СКАЗКА ПРО КЛЮКВУ

 

Смели Веселяй да Соботка и на медведя, и на сохана. В избу к бабке Стрюпе - не смели...

Переминались с ноги на ногу, в затылках чесали, мужиков поминали недобро.

Ходоки они тайные - да вот не ходится что-то…

Мужики наказали кланяться бабке овцой да козой, хрюшкой да ку­рятиной. Мужики дотащили мешки с мясом до опушки леса.

Тут и бросили, а сами убегли. Хоть и "своя" колдунья, - а все ж-таки страшно...

Соботка да Веселяй вдвоем переволокли мешки с опушки до поляны, где была бабкина избушка. Пока возились, - вроде, при деле были. А теперь что?

Не хотелось туда, в избу... Не моглось… Может, бабкины за­говоры не пускали?

Да и времечко - не из лучших. День загустевает. Сумерки, словно паутинки, копятся, ткутся - по ниточке, по волоконцу. Под ногами что-то мыши зашастали. Будто комочки земли вздумали оживать да раз­бегаться.

- Тьфу ты!.. - сказал Веселяй. - Надо идти!..

- Надо! - согласился Соботка.

А сами с места не сдвинулись. Вместо затылков бороды стали по­чесывать.

Тут сова большая прилетела, низко над землей пластаясь. На пе­нек села, глазищами желтыми засветила.

Соботка на нее рукой махнул, Веселяй – кышкнул. И вдруг оба на мешки свалились. А мешки вдруг ожили и, косолапо переступая, затеяли вокруг мужиков ходьбу.

- Хорс! Хорс! Отец небесный! Защити! - запричитали ходоки, выставляя над собой перекрещенные указательные пальцы.

Мешки вперевалку брели по кругу.

А на пенечке уж не сова сидела, - бабка Стрюпа в серой домотканой юбке да синей шерстяной кофтенке. Хохотала гулко, разевая узкий рот…

- Нашла забаву! - хмуро сказал Соботка, поднимаясь. - Ты помоги нам, - тогда и забавляйся!

Бабка рот захлопнула, свой хохот проглотила. Мешкам кивнула, и те послушно побрели к избе, - укладываться в подпол.

Бабка почесала свой шишковатый нос. Положила корявые пальцы на обтянутые шерстью колени,

- Подавайте, касатики, свои заботы? - разрешила. - Небось, о Моргуне?..

- Помоги! - заголосили мужики, - Житья от него не стало. Травы сохнут. Кони бесятся. Коровы молока не дают!..

- И все он? - сказала бабка с усмешечкой. - Ладно! Помогу!..

Мужики степенно поклонились. Потом двинулись прочь - то задком, то бочком.

Бабка не стала медлить. Как мужики исчезли, обратилась в белую сову. Полетела к деревне. Села на застреху старого дома, в котором поселился пришлый Моргун.

Вот видит: мышь вылезла из-под стены. Бабка-сова слетела на нее. Хвать-похвать, - и мышка под лапой когтястой, и деваться ей, серой, некуда.

- Выпусти меня! - пискнула мышка. - Я тебе клад открою!

- Выпущу! - пообещала сова. - Но служба твоя другая...

- На любую согласна!

- Тогда найди, куда Моргун свою душу прячет!

- Найду, тетенька!..

Сова лапу приподняла, мышка назад под стену юркнула.

Взлетела сова снова на застреху, стала, ждать.

Пока ждет, скажу про колдунов.

Любому ведомо: есть в человеке бессмертная часть. В теле таится, чуть выше пупка. Похожа на плотно прикрытый чугунок, полный нездеш­него - божественного.- света.

Любому также ведомо: колдуны от своей души отказались. Потому запросто могут ее вынимать. Вынув душу, проникают в промежуточный мир, который есть между землей и небом…

Выскочила мышка, - усишки дыбом, лапки враскоряку.

