— Хочу на плечи! — просится Санька.

Я сажаю его на правое плечо.

— Не так! — говорит он.

Пересаживаю на левое, потом — на шею.

— Не так, не так! — кричит он, в глазах слезы, обида непонимания в голосе.

Никак не могу уяснить себе, что ему надо, отчего он плачет.

Утешаю его... Оба огорчены...

 

 

...Играет, играет Санька и вдруг спрашивает:

— Папа, ты здесь?..

Или к Галке:

— Мама, ты здесь?..

Что он, не уверен в реальности мира? Или собственная «зыбкость» заставляет проверять наличие надежных папы и мамы? Или надо понимать так: папа, ты со мной? Не отвлекся? Не ушел в свои взрослые дела?

 

 

«Почемучка» он, как и положено в таком возрасте. «Почему то», «почему это»— бесконечная цепь взаимосвязанных «почему». В трамвае или электричке люди переглядываются и улыбаются, слыша его вопросы. Относительно себя самого тоже сплошные «почему».

— Папа, а почему я зарядку не хочу делать?

— Папа, а почему я никого в гости не зову?

— Папа, а почему я машинку не взял на улицу?..

Мы с Галкой стараемся терпеливо отвечать, надеемся, что когда-то он иссякнет.

Иногда отрезаем: «Потому!.», если не знаем, что сказать. Но в таких случаях Санька немедленно спрашивает:

— А почему — потому?..

Между делом, среди потока своих вопросов он научился слушать пластинки — сам ставит, сам включает и выключает проигрыватель. Пластинки мы ему даем только маленькие, большие договорились не ставить.

Сегодня он стал просить:

— Папа, дай мне большую пластинку!..

Я отказал.

— А мама давала! — сказал сын.

Я спросил у жены, она и вправду нарушила наш уговор.

Тогда я дал Саньке на растерзание большой диск.

— Ну вот, а говорил, что не дашь!.. — восторжествовал он.

У меня осталось ощущение, что мы как воспитатели в данном случае сели в большую лужу...

Вскоре по закону парных случаев подвернулась еще «лужа».

Санька подошел ко мне и... укусил за ногу. Первое мое движение было шлепнуть его. Укусил он небольно, и я его шлепнул рефлекторно, не думая. Я тут же пожалел об этом, но сделанного не воротишь, и я стал ждать, что будет, насторожился...

Санька после подшлепника замер. Словно ждал хоть какого-нибудь сигнала с моей стороны, а сам не знал, как реагировать: заплакать или, может, не обратить внимания.

Я замер тоже, и так мы «противостояли» минуту-другую.

Потом Санька все-таки обиделся: не заплакал, а помрачнел.

— Не хочу с тобой! — пробормотал он и ушел на кухню.

Галка сказала что-то, послала Саньку назад ко мне, и Санька отчетливо сказал:

— Папа плохой!..

Мне стало так стыдно после этих его слов, как никогда еще не бывало. Почувствовал себя словно бы больным.

И когда мы потом втроем сидели за столом, обедали, я боялся посмотреть Саньке в глаза.

Чуть погодя Санька простил — заговорил со мной весело, как ни в чем не бывало. Но я запомнил накрепко, как мой шлепок обернулся крепкой оплеухой для меня же...

Тут же, рядом с серьезным, улыбка. Санька ползал по полу, стукнулся макушкой о журнальный столик, сказал с обидой:

— Ты не дерись, я тебя сейчас как ударю головой!..

 

 

Галка вот-вот должна родить второго ребенка. Саньку мы пока что отправили к моей маме. Она ведет себя строго по отношению к внуку, не потакает ему, как городские старики. И Санька ее слушается беспрекословно. Мне даже завидно иногда...

 

 

Родился у нас второй сын. Его назвали Алешей. Живая кукла со стариковскими гримасами и пронзительным плачем. Он занял все наше время — от утра и до утра. Мы с Галкой ни минуты не сидим без дела, но еле-еле управляемся. Галка после родов сутулится, будто старушка. Раньше с тяжелым животом ходила прямо, а вот теперь сутулится...

 

 

...Привез домой Саньку. Сходил с ним в цирк. Потом, после цирка, показали Саньке Алешу.

Мы, взрослые, ждали от него каких-то эмоций, но эмоций не было. Санька стоял, молча смотрел. И все...

