Глава 7.
Когда Шалый вошёл в камеру, обитатели её сидели на нарах – кто свесив ноги, кто подобрав их под себя, – и молчали, пребывая в мрачном тюремном трансе.
Шалого вызвал капитан Клещёв. Капитан, обнаружив побег, допросил всех оставшихся в камере. Способ побега выявить удалось легко: два сержанта сейчас как раз тем и занимались, что укрепляли в стене эту глупейшим образом всеми прошляпленную решётку…
Допрос, устроенный капитаном, ни к чему не привёл, – капитан не умел обращаться с детьми, не умел выкачивать из них информацию. Но дипломатом он был неплохим, – не будучи дипломатом, разве смог бы он стать своим для генерала Зверькова.
Именно из дипломатических соображений он и позвал Шалого, уверенный в том, что никаких новых сведений Шалый получить не сумеет.
В пахане Феофане, «начальнике» Шалого, и тени сомнений не должно зародиться в том, что генерал Зверьков хоть каким-то боком причастен к истории с картинами и деньгами. Генерал приказал Клещёву найти деньги во что бы то ни стало. Найти деньги, сохранив отношения с Феофаном и его людьми. В частности, с Шалым…
Шалый вошёл в камеру, улыбаясь. Его улыбка – гримаса кобры – была страшна. Когда он улыбался, в глазах его словно всплескивался гной, по тонким серым губам проскальзывал сальный отблеск, а его гнилые зубы убедительно притворялись клыками.
– Зря вы не сбежали, деточки! – сказал Шалый. – Потому что не отпущу я вас, если не узнаю то, что мне нужно!..
– Чего тебе нужно-то? – буркнул самый «мелкий» мальчишка из сидящих. Ему было по виду лет десять.
– Хороший вопрос! – одобрил Шалый. – За такой хороший вопрос я, пожалуй, начну не с тебя!.. Хотя, немножко тебя поучить надо… Не то ещё зазнаешься!..
Шалый подошёл к «мелкому» и защемил тому нос между указательным и средним пальцами своей правой руки. Пальцы у Шалого были железные, – в каких только спецлагерях по подготовке террористов он не побывал за свои сорок пять лет.
– Уй!.. – взвыл «мелкий», напрасно пытаясь своими ладошками отодрать «клешню» Шалого. Из глаз «мелкого» ливмя лились слёзы, он скулил, как собачонка. Часть носа, видимая из-под пальцев Шалого, налилась свекольным цветом.
– Мне нужно выяснить, – монотонно говорил Шалый, в такт своим словам раскачивая голову мальчишки то слева направо, то сверху вниз, – кто зачинщик побега. Потому что сбежал он не зря. Потому что он знает, где то, что я ищу…
– Отпусти его! Закричала одна из девчонок, накрашенная «под путану». У неё были малиновые губы, синие тени под глазами, ногти, покрытые перламутровым лаком…
– Ты смеешь мне приказывать, маленькая сучка?.. – удивился Шалый. – Ну, давай тогда поговорим с тобой!.. Кто устроил побег?..
Он отпустил мальчишку, – у того из распухшего носа хлынула струйка густой крови.
Шалый шагнул к девочке.
– Я закричу! – предупредила та.
Шалый в ответ засмеялся. О, гримаса кобры!..
Девчонка побледнела. Видно было, что она испытывает сейчас подлинный ужас – безмерный, никогда прежде не ведомый…
– Кто устроил побег?.. – заорал Шалый.
Он схватил девчонку за руку и начал ей переламывать пальцы. На то, чтобы переломить очередной палец, ему хватало одного-единственного движения.
Девчонка завизжала? зашлась в крике.
Когда Шалый переломил пятый палец, она потеряла сознание, – свалилась кулём вниз, на каменный пол. Изувеченная рука оказалась под ней, здоровая же была на виду, вытянутая вдоль тела…
Шалый не дал девчонке ускользнуть в беспамятство: наклонился над ней и нажал на какую-то точку на шее…
Девчонка пришла в себя, застонала.
Тогда Шалый поднял ногу, обутую в тяжёлый кованый сапог, и, не торопясь, опустил её на другую – здоровую – девичью руку…
Он подождал немного.
– Кто устроил побег? – спросил почти равнодушно.
– Не знаю!.. Не знаю его!.. Не знаю!.. – зарыдала девчонка.
Тогда Шалый надавил на её здоровую руку всей своей тяжестью.
Захрустели ломаемые кости…
Не было никого, кто бы не передёрнулся, услышав этот страшный хруст.
Вернее, был один, кто не вздрогнул, не дёрнулся.
Сам Шалый и был тем единственным, кто остался невозмутимым. Только зрачки его глаз настолько сузились, что были на грани исчезновения.
Девочка снова впала в беспамятство…
На этот раз Шалый оставил её в покое.
Он отшагнул от неё и нарочито медленно ощупал глазами каждого, кто ещё оставался в камере.
– Ну что, сявки?.. – спросил равнодушно. – Вы скажете, кто устроил побег?.. Или мне всех вас по очереди изувечить?..
«Сявки» молчали, – были парализованы страхом.
Тогда Шалый двумя растопыренными пальцами ткнул в глаза ближайшего к нему паренька, сидящего на нижних нарах. Паренёк взвыл и откинулся назад, ударившись головой о стену. Из-под его рук, прижатых к лицу, выступила кровь.
– А если мы все на тебя нападём? – спросила вторая девчонка дерзким, но дрожащим голосом. Она тоже была раскрашена «под путану», но менее ярко, чем её несчастная подруга. – Все сразу на тебя?.. Что тогда?..
– Все подохнете! – категорически заявил Шалый.
Его холодная уверенность произвела впечатление.
Больше никто не произнёс ни звука.
– Ну, кто устроил побег?.. – переспросил Шалый. – В последний раз миром прошу!..
Все молчали.
Тогда Шалый вытащил из кармана штанов сложенный нож.
Нажал на кнопку.
Лезвие распрямилось.
Оно было длинным…
Между лезвием и рукоятью развернулась поперечная перекладинка.
– Буду отрезать уши! Потом носы!.. – деловито сообщил Шалый.
– Его Петькой зовут!.. – вдруг быстро выговорил тот «мелкий», которому Шалый прищемил нос.
– Молодец! – одобрил Шалый. – Жить будешь!.. Где этот Петька обитает?..
– В трубе цементной! У лесопарка!.. – сообщил мальчишка. – Он здесь, в камере, уже не раз бывал!..
Шалый усмехнулся. Сложил нож. Спрятал его.
Стукнул сильно в дверь камеры.
Капитан Клещёв отворил почти сразу.
– Выкинь всю эту падаль! – сказал Шалый. – А вот этого оставь! Он нам Петьку опознать поможет!..
Глава 8.
Внутри трубы было просторно, сухо, светло и тепло.