- Не нашла! - пропищала да припустила к лесу во все лопатки,

Сова ее, конечно, догнала – да и съела ослушницу. Потом над печной трубой повисла, стала колечком дыма, опустилась тихохонько.

В избе приняла старушачий облик. Принюхалась. Огляделась.

Печку, видать, не топили давно, - мокрицы в ней развелись. На пола­тях давно не спали: ни тряпицы, ни валенка старого. За столом давно не ели: мертвый таракан валялся на нем.

Где же колдун спрятал свою душу? Ни обычным зрением, ни волшеб­ным бабка Стрюпа не видела этого.

Скрыть вне избы не мог: там много чуждых сил, могущих обнару­жить, поработить.

Бабка напряглась. Присев, очертила пальцем вокруг себя. Приподни­маясь и воздевая руки, стала выговаривать Заклятие Выявленной Светоносности.

Оно было большим и трудным. Требовало постоянного внимания и тонкого слуха, чтобы не напутать в понижениях и повышениях голоса, - придыханиях, паузах.

Дело спорилось… Бабка уж к середине близка была…

Д a вдруг почу­яла неладность.

Глянула, - не прерываясь покуда, - сквозь оконце.

Ох ты ж батюшки!.. Бредет по улице огненная метла, путь сама перед собой выметывает.

А не то - остановится и давай вертеться, искры разбрызгивать.

Не иначе - Моргун пожаловал…

Деревня как вымерла. Собака не взбрехнет Человечий голос не вскинется…

Что тут поделаешь! Не суждено договорить…

Замолчала бабка… Движениями рук распустила, развеяла то, что успела наткать.

Снова стала колечком дыма. Да и юркнула в печную трубу.

Потом - на задах чьего-то огорода - обратилась в сову и полете­ла домой.

Едва долетела, глядь, - уж огненная метла на полянке. То так вертанется, то этак. То туда скакнет, то сюда.

Тьма все гуще, метла - все ярче.

Даже не метла, - сноп огненный.

Хорошо, наложила бабка загодя заклятье на избу. Не то быть бы гостю уже тут, за порогом.

Сидит бабка за стенами крепкими. Окутывает себя словами-обере­гами. Готовится к схватке.

Надоела, видать, Моргуну ее неспешливость.

Вернул свой истинный вид: гора мяса и злобы, а уж черен лицом - как удавленник.

- Выходи, старуха слабоумная! - заревел. - В бараний рог тебя согну!..

Бабка Стрюпа - нигугу. Знай себе, защиту словесную наплетывает.

- Боишься? - заревел Моргун вдругорядь. - Поклонись - не трону!

Смолчала старуха и тут. Нашептывает да руками будто лепит пироги.

- Покончу с тобой! Покончу! - совсем уж по зверьи взрычал Моргун. Лик его накалился, как сковородка на плите.

Наклонился Моргун, ладони на траву положил. Потекли из-под его пальцев две речки огненных в сторону избы. Живая трава мигом вспыхи­вала, будто сохлая.

Этого стерпеть бабка Стрюпа не могла. Легонькая, сухонькая, вы­катилась из избы, как горошина.

Роток свой открыла, задышала часто-часто.

Были ее дыхи видны: словно беловатые черточки в темном воздухе.

Скопилась из них тучка-невеличка. Наплыла по Стрюпиному приказу на огонь. Пролился из тучки дождь, мягкий да обильный. Прибил, приду­шил пламя, - и кончился. Развеялась тучка.

Тогда Моргун сказал какое-то слово, но бабка Стрюпа не услышала, поскольку оно, произнесенное, осталось возле Моргунова рта - в виде желтовато мерцающей лепешки.

Моргун схватил свое слово, смял, скомкал - и бросил в бабку Стрюпу. На лету оно превратилось в змею. Змея плюнула ядом. Затем слово стало драконом. Дракон длинно пыхнул огнем.

Бабка Стрюпа отразила и яд, и огонь выставленными вперед ладонями. Слово упало к ее ногам омерзительной жабой, затем растеклось слизью…

Моргун,- увидев это, обозлился донельзя. Стал хватать себя за бока, и на ущипнутых местах быстро вырастали новые руки.