— Какой Алеша маленький! — говорил я.

— Маленький, — соглашался Санька.

— Он еще глупенький, ничего не понимает, — говорил я.

— Глупенький, — соглашался Санька.

Я как-то даже разочаровался — ну и бесчувственный сын! И вдруг обнаружил, что он переживает. Он попросил у меня пластинку с песней про Алешу. Я дал ему и потом, в промежутке между полосканием пеленок и утюжкой, забежал на минутку в комнату, где был Санька. Забежал случайно, некогда было, не до Саньки. И увидел, что мой сын, мой старший сын сидит в слезах. Сидит, смотрит прямо, а все лицо в слезах.

— Ты чего? — спросил я изумленно.

— Ничего, — ответил Санька.

Я взял его на руки, чтобы утешить, и в первое мгновение он показался мне громадным и нескладным после легкого Алеши. Он приник ко мне, и жадность была в этом движении, словно отбирал папу у второго, у новичка. Так мы ходили по комнате взад-вперед и молчали.

— Уже все! — сказал Санька и соскользнул с моих рук.

— Мы с мамой очень тебя любим, — сказал я, — и всегда будем любить. И Алешу тоже любим. Ты теперь старший брат, и мы очень хотим, чтобы ты помогал нам растить Алешу...

Не знаю, дошла ли моя тирада, но Санька вроде успокоился и стал расспрашивать, кто теперь будет спать в его кроватке, чьи теперь игрушки — и так далее, и так далее...

На другой день я привез его назад к моей маме и спросил:

— Ну как, понравился тебе братик?

— Не знаю, — сказал Санька. — У него личико совсем желтое...

 

 

Теперь надо говорить о двух сыновьях. Теперь надо перескакивать от одного к другому. Отрывочность, фрагментарность моих записок поневоле должна возрасти...

 

 

Алешка устраивает нам авральные дни. Например, сегодня. Пасмурно, дождливо. И Алешка, словно на погоду, льет и льет. Мочит пеленки без счета. Откуда что берется. Пеленок много, но все-таки они кончаются. Мы заворачиваем его в махровое полотенце. Потом и оно летит в стирку. Заворачиваем в мамину пижаму...

Я между его «дождиками» ожесточенно стираю, отчаянно глажу, упорно кипячу. К вечеру все комнаты завешаны «флагами». Галка сбегала в магазин и купила еще несколько пеленок.

Небо очистилось перед закатом, солнышко появилось. И Алешка вроде бы поутих. Мы поняли, что выстояли, не впали в раздражение, и это была маленькая семейная радость...

 

 

Приехал к Саньке, и мы пошли гулять на берег Невы. Про Алешу не говорили. Дотопали до пристани, где причаливают рейсовые теплоходы. Там горы гравия, и Санька тут же загорелся:

— Давай кидать камушки!..

Брали гравий и поднимались на пристань. Санька сосредоточенно метал камушки, следил, как они тонут.

Отвлекался на суда, проплывавшие мимо. Отвлекался на рыбаков, если у тех клевало...

И вдруг заревел, слезы полились: муха укусила. Я посмотрел — на шее красная точка. Видно, слепень набросился.

— Ты же не девчонка! — укорил Саньку.

И тот затих, пересилил слезы.

— Я солдат... — прошептал, отстаивая свое мужское достоинство...

Больше к Неве в этот день не просился. «Там муха противная летает...» А на другой день убедил меня и себя, что муха противная улетела далеко-далеко, и опять с удовольствием потопал к Неве...

Ближе к вечеру сидим дома. На улице льет дождь. Неторопливо читаем сказку. Вдруг сверкает молния и гремит гром. Санька оглядывается на меня. Он не знает, как ему реагировать. Поняв, что я спокоен, и он остается спокойным. В этот момент я вижу свою задачу в том, чтобы научить его реагировать на мир...

 

 

Обратной связи, умению отдавать, делиться душевными движениями Санька научился сам. Когда чем-то доволен, ублаготворен, стал говорить:

— Папа, я тебя люблю!..

Например, наиграемся всласть, запыхаемся, остановимся, и он это говорит. Как бы одаривает своей любовью, как бы награждает ею за доставленное ему удовольствие...

 

 

Нарабатывает в играх эмоциональный опыт. Зарычу по ходу дела — и он пугается.

