова, как они весомы. Моим и Галкиным словам часто не хватает этой полновесности, этой внутренней силы.

 

 

...С утра небо чистое, солнышко, и мы уходим к Неве. Саня несет корабль. За Домом культуры видим маленькую речку с быстрым течением. Я прослеживаю взглядом ее извилины, и вдруг меня осеняет: она же впадает в Неву...

Саня выслушивает мои резоны и соглашается. Он ложится животом на траву, протягивает руку, и вот уже мачта-гвоздь удаляется от его пальцев, слегка покачиваясь. Корабль действительно удался на славу — плывет легко и очертания изящны.

Речка достаточно широка. Санька берет прутышек и не может дотянуться до корабля. Он бросает ненужный прут, и мы идем по берегу следом за нашим морским посланцем.

Река отражает то небо, то берега. И мы плывем то через синие, то через зеленые струи. Стрекозы с легким шелестом облетают берега — и крылья их словно дрожание нагретого воздуха, словно солнечные блики не в воде, а над водой.

Трава воюет с рекой — то берега чисты, то прямо из воды торчат бесчисленные зеленые копья. Легко вообразить, как прибегают изумрудные человечки, орут что-то с угрозой, потрясают оружием и бросают, бросают его в сторону изменчивой, взбалмошной хохотушки-соседки, чтобы приколоть к месту, остановить.

Корабль проходит первый поворот — красиво, по стрежню, и мы готовы кричать «ура»...

Нева близка, мы машем кораблю, и он удаляется. Большое плавание впереди...

 

 

Первый Санькин школьный день. Как назло, дождь. Родители набиваются в спортивный зал школы. Мне хочется плакать. Галка тоже волнуется. Из-за спин и голов ничего не видно. Только слышим приветственные речи.

В зал приводят первоклассников. Поднимаюсь на цыпочки. Можно сказать, пытаюсь взлететь. Но все равно ничего не вижу. Что там происходит?..

Звенит звонок. Мелькают цветы. Потом первоклассников уводят.

Мы с Галкой переглядываемся — что тут было? Зачем?..

Идем домой и вспоминаем, как собирались с утра, как Саня осторожно нес гладиолусы, как не хотела работать кинокамера — было мало света...

В полдень встречаю Саньку, и он первым делом спрашивает, когда снова пойдет в школу.

— Из дома шел — вздыхал тяжело, — говорит он, — а в классе вздохнул облегченно...

Восторженный и гордый ученик. Сияет и ждет от нас того же. Подольше бы в нем сохранилось такое отношение к школе...

 

 

На второй же день — ЧП. Санька выбегает из гардероба растерянный. В руках куртка.

— Папа, нет моих ботинок!

— А ты хорошо смотрел?

— Хорошо...

Иду с ним в гардероб. Сразу вижу — его куртка и мешок с обувью спокойно висят на месте.

— А эту куртку ты откуда взял?

— Отсюда... — Он показывает крючок.

Вешаем чужую одежду на место. Забираем свою.

— Ты приходи, пожалуйста, за мной, папа, пока я не привыкну! — говорит Санька озабоченно...

 

 

— Старшеклассники какие-то дураки! — рассказывает Санька. — А еще дежурные, называется! Повязки на рукавах... Один сегодня пнул меня ногой, а за что? Я на него смотрю, а он смеется. Я тогда отвернулся и ушел.

— И ничего не сказал?

— А что ему говорить, если он глупый!..

 

 

Сделав уроки, Санька вспоминает «лирику».

— Мальчишки из второго «б» затащили меня в класс и говорят: «Хочешь с девочкой поцеловаться?..» Я отказался, и они обрадовались. Девочек-то в классе не было. Значит, они просто напугать меня хотели...

 

 

Перед уроками к ним в класс приходят старшеклассники — проводят зарядку, играют, рассказывают сказки. А тут вдруг попросили принести самоделки и обещали приз победителю. Санька сразу решил, что приз достанется ему. Стал фантазировать, что это будет. Фантазии были «сладкими» — торт, конфеты, пирог...

Вторая стадия — исполнение. Санька взялся за нее, когда истощилась фантазия насчет наград. Сидел и старательно лепил дом из пластилина. Раскатывал колбаски-бревнышки. Наращивал стены. Вставлял рамы. Подгонял стропила. Дом у него, действительно, получился неплохой.

Так и пошли мы в школу: Санька, неся ранец и мешок со сменной обувью, я — с его домом на руках...

