24.
ДЕДОВЫ ЛИСТКИ
Завлаб был любезен донельзя. Он рассыпался в любезностях. Он хвалил все, что касалось Ибрагима и Николая. Хвалил их одежду и обувь, их речь, их походку, их душевную щедрость, их заботу о благополучии ближнего.
Николай вез Триса в инвалидной коляске (купленной Ибрагимом) и с интересом на Ибрагима поглядывал. Это сколько же отвалил заккарец завлабу, чтобы получить такое почитание? Много, ох много отвалил.
Богато, видать, еще то королевство – несмотря на потерю казны. Хотя кто их знает. Может, они выкладывают последние грошики в надежде на возврат той же казны.
Ожидания Николая и Ибрагима просты. Завлаб обещал так активировать мозг Триса, что на какое-то время, - может быть, достаточно долгое, - Трис вернется в разум, сделается нормальным. За то время, пока Трис будет нормальным, он должен будет починить неработающий «шлем». Или «заплечный мешок». Что там из них поломалось, - неизвестно. (Может, кстати, Ибрагим виноват, - ведь он так зверски крушил унитаз!).
Что-то поломалось, и только Трис может починить. А потом… Трис будет помещен в хороший санаторий. В области, сравнительно недалеко от города, есть действительно превосходные здравницы. Ибрагим сказал, что у него договоренность с главным врачом…
Пока же, сейчас вот, в эту минуту, «починка» еще впереди. И Николаю, грешно сказать, завидно. Ему хочется, чтобы и его мозги починили. Многое он вспомнил, вернул себя себе, но все равно какой-то он еще «не такой», какой-то он еще «не полный»…
От себя – по непонятной аналогии – мысль метнулась к жене Триса. Ох, как она орала на них с Ибрагимом! Как брызгала слюной из дурно пахнущего рта.
- Сволочи! Изверги! Дайте человеку спокойно умереть! Его нельзя трогать! Он здесь привык! Он только так может! Любая перемена его убьет!
- Его ты убьешь! – рявкнул Ибрагим. – Зачем бензин даешь нюхать?
- Ему хорошо с бензином! – сбилась Галина с наступательного тона, незаметно для себя стала оправдываться.- Он добрый, когда нюхает. С ума тогда не сходит. Не ругается…
- Заругаешься тут, - сказал Николай, - когда сам беспомощен, а у жены порядка в доме нет…
Его реплика, похоже, «дожала» Галину. Потому что после Николаевых слов Галина глянула совсем уж беспомощно.
- Что ты понимаешь! – сказала грустно, и глаза наполнились слезами. - Годами быть как в заточении, как в тюрьме! Пусть даже и с любимым человеком, но ведь в тюрьме же, в тюрьме! Никуда не пойти, ни с кем не встретится! Ни работы, ни подруг – ничего! Такое впечатление: все тебя предали, все отвернулись! Тебе не понять, что это такое!
- Дура! – сказал Николай беззлобно. – У меня был больной отец на руках! Я за ним, - пардон, - говно не один год выносил. Пролежни его облизывал. Но ведь ни бензина, ни водки ему не давал. И сам не пил…
Тут Николай осекся. Простая мысль пришла к нему в голову и заставила замереть от страха, обдала чувством вины и стыда.
«А не сбежал ли я от отца в ФСБ-шную школу?» - подумал Николай, и что-то внутри него задрожало согласно. Возможно, душа отозвалась, и вибрация души подтвердила: и ты не безгрешен, и ты виновен, ты не лучше этой бедной бабы, ты такой же…
Галина словно бы что-то такое поняла. Словно бы сомнение Николая передалось ей без слов. Глянула с пониманием и принялась деловито собирать мужа в путь – уже без воплей, без причитаний…
Она порылась в том, что принесли Ибрагим с Николаем, и выбрала шерстяную рубашку, исчерченную желто-зелеными квадратами, и черные шерстяные шорты. Николай помогал переворачивать и приподнимать Триса…
Сейчас, в кресле, Трис выглядит если и не на миллион долларов, то, по крайней мере, на полмиллиона. Его ноги укрыты синим шотландским пледом. Под пледом, на подножье кресла, стоит большая парусиновая сумка зеленого цвета. В сумке находится неисправная аппаратура…
Хотя, кстати, почему неисправная?.. Николай ее плохо знает. Вернее, плохо помнит. Потому и судить о ее исправности не может.
Ибрагим же, видимо, в курсе того, как она действует. Там, в квартире умершего гэбэшного генерала, Ибрагим пытался ее активировать: надел на Николая шлем, а на себя – «заплечный мешок» и нагрудный пульт. Что-то там на пульте трогал, что-то там в заплечном мешке гудело в ответ. Но поскольку Николай ничего не почувствовал, и никаких перемещений не произошло. Ибрагим решил, что аппаратура неисправна. Николаю только и оставалось, что согласиться с этим…
Сегодня завлаб привел их в какое-то другое помещение. Не в то, в котором колдовал над Николаем.
Здесь стояло одно-единственное кресло, похожее на зубоврачебное. Над креслом нависал массивный, с виду металлический, колпак. Провода высокого напряжения спускались из-под сводчатого потолка, навевая мысли об электрическом стуле, о казни, о конце света…
Кресло – с трех сторон – обступали зеленые железные шкафы высотой в рост человека, тесно набитые всякой аппаратурой. Белые шкалы приборов показались Николаю луковицами, засеянными на эти вертикальные «нивы».
Стены позади шкафов тоже были «засеяны»: большими и малыми экранами, похожими на экраны осциллографов. Николай подумал, что экраны напоминают окна, сквозь которые за ними будут наблюдать (или, возможно, уже наблюдают) какие-то чуждые существа.
Кроме кресла в комнате – в дальнем ее конце – был длинный желтый стол, обитый синим пластиком. На столе рядком стояли три современных компьютера. «Лебедь, щука и рак, - подумал Николай. – Или три богатыря на распутье»…
Все свободное пространство стола было завалено заграничной электронной требухой, темной и блескучей, мелкой и крупной.
Возле компьютеров и между ними – стопками и порознь – лежали дискеты. Они были так небрежно сложены, будто их собирались потрошить, но затем раздумали: поленились…
Николай заметил, что Ибрагим слегка поморщился, - и решил, что это знак осуждения русской неряшливости…
- Вот здесь мы и будем работать! – соловьем заливался завлаб. - Оборудование, надо вам сказать, уникальное! Аналогов нигде в мире нет. Эксклюзив, так сказать. Вся эта техника совсем недавно прошла стадию экспериментов на животных и теперь переключена на человека. Так что вы будете среди первых. Среди первых счастливчиков. Душевная щедрость («И не только душевная!» - ввернул мысленно Николай) открыла вам дорогу, которая для большинства других людей пока что наглухо закрыта…
Продолжая болтать без умолку, завлаб делал кое-что еще. Оглядев Триса, сидящего в кресле, произвел какие-то ловкие манипуляции с креслом, - и кресло подсложилось, «подсохло». Пощелкал рычажками на железных шкафах, - и шкафы ожили, загудели тихо и уютно, стали похожи на слонов, толпящихся в ожидании кормежки. Сходство со слонами усилилось, когда завлаб стал открывать в шкафах дверки и вынимать оттуда блестящие иглы, укрепленные на длинных шнурах. Иглы завлаб втыкал в колпак, укрепленный над креслом. Судя по тому, как легко иглы в колпак входили, можно было обоснованно предположить, что стенки колпака пронизаны множеством дырок.
Николай следил за “действом” и думал о том, что иглы на шнурах похожи на штекеры в старинных АТС, и никакой уникальности, «эксклюзивности» во всем, что видит, он пока что не обнаружил. Наоборот, «передний» край науки, представленный завлабом и его техникой, выглядит на его, Николая, взгляд достаточно провинциально, достаточно «местечково». На переднем крае науки нет нужды в сомнительных авантюрах, - пусть даже эти авантюры и оплачены очень хорошо. А весь их поход за разумом для Триса – авантюра чистейшей воды. Более удачного определения, пожалуй, не найдешь…
На «компьютерном» конце стола появились три человека, одетых в одинаково серые халаты, похожие на пижамы. На головах у них были такие же одинаковые серые береты. Они приветствовали завлаба и гостей наклонением головы – этаким минипоклоном – и уселись на стулья – каждый возле своего монитора. Их руки запорхали, запрыгали по клавишам как бабочки, как шаловливые котята.