— Брысь, волк! — звенит во все горло...

Начинаю мяукать, и Санька деловито спрашивает:

— А кто ты теперь?.. — и гладит по голове. — Киса! Киса!..

— А теперь ты просто папа? — спрашивает, когда игра окончена.

— Да, — отвечаю.

— Тогда купи мне трамвай! — предлагает он...

 

 

На прогулках продолжается обучение души. Увидели мы застрявший «Запорожец». Водитель попросил помочь. Мы с ним пихнули доски под колеса. Потом я приналег, толкнул, и машина поехала. Водитель, открыв дверцу, прокричал слова благодарности.

Вечером, когда я укладывал Саньку, он спросил:

— Почему ты машину толкал?..

Я объяснил, что людям надо помогать.

— Я, когда вырасту, — сказал Санька, — буду всякие машинки толкать. И большие, и маленькие...

 

 

Гуляли втроем: бабуля Нина (моя мама), Санька и я. Встретилась бабушка знакомая. Спросила у Саньки:

— Саша, ты меня не узнаешь? Я бабуля Нина!

— Нет! — сердито ответил Санька. — У моей бабули очки!

Старушка тут же вынула из сумочки очки и надела.

— Видишь, — сказала, — у меня есть очки!..

Санька озадачился, думал-думал, при этом ни разу не оглянулся на бабулю Нину, которая стояла позади него. И вдруг его осенило:

— Моя бабуля вся в белых волосах!..

Он сказал это радостно и посмотрел на встречную бабушку с видом победителя...

 

 

Дома, незаметно для самого себя, он породил новый вариант библейской суеты сует или сказки про белого бычка...

Лежат на диване два пистолета: пластмассовый и металлический. Я взял пластмассовый и стал «бахать». Санька тут же схватил металлический.

— Когда поиграешь? — спросил Санька.

— Скоро! — сказал я и снова стал «бахать».

— Поиграешь и отдашь? — спросил Санька.

— Ну конечно! — подтвердил я, продолжая «бахать».

— Уже наигрался? — спросил Санька, протягивая руку.

— Давай на обмен! — сказал я, отдал пластмассовый и взял металлический.

Санька стал было «бахать» пластмассовым, но, увидев, что я щелкаю курком металлического пистолета, остановился и стал смотреть.

— Когда поиграешь? — спросил снова...

 

 

Возил по полу свои машинки. Потом поднял голову, бросив игрушки. Постоял, подумал о чем-то, посмотрел на бабулю, на меня и сказал убежденно:

— Саша лучше всех!..

Тут галки за окном раскричались, будто не соглашаясь.

Послушав их, Санька подошел ко мне и спросил озабоченно:

— Папа, что это галки так разворонились?..

Получив ответ, подошел к бабуле и попросил:

— Бабуля Нина, присядь на горсточки — в ушко пошепчу!..

Мы не сразу поняли, что так в его интерпретации звучит «на корточки».

Бабуля присела и слушала. А я подумал о том, что дети воспринимают на слух все языковые бесценные богатства, накопленные до них. При слуховом восприятии неизбежны искажения, неправильное толкование слов. Отсюда и идет безудержное детское словотворчество, порой смешное, порой удивительно яркое и свежее. Порой абсолютно непонятное для нас...

— Что у мамы на платье? — спрашивает Санька и глядит хитренько.

— Узоры, — говорю я.

— У мамы на платье день и ночь!

— А почему?

— А потому!..

Начинаю ломать голову, откуда он взял эти «день и ночь». Ничего особо светлого и особо темного на платье нет. Обычное зеленое платье, украшенное узорами из вышитых цветов. Единственное, что мне удается придумать: видимо, зеленый фон Санька принял за «день», а узоры — за «ночь»... От собственных размышлений у меня остается чувство досады — как неуклюже, неповоротливо наше взрослое логическое соображение. А детские взлеты фантазии прихотливы и непредсказуемы. Они манят, тревожат своей иномерностью. Их не разложить по полочкам — обязательно остается элемент необъяснимого...

 

 

Очередная Санькина фантазия — очередная Санькина игра. Вообразил, что у него во рту целый мир. Листает книжку, смотрит на картинки и выбирает вслух:

— Тае во рту есть!.. — Палец упирается в линию электропередачи. — Тае во рту есть!.. — Палец упирается в грузовую машину. — Тае во рту есть!.. — Палец — на голубом лобастом вертолете.