В вестибюле было всеобщее внимание — и дети, и родители заметили Санькину самоделку. Старшеклассники-шефы тоже похвалили Саньку.

Потом был период долгого затишья. Потом самоделки раздали назад. Дом был разрушен — скособочен, скомкан. Санька целый вечер его поправлял и сделал еще лучше, чем прежний.

А приз, по его словам, так никому и не присудили...

 

 

Санька подружился с одноклассником. Я подивился, как точна бывает избирательность дружбы. Виталик очень похож на Саньку. Не по внешности, а по жизни. Он тоже старший в семье, у него тоже есть брат-бузотер. Он тоже впечатлительный, нежный. Тоже часто простужается. В общем два сапога... И как они только углядели друг друга! Санька говорит, что Виталик первый к нему подошел, первый предложил дружбу...

 

 

Уроки — новое строгое слово в нашем быту. Делает уроки Санька только с мамой. Она терпелива, мягка, она объясняет доходчиво. По-моему, она гордится своим умением хорошо объяснять, и гордость эта правильная, законная.

Первые несколько дней Санька занимался с охотой. Теперь стал отвлекаться, пытается напевать, ерзает.

Иногда я наблюдаю за ними, сидя неподалеку. Иногда прислушиваюсь из соседней комнаты. Уже сейчас, на примере хотя бы чтения, понимаю: школа учит знать, но не учит мыслить и чувствовать...

 

 

К школьным встречам прибавляются домашние.

Виталик впервые пришел в гости. Санька волновался, не мог дождаться, нетерпеливо глядел на часы.

И вот, сияя, водит Виталика по квартире. Потом обстоятельно перебирают игрушки и сравнивают, что у кого есть и что у кого лучше. Санька с удовольствием демонстрирует свои сокровища — свои любимые машинки. У Виталика их тоже немало. Густая похвальба висит в детской комнате. Ребята, будто купцы, — каждый про свой товар.

Наговорившись, бегают по квартире, бесятся, орут.

«А играть-то они толком не умеют», — делаю я открытие. Вмешиваюсь, предлагаю игры, они охотно слушаются. Сами-то неужели не могли сообразить? Мы же столько их придумывали с Санькой, всяких игр. Но Санька наши с ним игры никому не предлагает. Они остаются только для нас двоих. Да еще Алеша участвует, если может уловить смысл игры...

Пытаюсь подсказать Саньке, чтобы он с гостем придумывал новые игры. Но напрасны мои подсказки. Предел Санькиной фантазии:

— Смотри, что у меня есть!..

 

 

Об агрессивности — сценка на детской площадке. Мы с Галкой сидим на скамейке, Санька и Алеша играют возле нас. Благодушно молчим, смотрим на ребят. Ветер забавляется разноцветными листьями.

Вдруг слева плач. Трое мальчиков между кустами. Чуть постарше Саньки. Один из них ревет в голос, другие мнутся рядом с бледными лицами. А перед ними подросток. То ли что-то отнять хочет, то ли силу свою показать. Куражится...

Вскакиваю, бегу к мальчишкам. В это время и второй начинает плакать. Размазывая слезы, кричит подростку что-то обидное. Подросток надвигается, злой и сильный.

Отталкиваю его с разбегу.

— Что, — говорю, — много ума надо, чтобы малышей обидеть?..

Подросток бурчит что-то, недобро смотрит на меня. Делаю несколько шагов к нему. Он уходит ворча.

— А вы, ребята, идите от него подальше! — говорю плачущим. Мальчишки вытирают слезы.

— Пошли ко мне! — зовет их тот, что не плакал.

Возвращаюсь к скамейке и вижу, как смотрит на меня Санька. Наверное, не спускал с меня глаз...

Отворачиваюсь. Делал все инстинктивно, не думая. А теперь чувство такое, будто напоказ выступал...

 

 

Решил устроить салют. Завернул артиллерийскую порошинку в фольгу от шоколадки, и получилась «ракета». Положил ее на плиту и нацелил так, чтобы улетела в открытую форточку. Поднес к хвосту горящую спичку... И вдруг... Дым, шипенье... Вместо форточки ракета летит в деревянную облицовку холодильника, прилипает к ней, горит. Шлепаю рукой, тушу. Виталик и Санька орут от восторга и страха. С трудом вытираю пятно копоти...

После нашего неудачного запуска ребята по утрам стали приходить по трое — по четверо. Бродили по квартире, катались на велосипеде, рылись в игрушках. Выпрашивали у меня артиллерийский порох, но я никому ничего не дал, и ребята не обиделись. Наигравшись, убегали в школу, и лестница под ними гудела, и те, кто еще спал, испуганно просыпались...

