СКАЗКА ПРО ЧАГУ
Хорс и Утрея жили в Домовье. Вероятно, они вместе с Домовьем возникли. Но как это произошло, не помнили. Не помнили и причину своего возникновения.
Домовье было, и всё тут. Хорс и Утрея были, и всё тут.
Им было хорошо вдвоём. Им было очень хорошо. Очень, очень, очень…
Домовье нежило. Хорс и Утрея нежились.
В них не было телесности. В них не было видимости. Они были Бытием в принципе. Или принципом Бытия.
В Домовье ничего не было. Но было всё, поскольку Хорсу и Утрее было хорошо.
Они просто нежились. Просто находились…. Возможно, рядом. Возможно, друг в дружке. Мерности-соразмерности не были нужны. Вот их и не было.
Но однажды.… Да, однажды это случилось… Неожиданно, как всё новоё…
Однажды Утрее показалось мало того хорошего, что было с ними и для них. Она захотела.… Захотела – не больше и не меньше – воспринять себя и Хорса так, как воспринимает их Домовье. То есть, говоря по-человечески, захотела увидеть себя со стороны.
Домовье могло всё, но выбрало путь потакания Утрее, который требовал наименьших напряжений. То есть, оно могло бы позволить Хорсу и Утрее перевоплотиться в себя. Но оно не позволило. Оно просто-напросто отразило Хорса и Утрею. Для этого что-то в нём всколыхнулось, что-то загустело…
Поначалу Утрея восприняла себя и Хорса как совокупность вибраций.
Чтобы отразиться, вибрациям пришлось обозначиться, приобрести местоположение, объёмность, как бы лицо и как бы затылок.
Вибрации были перемешаны, – её и Хорсовы, – что вызвало в Утрее дискомфорт, желание что-то придумать.
Лицо её вибраций было направлено как бы вверх (откуда взялось это понятие?). Лицо Хорсовых вибраций было направлено как бы вниз (откуда это понятие взялось?).
Утрея вдруг поняла, что может волить, может хотеть, и что её хотения могут исполняться. Тогда она побыстрее пожелала, чтобы Хорсова отражения не стало, чтобы только её отражение сохранилось. И отражения Хорса не стало. Хорс так ничего и не понял. Ни о чём не догадался.
Утрея испытала удовольствие от его нерасторопности. Она собрала все вибрации своего отражения и стала играть. Вероятно, кто-то другой сказал бы: стала экспериментировать. Впрочем, слово «игра» тоже звучит вполне подходяще.
Утрея наметила протяжённости внутри Домовья. И позволила своему отражению скользить вдоль них. Сама же наблюдала, оставаясь на месте. Отражение удалялось, изменялось. Оно стремительно переливалось, принимая разные формы. Оно разбрасывалось, как бы множилось. Да, вот именно, оно размножалось…
И какие-то при этом ошмётки Домовья прилепливались к отражениям отражений.… Какие-то проблески… Виртуальности…
И вдруг возникла некая воронка.… Некая спираль в форме воронки.
И все отражения втянулись в эту спираль.… И что-то там перемигивалось… Что-то никогда не виданное.… Какие-то огоньки…
И что-то продолжало вылепливаться. Но уже не из отражений. Нет, из огоньков…
Утрея вдруг испугалась. Как всё было ново! Как неожиданно! Не вернуться ли к старому? К безмятежному неподвижному старому?..
Она позвала своё отражение. Отражение не возвратилось. Оно не повиновалось?..
Утрея снова позвала.
Что-то в спирали дёрнулось, что-то перемешалось по-иному – не так, как прежде, – после её вторичного зова.
Утрея позвала на пределе сил. Утрея приказала Домовью, чтобы отражения не стало, если оно не проявит послушания.
Вернулось.… На этот раз оно вернулось. Но в каком виде!
Вернулась непонятная фигура, составленная не из вибраций.… Хотя, и из вибраций тоже… Знакомые вибрации прятались где-то в глубине глубин этой фигуры.… Такой она казалась преглубокой…
А наружность, а внешность была из отражений отражения, из огоньков новообъявленных.