Насмотрится картинок и кричит:

— Папа, посмотри, что у меня во рту есть!..

Разлепит губешки, а я делаю вид, что вглядываюсь, и старательно перечисляю:

— Шоссе... Какое большое!.. По нему идут машины... Грузовичок везет бревна — дом строить... Легковушечка красная... Линия электропередачи... Провода висят над речкой... А по речке плывут теплоходы... Большие, белые, красивые...

Санька зачарованно слушает. Ему нравятся мои перечисления, он часто просит повторить. Может быть, «мир во рту» есть показатель пробуждения его внутреннего мира?.. Может быть, так он пытается объяснить для себя и для нас свой наивный, первозданный внутренний мир?.. Почувствовал, что нечто есть внутри. А где внутри? Конечно, во рту... И просто и понятно...

 

 

Спим мы теперь, временно, в разных комнатах. Галка с Алешей в одной, Саня и я в другой. Днем, когда Алеша бодрствует, ребята вместе. А когда он спит, Санька спокойно играет в своей комнате. Санькин интерес к Алеше я бы пока что назвал показным. Братское чувство, как и отцовское, пробуждается не сразу. Когда мы с Галкой оба в комнате, Санька обязательно хотя бы раз подойдет к Алеше, поцелует его в щеку и будет смотреть на нас, пока его не похвалим. А если заиграется, то на Алешу не обращает никакого внимания — знай себе гудит за машину или паровозик...

Видимо, то, что Алеше мы уделяем больше внимания, Саньку задевает. Саньке хочется доминировать — совсем недавно он ведь был главным.

Чтобы переманить часть внимания от Алеши, Санька неосознанно пытается подражать младшему. Он, играя, покрикивает, как Алеша. Он, один к одному, копирует Алешины повизгивания.

— Ты разве Алеша? — спрашиваю у него.

— Я Саша! — гордо возражает он.

Однако стоит ему отвлечься, уйти в игру — снова та же история, снова копирует Алешу. И сам не понимает, зачем это делает...

 

 

Перед сном он пускается во все тяжкие, лишь бы оттянуть миг встречи с постелью. Предлагает умильно:

— Давай еще поиграем, папа!..

Я не соглашаюсь. Тогда он заявляет, что хочет на горшок, и долго с ним возится. Потом долго переодевается в пижамку, то и дело застывая в созерцании своих игрушек. Едва уляжется, требует, чтобы я ему почитал, и я слушаюсь — читаю одну-две небольшие сказки.

После сказок он заводит «философские» разговоры.

— Папа, а разве так бывает, чтобы машина ехала по железной дороге?

Я поневоле вынужден вкратце ответить.

— Папа, а разве так бывает, чтобы птицы людей кушали?

Я опять вынужден ответить.

— А разве так бывает, чтобы медведь из книжки выскочил?

И я опять отвечаю.

Так тянется до тех пор, пока я не прерываю:

— Хватит, Сашенька! Тебе спать пора!..

И Санька замолкает с тяжелым вздохом. Я ухожу из комнаты. Сижу на кухне, читаю или пишу. И вдруг Санькин голос:

— Молока!..

Бегу к сыну. Он лежит, щурясь, и не думает спать. А я-то надеялся...

Согреваю молока, даю выпить. Снова молчание воцаряется. Сижу на кухне. Галка подходит. Беседуем потихоньку.

— Ску-учно!.. — вдруг доносится из комнаты Санькин голос.

Мы к нему являемся, говорим всякие ласковые слова, и его недовольное лицо смягчается. Он ложится на бок и закрывает глаза. Мы на цыпочках выходим и снова поселяемся на кухне. Дети уложены. Кончился день...

 

 

Там, на кухне, часто мечтаем о том, что Санька будет музицировать. Почему-то нам этого очень хочется. Но Санька все пластинки переслушал и музыкального слуха не обнаружил. Мы с Галкой напрасно пытаемся заставить его спеть хотя бы одну мелодию. В лучшем случае он кричит совершенно немузыкально: «Я играю на гармошке...» Большего от него не добиться...

Некоторое время он пристает ко мне:

— Пой!..

