СКАЗКА ПРО ИВАН-ЧАЙ

 

Навия жила в река и была рекой любима. Любовь реки выражалась в той легкости, в какой жила навия. Зеленовато-желтая легкость, про­низанная медленным струением света, была пространством реки, ее телом.

Для навии в этом пространстве не было ограничений. Лети вверх, вниз, в любую сторону, кружись, лежи на месте... Именно как полет воспринимала она свое передвижения.

Земля ей помнилась плохо. Сожалений о прежней земной жизни: не было. Уж больно по сердцу пришлись река - ей, и она - реке.

Днем солнце - мешало навии. Словно прутья золотой клетки, спуска­лись в речную легкость его лучи. Об них можно было удариться, обжечься

Навия весь день сладко дремала в глубоком омуте, прикрытом береговой тенью, - у самого дна, на мягких травах.

Зато ночью,.. Ах Луна, Луна!.. Ее свежесть, перемешивалась с легкостью реки, делая мир навии опьяняюще прекрасным.

По ночам навия играла, и река, была ее напарницей. Сперва навия убегала, и волны серебристого света ее догоняли. Потом она догоняла, а свет вился и тоненько позванивал, ускользая.

Еще они играли "в смех". Устав, навия замирала и, пряча лицо в руках, улыбалась. От ее улыбки возле головы рождались радужные коль­ца – синие, желтые, зеленые, красные. Кольца так весело, так быстро

вертелись. Так легко, так ровно взмывали к Луне - одно за другим…

Или соскальзывали вдоль ее тела вниз, впитывались в мягкое дно.

Стоило ей открыть лицо, и кольца превращались в радуги. Радуги протягивались в разные стороны без видимого порядка, из их перепле­тения возникали невиданно прекрасные, невиданно сложные хоромы. Уп~ равляя своими улыбками, можно было возводить недолговечные поселе­ния - одно чудесней другого,,.

Затем, - когда постройки навии, истаяв, исчезали, - наступал черед реки. Словно звенящая тучка, возникала ее улыбка - то впереди, то позади, Как зеленоватая туманная пелена, составленная из трепет­ных прозрачных колокольчиков.

Навия мчалась к ней. Навия должна была успеть: быстрей, быстрей, пока не отзвучала. Видеть ее приятно, слышать ее приятно, войти в нее - высшее удовольствие.

Оттуда - изнутри улыбки - открывались тайны реки и тайны земли.

Тайны реки - это клады в ее дне и в ее берегах. Навии сокровища, вроде бы, ни к чему - просто они красивы, примечать их - интересно.

Тайны земли - живущие на ней существа. Они мерцают, будто языки единого пламени. Их пламя другое, - не то, что серебристый свет реки. Оно плотное, тяжелое, кусачее, и таковы же, - храня его в себе, -земные обитатели.

Караси и щуки, пескари, лягушки и раки - все они зримы лишь от­сюда, из речной улыбки. Там, где река смеется, два мира совмещаются ненадолго: нынешний мир навии и тот, прежний, земной.

Наземные твари – мыши да волки, зайцы да. сороки, - тоже зримы отсюда.

Сладко навия томится, лаская глазами прибрежную траву да раски­дистые ветлы.

Хорошо ей в речной легкости да лунной свежести, и все же порой будто не хватает чего-то.

Хорошо e й тут, а и там, на земле, видать, бывало неплохо. Пусть исчезла прежняя память при переходе. Пусть,.,

Но зов земли она. слышит... Очарование земли ощущает… Может от этого к самому ее развеселому веселью примешана грустинка.

Однажды, этак играя "в смех", она человека увидела. Не поверила себе. Что ему ночью тут делать, одинокому да безоружному?

Пригляделась: удалой пригожий парень. Завитки волос на лбу... Под кожей словно заря утренняя розовеет...

Сокол да и только... Такому бы радоваться, а он – печален. По­весил голову и глядит словно бы прямо на нее, навию, - прямо в ее безмятежный мир.

Река смеется, - навия не слышит. Река, тайнами дразнит, - навии дела нет. Впечатался парень в ее сердце, жалость вызвал, помочь ему хочется.