– Ну что, неплохо?.. – спросил Петька, шагающий первым.
Все дружно подтвердили: да, очень неплохо.
– Сейчас вы ахнете!.. – пообещал Петька.
И не обманул. Они-таки, действительно, ахнули. Потому что закупоренный конец трубы, по их представлениям, был обустроен не хуже дворца.
Пробка из веток и глины, как выяснилось, была не толстой. Она светилась. Вернее, просвечена была насквозь прямыми лучами Солнца, падающими в канаву.
Пространство возле пробки (метра два-два с половиной) было выстелено белой чистой многослойной мешковиной.
На мешковине – возле самой пробки – лежали тремя столбиками консервные банки. По четыре банки в каждом столбике. Бумажных лент на них не было. Нельзя было прочитать, что там, в банках…
По нынешним временам, по нынешней дороговизне банки были настоящим сокровищем. Глядя на них, Ленка сглотнула слюну, вспомнив, что голодна. Серёжка и Генюшка переглянулись и тоже оба сглотнули.
Тут же – спинами к пробке – привалились две большие кожаные сумки. Светло-коричневые, безо всяких украшений, они выглядели красиво. Красота была спрятана в их очертаниях, в их линиях … Так подумалось Ленке…
Каждая из сумок доходила Генюшке почти до колен. На каждой было два ремня: длинный, – чтобы носить сумку на плече, и короткий – чтобы браться за него рукой…
Ленка с чисто женской интуицией сразу догадалась:
– Менты шумят из-за них, да?..
Петька промолчал, но физиономия расплылась в улыбке, – наслаждался всеобщим вниманием.
– Не тяни!.. – прикрикнула Ленка.
– Из-за них!.. – неохотно снизошёл Петька; не дали ему покрасоваться, не дали душеньку отвести.
– Рассказывай! – потребовала Ленка.
– А покушать?.. – спросил Генюшка жалобно.
– Не полопаешь – не потопаешь! – поддержал его Серёжка.
– Мужики вы мужики! – сказала Ленка тоном превосходства. – Вам бы только жрать!..
– Пожрать бы не мешало! – присоединился Петька к выступлениям «масс».
– У тебя что-нибудь есть? – спросила Ленка, старательно «не замечая» банки.
– Да вот же!.. – Петька взял одну банку и передал Ленке, взял вторую и передал Генюшке, взял третью и передал Серёжке. Четвёртую выделил самому себе. Потом вытащил из-под мешковины настоящий консервный нож, ловко вскрыл свою банку и протянул нож Ленке.
– Что там? – спросил Генюшка. – Рыба?
– Мясная тушёнка! – сообщил Петька.
– Ух, ты! Клёво!.. – сказал Генюшка.
– Откуда натырил-то? – деловито осведомился Серёжка.
– Из магазинчика одного! – сказал Петька…
Ребята вскрыли свои банки. Консервный нож вернулся к Петьке.
– Чем будем есть? – осведомилась Ленка. – Руками?..
Генюшка, кстати, именно так уже и действовал: вытащил длинными своими пальчиками кусок мяса и отправил себе в рот.
– Зачем руками! – сказал Петька. – Есть ложка, вилка, обычный нож…
Он вытащил из-под мешковины ложку и отдал её Ленке. Ленка подула на неё – видимо, затем, чтобы почистить, – и стала с наслаждением питаться…
Затем Петька вытащил вилку и отдал её Генюшке. Генюшка торопливо дожевал кусок, проглотил, облизал свои грязные пальцы и только после этого принял вилку.
Достав нож, – столовый, никелированный, с закруглённым концом лезвия, – Петька отдал его Серёжке. Тот склонил голову в знак благодарности и принялся деловито ковыряться в своей банке.
Сам Петька ел с консервного ножа...
Долгое время ничего, кроме чавканья, слышно не было…
Сквозь трубу проходил лёгкий ток воздуха, он овевал прохладой разгорячённые лица, приносил запахи цветущего разнотравья.
Успокоились едоки только тогда, когда банки были очищены до донышка. Генюшка свою банку изнутри всю изъелозил пальцами, а пальцы с упоением обчмокал. Потом свою банку Ленке отдал, а Ленкину взял и навёл на неё своими цепкими ковырялками «парадный глянец»…
Петька терпеливо выждал, когда Генюшка нарезвится. Затем сложил пустые банки в полиэтиленовый пакет, специально до времени таимый в неисчерпаемости его мешковины.
– Давайте их сразу унесём! – предложил Петька. – Не люблю, когда мусор!..
– Куда унесём? – спросила Ленка.
– Да в лес! Тут неподалёку!.. Я там яму вырыл…
– Заодно про сумки расскажешь! – напомнила Ленка.
– Возьмём их с собой! – сказал Петька. – Там под ёлками поваляемся и рассмотрим то, что в них!.. Кстати, перепрячем сумки! Здесь они уж больно на виду!..
– Пошли! – зогорелся Серёжка. – Я лес люблю!..
– Пошли! – Генюшке тоже стало невтерпёж: вскочил и прыгал по трубе на одной ножке туда-сюда.
Время от времени с сожалением взглядывал на пакет с банками, что висел себе, покачиваясь, в Петькиной руке… Жалел, наверно, что не все банки долизал…
– На тебе!.. – сказал Петька, заметив его взгляды, и передал ему пакет. Сам Петька взял одну сумку. Другую взял Серёжка…
После этого гуськом выбрались из трубы. Вылезли из канавы. Не на ту сторону, что к дороге, – на ту, что к лесу…
Кусты обступили шелестя. Почва пригориста да цеплялиста, пошла под ноги подтыкаться острыми углами… Генюшка даже упал два раза, но не жаловался, – упорно лез вперёд… Только банки знай себе позвякивали в его пакете…
Петька и Серёжка были похожи на почтальонов «с толстой сумкой на ремне». Только Ленка шла налегке…
Лес был наполнен солнцем. Солнце было здесь, внизу, а не там, в небе. Вернее, в небе была только часть солнца – ослепительно-жаркое солнечное ядро. А здесь, внизу, солнце подлинное, своё, родное – было повсюду и на всём. Каждая хвоинка лучилась, им облитая, и на кончике каждой висел сияющий венчик. Каждый лист возлежал в солнце, как зелёный блин – в синей тарелке с маслом…
Петька привёл на полянку, которая и впрямь была недалеко: в нескольких минутах ходьбы. В центре полянки стоял высоченный старый тополь, больше похожий по стати своей на дуб…
В тополе – выше человеческого роста – темнело дупло…
– Здесь моя помойка! – сказал Петька, демонстрируя яму, вырытую им в кустах на окраине полянки. Генюшка сразу выкинул в яму пакет с пустыми банками…
– А здесь мой храм! – сказал Петька, подходя к тополю. – Вы знаете, что первыми богами были деревья? Древние люди обращались к ним с просьбами, приносили им жертвы. Так зарождалась религия…
– Ты что, – поп? – спросил Генюшка и не выдержал, «комичности» своего вопроса, – засмеялся, зазвенел серебряным колокольчиком.