И когда я мурлыкаю что-нибудь, он бросается танцевать. Кружится, подпрыгивает, топчется, качается. Счастливо обалдевшее лицо...

Как-то я случайно ставлю пластинку не на ту скорость. И Санька, слушая карикатурную нечеловеческую скороговорку, ужасно доволен.

— Это Буратино! — кричит в восторге. — Хочу слушать Буратино!

С этого дня он не признает нормальных пластинок. Подавай ему «Буратино»! Только «Буратино» достоин его развлекать!..

 

 

Дедушка с бабушкой приехали с дачи — были на своем садоводческом участке.

Санька выключил проигрыватель, поздоровался, посмотрел, как они раздеваются.

— Вот я еще немного подрасту, — сказал важно, — и надену грязную шляпу и грязный ватник!

— Почему же все грязное? — полюбопытствовал я.

— Потому что я буду работником! — пояснил Санька...

Я сперва порадовался его наблюдательности. Заметил, что работа связана с пачкотней, молодец!.. А вторая мысль была такой: не плохо ли, что первые жизненные впечатления связали в его представлении работу с грязью?..

 

 

Что касается Саньки, то предмет его поклонения — автомашины. Дома у него целый игрушечный гараж.

— Я хочу все! — заявляет Санька.

Мы с женой, в противовес его «глобальной» жадности, договорились, что ничего ему не будем больше дарить. Только две «подарочные» даты оставили — Новый год и день рождения.

Теперь он мечтает о дне рождения. И командует, шагая по улице и глядя на пробегающие машины:

— Это купить!.. Это купить!.. И это!.. И это!..

— Вот вырастешь, — сказала как-то Галка, — заработаешь денег и купишь!

Тогда он изменил свой рефрен. И гуляя, перечисляет самодовольно:

— Эту я куплю!.. Эту я куплю!.. И эту!.. И эту!..

Мы с Галкой считаем, что сбили накал его жадности. Переключили его на будущую трудовую деятельность как основу благосостояния. Хотя иногда сомневаемся — хорошо ли в его возрасте мечтать о покупках?..

Но ведь не всегда он мечтает о них? Иногда вдруг начинает чудить. Например, сегодня.

Когда Галка вышла погулять с младшеньким, Санька попросил:

— Папа, положи меня в кроватку!..

Я положил его в Алешину кроватку. Он еще не вырос из нее — ноги за решетку не вылезают. Он повертел головой, глядя, как выглядит комната из лежачего положения.

— Папа, дай соску! — попросил серьезно.

Я дал ему Алешину пустышку. Он ее взял в рот и вдохновенно начал чмокать. Я видел, что делает он это с удовольствием, именно вдохновенно. Интересно было наблюдать.

Санька долго тешился соской. Потом попросил погремушку в форме светофора и деловито засунул в рот. Послюнявил погремушку и велел, чтобы я перенес его в коляску.

Тут уж я отказался, потому что коляска была старенькая, с креном на один бок. Санька в ней уже отъездил свое грудничество, теперь Алешина очередь. Если бы я Саньку теперешнего в нее запихнул, коляска бы не выдержала...

Что у него за рецидив младенчества был? То ли захотел представить себя в Лешиной «шкуре», то ли заскучал по собственному прошлому?

Видно было, что ему это нужно, что это не каприз, а вдруг нахлынувшая потребность. Только зачем, для чего, в чем ее смысл?

А может быть, это было прощание с младенчеством? И теперь, уже с другой ступени, он расспрашивает нас с Галкой о степенях родства. Уже есть ему с чем прощаться... Уже первые итоги...

— Мама, ты моя мама?

— Твоя, Сашенька.

— Папа, ты мой папа?

— Твой, Сашенька.

— А бабуля Нина чья мама?

— Папина, — отвечает Галка.

— А бабуля Валя чья мама?

— Моя, — отвечает Галка.

— А моя мама — не твоя мама? — спрашивает у меня Санька.

— Твоя мама — моя жена.

— А кто такой — «жена»?

— Это самый близкий друг. Спутник жизни.

— Значит, вы с мамой — моя жена? Мы же близкие друзья?

— Жена — это самая любимая женщина. Вот вырастешь ты и полюбишь какую-то женщину. Она и будет женой для тебя.

— Я лучше девочку полюблю, а не женщину!..

Так он прицелился, приноровился первый раз к семейной жизни...