Утрея захотела постичь необычную форму фигуры. Поняла, что это форма человека. Человека-женщины. Но что такое человек?..
Размышлять находить разгадку было некогда.
Поскольку Домовье переменилось. Поскольку симпатии Домовья были теперь на стороне новенькой. (Но почему? Почему?).
Новенькой, которую звали Нутрея…. Нутрея была красива. Нутрея обладала свободой воли. Так же, как Утрея.
Но у Нутреи сила воли была больше. И активность воли.
Поэтому, когда Нутрея нанесла удар, Домовье не возразило. Удар состоял в том, что новенькая приказала Хорсу и Утрее принять человечьи формы. Так появилась в Домовье людская троица. Так они стали жить втроём: Утрея, Нутрея и Хорс.
Утрея не успела опомниться, как приняла форму Нутреи. А когда опомнилась, ничего изменить было нельзя. Потому что вместе с формой дана ей была материальность. Внутри неё постанывали от напряжения свёртки полей. Звонко пощёлкивали блуждалицы-частицы.
Чтобы отбросить форму, нужно было умереть. Распылить свою материальность. А умирать не хотелось.
Новая форма принесла столько новых ощущений, что от них Утрея была как бы пьяной. Но и сложности новая форма принесла немало. Что было тоже интересно.
Так они и стали жить втроём: Утрея, Нутрея и Хорс.
И первой сложностью сделалась разделённость Утреи с Хорсом.
Утрея сама, если помните, вызвала эту разделённость. И очень теперь жалела. Корила себя.
Новая форма и разделённость породили новую трудную необходимость.
Хорса теперь нужно было притягивать к себе (как-то? чем-то?) и удерживать подле себя (как? чем?). Утрея думала об этом. Беспокоилась. Но ничего не могла придумать.
А у Нутреи всё выходило как бы само собой. И безо всяких раздумий. То передаст в голову Хорса, как она им восхищена. То поглядит с обожанием. То улыбнётся, как бы что-то обещая. Не стало никакого равновесия в их жизни втроём. Не сложилось никакого равновесия.
По разумению Утреи, она и Хорс должны доминировать. Как бы на всякий случай. Но выходило так, что доминировала Нутрея. Откуда в ней это? Эти ужимки, эти улыбки, эти хитрости! Она ведь – отражение! Всего лишь отражение! В ней не может содержаться больше того, что есть в Утрее! Но тогда где всё это в Утрее? Утрея не способна очаровать одним взмахом ресниц, одним плавным движением руки. Во всяком случае, она думает о себе так: не способна.
А Хорс? Куда смотрит он? Где его разум? Где его светлый быстрый ум? Почему он забывает, что Утрея – первопричина, а Нутрея – всего лишь следствие, отдалённый результат?
Утрея совсем уж было собралась передать в голову Хорса все результаты своих раздумий, все свои упрёки. Да слишком долго она собиралась!
Нутрея такое придумала!.. Такое!..
Нет сил, чтобы обрисовать её измышление, её изворот, её победу. Нет сил, а надо.… Чтобы не пропала наша с вами история…
Короче, Хорс и так заглядывался на Нутрею. А после её выдумки, – после её победной выдумки, – был и вовсе как привязанный. Ни на шаг не отходил.
На Утрею же если и взглядывал, так сразу отводил глаза. Ощущал ли хоть какую-то виноватость, Утрея не знала. Всё та же раздвоенность, – всё та же разделённость, – не давала ей знать ничего.
Она могла только беспомощно примечать, – хотя бы это вместе с Хорсом, – как в Нутрее вызревают два новых отражения. Два маленьких милых отражения.
Нутрея прямо-таки светилась от торжества. Нутрея полупрозрачной сделалась, чтобы можно было любоваться её плодами. Свою ловкость Нутрея показала даже в том, что придумала перекрёстную похожесть: отражением Хорса была маленькая Свентана, отражением Нутреи – маленький Грызгул.