- Давайте усадим его в кресло! – приказал завлаб.
Начиналась основная работа. Он был в своей епархии, в своем царстве. Это чувствовалось.… Никакой не осталось угодливости. Никаких заискивающих ноток. Словно другой человек возник на месте услужливого администратора.
Ибрагим и Николай сдвинули плед к подножию кресла, к сумке, стоявшей там. Обнажились культи ног. И грубые протезы, прикрепленные к культям ремнями.
«Гости» подхватили Триса под мышки и, закряхтев, перенесли из кресла «походного» в кресло «научное». Трис был идеально тихим, идеально отсутствующим. Внимательно глядел поверх всего, - в какую-то иную реальность… В своей клетчатой рубашке и черных шортах он казался старым учеником, который задумался над поставленной учителем задачей…
Завлаб надвинул на голову Триса железный колпак, пощелкал переключателями, что щедро были явлены на подлокотнике кресла – сбоку. И вдруг железные шкафы щедро обсыпало россыпью разноцветных огней. Словно гирлянды, снятые с елок, принесли сюда и обвили ими прямоугольные зеленые бока.
Огоньки перемигивались, огоньки плодились и размножались, перебегали с места на место, сдваивались и страивались, и раздваивались и растраивались. В общем, жили своей красивой жизнью, вроде бы, независимой от жизни напряженного как струна, завлаба, замершего над маленьким пультом, пристыкованным сбоку к подножию кресла.
- Сейчас мы составим электронную карту активных точек его мозга! – бросил завлаб через плечо. – Ждите!..
Ждать пришлось долго. Николай нарочно заметил по наручным часам. Пятьдесят пять минут длилось составление «карты». Трис все это время сидел под колпаком тихо как мышка. Только изредка мелкой дрожью начинал трястись его подбородок. Не иначе как хитрый Трис беззвучно хохотал над ними дураками. Потом это проходило, и Трис был снова каменно неподвижен.
Техника управляла завлабом, а не наоборот. Такое впечатление сложилось у Николая, терпеливого наблюдателя.
Из железного колпака то и дело вырывался тонкий, очень яркий лучик желтого света. Одновременно в цветовой мешанине на миг выстраивалась вертикальная колонка красных огоньков. Завлаб – с ловкостью циркача – выхватывал из-под нижнего красного огонька очередную иглу на длинном шнуре и вводил ее в ту дырочку, из которой бил свет. Дырочка гасла. Красная колонка разрушалась. И… все начиналось сначала….
Три компьютерных оператора действовали заодно со своим начальником. В их движениях была завораживающая синхронность. Николай воспринимал их согласованные жесты словно балетный танец…
Когда они «натанцевалась», завлаб убежал к мониторам компьютеров и долго что-то обсуждал со своими сотрудниками. Причем, выглядело это «обсуждение» так: азартные выкрики кого-то одного сменялись общим галдежом, затем снова кто-то солировал… «Точки затухания, “номера сегментов”, «пирамидный слой», «стриопаллидарная система» - эти слова Николаю ничего не говорили.
«Обсудив» все, что хотел, завлаб вернулся к своим гостям.
- Сейчас запустим программу гармонизации! – только и сказал, увлеченно ковыряясь в зеленых ящиках. Его манипуляции привели в волнение гирлянды разноцветных огней. Огни вдруг суетливо замигали, затем в их мигании, вроде бы, появился определенный сложный ритм.
Завлаб еще некоторое время поколдовал над пультом, пристыкованным к «рабочему» креслу. Затем выпрямился, довольно потер руки.
- Ну вот! Как говорят в верхах, «процесс пошел». Давайте и мы с вами пойдем в комнату отдыха…
- А что? Это разве надолго? – спросил Ибрагим.
- Ну, в вашем случае часа на три, - сказал завлаб. – Хотя возможны и более короткие, и более длинные варианты…
- А Трис? Он что, один останется? – спросил Николай.
- Почему один? – удивился завлаб. – Программисты будут с ним безотлучно. Все трое…
«Комната отдыха», куда они приплелись, влекомые завлабом, оказалась закутком с фанерными стенами, выгороженным из общего зала. Здесь стояла медицинская кушетка, прикрытая несвежей простыней. Был также маленький круглый столик, на котором пузатился электросамовар емкостью литра на два. Рядом с самоваром имелась в наличии открытая банка растворимого кофе и четыре кружки разных размеров и раскрасок.
- Могу предложить вам кофе! – сказал завлаб устало, и за его наигранной живостью Николай вдруг ясно увидел, насколько он уже немолод и насколько измотан.
Завлаб включил электросамовар и присел на кушетку.
- Дело в том, - сказал он, - что человек скорее космичен, чем телесен. Современная «лептонная теория» ближе других подходит к истинной сути человека. Но полной ясности нет ни у кого…
- Кроме вас, наверно? - Не удержался Николай от сарказма.
Завлаб кротко глянул на него и поскреб подбородок совсем уж простецким жестом.
- Подозреваю, - сказал завлаб, - что человеческое тело – кокон. Или, если хотите, куколка, из которой человеку предстоит родиться. Или, если хотите, первая стадия бытия. Недобытие…
Он помолчал, глядя на своих гостей помутневшими от усталости глазами. Затем продолжал безо всякого пафоса.
- А если на Земле осуществляется недобытие , значит где-то в иных измерениях должно протекать Бытие – истинная жизнь, про которую мы на здешним уровне ничего знать не можем. И уж на уровне совсем робкой догадки можно подумать о том, что, может быть, существует и следующая стадия – Сверхбытие , про которую вообще ничего сказать нельзя кроме этого ее условного названия. Сверхбытие …
Он мечтательно зажмурился, и какое-то время сидел с закрытыми глазами. Николаю даже показалось, что он задремал.
Возможно, так и было. Потому что, открыв глаза, завлаб ощутимо встряхнулся и быстро глянул на гостей – виновато и встревоженно. Сейчас в нем ничего не было «на публику». Сейчас он был самим собой…
- Что касается сути нашего вмешательства, - заговорил чуть подсевшим голосом. – активные точки мозга, которые мы находим, - это место контакта «космичной» части человека с “телесной” частью. Мы замеряем параметры вибраций каждой активной точки и сравниваем их с контрольной шкалой, которая у нас имеется. В те точки, вибрации которых ниже «порога», мы вводим микроизлучатели, которые подстраиваются, подлажи-
ваются к своей точке, входят с ней в резонанс, раскачивают, расшевеливают ее. После извлечения микроизлучателей вызванная нами гармонизация на какое-то время сохраняется. Затем система приходит в первоначальное состояние…
Пока он рассказывал, электросамоварчик поспел и теперь ласково фырчал, окутываясь паром.
- Пейте, господа! – пригласил завлаб. – Не чинитесь! Будьте как дома!
- Только после вас! – решил пошутить Николай.
- Я, пожалуй, вздремну чуток! – произнес завлаб так задушевно, что совершенно покорил Николая этой своей задушевностью. Николаю легко представилась квартирка-«хрущоба», больная жена, капризные дети, и завлаб, семьянин-бедолага, стирающий по ночам белье и готовящий обеды…
Так ли – не так ли, завлаб осел на бок и тут же тихонько уснул, а гости вынуждены были сами себя обслуживать.
В настенном шкафчике над столиком нашли сахарницу и блюдце с сухим печеньем. Там же, в граненом стакане, нашлись чайные ложечки…
Пили кофе. Молчали. Поглядывали на завлаба. Уж очень он хорошо – «по-домашнему» - посапывал…
Потом Николай решился спросить полушепотом:
- Слушай, Ибрагим, не могу понять, зачем тебе, собственно, нужна аппаратура? Ты думаешь, она поможет мне вспомнить конкретное место внутри базы? Так она, вроде, не на это рассчитана…
Ибрагим глянул недобро и продолжал прихлебывать кофе. Будто ничего не слышал…
Николай уже потерял всякую надежду, что он заговорит…
Но он все-таки заговорил.
- С одной стороны, это не твое дело, - сказал, глядя на Николая в упор, но будто не видя его, будто рассуждая сам с собой. – С другой стороны, ты, вроде, по натуре надежный, не иуда.