 

 

Разделение человечества на мужчин и женщин он уже четко усвоил. То и дело подчеркивает свою принадлежность к мужчинам.

За обедом предупреждает бабушку:

— Ты не ешь, пожалуйста, конфеты, их ведь едят мужчины, а не женщины!

После прогулки сидит на коврике, снимает шерстяные носки, зовет:

— Мама, иди ко мне, я тебя пожалею!..

Галка отказывается, некогда.

— Ну иди же! — настаивает Санька. — Раз мужчина тебя просит!..

Вечером, перед сном, ждет сказку. Я занят, готовлюсь к докладу. Предлагаю маму в чтицы.

— Ну что ты, — возражает сын, — мама ведь женщина, а это касается только мужчин!..

Самое хорошее — он бросается помогать маме и бабушке, когда они что-то несут, мотивируя свое желание помочь опять же «мужчинством».

Продолжая его «мужской» портрет, надо сказать: Санька очень обидчив. На любое несогласие с его просьбами, с его хотениями быстро надувается, но быстро, правда, и оттаивает.

А недавно у него появилась манера угрожать потерей своего благоволения.

— Папа, поиграй со мной! — просит громко, но я заговорился с Галкой и не реагирую.

— Ну, тогда я отвернусь от вас! — говорит Санька. — И буду глядеть на стенку!..

Он отворачивается, нахмуренный.

Мы с Галкой прерываем беседу, я спешу к сыну и затеваю игру...

— Ну, тогда я уйду на кухню! — угрожает Санька в другом случае...

— Ну, тогда я брошу машинку и не буду с ней играть!..

— Ну, тогда я не буду тебя любить!..

Это самая страшная его угроза. Он ее произносит редко. Но если произносит, надо срочно все бросать и срочно выяснять отношения.

Говорю с ним, разбираюсь в его обидах. И вдруг возникает ощущение, что не Санька передо мной, а себя самого я вижу. Себя маленького. Себя, снова ставшего ребенком... Полное отождествление... Да, полное отождествление... Раньше только читал про такое, теперь время от времени испытываю сам. Оживаю в сыне, начинаю заново в сыне, еще не ведаю, какие опасности, какие неудачи впереди... Бесчисленное множество возможностей... Все в сыне... Не в этом ли отождествлении корни отцовского чувства?..

 

 

Рассматривали книжку, на страницах которой нарисованы разные животные. Один раз посмотрели, второй раз... Потом я стал расспрашивать:

— Кто что полезного делает, Санечка?..

— Собачка дом стережет... — ответил сын. — Лошадь людей возит... Корова молоко дает... А петушок... Петушок с курочкой дружит...

Я выслушал Саньку, хотел еще порасспрашивать. Но Санька меня опередил — стал интересоваться стоимостью предметов и явлений.

— А сколько копеек стоит эта книжка?..

— А сколько копеек стоит это дерево?..

— А сколько копеек стоит Алеша?..

— А сколько копеек стоит папа?..

Поначалу попытался подробно ему растолковать, отчего и почему одна вещь дороже, а другая дешевле. Но Санька ничего не понимал, бестолково переспрашивал, и я бросил свои пояснения. Стал ему в ответ называть первую пришедшую на ум цифру.

— Пятьдесят копеек? Ого!.. — удивляется Санька.

— Семьдесят копеек? Ого!..

Позанимались «хозрасчетом», а потом все вместе, Галка с Алешей и мы, смотрели передачу по телевизору. Санька увидел, как Дед Мороз раздавал мальчикам заячьи ушки, а девочкам короны.

— Хорошо быть зайчиком? — спросила Галка.

— Хорошо!.. — согласился Санька зачарованно...

После этого он два утра подряд настойчиво спрашивал у Галки:

— Ты забыла, мама, кем я хочу быть?

— Помню-помню! — отвечала Галка. — Ты хочешь быть зайчиком!..

На третий день она посадила Саньку рядом с собой и они вместе стали вырезать и склеивать заячьи ушки из серебряной бумаги. Сделали серебряный обруч вокруг головы и на нем два уха торчком.

Санька надел на себя самоделку с восторгом. И не снимал до конца дня. И если кто-то называл его Сашей, он поправлял:

— Я не Саша — я зайчик!..