– Да, буду попом! – сказал Петька совершенно серьёзно.
– Расскажи!.. – потребовала Ленка.
– Расскажу!.. Только давайте сперва сумки пристроим!.. Серёга, я стану вот так у ствола, а ты заберись мне на плечи!..
– Ну, забрался!.. – исполнив просимое, – ловкий, как белка – уже сверху отрапортовал Серёжка.
– До дупла достанешь?
– Без проблем!
– Тогда передавайте ему сумки!.. А ты, Серёга, засунь руку в дупло и пониже его края найди гвоздь! Я сам его туда вбил!
– Ну…, нашёл!
– А на ком ты стоял тогда? – спросил Генюшка.
– Когда «тогда»?
– Когда гвоздь вбивал!
– Тогда на верёвке висел!.. Передавайте сумки!
– Как же передавать? – возмутилась Ленка. – Ты же обещал показать, что в них!..
– О Господи!.. – «по-взрослому» вздохнул Петька. – Откройте одну!.. Только быстро!.. Во второй то же самое!..
Ленка и Генюшка склонились над сумкой.
Вот открыта застёжка…
Вот откинута крышка…
– Ого!.. – сказала Ленка.
– Ого!.. – как тоненькое «комариное» эхо, повторил Генюшка.
В сумке, аккуратно сложенные, крест-накрест оплетённые красными ленточками, были пачки денег. Пачки стодолларовых купюр…
Ленка невольно оглянулась. Никого… Только дятел постукивает неподалёку. Да откуда-то из гущи лесной доносится унылый кукушечий подсчёт. Кому она там столько лет пророчит?..
Какие-то маленькие пичужки посвистывают. Ветер ворочается в кронах…
Лес наполнен посвистами, шелестами, скрипами…
– Давай! – поторопил Серёжка. – Что там?..
– Слезешь – скажу! – пообещала Ленка.
Одну за другой она передала обе сумки. Серёжка, видно, с маху сумел набросить на этот изнутри забитый гвоздь и тот, и другой ремень…
Интересно, на длинные ремни он повесил сумки? Или на короткие?..
– Ну, что там? – спросил Серёжка, спрыгивая.
– Там деньги! – сказала Ленка.
– А – а! – протянул Серёжка разочарованно. – Я думал, бриллианты!
– Ладно, кончай шутить! – сказала Ленка. – Давай слушать!..
– Кого? – спросил Петька.
– Тебя, болезный! – сказала Ленка. – Излагай, откуда у тебя это! И вообще, откуда ты сам? Какова твоя история?..
– Пошли под ёлки! – сказал Петька. – Там тенёк! Там заляжем!..
Он поднырнул под густые еловые лапы. Остальные последовали за ним.
Там, под ёлками травы было меньше, чем везде. Во-первых, потому, что солнца там было гораздо меньше. Во-вторых, потому, что траве трудно было пробиваться сквозь густой ковёр желтовато-бурой старой хвои…
Но зато смолистый ёлочный дух здесь был так силён, так сконцентрирован, что, казалось, его и вдохнуть-то в себя невозможно. Он грозил заклеить глаза, рот, нос. Он лип к лицу, как резина…
Неприятным, досадным это не было. Смолистая «навязчивость» воспринималась, как игра. Как некая «щекотка», от которой хотелось отбиваться, хохоча, визжа, кувыркаясь, прыгая, перекатываясь…
Генюшка так и сделал, когда улеглись рядком между двумя взгорбками: завизжал, замолотил пятками по земле.
– Тише! – незлобиво осадила его Ленка. – Давай слушать Петьку!..
Генюшка затих, в глазах появилось любопытство.
– Ну, чего!.. – без особой охоты начал Петька, вольно раскинувшись, глядя в густое лапчатое кружево, которое чуть покачивалось, потревоженное вторжением. – Мне пятнадцать лет, и я ребенок нежеланный… Так мать про меня всегда говорила, когда приводила к врачу в поликлинику… Её, мать мою, пятнадцать лет назад изнасиловала банда подростков… Вот из-за этого я и появился…
– Пятнадцать лет и девять месяцев! – произнёс Серёжка.
– Чего? – переспросил Петька, не понимая.
– Не пятнадцать лет назад, – пояснил Серёжка, – пятнадцать лет и девять месяцев!..
– Не лезь! – ткнула Ленка Серёжку в бок. – Не сбивай человека!..
– Дальше всё просто, – сказал Петька. – Мать меня не любила, но, по крайней мере, старалась это скрывать. Есть она мне давала. Одежду покупала. Даже игрушки…
Мужиков она после моего рождения всех возненавидела… Замуж так и не вышла.
Я понимал, что, когда повзрослею, тоже попаду в разряд «мужиков». Но как тут быть, и что тут можно сделать, не знал…
Она сама нашла выход. Бог ей подсказал. Она очень сильно поверила в Бога после того случая. Я вырос под звуки её молитвы.
Жалко, ни разу она обо мне не помолилась… Только о себе… Только о том, чтобы Бог её «очистил»…
Однажды она сказала, что Бог её просветил. Она увидела Бога во сне. И во сне он ей сказал, чтобы она отдала меня ему, Богу…
Тогда она договорилась с одним монастырём. Там согласились принять меня послушником. Как только мне стукнет восемнадцать…
– И чего ж ты сбежал? – спросила Ленка сочувственно.
– Из-за неё… Она ещё в прошлом году записала меня в «мужики»…Однажды увидела, как я переодеваюсь, и набросилась на меня с кулаками… В другой раз я вышел из ванной, а она вдруг налетела и плюнула в меня…
Или ещё поставит на колени и часами не разрешает вставать… Стой на коленях и читай вслух «Богородицу», «Отче наш» или «Символ веры»…
– Оттого и сбежал? – снова спросила Ленка.
– Да нет… – сказал Петька с неохотой. – Однажды ночью она подкралась ко мне с ножом… Хотела это самое… Ну… Член мне отрезать… Вот тогда я и смылся…
Генюшка прыснул было, но тут же осёкся. Почувствовал, что смех неуместен. Виновато глянул на Ленку…
– Ясно, – спокойно сказала Ленка. – Ну, а сумки у тебя откуда?..
– Тут ещё проще! – оживился Петька. – Я – мужик хозяйственный! Люблю припасы делать! У меня в канаве столько всякого барахла спрятано – в трубу не влезло бы!..