Потом они родились, Грызгул и Свентана, явились во плоти, а лучше бы и не являлись. Утрея ревнивым оком пробовала найти в них изъяны, – не находила. Хотелось отвлечь Хорса хоть ненадолго. Но как? Чем? Не могла придумать. Всю её предприимчивость забрало себе пронырливое отражение.
Да, в чём – в чём, а в предприимчивости проныре Нутрее не откажешь. Как умело она красовалась с детьми на руках! Какие неожиданные позы принимала! Как ненавязчиво предлагала себя!
Ишь ведь придумала: кормить детей грудью! Чтобы показать лишний раз: хороша, бела, привлекательна! Не побоялась больших усилий: изобрести молоко, материализовать, внушить детям потребность в нём.
А детки-то взяли и подвели! Вернее, один дитёнок: мальчик. Он дёрнулся и укусил Нутрею во время кормления. Да так укусил, что кровь брызнула. Кровь и капельки молока.
– Сыночек! Вступился! Люблю тебя! – растроганно передала Утрея в его головёнку.
Но не дали ей растрогаться толком. Потому что укушенная Нутрея в голос вскрикнула:
– Ах!..
И это был первый звук, который послышался в Домовье. А поскольку всё в Домовье не просто так, то и последствия возгласа Нутреи были не просты. Возглас Нутреи стал концом всего и началом всего. Концом всего, что было. Началом всего, что случилось. Потому что, едва прозвучав, крик Нутреи воплотился в могучее существо, имя которому – Верс. Верс зарычал, и Домовье распалось, раскололась от его сокрушительного рыка. Это была страшная катастрофа, и немного было времени отпущено каждому из обитателей Домовья, чтобы спастись.
Постарались, кто как смог. Хорс, подгоняемый страхом, сотворил Свет и нырнул в него, как в свою обитель. Утрея сотворила Сумерки – воплощение её печали по прошлому, – и скрылась в них. Нутрея же поспешила из остатков Домовья сделать Мир-Отражение. Осколки Домовья стали базисом, костяком мира Нутреи: основой его Пространства, его мерностей, его галактик.
Капельки крови и молока повисли звёздами. Сама Нутрея назвалась Владычицей. Она взяла Верса к себе, сделала его своим помощником. Верс – умная зверюга – был озадачен тем, что наделал его рык. Но, как и всякий зверь, в своих зверствах он, конечно же, не раскаивался. Не мог понять, что разрушил. Не мог оценить.
Всё распалось, разделилось, разрознилось. Время появилось как спасение, как связка-ниточка. Хоть какой-то объединитель. Время возникло из вихрей, образованных распадом Домовья.
Мир-Отражение утрясывался, обрастал пылью Домовья, тяжелел. Нутрея-Владычица тяжелела вместе с ним. Тяжелела и скучала. Тяжелела и злобилась.
Ей нужен был кто-то равный, кто мог бы ей восхищаться, её любить. Но никого у неё не было, кроме Верса-зверя и Времени – великого слепца.
Равны ей были Хорс и Утрея. Но и тот, и другая сумели отгородиться и пребывали себе спокойно в своих реальностях. Собственно Свет и Сумерки (Хорсов Свет и Утреины Сумерки) были единственными реальностями в мире, который создала Нутрея. Нутрея включила их, втянула их в свой мир, обволокла своим миром, пропитала их Временем своего мира. Но получить хоть какую-то власть над Светом и Сумерками не могла. Как не смогла заиметь и хоть какое-то влияние на Хорса и на Утрею. Она их только слышала – как бы издали, как бы со стороны. Да так оно и было на самом деле: только издали, только со стороны могла она подслушивать.