Не знаю, что сказать про этот случай. Всю жизнь человек примеривает на себя различные социальные роли. А начинается социализация с подражания, с примера взрослых, с простейших «зайчиковых» ролей...

Или с критики родителей? С неприятия чего-то в старших?.. Вечером Санька улегся в кровать, я прочитал ему сказку, принес кружечку с молоком.

Санька выпил молоко, вернул кружку, посмотрел на меня пристально.

— Папа, я завтра пойду в большой магазин. И там куплю нового папу. Он будет совсем как ты. Но только без очков.

— Тебе не нравится, что я в очках?

— Не нравится.

— Может, мне уйти к другому мальчику?

— Нет, не надо. — Санька поколебался, прежде чем ответить.

Я попрощался, пожелал спокойной ночи и ушел. Грустно было. Уже началось обсуждение моих недостатков. Достоин ли папа своего сына? Заслужит ли уважение?

Лучше об Алеше поговорить, чтоб не огорчаться. Младшенький незаметно как-то вышел на первое место, стал интереснее Саньки. Он ползает по кровати, смешная черепашка, задорно поглядывает, улыбается прекрасной улыбкой. Уютный, мягкий, удобный — с ним лучше, чем с Санькой. Санька всякие вопросы задает трудные, Санька «не в твою пользу» может выступить. А Лешенька добрый, он не критикует, он лопочет что-то светлое, до того с ним хорошо! Может, Санька стал привычным, а Алеша еще таковым не стал? Или просто изменилась дистанция между нами и старшим, изменилось наше отношение? Он, старший, уже занял свое место среди равных, а Алеша еще вне ряда, вне конкуренции...

Не такова ли судьба всех родителей? Если один ребенок огорчит, тянутся душой ко второму, приходят в себя возле того, кто добрей...

Но Санька не дает прилепиться к Алеше надолго. Санька тянет меня за руку:

— Папа, ну пойдем! Пусть Алешка с мамой будет!..

Санька уже не помнит, как вчера хотел купить другого папу. Он ревнует. Он пытается отбить от Алеши если не нас обоих, то хотя бы меня. Когда я говорю с Алешей, Санька нетерпеливо вмешивается:

— Папа, ну послушай меня! Послушай, что я скажу!...

Не раз он пускался в отчаянный рев, едва только мы давали какую-нибудь игрушку Алеше. Ревел и клянчил эту игрушку для себя, ревел и клянчил. Не раз пытался Алешу толкнуть. Алеша орал, протестуя, и мы тоже с Галкой вынуждены были повышать голоса. Не раз Санька устраивал концерты, когда мы за стеной укладывали Алешу спать. Я мчался, гневный, и выговаривал ему. А однажды Санька получил символическую оплеуху, на которую не обиделся, ибо, видимо, ощущал, что не прав.

 

 

Его сегодняшнее самовыражение — коллекционирование автомобилей, вырезанных из старых бумаг. Я уже говорил о его автомобильной страсти, но повторюсь, поскольку вычитал, что основные законы письменного повествования — повторение и замедление темпа. Любой текст, называемый художественным, — письмо, дневник, рассказ и так далее — может быть построен только при соблюдении этих законов.

 

 

Копим макулатуру, сдаем и получаем в обмен хорошие книги. Санька участвует в сортировке и увязывании старой бумаги. Стоит ему увидеть силуэт машины, корабля или самолета, как раздается воинственный клич. И теперь Санька не отстанет, пока не добьется, чтобы этот силуэт для него вырезали. У него уже скопились десятки этих вырезок— пустая коробка из-под конфет забита, и другая, и третья. Хорошо, что Санька внушаем, и я этим пользуюсь. Пытаюсь авторитетно убеждать, что те или иные вырезки нехорошие. Время от времени он действительно разочаровывается, и мы уносим к мусорному ведру половинку корабля или хвост самолета.

Из вырезанных машинок Санька составляет огромные караваны и часами с ними играет. Игра для него — сверхважное состояние, он уходит в игру, как писатель в сочинение новой книги. Прерывать его во время игры очень трудно. Это его сердит, это чревато «дипломатическими осложнениями». Когда его зовем кушать во время игры, он насупливается, мрачнеет и продолжает играть. Если я, потеряв терпение, кричу из кухни, зову его, он кричит в ответ:

— Папа, ну потерпи ты, пожалуйста! Сейчас я приду! Только доеду в машинке до Москвы!..