Рыбы прошмыгивают и повисают, как блестящие игрушки, Зверьки на берегу так забавно прячутся друг от друга. Парень грустный, что тебя мучает?

Навия заметалась. Из улыбки речной выскочила, - и до того больно стало. Без видений земных, без парня этого...

Околдовал он ее что ли?..

Тут сама река пришла на помощь. Дрожь прошла по ней. Дрожь, на­правленная со всех сторон - к навии.

"Спроси человека! - услышала навия. - Спроси о чем хочешь!.."

Как радостно! Как хорошо!

Навия встрепенулась и влетела в улыбку реки.

- Эй! - крикнула, прижав руки к груди. - Кто ты? Зачем ты здесь?

Парень услышал„ лицом дрогнул. Упрямство, надежду и страх нашла навия в его милом лице.

- Семен я, крестьянский сын! - сказал парень» - Ведьму ищу лесную!

- Чего ж глядишь в воду, а не в лес?..

- А ты, часом» не она?

- Ты что, не видишь меня? – навия почем y -то огорчилась.

- Не вижу, - подтвердил парень. - Говорят, она страшна очень! Прямо посмотришь - умрешь. На отражение глянешь, - может и не умрешь!

- Чего ж ради ты ее ищешь?

- Болезнь напустила. На брата моего. На младшего, Откуп хочу дать!

Он тряхнул рукой. Только тут навия заметила, что в рук e у него - увесистый узелок.

- Что в откупе твоем?..

Нет, не навия это спросила. Навия ужаснулась, услышав скрипуче-квакающий голос. Неужели такой - с ее уст?

Парень побледнел. Отшагнул от воды.

Из-за его спины был задан вопрос. От недалекой опушки леса.

Там, на опушке, ведьма встала. То ли из леса вышла, то ли из воздуха выпала, то ли из-под земли просочилась ядовитым туманом.

Тело у нее было лягушачье. Противное, слизкое, ничем не прикрытое. Вместо ног – перепончатые лапы. Руки человечьи, только ногти непомерно длинны да остры. Вместо головы - свинячья морда, а волосы на морде - обычные женские. Красивые, пышные, черные. Волосы особенно противны показалась навии.

- Иди ко мне! Иди в реку! - пожалела навия парня.

Но тот не ответил, от воды отшатнулся e щ e дальше.

Не оборачиваясь, только чуть скособочив голову, вступил в беседу с ведьмой.

- Горшочек с медом в узелке! - сказал и откашлялся. - Пирожки с маком. Курочка вареная. Сальца кусок...

Ведьма забулькала, заклокотала, затрясласъ, - таков был ее смех.

- Вкусные дары! - прохрипела. - Только мало их? Ведь любишь брата?

- Люблю, - сказал парень.

- Дурак ты, Семен! Сказал бы “ не люблю”!.. Сняла бы тогда порчу!..

- Люблю! – сказал парень.

Ведьма, зашипела по-змеиному, свиное рыло сделалось багровым.

- Тогда и дары твои возьму и тебя! Сгинешь вместе с братцем!..

- Дурак я! – сказал Семен – Дурак, что безоружный!..

- Меня трижды сжигали! Не чета тебе судьи! – завизжала ведьма. – Меня победить невозможно!..

Парень, не оборачиваясь, подскочил к деревцу крепенькому, росшему одиноко. В ствол вцепился, поднатужился да и выхватил деревце из земли. Хряснул о колено – отломил корни. Хряснул вдругорядь, - крону отбросил. Дубинка – не дубинка, но палка получилась крепкая.

Ведьма двинулась было к нему. Да, увидев палку, остановилась… Призадумалась…

Лунным светом обвита была, будто маслом облита.

Парень оружием своим взмахнул для храбрости и обернулся. Левую руку с растопыренными пальцами держал перед глазами – на всякий случай.

Только не пришлось ему увидеть ведьму. Ведьма форму утратила, оплыла, стала большим слизевым комом, а затем – мутным озерцом.

Озерцо двумя рукавами потянулось-потекло в парню, и тот растерянно переступил, отняв левую руку от глаз.