 

 

В школе объявление — приглашают в музыкальный кружок. Мы считали, что у Саньки нет музыкального слуха. И все-таки отправились на прослушивание. Очень волновались в тот день. Загадывали: хоть бы... И вдруг Санька прошел. Так и хочется написать: победил. Его зачислили. А мы с Галкой, возбужденные небывалым событием, побежали в магазин и как раз наткнулись на импортное пианино. Потом побежали в сберкассу, сняли деньги, и в тот же день пианино появилось дома. За две недели до первого занятия...

Санька пытается импровизировать — ударяет пальцами по клавишам и вроде получается что-то правдоподобное. Ему нравится, и нам тоже.

На первом занятии научили его играть «мостики». Это скучное дело, нужное для правильной постановки рук. Санька исполняет мостики морщась. А потом переключается на любимый свой «импровиз» и образно объясняет каждый звук:

— Самолет пролетел... Капля упала...

 

 

Бывает, усталость прихватит. Почувствуешь холодную струю в комнате, как живую мерзкую змею. Бывает, сделается жалко себя, и обида (на кого? на что?) затуманит сердце. Но ребята подбегут, бурлящие, неистощимые, и хандры как не бывало. Этот феномен подзарядки от детей действительно существует. Думаю, любой из родителей его испытывал...

А приезжаю к маме, старенькой моей, и — откуда что берется — энергия бьет ключом. Вижу, что ей это надо, что ей это помогает, и становлюсь сверхэнергичным, сверхвеселым. Приношу дрова из подвала, мою, убираю в квартире и отдаю, отдаю, отдаю то, что взял от своих мальчишек...

 

 

Санька отзанимался, отыграл на пианино. Хотел закрывать инструмент, но тут Алеша попросил:

— Можно я попробую?

Санька милостиво разрешил. Алеша взял одну из своих раскрасок, деловито взобрался на табурет и поставил раскраску на пюпитр. Галка, Санька и я с интересом наблюдали. Алеша смотрел в раскраску и, уверенно нажимая на клавиши, пел во все горло о том, что там нарисовано.

— Вот курочка стоит... А рядом петушок... А рядом их цыплятки... И солнышко вверху...

Таким образом Алеша исполнил нам раскраску от корки до корки. Он был очень доволен. И мы от души его похвалили...

 

 

Хотел Алешу привести на Санькино музыкальное занятие, но не решился. Присутствовал сам. Учительница принимала у Саньки домашние задания. Санька мало занимался, и она это чувствовала.

— Сыро! — говорила она. — Ты слышишь, как сыро?..

Санька головой кивал, соглашался, да, мол, слышу. А когда вышли на улицу, спросил:

— Папа, чего она все про погоду говорила?..

 

 

Как всегда, смех и слезы соседствуют. Санька принес в тетрадке первую двойку. Странная двойка, на мой взгляд. Решил все примеры, но «записал не в два столбика». Плачет, лежа на полу.

Мы с Галкой его поднимаем.

— Ничего!.. Исправишь!..

Ни слова не сказали в осуждение. И правильно сделали, как я думаю...

 

 

Санька завел было дневник. Торжественно записал, как его зовут и сколько ему лет. Показал нам с Галкой первую запись. И... на том пока что дело кончилось. Не от неразвитости, не от нерадивости — от того, что ему некогда. От того, что он загружен по уши и практически не имеет свободного времени. Он долго делает уроки. Он занимается музыкой. Ему хочется поозорничать с Алешей. Ему хочется мультик посмотреть. На «литературные дела» — на дневник — времени не остается...

 

 

Другие дела приключаются — не менее литературные... Подписались на «Ленинские искры». Читаем Саньке газету вслух. Самому еще трудно — «буквы мелкие».

Вдруг он захотел написать статью. И написал с кучей ошибок. Написал, как они гуляли с мамой и построили снежную крепость. У нее была зубчатая стена, и на стене — зайка из снега. На другой день пошли к ней, а крепости нет, одни обломки.

«Ребята, не ломайте красоту!» — так закончил Санька статью.

Я исправил ему ошибки. Он сел переписывать. И наделал новых ошибок.

Мы с Галкой решили послать, как есть. Запечатали в конверт. Опустили в почтовый ящик. Вернулись домой, и тут Санька вспомнил, что забыл подписать свою статью...