Он оглянулся на спящего и, склонившись к Николаю, шепнул тому в ухо:
- Хочу быть мудрым и сильным.… Не буду рваться во власть, но буду контролировать принца.… Чтобы страна процветала…
Николай хотел рассмеяться. Хотел вышутить Ибрагима. Хотел напомнить, куда ведет дорога, вымощенная благими помыслами…
Но поглядел в колючие глаза Ибрагима. И будто споткнулся…
«Еще один серый кардинал», - подумал разочарованно…
Если бы сейчас можно было отключить аппаратуру, Николай отключил бы ее, не задумываясь…
Допили кофе и долго сидели молча. Грязные кружки оставили на столе. Водопроводного крана вблизи, вроде бы, не было и, значит, о мытье посуды за собой можно и не думать…
Николай почувствовал, что и сам задремывает. Голова так приятно тяжелела.… Таким сладким туманом наполнялась…
Тут как раз явился один из программистов. Он легонько растолкал завлаба и что-то ему тихо сказал. Программист – с его серым халатом и серым беретом – показался Николаю похожим на летучую мышь…
- Прошу вас, господа! Процесс завершается!.. – завлаб был свеж и официален, был снова застегнут на все пуговицы. Он катился перед гостями этаким бодреньким колобком и щедрыми пригоршнями рассыпал сухие горошинки слов.
- Думаю, все будет прекрасно! – вещал завлаб. – У нас еще не было ни одного срыва! Вероятно, найден универсальный ключ к лечению психики. Через активные точки мозга можно воздействовать на любые функции человека «телесного». Но через них же можно воздействовать и на «космического» человека…
Перед «рабочим» креслом стоял один из программистов, - тот же, наверное, что разбудил завлаба. Двое других горбились у своих мониторов.
А под железным колпаком… Под железным колпаком стонал и извивался Трис. И никак не мог вывернуться. Видать, крепко в нем сидели те иголки на длинных шнурах.
- Неужели неудача? – подумал Николай. – Вот Ибрагимчику-то печаль, благодетелю народному!..
Ибрагим стоял рядом с невозмутимым лицом. Определить по нему, как он относится к увиденному, было невозможно.
Завлаб, увидев Трисовы корчи, подскочил к пультику возле кресла и что-то нажал, чем-то щелкнул.
Колпак взвился с человечьей головы. И все иголки, слава Богу, остались в колпаке, а не в голове Триса.
Трис поглядел на завлаба, на Ибрагима, на Николая. Взгляд его был вполне осмысленным.
Затем он подмигнул Николаю и сказал:
- Слушай, Николка, разве не ты сегодня подопытный кролик? Разве мы поменялись местами?..
____________________________________________________________________________
Оставив завлаба, подполковник отправился к другим своим подопечным. Пока дошел до кресла, вокруг которого шла возня, слегка призапыхался.
Ну и площади у этих ученых! Тут можно на автомобиле.… А приходится пехом…
- Здорово, мужики! – сказал, подойдя вплотную. – Завлаб велел помочь. Если, конечно, помощь нужна…
Двое на него глянули: Ибрагим и Николай. Третий и не подумал оторваться от ковыряния в развороченном нутре «заплечного мешка»…
- Здорово, дорогой! – ответил Ибрагим. – Не нужна твоя помощь! Так и передай завлабу!..
- Ладно! Только отдышусь маленько! – сказал подполковник…
То, что происходило перед ним, смело можно было назвать хирургической операцией. «Хирургом» был безногий в кресле, Ибрагим и Николай – его ассистентами.
Пальцы у безногого были длинными и очень подвижными. При взгляде на них казалось, что они состоят из укороченных фаланг и умноженного числа межфаланговых суставов.
Николай – по требованию безногого – вынимал из сумки, поставленной в изножии кресла, нужные инструменты, передавал их и затем принимал обратно.
Ибрагим же принимал от безногого всякие детальки, извлекаемые из «заплечного мешка», и затем отдавал их обратно.
Безногий был в азарте. Громко сопел. Шмыгал носом. Глаза горели как у голодного вампира. Весь он, нескладный и неухоженный, производил, несмотря на новенькую одежду, впечатление дикаря, хищника, выгрызающего печень у поверженной жертвы…
Подполковник Петров залюбовался. Во вдохновенной работе этого инвалида было что- то стихийное. Что-то повелительно-непобедимое…
Ибрагим и Николай тоже словно околдованы были своим компаньоном. Работали слаженно, легко, охваченные творческим возбуждением, деловой лихорадкой…
Похоже, все «внутренности» побывали в руках у Ибрагима, - отдохнули, понежились. И, подправленные, подвинченные, напитанные духовной силой инвалида, вернулись на свои места.
Похоже, все инструменты повыскакивали по очереди из сумки. Ни один не залежался, позабытый. Все ожили в руках инвалида, исполнили свои дивертисменты и, устав, улеглись обратно…
Когда безногий поднял свои лучистые глаза и протянул «заплечный мешок» Николаю, подполковник Петров готов был зааплодировать.
- Все! – сказал безногий, улыбаясь «по-гагарински». – Теперь он работает! Но тебе-то он зачем, Николка? Ты и так правитель мира!..
Николай переглянулся с Ибрагимом, принимая ранец. Этот взгляд многое сказал подполковнику Петрову: компаньоны не считали безногого психически здоровым; словам его можно значения не придавать.
Служба требовала вмешаться. Вмешаться и отобрать аппаратуру. Вмешаться и застрелить инвалида.
Но опыт – служебный и житейский – предупреждал: сейчас вмешиваться нельзя. Если сейчас выхватить пистолет и начать активно действовать, ситуация легко может выйти из-под контроля. Противников двое, и они, судя по имеющимся данным, не лыком шиты. Да еще двое потенциальных врагов налицо. Во-первых, инвалид может зафитилить чем-нибудь.… Во-вторых, завлаб от отчаяния может вмешаться…
Нет уж, лучше подождать. Лучше удержаться от соблазна добыть двух зайцев сразу.
Подполковник сделал шаг вперед.
- Молодцы вы, мужики! – сказал искренне, с чувством.
И побрел потихонечку к выходу, - мимо всяких умных аппаратов, мимо деловитого завлаба, не глядящего в его сторону…
25.
Где бы денег раздобыть?.. Вот вопрос, что мучает меня уже не первый день…
Откуда их выкопать, чтобы спасти нашу дурацкую Ирку?.. Нашу несравненную примадонну, что свалилась нам на головы со своей бедой!..
Заработать?.. Никто меня никуда не возьмет, как малолетку!.. Да и школу бросать, честно говоря, нет никакого желания!..
Занять?.. Вот это реальнее!.. Вопрос: “У кого?” – сразу решается в пользу отца и деда…
Ну, подкатился я к батяне. Он у меня мужик стоящий. Но немножко как бы “марсианин”. Всегда наполовину здесь, наполовину – в своих придуманных мирах.
- Папа, деньги нужны! – сказал я в лоб.
- Кому? – “по-марсиански” спросил он.
- Мне, конечно! – ответил я.
- А зачем они тебе? – удивился он.
- Вернее, не мне, а Ирке Машниной! – признался я.
- А кто она такая? – спросил батяня в своем стиле.
- Ну, ты даешь! – восхитился я.
И, вдохновленный, популярно все ему растолковал. Про школу, про класс, про Ирку и прочих.
Батя внимательно выслушал и озадачился. Наверное, решал в уме, какие космические силы каких миров могли бы нам помочь!..
Потом сказал:
- У меня на книжке восемь тысяч!..
Ай да марсианин! – снова восхитился я мысленно... Ай да “не от мира сего”!.. Конкретный пацан!..
- Отдашь? – на всякий случай переспросил я.
- Конечно! – сказал батяня и пожал плечами: какой, мол, базар!..
Мне захотелось обнять его на радостях. Но я постеснялся: настоящим мужикам не до розовых соплей!..
Ушел к себе, чтобы не мешать отцу писать фантастику. У себя в комнате вдруг сообразил: восемь тысяч – это же ровнехонько одна сотая часть от Иркиной потери!.. Когда сообразил, - ужаснулся…
С дедом говорить на “денежную” тему не стал.
О чем позднее пожалел…
26.