Хорс после катастрофы о Нутрее словно забыл. Не думал о ней, не вспоминал, не пытался позвать, вернуть. Словно опомнился Хорс. Воспрянул. Словно избавился от наваждения. Снова, снова, снова потянулся было к своей Утрее. Если о ком и думал, – только о ней, негоднице. Только о ней, о ней одной…
Но между ним и Утреей теперь были Мир-Отражение и его Владычица, и её помощник – Верс. Это было хорошо. Это давало Нутрее повод для некоторой удовлетворённости. Она могла контролировать ситуацию. Она могла «не пускать». Хоть что-то да всё-таки могла.
Пару разочков Хорс попробовал высунуться в Мир-Отражение. Если бы не к Утрее!.. Ах, если бы!..
Но Верс его быстро отвадил от таких попыток. Отучил напрочь. Стремительными атаками, рыком. Лязгом зубовным загнал назад в его Свет-пересвет.
Нутрея, конечно, осердилась на Хорса за его «измену». Но вымещать свою скуку и злобливость хотела не на Хорсе. Нет, на Утрее. Только на Утрее!..
Верс, по приказу Нутреи, напал на Сумерки и на их обитательницу. Рыком своим, гулом и грохотом, скрежетом когтей и мрачным блеском глаз он гнал Утрею. Преследовал по пятам. Преследовал всерьёз. И покусал бы. И покалечил бы. И уничтожил бы её, возможно.
Кабы не скрылась Утрея в Земле, в одной из бесчисленных планет-скорлупок. Верс, увлечённый преследованием, не понял, как она это сделала, какую хитрость для этого изобрела.
Всё получилось просто. Верс шёл по следу. И вдруг след оборвался. И сколько ни принюхивался разъяренный зверь, он ничего не мог унюхать.
Верс, конечно, взбесился. Уж не без этого! Что он этих планет поразгрыз-пораскусывал – пропасть! Что пыли понаделал! Что беспорядку!..
После его бешенства звериного и пришёл Хаос в Мир-Отражение.
Хаос пришёл и утвердился, а Верс – оставил Сумерки. Уполз, не солоно хлебавши, поджав свои хвосты. Отправился получать нагоняй от хозяйки.
Что же касается детей, Грызгула и Свентаны, с ними дело было так. Они обнаружили, что после катастрофы, после развала Домовья, могут общаться только одним способом: издавая звуки. Пришлось им этому учиться. Пришлось обозначить всё, что было вокруг, отдельными звуками и их скоплениями: словами.
Кончив это дело, они задумались: чем же заняться? Думали-думали.… Никак не могли придти к чему-то общему. Свентана сердилась на Грызгула за то, что он поранил матушку Нутрею. Говорила, что нужно идти к Нутрее: служить ей, пока не простит.
Грызгул не соглашался. Грызгул утверждал, что их истинная мать – Утрея. Если кому и служить, – ей и только ей.
Ах, как спорили брат и сестра! Как горячо! Как азартно, как долго!
Сердитыми делались их споры. Даже больше, чем сердитыми, – злыми. Их распалённые слова прожигали насквозь Мир-Отражение, порождали дыры, целые зоны аномальности.
Дошло до того, что Свентана обвинила Грызгула в предательстве. Он, де, предал мать Нутрею. Он достоин только презрения. Не будет между ними согласия, пока он не одумается.
Поскольку Грызгул не соглашался («он должен найти Утрею»), споры продолжались и накалялись.
Дошло до того.… Ох, горько про это говорить!.. Дошло до того, что Грызгул и Свентана решили разойтись в разные стороны.
А если встретятся, быть между ними войне беспощадной. И кто побеждён будет в той войне, тот подпадёт под волю победителя.
Грызгул бросился искать Утрею. Не просто ему пришлось.
На границе Сумерек его встретил Верс, ибо Верс, по приказу владычицы, как раз и нёс пограничную службу.
Грызгул дрался с Версом. По воле Грызгула его слова превращались в его оружие. Верс ломал его средства нападения, заставлял Грызгула отступать, но тот собирался с силами, придумывал новые слова – новые свои арсеналы, – и снова нападал.
Их схватки колебали Мир-отражение. Ой, много пыли было от их схваток! Пыль оседала в Сумерки, делала их более густыми, более тёмными.