Есть, например, там котелок… Я его достал на днях. Почистил. И задумал себе грибной супец приготовить. Сейчас как раз «колосовики» должны быть… Ну вот. Взял пакет для грибов и отправился…
Лесопарк для грибника очень удобен. Он весь между двумя дорогами. Одной шоссейной. И другой просёлочной, – той, по которой мы с вами шли…
Я встаю спиной к солнцу. И, не сворачивая, иду сквозь лес до шоссе. Затем делаю десяток шагов в сторону. Встаю, чтобы солнце светило спереди. И снова, не сворачивая, иду сквозь лес до просёлочной…
Так прочёсывать лес я люблю… И быстро, и безопасно, и прибыльно…
Но в тот день всё было по-другому…
Едва вышел к шоссе, увидел машину. Чёрную «вольво».
На шофёрском месте сидел мужик. Словно бы спал…
Дверцы со стороны леса были распахнуты.
Это почему-то меня привлекло.
Будь те дверцы закрыты, я бы не подошёл. Ну, притормозил водила, и ладно. Отдохнёт и дальше попилит…
А дверцы говорили о каком-то беспорядке…
Я подошёл и подумал, что за рулём – мертвяк. На нём никаких ран не было. И никакой крови. Но уж больно был бледный. И голову как-то «не так» на грудь уронил…
Возле него, на пассажирском кресле, были эти две сумки.
– Эй, дядя!.. – позвал я, не сомневаясь, что отклика не будет.
Отклика и не было.
Тогда я взял сумки. Навесил на себя. Встал, чтобы солнце светило спереди. И отправился к себе. К своей трубе…
Там, возле машины, забыл пакет с двумя подберёзовиками. Потом, когда вспомнил, было очень жалко…
Я даже не поленился – снова сходил к шоссе. Но ни машины той, ни моего пакета не нашёл…
Петька замолчал. Другие тоже молчали. Смоляной дух теперь уже не возбуждал, а, наоборот, расслаблял, убаюкивал…
– Спать хочу! – пробормотал Петька.
– Спи! – через силу отозвалась задремавшая Ленка.
И ничего больше не было слышно.
Только однотонно шумел ветер в еловых вершинах…
Глава 9.
Гришка не любил, когда его хватали за нос. Гришка никогда и никому не разрешал хватать себя за нос. А тут какой-то гад до крови защемил Гришкину «нюхалку», причинил боль и заставил выдать своего же – такого же огольца, как сам Гришка. Путь до лесопарка неблизок. Сидя в гадской машине мерзкого гада, который его «расколол», Гришка пытался придумать, как обвести всех вокруг пальца и не дать погубить Петьку, не дать погубить себя…
Щуплым был Гришка. Мелким был по виду. Тринадцать ему стукнуло почти год назад. Но никто ему больше десяти не давал. Низкий, тонкий, ушастый – вот его портрет.
Он ненавидел этот мир, в котором ему выпало жить. Он ненавидел взрослых. Это взрослые испоганили всё вокруг, отравили землю и воду, испачкали небо. Взрослые были уродами, монстрами. Настоящими людьми были только дети. Дети и только дети должны быть главными. Дети должны устанавливать законы. У Гришки в голове давно всё имеется: как устроить жизнь, которой дети руководят…
Взрослых «удовольствий» Гришка хлебнул изрядно: курил уже пять лет, водку впервые попробовал тогда же, с девчонкой-беспризорницей переспал прошлым летом – и не испытал ничего, кроме стыда и досады…
Все взрослые «удовольствия» - помои. Все взрослые – перерожденцы. По-школьному выражаясь, мутанты. Потому что в каждого, ещё при рождении, вселяется демон, который до поры до времени таится в так называемых половых клетках. Пока этот демон спит, человек только и может называться человеком. Когда клетки дозревают и выпускают демона, он овладевает человеком, делает его собственной куклой…
Единственные взрослые, которых Гришка любил несмотря ни на что, – его собственные мать и отец. Они несчастны, потому что пьяницы. Они пьяницы, потому что несчастны.
Мать – чудо-портниха. К ней чистенькие приходят. Клиентки. Мать говорит, что среди них есть генеральские жёны, телевизионные дикторши, артистки. Они – чистенькие – брезгливо морщат кнопсики, входя в их «однокомнатную» хрущёбу. Уходят они, унося на холёных личиках удивление и хищную радость. Ни одна не осталась недовольной мамиными пошивками.
Батя – повар от бога. Он из тех, что из любого дерьма такую сделают конфетку, что проглотишь, облизнёшься и ещё попросишь. Таким поваром гордился бы любой ресторан. Но батей ни одна «пищевая точка» особенно погордиться не успевает. Потому что у бати есть пунктик. «Пунктик» заключается в том, что батя на дух не переносит любых «чёрных». Чёрный, чурка, чучмек, нацмен, хачик, ликан («лицо кавказской национальности») – это синонимы в батиных устах. Батя считает, что Россию погубил удачно осуществлённый еврейский заговор. Батя евреев презирает пуще всех других нерусских – за их, как он говорит, дикую жадность к деньгам, за их дьявольскую злопамятность.
Проблема батина в том, что он не держит свои взгляды при себе: всегда всё, что считает нужным, выкладывает прямо в лицо. Много раз повторялась в батиной жизни одна и та же сцена: восхищённый гурман вызывает батю в зал того заведения, в котором батя в данный момент «пашет». Гурман благодарит за доставленное удовольствие. Батя благосклонно внимает. Если гурман – русский, то всё заканчивается мирно. Батя даже денежную подачку от такого принимает безропотно.
Но если благодарящий – какой-нибудь ликан, и если он хотя бы намёк (с батиной точки зрения) допускает на неуважение к русской нации, батя тут же, не долго думая, переходит к активным действиям. Во-первых, вслух и весьма непечатно высказывает своё мнение о национальности говорящего, во-вторых, занимается рукоприкладством. Здесь он быстр и не боится повторяться: хватает то, что ближе к нему стоит (супницу, салатницу, торт) и нахлобучивает на причёску ликана. За этим следует очередная батина отсидка за хулиганство и очередное батино увольнение…
Дома родители ладят, пока трезвые. Стоит же выпить одному, как другой – в пику первому – тоже «принимает на грудь». И начинается…
– Я пью потому, что в этой поганой жизни от меня ничего не зависит! – говорит батя.
– Ты пьёшь потому, что нравится! – говорит мама. – Потому что все мы – свиньи в душе!..
Так «философствовать» они могут часами. Иногда их диспуты кончаются мирным лобызанием. Иногда – потасовкой…
Они, наверное, очень любят друг друга. Как-то так получается, что всё своё время отдают «разборкам», а на Гришку почти не обращают внимания.
Проголодается – пожрёт чего-нибудь на кухне. Обгрязнится – простирнёт себе сам. Такая практика у них в семье.