Восстанавливаю наше “собирательство” по рассказам однокашников. Реконструирую, так сказать…
Саня Каукиайнен поговорил с бабушкой, преподающей в институте. Бабушка выслушала его, пригорюнилась и даже всплакнула.
- Я понимаю, что надо помочь этой девочке! – сказала Сане. – И чувства твои добрые, я понимаю! Но ты не подумал, каково мне тянуть тебя, такого большого?.. Я ведь уже старая! И накопить мне удалось только болячки всякие, - преподавателям платят мало!.. Давай мы с тобой отдадим две тысячи для вашей Ирины! Больше – никак!.. Ты уж извини!..
Томка Морозова – самая непосредственная свидетельница той беды, что случилась с Иркой Машниной.
- Ты знаешь, - поделилась со мной, - я готова, чтобы ей помочь, все отдать!.. Я пошла и заложила цепочку золотую и два колечка с камушками! Больше ничего у меня нет из украшений! И знаешь, сколько мне дали? Одну тысячу восемьсот рублей за все! По-моему, это просто обдираловка!.. Ну, я, конечно, еще отцу позвонила! Они с мамой в лесу заповедном!.. В отцовой избушке!.. Папа сказал, что через неделю приедет!.. Думаю, он даст нам еще!.. Ирку жалко!.. Разве можно быть такой внушаемой?..
Гришка Иткинсон дал пятьсот рублей и сказал, что это – его карманные деньги. Других сейчас нет. А на зарплату родителей – простых инженеров – он покушаться не может.
Аркашка Ларионов:
- Я у себя и родаков порылся в закромах и надыбал четыре штуки! Пусть Ирка берет и ни в чем себе не отказывает!.. Она мне нужна позарез!.. Я в поп-группу вошел! – при этом Аркашка звучно шлепнул себя по “корме”. – Игруны у нас есть на чем угодно!.. А вот солистки нет!.. А у Ирки голосок – нормалек!.. Мы ее в группу возьмем и будем давать сейшены за денежки!.. А всю прибыль… или почти всю… будем ей сливать!..
Светлана Рудь пообещала дать пять тысяч. Как-то это у нее получилось суховато. И даже, может быть, свысока.
- Ирине денег я, конечно, дам! Потому что она – совершенство, как любая женщина! Женщины – лучшее, что есть в нашем дурацком мире! А вы, мужики и мальчишки, - волосатые недоделки, агрессивные примитивы!.. В старости загибаетесь от аденомы!.. Барахло!.. Вторсырье!..
Насчет денег – это Светлана, конечно, молодец!.. А вообще-то она какая-то неприятная. Вроде бы, и симпатичная, а вот не лежит у меня душа к ней!.. Томка Морозова не в пример проще, но и, не в пример, милее!..
27.
Батяня послал в магазин, и этот пустяковый поход здорово испортил мне настроение.
Всего-то и надо было купить хлеб, булку да сметану. Я быстро с этим справился, засунул товар в “пятерочкин” пакет и выскочил на улицу.
И тут же, - не успел я и пяти шагов сделать, - на меня налетел какой-то парень. Ну, или совсем молодой мужик: зимняя одежда скрадывает возраст.
Он врезался в мое левое плечо так, что я волчком крутанулся. Что-то там, в моем плече, то ли хрустнуло, то ли щелкнуло. Так мне показалось…
А этот стервец не остановился, не оглянулся, не извинился.
- Мудак, мать твою!.. – рыкнул хрипло, глянул слепошарыми зенками и помчался дальше.
Ну что за гадство такое!.. Мне бы не обратить на этого придурка никакого внимания и тут же забыть о нем!.. Так нет же, мое интеллигентское воспитание тут же заставило меня обидеться на весь мир. Будто мир виноват, что по нему ходят такие говнюки…
Я тут же перестал торопиться домой, потому что торопиться, - значит, подражать этому “налетчику”.
Поплелся нога за ногу. И принялся во весь свой мысленный голос философствовать и морализировать.
Почему мы, подростки, часто ведем себя, как последние уроды?.. Моральные уроды, я имею в виду…
Потому ли, что в нас начинает играть гормональный оркестр, в коем все “инструменты” в диссонансе друг с дружкой?..
Или потому, что, начав переход к взрослости, мы впервые осознаем, как несовершенен, жесток и противен человеческий мир?..
Отрочество – это возраст, вступая в который мы теряем детские ангельские крылышки… Вернее, нам их ампутируют без наркоза… Или не ампутируют, а попросту обрывают самым варварским способом…
Поэтому мы чувствуем себя обманутыми, преданными, оставленными на произвол судьбы… И мстим взрослым и вообще всем окружающим единственным доступным способом: буйством, бунтом, несогласием, демонстративным нарушением запретов, саморазрушением “назло”…
Понять суть вещей, заглянуть в эту самую суть мы еще не можем… Мы просто чувствуем, - осязаем, обоняем, слышим, видим, - что-то не так, что-то неправильно в мире!..
А кто в этом виноват?.. Ну, конечно, те, кто уже давненько живет!.. То есть, взрослые!..
Поэтому долой взрослых!.. К чертям их собачьим!.. Будем жить, как мы хотим, а не как хотят они!..
Стоит ли наш мир того, чтобы в нем жить?.. Большинство остается, потому что у большинства силен инстинкт самосохранения… Но некоторые особенно сильные, или особенно отчаявшиеся, все-таки уходят…
Рождая нас, взрослые совершают преступление, ибо нарушают главное наше право: право не жить!.. Не жить, или жить преджизнью !..
Всякое рождение – это насилие над теми, кто живет вне материи… То есть, вне времени и пространства… То есть, живет вечно!..
И, в принципе, с какой стати мы должны любить родителей, - то есть, тех, кто отнял у нас вечную жизнь, исторг нас из нее, и заставил существовать в телесной форме, как в тюрьме?..
Как наше государство заставляет нас отбывать воинскую повинность, насильно призывая в армию, так вселенная – в лице родаков - зачем-то предлагает нам отбыть повинность материальности !..
Зачем, почему, для чего, - это, видимо, не нашего ума дело!.. Но все-таки хотелось бы понять!..
А если уж любить родителей не надо, или, по крайней мере, не обязательно, то с какой стати, спрашивается, любить людей вообще ?..
Я как вспомню тех двух сволочей, что меня ограбили в присутствии Гришки Иткинсона, меня охватывает не то, что не любовь, - меня охватывает гадливое презрение.
“Возлюби ближнего своего, как самого себя!” – фальшивый, неискренний призыв Христа. Он сам его не придерживался, не осуществлял.
Зачем он покинул людей?.. Зачем не остался с ними?.. Зачем позволил себя казнить?..
Ведь если он – Бог, или там сын бога, он мог бы попросту невидимкой стать, и никто бы его не нашел и, естественно, не тронул.
Тихо-мирно сделайся невидимым, и никакого тебе насилия проявлять не надо! И лишний раз ты всем продемонстрировал очередное чудо! И с людьми остался, чтобы и дальше их учить и направлять!..
А если ты их покинул, значит, ты их не возлюбил! Ты отвернулся от них! Ты бросил их на произвол судьбы!..
И люди, брошенные, преданные тобой, в очередной раз оскотинились, что с ними многократно случалось в истории, и стали такими, как те два гада, что меня грабили!..
Как вспомню их мерзкие рожи, их тупую наглость, их уверенность в своей силе, в своем превосходстве, - так мороз по коже, и кулаки сжимаются!.. Будь они прокляты, сволочи!..
28.
Пришел из магазина и сел за дальнейшие рублевые подсчеты.
Марианна Дворко – самая тихая и, в общем-то, самая незаметная в классе. А если вдуматься, - так самая необычная тоже. В Канаде жила и в Америке, но не задается. Ведет себя спокойно и тихо. Все время что-то пишет. И на уроках, и – часто – на переменах тоже. Хочет стать второй Дафной Дю Морье. Хотя, не понимаю, зачем стремиться быть кем-то “вторым” ?.. Какой в этом смысл?..
Пишу о ней подробно, потому что она меня удивила: дала больше всех денег. Мы как привыкли: западные люди – прижимистые скупердяи, только мы, русские – широкие натуры…
А Марьяшка – вот молодчина! – вдруг заявляет, что может отдать семьсот баксов! И не взаймы, не с отдачей, а просто так – в подарок Ирине, на ее спасение!..