Одна... Две… Три пары рук...

Заревев, как раненный бык, Моргун кинулся на бабку Стрюпу. Та успела отбить одни его руки… Другие...

Третьими же была схвачена и вознесена куда-то… Как только вознесение закончилось, Mopr ун от бабки Стрюпы отскочил, - и был он теперь не в человеческом облике, а в петушином. И огромен был так, что доставал бы, верно, до небес, но здесь небес не было, а вместо них, там, где, по бабкиным понятиям, находился верх, висели желто-кружевные ошметки; подергивались, морщинились, будто пытались сорваться и обрушиться, а между ними, безумный, хохотал Хаос, и был он черен и бел, темен к светел совокупно, в нем что-то всклокатывало тут и там, выпячиваясь; что-то всасывалось; что-то блескуче спадалось; что-то соединялось не менее блескуче.

И петух, каким стал Моргун, тоже не совсем был петухом: тело было не телом, а черной дырой, из нее насмешливо-дерзостно торчала голова, за головой - на некотором расстоянии - тягуче изливался хвост. Заканчивалось излияние тем, что хвост как бы дробился на множество ма­леньких - алых и багровых - шариков, которые сыпались друг на дружку, образуя пухнущий ком

Между головой и телом петуха ничего не было, только проблескивали иногда световые змейки.

Вот в каком виде предстал колдун, когда отскочил от бабки Стрюпы.

Бабка Стрюпа, едва глянула по сторонам, поняла, - попала в Промеж­уточный Мир. Хорошо, душу свою под порогом избы оставила.

Губами поскорее задвигала, чтобы наговорить себе лишнюю силу да устойчивость.

Моргун-Петух тоже не медлил. Повернулся вокруг себя да клювом замолотил. Склевывать начал те шарики, что вылились из его хвоста.

Бабка смекнула, знать, важны они очень для Моргуна, дунула, но­гой топнула, - не стало шариков. На Землю их бабка отправила, - в Моргунову избу.

Колдун растерялся, головой гребнястой завертел. Заголосил, заку­карекал, на бабку Стрюпу накинулся. Клювом долбит, шпорами бьет. Уж таково-то расшумелся, а все не достает до старухи. Хитра Стрюпа: слов- но ужимается при каждом ударе, словно съеживается, а после - опять как прежняя.

От Моргунова шума Промежуточный Мир тесен стал: кукареки петушьи сделались живыми.

Бабка Стрюпа старалась на них не смотреть, чтоб голова не кружи­лась. Да поневоле краем глаза примечала то того, то другого урода.

Вот будто кусок теста, небрежно отхваченный. Из центра куска протянулись изломы, трещины, и оказался он как бы цветочными лепест­ками усеян. Лепестки замахали вразнобой, замелькали; на каждом проре­зался черный гневливый глаз, из каждого глаза выдавилась короткая толстая змея. Змеи обвились вокруг лепестков, их сокрушая...

Вот словно бы доски и палки слиплись беспорядочно. На досках напухли пузыри. Пузыри лопнули, и синяя бахрома вывалилась из них.

Бахрома окружила палки, продырявила, втянулась внутрь. Палки затрепетали, задергались, принялись отдираться от досок. Затем, соединяя концы, врастая друг в дружку, стали поспешно возводить многомер­ную фигуру, которая чем сложнее делалась, тем более живой казалась. В узлах фигуры выделялся серебристый туман. Он копился, копился, упру­го колеблясь...

Нет, лучше ничего в здешнем мире не видеть! Ничего не видеть даже краем глаза!,,

Бабка Стрюпа по-прежнему отражала удары Моргуна.. Но обычным зрением перестала пользоваться.

Странная уловка со Временем пришла ей в голову. Неужто она старушка-пострекушка не перехитрит этого клювастика!