Гришка на родителей не обижается. Единственные «свои» в чужом ненавистном мире. Единственные люди, которых ему жалко бывает до слёз. Несчастные. Бедные…
А чтобы самому не быть бедным, нужно отнимать добро у других. Так пояснили Гришке дворовые дружки. Чем больше у тебя «добра», тем ты добрее. Жидов и хачей надо бить, потому что они нахапали добра подлостью и хитростью. Добро должно быть у того, кто сильнее, а не у того, кто подлее…
Их дворовая команда сложилась сама собой. Поскольку жили рядом, постольку рядом – во дворе – проводили свой досуг. Досуг заключался в трёпе, в играх, в курении, в выпивке. Трепались о деньгах и девчонках. О деньгах трепались уважительно. О девчонках – жадно и с презрением.
Играли только в электронные игры. Кто-то нашёл в подвале розетку. Кто-то приволок старенький чёрно-белый телевизор. Кто-то раскопал на помойке игровую приставку «дэнди».
С картриджами было посложнее. Тот, кто выбросил «дэнди» на помойку, не догадался или не захотел выбросить также и картриджи. Пришлось пойти к пункту проката игровых компьютеров и там подежурить всей гопой. За день отобрали у пацанов-одиночек три картриджа.
Гришка любил «собирать кучки». Это он сам – в образе маленького человечка – бегал по экрану. Спускался в подземелья, балансировал на опасных карнизах, стремглав улепётывал по вертикальным лестницам. Неповоротливые преследователи, конечно же, не могли догнать его. Он же, непобедимый, собирал и собирал белые кучки, состоящие, по его мнению, из золотых монет…
После играния – курили. Поначалу были обычные сигареты. Потом возникли сигареты с «травкой». У Гришки от такого курева легко съезжала крыша. После нескольких затяжек он чувствовал, что всё в нём начинает вращаться. Голова крутилась в одну сторону, тулово – в другую. И руки вертелись – каждая наособицу. И ноги. И уши – как пропеллеры старинных самолётов. И нос. И глаза. И каждая волосинка на голове…
Поначалу было смешно. Гришка то хихикал, то разражался затяжным визгливым хохотом. Затем терялись ориентация в пространстве и цельное самоощущение. Гришка словно бы размножался странным образом; сидел на каждой вертящейся детали своего организма и не мог понять, где же он – главный, настоящий, единственный?..
Дружки, глядя, как он выпучивает глаза и трясёт башкой, дико ржали. Им невдомёк было, что так он пытался остановить «круговорот в себе»…
Выпивку они могли позволить себе только самую дешёвую: пиво в розлив да поддельные вина из ближайших ларьков. От выпивки Гришка с ума не сходил. Спиртное размягчало Гришку. Ноги и руки делались ватными, кисельными... Их нельзя было поднять, нельзя было передвинуть. Такая безногость и безрукость почему-то была приятна, хотелось её длить и длить…
Однажды Гришка не смог пойти на выпивон. Мать и батя сильно вздорили. Гришка боялся: не покалечили бы друг друга. Родичей он устерёг, а вот его компашке не повезло: наткнулись на такую «срань в бутылке», что все поголовно загремели в больницу…
Отлежав своё, – сперва в реанимации, затем в общих палатах, – вернулись во двор. Вернулись изменёнными: ожесточёнными до предела. Это больница их так изменила. Больница стала для них «школой жизни». Там, в больнице, убедились Гришкины дружки воочию, что нынче каждый сам за себя, и только в стае можно выжить, если нет у тебя толстой мошны… Убедились, глядя, как всякие безродные тонут в собственных нечистотах и блевотине, а медсёстры не подходят к ним, потому что «нам за это не платят». А санитарок нет вовсе…
В больнице был ад, но и за её пределами – тоже. Разве что более просторный… Первым делом, по выходе на волю, пареньки слегка подогрели этот ад: сожгли дотла тот ларёк, в котором им продали отраву. Потом подстерегли продавца-ларёчника и основательно его избили. Потом подстерегли ларёчника-хозяина, и вот здесь уже принялись действовать вдумчиво, неторопливо.
Для начала отвезли хозяина в его собственную – трехкомнатную – квартиру. Там его хорошенько попинали ногами, оттаскали за волосы, помочились на него. В общем, унизили…
Затем связали ему руки-ноги, отволокли на кухню и, не пожалев ещё одной верёвки, крепко принайтовили спиной к батарее центрального отопления. Тогда была ранняя весна, и батарея ещё работала. Хозяин ларька, обоссанный, облитый собственным потом и кровью, источал мерзейший аромат и страдал от зуда – особенно сильного в подогреваемой спине.
Пареньки же насовсем переселились к нему, благо после больницы их родители снова потеряли к ним какой бы то ни было интерес.
Пареньки проедали-пропивали квартирные запасы на глазах у своего пленника, и такое времяпрепровождение им нравилось. На свою беду ларёчник оказался одиноким, и на членов семьи ему надеяться не приходилось.
Очень скоро ему захотелось кушать. Что ни день, хотелось всё больше. Выждав, чтобы он дошёл до ручки, ребятишки предложили ему покупать себе еду. Цены установили такие, что поначалу барыга взвыл. Но, поголодав ещё денёк, сделался щёлковым и стал выдавать – один за другим – свои тайники. Их у него оказалось целых пять: три с валютой, два – с побрякушками, один – с отечественными рублями…
Парнишки честно кормили его, пока он мог покупать еду. Затем он написал доверенность на свою машину, и за это ему дали помыться в ванной. Затем, заново привязанный к батарее, он сказал, что больше у него ничего нет. Это огорчило Гришкиных дружков. Они напихали пленнику в рот всякого тряпья, чтобы зазря не орал. И ушли навсегда из квартиры, которая была к ним так щедра…
Перед уходом они, конечно, собрали в сумки, которые стояли и висели в прихожей, всё, что им показалось ценным. Ну, там одёжки-обувки, статуэтки-колечки, телевизор-видак, пейджер-мобильник и прочую хренотень…
Так родилась «бандгруппа девяти». Или сокращённо – БГ-9…
От добра добра не ищут. Ничего нового они не изобрели. Занимались тем, что с самого начала пришлось по вкусу. То есть, выслеживали одинокого барыгу. Или такого, который временно был одиноким. И повторяли с ним вариант, который разыграли со своим приснопамятным «первенцем»…
Так бы и шло: денежки бы копились, побрякушки, барахлишко… Если бы не оказался очередной «карась» тайным осведомителем ФСБ. Каким-то образом он подал тревожный сигнал, ребятишки заметить не успели. Едва подволокли мужика к батарее, как ворвались в квартиру другие мужики – все в штатском. И повязали БГ-9, как цыплят.
Всех повязали – за исключением Гришки. Он в это время валялся дома с тяжёлой ангиной…
Ему дали доболеть. Но едва поправился, тоже «взяли».
В застенках ФСБ оказалось не так уж страшно. Собственно говоря, застенков никаких и не было. Шустрых ребятишек определили в специальную школу. Она находилась в очень густом лесу. Гришка не помнил, как его сюда привезли. Видимо, его перед этим усыпили.