Семьсот баксов – это примерно двадцать одна тысяча рублей! Восторг да и только! Ай да капиталистка малолетняя!..
Виталька Орлец меня не просто удивил, - он поразил меня до глубины души. В тайне от других наших нашептал мне на ухо, что украл у родаков пятнадцать тысяч “деревянных” для нашей Ирки-бедолаги.
- Зачем было красть? – удивился я. – Неужели просто так бы не дали?..
- Может, и дали бы! – согласился он. – Но захомутали бы так, что не продохнуть!..
- Как это? – не понял я.
- Заставили бы отказаться от рисования!
- А для тебя так важно – рисовать?
- Я художник! – сказал он убежденно. – И всегда им буду!
- А чего ж ты здесь?.. Шел бы в “Рериха”!.. Или в “Мухинку”!..
- Мои на дирика нашего насели! Он и впихнул меня!..
- И что теперь?.. Признаешься “своим”?..
- С какой стати?..
- А если они – в полицию?..
- Начхать!
- А если тебя – в тюрягу?..
- Ха!.. Ты моих не знаешь!.. Зубами полицаев перегрызут!..
- Ничего не понимаю! – сказал я честно.
- И не надо! – сказал Виталька…
Ай да тихоня!.. Ай да изнеженный “цветочек”!.. Интересно, до чего он доиграется со “своими” в конечном итоге!..
Вахтанг Кацарава ограничился “десяткой”.
Я потому говорю ограничился, что ему, потомку двух древних княжеских родов, можно бы и подраскошелиться!.. Ну что такое десять тысяч рублей для него, княжича, если ему прямо из Грузии его собственные крестьяне привозят сюда, на питерский адрес, вино и продукты!..
Хотя, конечно, его круг общения мне досконально не известен, и про его накладные расходы я судить не могу. Может, он в казино играет… Или на скачках… Или копит на бриллиантовое ожерелье для своей подружки…
Не знаю…
Маришка Соломина дала тысячу, да и ту, как она призналась, “с сожалением”. И я ее понял. И, естественно, даже и не подумал осуждать.
Она готовится к выступлению на Всероссийском конкурсе акробатического рок-н-ролла. Для выступления на таком уровне нужен настоящий сценический костюм, который дешевым быть не может априори.
При небогатой матери и при отсутствии отца дай ей бог собрать на костюм достаточную сумму!..
Кстати, с ней вместе готовится и Вовка Буздин. Они будут парой выступать на этом конкурсе. Ему, конечно, тоже нужен не хилый прикид. Но ему проще, поскольку его мама-модельер запросто скроит и сошьет ему все, что нужно. А папа-тренер, трудящийся за рубежом, подбросит “капустки” на такой случай…
Видимо, поэтому он и отвалил для нашей Ирки втрое больше, чем Марина, - то есть, ровно три тысячи рубликов…
Что же получается в итоге?.. Выпишем цифры и сложим их…
Вот они: 8+2+1,8+0,5+4+5+21+15+10+1+3 = 71,3.
То есть, мы можем Ирке передать семьдесят одну тысячу триста рублей.
Кто-то дает взаймы, кто-то – безвозмездно.
Ну что, вроде бы оно и немало!.. Но если сопоставить с общей цифрой Иркиной потери, то, конечно, слабенько, бледненько, хиленько!..
Мало!..
Очень мало!..
Очень, очень мало!..
Огорченный таким итогом, я – в который раз – вчитался в дедовы бумаги, чтобы отвлечься от Иркиных дел…
29.
ДЕДОВЫ ЛИСТКИ
Ибрагим ночевал у Степана Петровича: напросился по старой памяти – как бывший телохранитель.
Степан Петрович заметно состарился: кожа на шее обвисла, морщинки возле глаз умножились, возле носа и губ - углубились. Голова стала немного подрагивать, но пока что это было почти незаметно.
Вечером они состыковались легко. Не успел Степан Петрович вернуться из больницы, где лечилась тетя Маша, не успел чайник поставить на плиту, как позвонил Ибрагим.
Ужинали долго. Степан Петрович зазвал из кухни в комнату, расстелил на столе парадную скатерку, извлек из холодильника все, что в нем было. А было в нем немало, поскольку Степан Петрович в последнее время стал жаден до еды, видимо пытаясь, таким образом, бессознательно компенсировать свои испытания.
Отдали должное и ветчинке, и рыбке в томате, и тушеной капусте с сосисками. За чаем прикончили покупной магазинный тортик. Даже настоечку черничную, которую тетя Маша делала еще будучи здоровой, Степан Петрович достал, не пожалел.
Пили настоечку из маленьких водочных рюмок. Степан Петрович, когда пил, языком причмокивал и глаза прижмуривал.
Говорили о разных пустяках: о погоде, о самочувствии.
После ужина, постелив Ибрагиму на диване, Степан Петрович собрался было уйти в другую комнату. И вдруг захотелось ему сказать Ибрагиму нечто важное, нечто итоговое, главную мысль всей своей почти прошедшей жизни. Степан Петрович напрягся, вспомнил детство, вспомнил сыновей, вспомнил давнюю обиду на то, как они легко уходили, легко забывали отца.
- Ничего я не понял за весь свой век! – сказал Степан Петрович, мучаясь от того, что «умности» не получаются. – Как в начале ничего не понимал, так и в конце – тоже ни–че–го.… Зачем оно все, Ибрагим?..
Ибрагим развел руками, поглядел сочувственно.
_____________________________________________________________________________
Ох, и распек же подполковник Петров своих лейтенантиков за самоуправство! Ох, и распек! Убивать Ибрагима вовсе не входило в его планы. Ибрагим еще мог очень и очень пригодиться в дальнейших играх. Еще мог сыграть очень серьезную роль. Генерал планировал осторожно, мягко, ненавязчиво подвести его к вербовке и получить, таким образом, агента влияния при королевском дворе Заккара.
«Мечты, мечты, где ваша сладость?..» Как четко ни планируй, всегда выходит не совсем то или совсем не то. «Кругом скоты.… И в сердце гадость…» - так продолжил какой-то остряк из Конторы классические строки о мечтах. Для подполковника Петрова такое продолжение сейчас очень подходило.
«Работать» безногого надо было чище. Пусть безногий скомпенсирует промах, допущенный с Ибрагимом.
Сегодня, в солнечную весеннюю среду, в предпоследний день марта, лейтенанты явилась к подполковнику Петрову в девять утра. Подполковник старательно их разглядел сквозь телескопический глазок в новой бронированной двери. Затем впустил.
Дверь он сменил сразу после того, как выкрали из квартиры ювелирный «товар». Кража не особенно опечалила подполковника. Подумаешь, золотишко! Не свое было, - не своим и сплыло! Гораздо огорчительнее было то, что вместе с золотишком утеряны были оперативные возможности: что-то скомбинировать, кого-то с кем-то столкнуть, кого-то спровоцировать…
Лейтенантики были до того похожи, что их похожесть не забавной казалось, а скучной, убогой. Оба чернявые, ловкие, со свежими полумальчишескими лицами. На лицах у обоих один и тот же комплект: нос «бульбочкой», глаза – «бойницами», волосы под «полубокс», неприметные уши, волевой подбородок. Плюс, конечно, чистые руки, холодное сердце и горячая голова, - как завещал им великий Феликс.
Почему-то себя с ними подполковник никогда и ни в малейший степени не соотносил и не отождествлял. Возможно, потому, что изначально был не таким, как эти «блинчики», испеченные в школе ФСБ. Эти будут честными служаками и только. И никогда не поднимутся выше капитана или, в лучшем случае, майора. Так их определил про себя подполковник.
Глядя на них, он часто вспоминал дурацкий стишок: «А и Б сидели на трубе. «А» упало, «Б» пропало, - «И» работал в КГБ».
В его нынешних делах ребята-лейтенанты были расходным материалом. И если ему будет надо, пускай они падают, пропадают. Его это не заденет, поскольку он – «другой», он строит себе большую карьеру, большую судьбу.
В минуты хорошего настроения он так и обращался к парням: «лейтенант А» и « лейтенант Б».