Что палка против врага такого!

Навия видела, что не вся ведьма – в нынешнем ее обличье – на земле.

Часть ведьминого тела, ведъминого естества просочилась под землю и по щелочкам, по дырочкам предательски протискивалась к парню.

Даже не протискивалась, - прожигала себе пути. Потому что земля, встречаясь с едкой слизью, плавилась, обугливалась, исходила едким дымком.

Навия понимала: парню спасения нет. Но верить этому не хотела.

- Спаси! Спаси его! - умоляла реку. Свою реку. Свое божество.

- Ты сама его спаси! – вдруг послышался досадливый возглас.

Потом был сильный шлепок, быстрый полет. Тело как бы сжалось и вывернулось – через себя – наизнанку.

Потом были обжигающий холод, короткое удушье, затрудненное дыхание и расслабленное – полужидкое в жидком – мелькающее бытие.

Навию пронизывала и обтекала льдистая, игольчатая, бесконечно струящаяся вода . Очертания того, что вокруг, искажались и дробились в ней.

Тело медленно вбирало в себя плотность и тяжесть. Наливалось тяжестью и плотностью. Было больно, однако и приятно – тоже.

Навия широко открыла глаза. Вокруг сновали рыбы. Вот одна ткну­лась -в ее плечо, и навия это почувствовала... Почувствовала…

Тут она спохватилась. Что с парнем?.. Неужели погиб?.. Скорей, скорей спасать его, пока сама не затвердела окончательно!..

Он здесь.. Сквозь водяное зеркало кажется таким коротким... Милый, милый...

Ведьма там же, у опушки… Не успела продвинуться…

Навия – вернее, теперь она не знала, как себя называть, - быстро вертела головой.

Берег был бахромчат под водой, бахромки слабо шевелились, колеблемые водяными струями.

Навия – пусть она еще побудет навией, - не сразу поняла, что видит жаждущие корни бесчисленных трав и деревьев. Поняв же, напрягла остатки своего иного – запредельного – видения, приметила жадные, по-младенчески ненасытные ротики на корнях .

И отрывая от себя, полузагустелой, струйки воли, сочувствия, любви, ввела их в отверстые губешки.

Вошла... Поднялась – сквозхь землю – в стебли, в длинные листья.

И из них, из листьев, из их отворенных окошечек, закричала:

- Возьми меня!.. Скорее!.. Сорви ту траву, в которой я!.. С ней дойдешь до дому!.. И брата излечишь!..

Парень услышал. Вернулся к реке. Сорвал пук зелени. Ее под ракитами густо наросло.

Ведьма уже близко была. Уже натекала, противно-тягучая.

Пока парень медлил, - окружила. Разлеглась лепешкой гнусной с дыркой посередке.

В дырке этой парень стоял – на пятачке землицы чистой.

Ведьма, дыбилась, из лепешки вырастали мускулистые руки, когтистые лапы, хоботы с присосками, скорпионьи жала, паучьи челюсти, змеиные головы.

Но ничто и ни разу не коснулось парня. Не могло коснуться. Из стеблей и листьев, что держал в руке, исходило что-то невидимое, сильное, - отталкивало, не пускало нечисть.

Парень сделал шаг… Другой…

Естество ведьмы с недовольным клекотом поневоле расступалось.

Вдруг ведьма попробовала взметнуться, накрыть дерзкого с головой.

Но над ним словно была незримая крыша. Жала, зубы, присоски, хоботы соскальзывали, не причиняя вреда.

Парень уходил. Ведьма завыла – от бессилия, от злобы. Завыла ему вслед.

А из-под воды глядела на него дева-рыба, не знаемая доселе в здешних местах.

 

Принес парень траву домой. Залил кипятком… Дал испить младшему брату.

Напиток, что вылечил больного, получил прозвание “навий чай”.

Позже так и трава стала называться, из которой его готовили.

А еще позже перекрестили ту траву в “Иван-чай”.

Может, перевернули с ног на голову прежнее название.

А может, вспомнили, как звали млад­шего брата, что первым был исцелен.