Когда его – с ознакомительной целью – подняли в воздух на школьном вертолёте, Гришка ужаснулся. Большого города, без которого Гришка не мыслил своей жизни, нигде не было. Кругом до горизонта был Большой Лес. Вертолёт пронёсся низко – над самыми вершинами. Вековечные ели даже не шелохнулись. Воздушные струи впитались в них, как вода в песок, не нарушив их покоя.
Школа была необычной. Поэтому школьная жизнь Гришку не тяготила. Ребят и девчат здесь учили быть супербандитами, готовили из них «фантомасиков». Так поначалу порешил Гришка.
Им, ученикам, разъяснили, что развитие цивилизации ведет к слишком долгому детству. С этим надо бороться, а не смиряться. Детей надо как можно раньше вовлекать в социальную жизнь. За уши втягивать… Вталкивать насильно… В приказном порядке…
Ведь это им, детям, принадлежит двадцать первый век. Они, дети, должны играть в нем ведущую роль.
В любом человеке – разъяснили ученикам – есть только два глубинных желания: желание жизни и желание смерти. Если в тебе преобладает желание жизни, ты – человек действия. Если в тебе преобладает желание смерти, ты – человек созерцания.
В Школе собраны только те, кто склонен к действию. Собраны они сюда государством. И действовать, когда обучатся, должны будут во имя своего государства.
Их предназначение – убивать по приказу. И выкрадывать, что прикажут. И перевоплощаться, играть роли. И никогда никому не верить – кроме Государства. И никогда никого не любить – кроме, опять же, Государства. Да будет оно великим и славным!..
Постоянных классов, постоянных учебных групп не было. Сегодня Гришка занимался с одними, завтра с другими однокашниками.
Их учили анатомии – с точки зрении слабых мест человека. Их учили физиологии – с той же точки зрения. Их учили оптимальному сексу – такому, чтоб из партнёра верёвки вить.
Их учили – и не мало – Слову. То есть, искусству разговора, беседы. Разговор, оказывается, может быть подталкивающим, извлекающим, внедряющим.
Подталкивающий разговор зомбирует человека, склоняет его к совершению какого-то поступка. В извлекающем разговоре – определённым образом модулируя голос и производя повторы ключевых слов, – можно заставить собеседника забыться и высказать сокровенности. Разговор внедряющий – ненароком, исподволь, без насилия – поселяет в собеседника сплетню, слух, клевету, дезинформацию…
Слово – как некая вибрация – вполне материально. Бог тоже – грандиозная вибрация. Ибо сказано, «в начале было Слово, и Слово было Бог». Мир, вибрируя, рождается и, вибрируя, живёт. Прекращение мировой вибрации – умирание мира…
Их учили «прицельно» одеваться-обуваться, «прицельно» вести себя. Хорошие и плохие манеры тоже могут быть оружием. Как теми, так и другими нужно владеть в совершенстве…
Их учили восточным единоборствам и «русскому бою». Заставляли досконально знать холодное и огнестрельное оружие. Вырабатывали в них невосприимчивость к алкоголю и наркотикам. Вдалбливали в них токсикологию, ибо современность достигла таких высот в познании ядов, о каких в старые романтические времена не могли мечтать ни Борджиа, ни Медичи.
Через шесть месяцев насыщенных до предела учёбой, Гришку стали брать на практические задания.
Однажды, в качестве «младшего братишки», он прошёл вместе с девчонкой-сокурсницей по далеко не безопасным тропам Кавказа. В результате своего «рейда» они не только нашли «заказанного» террориста и навели на него спецназ, но и сумели – из разговоров с местными детьми – извлечь информацию о двух крупных схронах с оружием…
В другой раз, изображая беспризорников, «школьники» выследили – всю, от верхушки до низов, – крупную сатанинскую секту, широко разветвившуюся в городе и в области.
Но самым интересным Гришка справедливо посчитал ограбление банка, в котором ему довелось быть центральной фигурой. Как уже говорилось, был Гришка щупленьким, на свои годы не тянул. Поэтому его и выбрали на главную роль.
Банк был построен так, что его центральное хранилище находилось глубоко под землёй. Двери в хранилище вели такие, какие не всякой взрывчаткой взорвёшь. Кроме дверей в хранилище вела ещё вентиляционная шахта, забранная решёткой. Она была такой узкой, что ни один взрослый грабитель сквозь неё, конечно бы не протиснулся.
Но Гришка не был взрослым. К тому же на нём был специальный костюм из «скользкой» ткани. К тому же сильное желание двигало Гришкой – желание отличиться. Ибо с некоторых пор Гришка приметил косые взгляды в свою сторону. «Преподы» поглядывали на него как бы с сомнением: зачем ты сюда затесался, парень?... Разве может из тебя что-нибудь получится?..
Такие взгляды больно били по Гришкиному самолюбию. Ему не хотелось быть хуже других. Он не понимал, в чём причина пренебрежения, проявленного к его персоне…
Крыша соседнего здания примыкала к банковской крыше почти вплотную. Между ними было не больше метра. По самому краю банковская крыша была огорожена стальной двухметровой мелкоячеистой решёткой.
Решётку Гришка преодолел с помощью верёвки с четырёхлапым пластмассовым якорьком на конце. По этой же верёвке перебрались через решётку Гришкины напарники. Сами перебрались и перебросили «катапульту». Катапульта была гениально проста на вид: состояла всего из двух «досок». Нижняя доска была толстовато–волнистой, возле одного её конца была прорезь, возле другого – кнопочный пультик. Верхняя доска была уже и тоньше. С одного её края разворачивались – крестом – четыре прямоугольных «лепестка».
Двое Гришкиных напарников приготовили катапульту к действию: под углом всунули тонкую доску в прорезь на доске толстой, развернули «лепестки», нажали на крайнюю левую кнопку и стали ждать.
Другие четверо напарников спустили Гришку через вентиляционную шахту прямиком в центральное хранилище. После чего Гришка хладнокровно это самое хранилище опустошил. Мешок за мешком – с бумажными деньгами, с драгоценностями – цеплял к тросу, и мешок за мешком возносились вверх. Конечно, набивал он мешки не под завязку, а ровно настолько, сколько ему было под силу перенести с места на место. Но всё равно получалось не помалу, учитывая, что Гришка был в Школе физически натренирован неплохо.
Работая, Гришка мысленно прослеживал дальнейший путь мешков. Вот его «посылка» достигла крыши банка. Там, на крыше, просторно, как в космосе. Только звёзды над головой. И ни одного рукотворного огонька вокруг: электричество вырублено во всём микрорайоне вокруг банка…
Вот очередной мешок передают «баллистикам». Те укладывают его на «лепестковый» конец наклонной доски, нажимают на пульте нужную кнопку. Верхняя доска упруго изгибается, притянутая доской нижней. Потом следует нажатие на очередную кнопку, и верхняя доска, освобождённая, мощно распрямляется, посылая мешок, лежащий на ней – через решётку – на крышу соседнего (нежилого, похожего на склад) здания. Соседняя крыша залита толстым слоем гудрона. Гудрон гасит звуки, поэтому мешки шлёпаются на него с весьма незначительными звуковыми эффектами.