- Лейтенант А, ты пойдешь туда-то…
- Лейтенант Б, ты сделаешь это…
Лейтенанты не обижались. Не чувствовали в этом пренебрежения. Или просто понимали, что на подполковника обижаться не положено…
Сегодня с утра парни были свежи на зависть. Даже их, юных, весна приукрасила.
Подполковник поглядел на них с неодобрением. Главный закон оперативника: быть неприметным, не привлекать внимания. А эти – словно из былины какой. Ишь, добры молодцы, кровь с молоком…
Он усадил их на кухне, напоил чаем. Расспросил про техника-водителя, оставленного в спецмашине в одиночестве, - записывать разговоры «кладбищенских». Хотя надобность в таких записях, - как подполковник сам себе уже признался, - невелика. Не сегодня, так завтра он хотел официально от спецмашины отказаться…
Лейтенанты были в комбинезонах телефонной ремонтно-технической службы. Как-то так выходило, что даже чашки с чаем они поднимали и подносили ко рту одновременно. Будто братья-близнецы. Или автоматы с одинаковой программой…
Подполковник хотел сказать им об этом. Но раздумал. Нечего было отвлекать их перед операцией…
После чаепития лейтенанты застенчиво съели по две шоколадных конфеты каждый. По ним было видно, что они съели бы и еще две, но не решаются…
Подполковник проверил оружие. У каждого «телефонщика» слева под мышкой был в кобуре пистолет СМ - «специальный Макарова», - секретное оружие, которое могло бесшумно стрелять чем угодно: пулями любого вида, иглами, струйками кислоты…
- Излагайте, как будете действовать! – потребовал подполковник.
- Я позвоню, - сказал лейтенант А.
- Я представлюсь, - сказал лейтенант Б.
- Как представишься? – спросил подполковник.
- Скажу, что мы с телефонной станции. Что нас прислали посмотреть, можно ли сразу подключиться…
- Дальше! – сказал подполковник.
- Я предложу хозяину… - начал лейтенант А.
- Хозяйке!.. - перебил его лейтенант Б.
- Я предложу хозяйке, - сказал лейтенант А, - пройтись по квартире. Во время обхода присмотрю, нет ли какой-то интересной для нас техники.
- Я в это время незаметно достану пистолет и после обхода устраню хозяйку, - сказал лейтенант Б.
- Я вернусь и устраню хозяина, - сказал лейтенант А.
- Что потом? – спросил подполковник.
- Потом? – спросили хором оба. – Ничего!..
- Что, останетесь в квартире? – усмешливо спросил подполковник. – На правах наследников, должно быть?..
- А-а! – догадались лейтенанты хором.
- Потом мы спустимся по лестнице! – сказал лейтенант А.
- И сядем к вам в машину! – подхватил лейтенант Б.
- Правильно!.. – утвердил подполковник Петров.
И они пошли садиться в машину – черную оперативную «Волгу».
У лейтенантов А и Б были простые человеческие имена. Одного звали Саша, другого – Паша.
Саша долго звонил в нужную дверь. То есть, периодически старательно нажимал на пуговку звонка.
Потом – по прошествии времени – Паша, не зная куда девать руки, случайно тронул дверную ручку и обнаружил, что дверь незаперта.
Лейтенанты вошли нарочито шумно: то есть, топоча ногами и кашляя хором. Саша изобразил на лице бесцеремонную развязность, Паша – развязную бесцеремонность.
Теснота и убожество лейтенантов не поразили. Этого – оба детдомовцы – они в детстве успели навидаться.
Пустая прихожая... Ржавые гвозди, криво вбитые в стену… Остатки обоев пятнами – островами и материками – на стенах, похожих на географические карты… Паркет из-под ног выломан, только вдоль стен щерятся редкие мысики. Будто здесь пасся бык и сожрал паркет вместо травы…
Вся квартира из крохотной прихожей просматривалась прекрасно: слева – вход на кухню, справа – вход в комнату… Между кухней и комнатой – прикрытая дверка: там совмещенный санузел…
- Кто там?.. – донесся из кухни нетерпеливый мужской голос. Саша и Паша переглянулись. Какой там обход помещений!.. Какое там точное выполнение инструкций!..
- Это мы! – сказал Саша, делая шаг на кухню. – Мы с телефонной станции! Насчет подключения телефона!..
Самому Саше показалось, что его слова в этом нищем притончике прозвучали совершенно издевательски.
Но безногий человек, что лежал на куче тряпья возле самого окна, видимо, так не подумал.
- Вы от Николки, что ли?.. – спросил он и широко улыбнулся.
- Да, мы от Николки! - после секундной заминки сымпровизировал Саша…
И все бы дальше было для лейтенантов хорошо, и ситуация была бы под их контролем, если бы … Если бы не поторопился Паша…
Но Паше тоже, видимо, захотелось проявить самостоятельность.
Пашина «импровизация» была проще, грубее.
Паша выхватил из кобуры свой СМ и этим выдал себя и Сашу с головой.
Уж, наверное, любой алкаш поймет, что «телефонщики» с пистолетами не ходят!..
Одновременно с Пашиной «инициативой» в дверном проеме комнаты появилась женская фигура. Женщина была босиком, в зеленом свитере и красных шерстяных колготках. Давно не мытые волосы свисали с головы, словно пучки сухих веточек. Свитер был продран на локтях, колготки на коленях. В правой руке у женщины была пивная бутылка светлого стекла. В бутылке плескалось что-то прозрачно-маслянистое…
Паша повел пистолетом от инвалида к женщине, и это его полусекундное замешательство решило исход операции.
Инвалид и женщина – его жена – действовали быстро и слаженно. Словно сговорились заранее.
Инвалид выхватил из-под кучи тряпья круглый «китайский» фонарик в заржавленном корпусе и нажал на кнопку…
Женщина шагнула вперед, рыча от злости и замахиваясь бутылкой. Оскал ее гнилых зубов был противен и страшен…
Из фонарика вырвался … Нет, не свет… Поток странной фиолетовой жидкости вырвался из фонарика и потек к Сашиным ногам…
Паша решил, что женщина сейчас более опасна, и выстрелил.
Пуля попала женщине в правый глаз, выбрызнув его – в виде кровавых ошметков – на лицо. Вместо глаза образовался кратер, похожий на кратер вулкана…
Все еще замахиваясь, но уже будучи мертвой, женщина упала назад, громко ударившись затылком.
Бутылка из прессованного стекла с неприличным – «пукающим» - звуком растрескалась на аккуратные осколки. Жидкость вылилась из нее и смешалась с кровью, обильно текущей из выходного отверстия, проделанного пулей в затылке…
Паше смешным показался звук разбившейся бутылки. Паша застенчиво улыбнулся, оглядываясь на своего напарника…
Но тут же – едва оглянулся – Паше стало не до смеха.
Потому что он увидел три важные вещи.
Первое, что увидел Паша: инвалид ухватился за веревку, привязанную, как оказалось, к окну; вздернул сильными руками свое тело-обрубок на подоконник, ударом кулака распахнул раму и вывалился на улицу.
Покончил с собой, надо полагать?.. Ну что ж, туда ему и дорога!..
Второе, что увидел Паша: его напарник застыл соляным столбом, а вокруг его ног фиолетовой колбасой обвился жидкий свет, вытекший из «фонарика». Причем «накал» фиолетовости быстро нарастал. Будто нагревалась спираль в электроплитке, включенной в сеть…
Вот фиолетовый свет стал запредельно ярким, режущим глаза…
И тут «колбаса» лопнула, обернулась стеной пламени и напрыгнула на лейтенанта Сашу. Тот заорал и повалился на кучу тряпья, пытаясь зарыться в нее, пытаясь сбить с себя пламя…
И третье, что увидел Паша: возле собственных ног тоже дозревала фиолетовая «колбаса».
Гипнотического воздействия, исходящего от нее. Паша не ощутил. Может быть, потому, что вовремя отвлекся на психопатку с бутылкой…
Сейчас возможны были два варианта действий – Паша их просчитал мгновенно. Можно было перешагнуть или перепрыгнуть через «колбасу» и убежать. Можно было остаться и драться, - и за себя, и за напарника…
К чести лейтенанта Паши, он решил остаться.