Волшебский досмотр делал Время различимым. Время фиолетово по­маргивало, поскольку было прерывистым. Вот оно есть... Вот нет его… Вот есть... Вот снова нет…

Время похоже было на всплески: будто бросали в невидимую воду невидимые камни, и выбрызгивались водяные цветы, и были зримы...

Бабка Стрюпа и Моргун словно в мешке находились: в мешке Времени, который они притащили в Промежуточный Мир из мира земного.

Фиолетовая оболочка, как бы скроенная из лоскутков, отгораживала от здешних чудищ, не давала среди них раствориться. Они же, здешние чудища, перебивались теми обрывками, теми лоскутьями Времени, какие здесь имелись. Ведь больше им было рассчитывать не на что…

Лужицы Времени дыбились там и сям, и уроды черпали из них при необходимости…

Замыслив хитрость, бабка Стрюпа прошептала что нужно, и расслоила земное Время, Один слой теперь был настоящим, другой – ложным, сотворенным ненадолго.

Сама бабка Стрюпа, конечно, тоже раздвоилась. Поддельная бабка продолжала битву с Моргуном, настоящая стояла за ней, невидимая для врага.

Вот настоящая превратила себя в иглу, протянулась сквозь фиоле­товую мешковину - и вобрала, жадно всосала ближайшую лужицу Времени.

Кто-то заклокотал огорченно, - хотел воспользоваться лужицей.

Бабка Стрюпа не дослушала. Она была свободна на столько, на сколько хватит сворованного…

Ее наместница билась исправно - то есть, по-прежнему ловко уклонялась от ударов и наскоков Моргуна.

Бабка Стрюпа послала себя на Землю - в избу-колдуна.

В избе ее встретил тот же нежилой дух, что и прежде. Единственная новина - красные шарики, что лежат на полу густо и высоко.

Стоя почти по колено в них, бабка сказала Заклятие Выявленной Светоносности.

Едва кончила, прикрыла глаза рукой. Потому что под потолком вспыхнуло словно бы сборище ярчайших светляков. Будто бы стайка крошек-солнышек.

Так вот что Моргун сделал? Разделил свою душу на такие мельчай­шие частицы, на какие только смог.

Так бы и висели они под потолком невидимками, не приди бабка со своим Заклятием.

Куда же их деть? Что с ними сделать?

Бабка Стрюпа замялась - и вдруг хлопнула себя по лбу. Лучше не придумаешь!

На прежнее Заклятие она наложила Заклятие Затворения Сути.

Кончив говорить и двигать руками, - вся в поту от напряжения - увидела избу чистой.

Ни сверкающих искорок в верху, ни красных шариков на полу.

Тут Моргун появился, не в петушьем - в человечьем облике, издали почуял неладное.

Глянул под потолок, - ослабел враз, и ноги подкосились.

- Отдай душу! – взмолился. - Уйду отсюда! Отдай!..

- Иди возьми! - сказала бабка Стрюпа, - На болоте она раскидана!..

Хотел Моргун шагнуть к порогу, да бабка просто так не пустила. В медведя его превратила: будешь, де, косолапым, пока не соберешь душу целиком.

Поплелся медведь на болото. Стал пожирать ягодки. Тут его как раз мужики увидели. Увидели да и, навалясь дружно, в рогатины взяли.

А у бабки как раз Промежуточное Время кончилось, и осталась она в своей избушке - жить да поживать. Думаете, тут и сказке конец? Ошибаетесь!

Моргун пропал, а перемен-то никаких… Травы у мужиков сохнут. Кони бесятся. Коровы молока не дают... Погоревали мужики. Полаялись. В затылках почесали. Вспомнили

бабкину усмешку в тот вечер, когда жаловались на Моргуна.

Потом решились - да и сожгли избушку бабки Стрюпы - вместе с самой бабкой.

Тут и впрямь конец. Не о чем больше сказывать.

Красных шариков на болоте, что ни год, - больше и больше. В ка­ких частица души колдуновой, - те горчат…