На противоположном от банка краю крыши установлены – на специальных присосках – два блока. С их помощью мешки опускаются прямо в кузов высоченного армейского грузовика. Каждое колесо такого грузовика вдвое выше Гришки.
Нагруженный грузовик отъезжает почти неслышно, потому что с его «глушаком» чего-то там наколдовали. На его месте появляется новый армейский монстр…
Когда хранилище опустело, Гришка вдруг в один миг ощутил такую усталость, что у него еле хватило сил сунутьь фонарик, который был при нём, в нагрудный карман «скользкого» костюма и дёрнуть за верёвку…
На другой день по радио передавали про ограбление. (Наверное, и по телевизору показали, и в газетах было, но Гришка услышал только радиорепортаж).
Оказывается, в банке хранились деньги двух крупных бандитских группировок. Радиоаналитик предположил, что возможны такие последствия: а) эти две группировки начнут воевать друг с дружкой; б) эти две группировки объединятся и начнут войну против «третьей силы», если сочтут, что вмешалась таковая…
После ограбления банка Гришка в крупных заданиях не участвовал. Были, конечно, другие дела. Были. Причём всякое дело в новой группе. Ни разу состав исполнителей не повторился…
Про членов своей старой бандгруппы (БГ-9) Гришка давно не вспоминал. Или их вообще не было в школе (куда-нибудь услали), или их старались Гришке не показывать…
Не до воспоминаний было. Что-то всё-таки с ним, с Гришкой, было неладно. Он то и дело подмечал косые взгляды «преподов». Некоторые, когда думали, что не видит, пялились с каким-то непонятным недоверием.
Подтверждением самых мрачных Гришкиных опасений стал неожиданный вызов к Директору Школы. Директор был фигурой загадочной, легендарной. Про него ходили самые невероятные слухи.
«Нештатное» общение учеников Школы было под запретом. На неформальные разговоры было наложено табу. И всё-таки по ночам, когда не спалось, всегда находилось двое-трое, а то и пятеро, готовых выслушать страшную историю. Страх почему-то притягателен для людских детёнышей.
В этих историях фигурировал Директор–ведьмак, Директор–оборотень. Он всегда, при выполнении любого задания мог наблюдать за любым учеником – глазами птицы, глазами зверя, глазами насекомого.
Школьный фольклор утверждал, что при сильной опасности для ученика Директор мог вмешаться – например, в виде огромного волка, – и защитить…
И вот теперь – вдруг, почему-то – Директор хотел видеть Гришку. Гришка отчаянно трусил, шагая по длинному коридору в сопровождении двух преподавателей.
Всё казалось Гришке необычным. И «высокие» сопровожденцы слева и справа. И нескончаемый мрачный – темно-жёлтый – коридор… И стальные двери в конце коридора, – полированные, темно-фиолетовые, – что сами разошлись в разные стороны, когда Гришка приблизился…
Гришка шагнул в кабинет – нет, в кабинетище! – на подкашивающихся ногах, обмирая, равно готовый зарычать и заплакать…
Не сразу собрал остаток воли… Не сразу поднял голову и глянул вперёд… Туда, где спиной к окну за длинным письменным столом сидел Директор…
Глянул – и ахнул в голос. Не удержал в себе невольный возглас…
Директор был таким, каким и должен быть Владыка Школы… Директор не обманул ожиданий…
Былинный богатырь сидел за столом. По-другому сказать невозможно…
Был он, даже сидючи, выше любого взрослого мужика. В плечах – косая сажень.
Русская рубаха – белая, обшитая по краям красными петухами да крестиками, красиво обтекала его несокрушимую фигуру…
Жёлтые волнистые волосы да пышные усы навевали мысли о пшеничном поле. Цепкие голубые глаза, конечно же, напоминали о васильках…
Он был вписан в оконный проём как в полотно картины. Он был придуман, воображён кем-то. Он не мог быть реальным…
На стене слева от него были развешаны принадлежности древнерусского воина: шлем, кольчуга, лук, скрещенные стрелы, конская узда. На стене справа помещались мечи. Одни были прямы, другие – изогнуты. Одни были чисты, другие покрыты скандинавскими рунами или арабской вязью…
Гришка глядел на Директора во все глаза. Глядел обожающе, преданно. Именно такой кумир для поклонения нужен был Гришке…
– Здравствуй, Григорий! – пророкотал Директор голосом, похожим на отдалённый гром.
– Здравия желаю, господин Директор! – отчеканил Гришка, нашёл в себе силы.
– Пригласил тебя, чтобы рассмотреть! – сказал Директор. – Вот ты какой!.. Щупленький, слабенький… Прямо-таки мальчик-с-пальчик…
Зря он так сказал… Неправильно… Нехорошо… Будто холодной водой окатил Гришку…
Ишь ты, словцо-то, какое!.. «Рассмотреть!..». Рассмотреть он, видите ли, Гришку хочет!.. Словно Гришка – букашка малая. Козявочка-мурашечка…
Всё Гришкино почтение словно сдунуло ветром. Гришка закипел. Гришкина гордость восстала.
Его убивать научили. Похищать людей и информацию. Драться. Стрелять. Грабить банки. Ему сказали, что мир в новом веке будет принадлежать детям. А значит и ему, Гришке, в какой-то степени, тоже…
И всё это зря?..
Его хотят «рассмотреть» – под лупой, под микроскопом. Как же так? Неужели ничего другого он не достоин?..
– Какой-то ты неподходящий!.. – добил Гришку Директор. – Не подходишь ни под какие наши мерки!.. Не знаю, что с тобой делать!.. Хочешь ты тут, в Школе, быть или нет?.. Скажи!..
Гришка вскинулся… Он ещё спрашивает!.. Он ещё сомневается!.. Да Гришка готов ему в ноги кинуться, заголосить, лбом бухнуться в пол. Только не прогоняй!.. Но у Гришки тоже есть характер…
– Не знаю!.. – в пику Директору сказал Гришка. Сказал как можно независимее, как можно равнодушнее.
– Ну, вот видишь! Ты и сам в себе не уверен!.. – Директор, вроде бы обрадовался Гришкиным словам. – Знаешь как сделаем? Через месяц я тебя снова приглашу. А ты пока подумай, взвесь: нужна ли тебе Школа?.. Договорились?..