Воевал он просто, без затей. Засаживал в эту «фиолетину», которая норовила его поджарить, пулю за пулей, - пока они оставались в обойме. Затем, когда пули закончились, Паша переключил рычажок и стал обрызгивать «колбасу» концентрированной серной кислотой…
Он как бы слегка одурел, воюя. Он не совсем ясно соображал. Он готов был, когда закончится кислота, стрелять усыпляющими иглами…
Но не понадобилось…
Потому что «колбаса» - сдохла… Разом – будто выдернули шнур из розетки – потемнела. Испустила струйку ароматного дыма. И стала стремительно остывать…
Лейтенант Паша ощутил прилив уверенности в себе. Знай наших!..
Он сунул пистолет под мышку и бросился на помощь к напарнику. Ему хотелось поцеловать пистолет, как верующие целуют крест. Но дурацкая стеснительность - вдруг кто увидит! - помешала это сделать…
Паша закатал напарника в тряпье. Туго обжал напарника этим тряпьем, прекращая доступ кислорода к огню.
И огонь послушно затих. Он не таким уж страшным и оказался, каким выглядел…
- Ты в порядке?.. – спросил Паша, вскакивая с колен. (Стоя на коленях, удобнее было держать напарника под ворохом тряпья).
- В порядке!.. – отозвался Саша, неуклюже выворачиваясь из своего «лежбища» - А где безногий?..
- Сбежал!.. – воскликнул Паша, вспомнив про главную «дичь». – Вернее, разбился! Покончил с собой!..
Он бросился к открытому окну, из которого тянуло уличной весенней свежестью.
То, что он увидел, заставило его громко матюгнуться.
Инвалид все-таки – сбежал, а не покончил с собой. Он, собственно, завершил свой побег на глазах разгневанного Паши, поскольку все события в квартире произошли очень быстро.
Дело в том, что рядом с окном проходила пожарная лестница. И безногий вывалился в окно наискось и потом ухватился своими цепкими руками за боковину лестницы. А уж перенести себя с боковины на лестничные перекладины и по этим перекладинам на руках спускаться было делом совсем не сложным…
Паша, зачарованный, смотрел, как человечий обрубок борется за свою жизнь. Возле Паши в окно высунулся напарник, разрисованный копотью «под негра» и неприятно пахнущий гарью.
Инвалид в это время висел на нижней ступеньке, от которой до асфальта было еще немало. Метра, наверное, три.
- Я его замочу! – азартно прошептал Саша, доставая закопченной рукой свой СМ. Хотелось ему, бедному, отомстить за тот страх, что пережил в огне.
- Тише! – не менее азартно прошептал Паша, - Глянь напротив!..
- Да пошел ты!.. – прошипел Саша в запале, но глянул, куда было указано, и осекся.
В доме напротив, - что называется «окно в окно», - выкатили на балкон кресло на колесиках. В кресле сидела закутанная в лисью шубу да еще прикрытая сверху роскошным пледом горбоносая старуха. Лейтенантам хорошо было видно, каким дьявольским азартом наполнены глаза старухи, наблюдающие за «цирковым» спуском инвалида. С не меньшим азартом наблюдали за происходящим мужчина и женщина, - те, что выкатили кресло на балкон.
У старухи сдвинулся с головы серый шерстяной платок, и красивые белые пряди живописно выглядывали из-под него.
Но ни сама старуха, ни ее родичи не видели этого беспорядка. Сейчас они были свидетелями бесплатного зрелища. Свидетелями внимательными и неглупыми. Свидетелями, с которыми нужно было считаться…
Безногий раскачивался. Он не хотел падать на асфальт, - метил на кучу лежалого черного снега, доживающую свой век возле стены.
Вот он примерился… Решился. . . Разжал руки…
Угодил точно на кучу.… Но взвыл так, что и у Саши, и у Паши мороз прошел по коже…
Надо было бежать за ним, если уж нельзя стрелять отсюда, сверху. Но лейтенанты, упрятав свои пистолеты под мышки, наблюдали, как зачарованные, за этим странным бегством.
Не мог такой инвалид уйти у них из-под носа, - но он ушел.… Не мог такой инвалид быть более ловким, чем они, - но он показал себя более ловким…
Лейтенанты еще не были законченными профессионалами. Лейтенанты еще оставались немножко людьми. Та «базовая» человечность, вытравить которую не могла даже подготовка в спецшколе, заставляла лейтенантов испытывать нечто вроде уважения и жалости к инвалиду. Сковывала молодых офицеров…
Безногий этим воспользовался. Упав на снег и выкрикнув свою боль, он, быстрый как ящерица, пополз вдоль стены по-пластунски.
- Деваться ему, вроде, некуда! – сказал Паша напарнику. – Беги за ним! А я отсюда послежу! Увижу, если он сфинтит!..
Саша безропотно унесся за дверь, даже не подумав о том, что мог бы тоже воспользоваться пожарной лестницей.
Паше – то есть, лейтенанту Б, - сверху следить пришлось недолго.
Он увидел, как инвалид дополз до подвального оконца и нырнул в него головой вперед…
Когда во дворе появился Саша, напарник ему крикнул:
- Он в подвале! Подожди меня!..
В подвал входили вдвоем, светя перед собой мощными фонарями, которыми разжились в оперативной «Волге». Подполковник Петров, изматерив подчиненных, подключился к операции и встал « на стреме» - караулить вход в подвал.
Подвал был длинный. Весь он был для чего-то разгорожен кирпичными невысокими стенками на отдельные «кабинетики». Общественный туалет здесь собирались открыть, что ли?..
Над «кабинетиками» тянулись элементы домового жизнеустройства : трубы какие-то, кабели какие-то. Они переплетались, разветвлялись, уходили в землю или в потолок…
Видимо, подвал был арендован неким шустрым ТОО или ЗАО и приспособлен под склад. Все «кабинетики» - насколько доставали фонари, - были забиты тарой: пустыми пластмассовыми и деревянными ящиками. Ящики были сложены плотно, между ними не втиснешься.
Лейтенанты разделились: Паша двигался по правой стороне подвала, Саша – по левой. Клетушку за клетушкой, «кабинетик» за «кабинетиком» осматривали синхронно. Что поделать! Жизнь чекиста состоит не только из подвигов!..
Пахло пылью и плесенью. В трубах что-то ворчало, пело, свиристело и охало. Под ногами то была голая земля, то начинал похрустывать шлак.
Кое-где вдруг резко обозначался «мочевой» запах. Словно здесь недавно проходило общее собрание ошалелых от любви котов и кошек.
Кое-где вдруг пробивался пищевой – котлетно-картофельный – дух. Тогда в желудках у лейтенантов начиналось дружное хоровое урчание, и они ускоряли шаги…
Причуды вентиляции были неисповедимы. Пахло то гнильем, то чем-то парфюмерно-парикмахерским.
Тот первый запах, - пыли и плесени, - услышанный в подвале, теперь стал как бы незаметным фоном, на который накладывались всяческие «выкрутасы»…
В углах, затянутых черной паутиной, мерещилась какая-то своя, страшноватенькая жизнь. Будто это монстры-мутанты распались на ниточки, изобразив паутину. А чуть коснешься, и тут же они сплетутся в тугой клубок и набросятся…
Живой шевелящийся клубок…Бр-р!..
Кстати, иногда что-то и впрямь шевелилось под ящиками. Слышались неторопливые шорохи.
Наверное, шуршали мыши или крысы. Но легко воображались также змеи, неторопливо струящие свои скользкие тела вдоль стен…
Лейтенанты были, как бы слегка опьянены и не осознавали этого. Опьяняюще действовали необычность обстановки, азарт охоты, чувство собственной значимости.
Когда в предпоследний клетушке они увидели людей, то сперва не поверили себе. Саша поглядел на Пашу… Паша - на Сашу…
Потом недружно, вразброд, но достаточно громко заорали.
Саша заорал:
- Стоять!..
Паша заорал:
- Руки вверх!..
Людей было двое. Вернее, не людей, а бомжей. Два морщинистых мужичонки неопределенного возраста с коричневыми продубленными лицами, опушенными многодневной щетиной, сидели на картонной коробке из-под музыкального центра. Одеты оба были в детские нейлоновые курточки без пуговиц. Под курточками ничего не было, кроме черных от грязи маек. На ногах у бомжей были хлопчатобумажные джинсы неопределенного цвета и размочаленные кеды без шнурков.