После ужина, почти каждый вечер, Санька просит рассказать что-нибудь про него самого и про его дружка Стасика. Он придумывает сюжет того, что ему надо рассказывать, и делает развернутый заказ. Например:

— Ты расскажи, как ночью выпало много снега и мы со Стасиком пошли людям помогать. Я работал на снегоочистителе, а Стасик на самосвале. Мы всю ночь работали, а утром люди сказали:

— Спасибо! Кто это так хорошо расчистил?.. Расскажи так, пожалуйста!..

Чуть подумав, начинаю импровизировать, неторопливо наворачивая на заданную тему самые невероятные приключения.

Потом, когда Санька уже отпереживал и улегся, сижу на кухне и записываю отцовские впечатления за день.

 

 

Какова главная, сквозная мысль моих записок? Она есть, и она вот в чем. Сознательное воспитание детей самая действенная, самая доступная форма сотворения конкретного добра. Детей надо растить не вслепую, не мимоходом. Детей надо делать бойцами добра. Для этого самому, рядом с ними, нужно прожить добрую, осмысленную жизнь.

Увеличить на две единички силу конкретного добра, выставить двух свежих бойцов, Саньку и Алешу, — в этом наивысший смысл Галкиного материнства и моего отцовства...

Но мы не единственные, уже не единственные, кто влияет на Саньку. Поскольку он у нас домашний, он остро чувствует необходимость иметь друзей. Едва с ним выйдешь гулять, он сразу начинает озираться.

— Где мои друзья? — спрашивает тревожно.

И успокаивается лишь тогда, когда видит знакомых мальчишку или девчонку. К ним, к друзьям, он прилипает намертво. Глядит преданными глазами и, счастливо смеясь, повторяет их выходки — любой выкрик, улыбку, гримасу, любой жест...

Друзья, то есть практически соседи по дому, заменяют ему детский сад, он может у них перенять то, чего не переймешь у родителей. Какие-то эмоции, каких мы не можем дать. Какие-то поведенческие реакции. Ту среду, ту атмосферу, которой нет и не может быть вне коллектива сверстников...

Мы разрешили ему звать в гости любых друзей-приятелей и, чтобы хоть немножко освободить место для игр, купили двухэтажную кровать. Внизу будет спать Алеша, когда немного подрастет. А наверху будет спать Санька.

Для пробы поднял Саньку на второй этаж, и ему очень понравилось. Теперь просится играть на свое спальное место. Я его туда поднимаю, и он торчит столбиком, как совенок, и заказывает, какие игрушки ему подать.

 

 

Санька долго не подходил к раскраскам и не стремился сам рисовать, хотя мы с Галкой периодически пытались побуждать его к этому. И вдруг интерес пробудился, когда Саньке почти исполнилось четыре. Карандашами он не увлекался. Сразу потянулся к акварельным краскам. И стал раскрашивать прилично, можно даже сказать хорошо. Не выезжал за контур изображения, раскрашивал каждую фигуру двумя или даже тремя цветами. Ни Галка, ни я не учили его этой многоцветности. Откуда что появилось в человеке? Какие гены включились? Какие тормоза убрались?

Очень важна эта проблема проявления, обнаружения задатков. Как их нащупывать? Как подталкивать?

Мы с Галкой уже «дважды два» года родители, а найденными ответами не больно-то можем похвалиться. Бредем в тумане, держа за руки сыновей, надеясь на свою добрую волю. В тумане разума и ясности сердца, если говорить красиво. Потому что, конечно же, сердце ведает, что детям нужно и какими с ними быть.

Сердце ведает, разум мечется... Мы сейчас, как и дети наши, на узенькой тропинке между сознательным и бессознательным. Она извилиста и местами пускается вспять. Сыновья пробираются по ней к человечности. Мы стараемся светить им под ноги. Чтобы не споткнулись, не свернули. А туман висит, не дрогнет, не шелохнется.

Хотя, может быть, и не так. Может быть, при нашем движении он будет конденсироваться и выпадать каплями влаги. И возле нас, мокрых до нитки, дрожащих от холода, неминуемо образуется «зона чистоты».

Догадка красивая. И по аналогии с физикой («формула красива и, значит, верна») она должна соответствовать истине.

Дай-то бог...