Гришка кивнул, глотая слёзы, делая героические усилия, чтобы не заметна была обида, которую он сейчас переживал…
Этой же ночью он сбежал. Он сам себя приговорил к побегу, не желая быть на положении парии, отверженного, ни на что не годного слабака…
Начались его скитания: сперва лесные, затем – городские. Школа обучала методикам выживания. Но нужен ему, необходим как воздух был Город. Только Город был его привычной жизненной средой.
Зная примерное направление на Город, он упорно – день за днём – двигался вперёд и ни разу не сбился с курса. Погони за ним не было. Специальные навыки «обрубания следов» применять не пришлось…
В огромном котле Города он растворился бесследно. Ничем не примечательный бомжонок. Один из множества точно таких же…
Сидя в гадской машине мерзкого гада, который его «расколол», Гришка пытался придумать, как обвести всех вокруг пальца и не дать погубить Петьку, не дать погубить себя…
Как назло, не придумывалось ничего. Как назло, в голову лезли воспоминания. Гришка злился на них: почему в Школе вас не было, отвяньте, цеплячки, я не старик, это старики вас любят… Но воспоминания упорно вылезали, как тараканы из щёлок, и отвлекали от неотложных мыслей…
Поэтому, когда подъехали к лесопарку, Гришка не смог сделать ничего другого и показал нужную дорогу.
Автомобиль вприпрыжку нёсся по траве-мураве – рядом с переполненной пылью глубокой колеёй. «Убежим вместе – вот и всё!» решил Гришка, раз уж не изобрелось иных вариантов.
Остановились как раз напротив железобетонной трубы, лежащей в канаве. Трое «быков» выскочили из машины: один с шофёрского места, двое – сзади. Гришка облегчённо перевёл дух: массивные тела, всю дорогу прилепленные к нему слева и справа, были неприятны.
– Сиди! – скомандовал Шалый, вынимая из бардачка плоский, будто раздавленный под прессом, пистолет («Браунинг?..» – неуверенно определил Гришка) и усаживаясь вполоборота к пленнику.
– А я что делаю! – бессильно огрызнулся Гришка.
Шалый не среагировал на его дерзость: глядел мимо Гришки – туда, в канаву… Гришка тоже, повернув голову, уставился туда.
Один из «быков» опустился на четвереньки и в таком положении всосался в трубу. Другой, смешно вздрагивая массивным телом, добежал до правого края трубы и встал возле неё. Третий дождался, когда исчезнет «ползун», и занял место возле левого края…
Минуты тянулись томительно. Гришка так напрягал глаза, что воздух вдруг увиделся ему плотным, состоящим из множества перепутанных стеклянистых нитей…
«Они дураки! – думал Гришка презрительно. – Даже простейшую операцию не могут спланировать. Нужно было сперва заблокировать оба конца трубы, потом предложить тем, кто внутри, сдаться, а потом уже лезть в дыру…
Когда показалась обтянутая камуфляжная задница «ползуна», Шалый от нетерпения притопнул ногой.
– Ну!.. – выдохнул яростно. – Шевелись, чмо!..
Глаза у него были ненормальные. «Помойные» какие-то…
«Задница», как назло, не спешила… Снова втянулась внутрь, – наверное, штаны или куртка за что-то зацепились…
Снова выползла наружу…
Шалый матерился свистящим шёпотом.
«Ползун» выпрямился. Отряхнул колени, бока. Попросил другого отряхнуть спину. За это время подтянулся тот, что был у правого края трубы…
Дружной троицей выбрались из канавы. Расселись по своим местам: один – за руль, другие снова зажали своими тушами Гришку.
– Никого там нет! – коротко доложил «шофёр». – Что будем делать?..
– Но были?.. – спросил Шалый. – Или не были?..
И так на Гришку глянул, что Гришка заледенел от страха.
– Были! – подтвердил шофёр. – Совсем недавно. Там даже банки со жратвой лежат…
– Консервы, что ли?.. – спросил Шалый.
– Ага! Сиськи-письки-хвост в собственном соку!.. – Бандит заржал.
– От жратвы бомжи не уйдут! – сказал Шалый.
– А может, это на зиму запас! – не согласился шофёр.
– Кент и Дёма, останьтесь! – приказал Шалый. – Сутки здесь покараульте! Если придут «жильцы», допытайтесь у них, где сумки, и мочканите!.. Или нет!.. – Шалый посмотрел на «быков» с сомнением. – Возьмите их и позовите меня! Трубы при вас?..
– Так точно! – гаркнули «быки».
С правого бока у них на ремнях, действительно, висели «мобильники».
– Этого… – Шалый кивнул на Гришку, – оставьте как приманку. Пусть вас не будет видно, а он будет на виду. Вопросы?..
– Нет! – гаркнули «быки».
Затем один из них – Дёма, кажется, – всё-таки спросил:
– А потом с этим что?..
Он положил свою лапищу на Гришкино плечо. Гришка тут же её стряхнул сердитым рывком.
– В задницу его поцелуй! – заорал Шалый.
– Зачем? – добросовестно озадачился Дёма.
Гришка не выдержал, – заржал в голос. Ну, тупые! Ну, козлы! Будешь тут нервным с такими!..
Он впервые посмотрел на Шалого с пониманием. А может быть даже с сочувствием…
Шалый перехватил его взгляд и улыбнулся совсем по-простому, совсем по-людски.
– Как только тех возьмешь – этого завалишь! – пояснил Дёме.
И снова улыбнулся.
Совсем по-простому. Совсем по-людски…
Двое бандитов и Гришка вылезли из машины.
«Джипак» заурчал почти не слышно. И резво тронулся по разнотравью…
– Не вздумай дёргаться! Пулей достану! – предупредил Гришку Дёма.
Может, Гришка и не дёргался бы до поры. Но в данный момент ему ничего другого не оставалось. Потому что Гришка – первым, слава Богу – заметил, как вдалеке между деревьями промелькнул Петька. Следом за ним на миг-другой показались остальные. Ленка, Серёжка и «мелкий». Вроде бы его звали Генюшкой…
Ничего другого не оставалось Гришке: только бежать. Гришка и побежал, – соскочил в канаву и, петляя, бросился к её противоположному краю…
– Стой, скот! Стой? падла! – заорали за его спиной две глотки. Выстрел хлестнул, как удар кнутом. Гришке показалось, что звук выстрела ожёг его спину.
Пуля прогудела, как шмель, где-то совсем неподалёку.
Гришка успел заметить краем глаза, как резко остановился отъезжающий джип. Как резво двинулся – задним ходом – бандитам на подмогу…
Выстрел Гришку обрадовал. Его не могли не услышать те, в лесу… Гуляки, так их и перетак…
Гришка мчался, как заяц, – петляя, подпрыгивая. Разум его был отключён. Могучий инстинкт был сейчас более действенным, чем разум.
Пули щёлкали по листьям всё чаще и чаще. Будто дождик свинцовый разошёлся не на шутку…