Они сидели на картонной коробке рядышком. Этакие нахохленные воробушки, что казались в лучах сильных фонарей почти совсем бесплотными.
Перед ними на земле лежала кучка щепок. Возле щепок лежали рядком три убитых крысы. Злобный разум застыл в их глазках-бусинках. В ответ на выкрики лейтенантов бомжи не шевельнулись. Глядели спокойно и, вроде бы, презрительно.
- Начальник, мы свои! – наконец, просипел один из них.
- Мы стукнем на кого скажешь! – добавил второй.
- Безногий тут проползал?.. – закричал Саша. – Проползал, говорю?.. Ну?..
Мужичонки дружно закивали головами.
-Туда! – показал один из них пальцем.
- Он там ящиками шумел!.. – добавил второй…
В последнем «кабинетике», на который указали бомжи, ящики, действительно, были передвинуты. Они так были передвинуты, что из них сложилось некое подобие пирамиды. И заканчивалась пирамида как раз у подвального окошка, выходящего почти что на угол дома.
- Он тут вылез! – произнес Паша.
- Похоже!.. – согласился напарник.
- Вперед?..- произнес Паша.
- А с этими что?.. – спросил напарник.
- Ничего! – произнес Паша. – Нам-то они на хрена!
- Но они же костер зажгут! – упорствовал напарник. – Нарушение!..
- Нарушение, говоришь? – задумался Паша. – Да ведь не по нашему ведомству. Пускай менты за ними смотрят!..
- Верно! – с облегчением согласился Саша.
Лейтенанты один за другим выползли через окошко на улицу, продолжая загонять своего «зверя»…
Бомжи, подождав, пока лейтенанты удалятся, поднялись с картонной коробки. Наклонив коробку, они помогли Трису выехать из нее задом наперед.
Выглядел Трис неважнецки. Глаза налились кровью, под глазами – черные тени. Распухший язык не умещается во рту. Руки трясутся. В горле – сухо. В животе – голодные рези.
Такие финты даром не проходят. Тем более в его возрасте. И в его – инвалидском - состоянии…
- Выпить хочешь? – сказал один бомж.
Другой покосился, но промолчал.
- Спасибо, мужики! – сказал Трис.
Из тайничка в пристенном ящике была вынута литровая бутыль с чем-то темным и маслянистым, по виду похожим на сырую нефть.
Когда извлекли пробку, в ноздри ударил такой убойный запах, что Триса передернуло и затрясло. И блевануть захотелось авансом.
Потому что в бутылке была не просто нефть. Там была смесь нефти, скипидара, клопомора и плавиковой кислоты. Только так и не иначе…
- Ты что, брезгуешь?.. – обиделся первый бомж.
Он взял бутыль, мягким движением приставил ко рту и запрокинул, - будто был трубачом и собирался сыграть «зорю».
Темная жидкость хлынула в его нутро…
И ничего…
Не прожгла его насквозь. Не испепелила. Не убила на месте…
Бомж довольно крякнул и победно глянул на Триса.
- Дай мне!.. – сказал второй и столь же виртуозно выхлебал свою порцию.
И тоже ничего с ним не случилось.
Тогда решился Трис и приник к горлышку.
Жидкость оказалась немыслимой крепости. Она зажгла все внутри. Вернее, все внутри высветила ярким желтым – «натриевым» - светом.
Трис увидел, что настоящий мир не снаружи, а внутри него. И там, внутри, сидит другой Трис. Тоже безногий. А внутри него сидит третий. И так до бесконечности…
Трис решил, что эта жидкость активировала в нем генетическую память. И видит он внутри себя длинный ряд своих предков.
Правда, немного смущало то, что все они безногие.
Но чуть погодя это перестало смущать.
Потому что сознание стало путаться, и появились более важные заморочки, чем собственные предки.
- Ты кто?.. – спросил бомж.
- Я был ученым! – сказал Трис. Врать своему спасителю он не мог. – В секретной лаборатории…
- Это что!.. – сказал бомж пренебрежительно. – Вот я дипломатом был! Послом! А потом так пить привык на всяких там приемах, что до сих пор не отвыкну!..
- А меня детки родные выгнали! – сказал второй бомж. – Оформил квартиру на них, - и не нужен стал…
- Дайте выпить! – попросил Трис.
Он, лежа на спине, вглядывался во тьму. Робкий свет из раскрытого подвального оконца плохо ее рассеивал.
Трис обнаружил, что чистым – то есть, безопасным и никем не занятым, - этот полусумрак был на расстоянии не более чем в один метр от него и от бомжей.
Далее кто-то таился во тьме. Кто-то бесплотный, но очень опасный.
Жидкость из бутылки была полезна тем, - обнаружил Трис, - что словно бы обостряла взгляд. Помогала лучше увидеть того или то, кто таился во тьме… Или что таилось…
Чем больше Трис пил, тем яснее видел, что тьма состояла из переплетенных то ли в борьбе, то ли в соитии чудовищ.
Стоило отвести взгляд, и чудовища начинали извиваться, пытались высвободиться…
Чтобы напасть на него, Триса…
Чтобы его, Триса, уничтожить…
Только внимательно глядя во тьму, можно было усмирить коварных убийц. Можно было их удерживать в относительной неподвижности…
Подполковник Петров был очень удивлен, когда увидел, что к подвальной двери подходят милиционеры, - двое сержантов при оружии.
- Вы кто? – спросил один из сержантов, проявляя бдительность.
- Я с телефонного узла, - сказал подполковник, хваля себя мысленно за то, что надел такую же униформу, - то бишь, комбинезон, - какая была на его лейтенантах. – Там, в подвале двое моих людей. Кабели проверяют… А вы туда зачем?..
Младший из сержантов по возрасту – упитанный парень, толстоносый и полнощекий - вскинулся было, желая осадить «нахального телефонщика», лезущего не в свое дело.
Но другой сержант, по возрасту старший, степенный усач, видно что-то такое почувствовал в тоне подполковника.
«Старший» осадил «младшего» взглядом и, не чинясь, деловито ответил, - словно доложил:
- Нам бабка одна позвонила. Она со своего балкона видела, как сумасшедший какой-то, поджав ноги, на одних руках спустился по пожарной лестнице. А потом заполз в подвал…
- Хотите проверить? - приятно улыбнулся подполковник. – Давайте вместе!..
Младший из сержантов опять хотел дернуться. Но старший – «усач» - усмирил его, ткнув кулаком в бок.
Зашли в подвал вместе. Весь его пробрели из конца в конец тоже вместе, втроем.
«Телефонщиков», то бишь, лейтенантов не обнаружили. Зато нашли двух пьяных бомжей и безногого.
Подполковник Петров посмотрел на него с недовольством: одна от него морока.
- Сдается, его в психушку надо! – сказал усач. – Вон смотрит-то как!..
Безногий, действительно, смотрел куда-то далеко-далеко. Явно не в этот мир. Что-то в его взгляде было такое, от чего жутко становилось…
На вопросы он не ответил. На присутствие посторонних не реагировал.
- Надо отвести его по месту жительства, - сказал усач. – И вызвать «скорую».
- А этих куда? – спросил второй сержант, кивая на бомжей.
- В отделение. Куда ж еще! – сказал усатый…
- Отправляйтесь! – сказал подполковник. – Только помогите мне дотащить безногого до его квартиры! А уж дальше я сам!..
- Начальству нашему о нем докладывать? – спросил усач.
- Умный ты человек сержант! – сказал подполковник. – Далеко пойдешь! Не надо докладывать!..
В квартире подполковник нашел женский труп. На инвалида вид мертвой жены не произвел ни малейшего впечатления. Он, инвалид, видел сейчас что-то гораздо более важное.
Подполковник позвонил генералу и кротко выслушал все матюги, которые ему нынче причитались.
- Я пришлю людей за трупом! – рявкнул генерал напоследок. – С твоими лейтенантами-долбоебами еще сам поговорю! А ты вызывай «Скорую», вези безногого в дурдом, да сам там возле него денька два покантуйся. Вдруг он в память придет! Тогда добьешь, понял?..
- Так точно! – ответил подполковник и обреченно вздохнул.
Ближайшие два денька предстояло провести невесело…