Нутрея-Владычица вслушивалась в колеблемый Мир, – прочен ли? выстоит ли? – но вмешиваться до поры не хотела. Когда та пора наступит, ведомо было только ей.
Не скажу, как обманул Грызгул Верса. Какими словами хитрыми отвёл его внимание от себя. Возможно, слова приняли облик Грызгула. Возможно, даже множество Грызгулов вдруг появились перед растерянным Версом.
Как бы там ни было, Грызгул прорвался мимо пограничного стража. Погрузился в Сумерки. Ушёл.
Там, в Сумерках, он и понял сразу, что нет у этих Сумерек хозяйки, что укрылась Утрея в одной из планет от злого Верса, что имя нужной планеты – Земля.
Грызгул был разгневан, раздосадован. Он не знал, где Земля, как её найти. Он, конечно, начал поиски. Но без особой надежды, – скорее из упрямства.
Он звал Утрею, но та не слышала. Он раскалывал встречаемые планеты как орехи, но они были пустыми, пустыми, пустыми.
Гибель планет увеличивала Хаос, усиливала непорядок в Мире-Отражении. От пыли погубленных планет Сумерки ещё больше сгустились и превратились во Тьму.
Когда это совершилось, Грызгул остановился и решил, что станет Властелином Тьмы. Властелином Тьмы и защитником Утреи.
Свентана же, между тем, поступила по-своему. Она отправилась к Хорсу, чтобы помирить его и Нутрею.
Хорс жил в большой красной звезде – Свентана легко его нашла. И помириться с Нутреей уговорить его тоже было нетрудно. Потому нетрудно, что Утреи перед его глазами не было. Утрея пряталась от всех – значит, и от него тоже; Утрея всех избегала, – значит, также и его.
А Нутрея – вот она, рядом. Всё вокруг – её. Весь этот Мир-Отражение. Только позови. Только дай понять, что ты хочешь быть с нею…
Хорс выслушал Свентану благосклонно. И позвал.… И Владычица пришла. Возникла на границе Света и Мира-Отражения. Там, на границе, они и стали жить.
Так Свентана сослужила матушке Нутрее большую службу.
Затем Свентана пустилась во Тьму, чтобы найти брата и передать ему прощение от Нутреи. Благодарный Хорс наделил Свентану светозарностью, но зачем она нужна и будет ли нужна вообще, Свентана не представляла.
Она мечтала о том, чтобы образумить брата, чтобы вернуть его, чтобы жил он вместе с ней, неподалёку от неё, и она бы, не надоедая особенно, могла его видеть так часто, как ей бы этого хотелось.
Верс почуял её издалека и напал на неё. Нутрея забыла его отозвать. А может, не захотела! Кто её знает.
Свентана отбивалась, это были новые встряски для Мира-Отражения.
В одной из схваток она просто-напросто сожгла Верса, сотворила из него облачко плазмы. Так он нашёл свой конец.
Тьма, в которую Свентана пустилась, была самым приятным местом в Мире-Отражении. Даже Грызгул не представлял всех её свойств, когда назывался Властелином Тьмы.
По мере того, как Тьма густела, напитываясь пылью битв и катастроф, насыщаясь духом злобы, в ней, во Тьме, возникали свои особенные – Темные Силы – силы колдовства. Эти силы подчинились воле Грызгула, как подчинились бы любому, кто назвался Властелином Тьмы.
Но Грызгулу было не до того: он торопился, услышав призыв Свентаны. Торопился на встречу с сестрой. Ну, встретились они. Грызгул сразу укорил себя: зря торопился. Потому что Свентана, упоённая своим первым успехом – примирением Хорса с Нутреей – и вторым успехом победой над Версом – говорила излишне категорично. Она требовала. Только требовала. Чтобы брат вернулся. Чтобы признал Нутрею матушкой. Чтобы слушал во всём её, Свентану-воительницу…
Слово за слово, колючка за колючкой, – опять у них свара началась. Свара началась, – да в битву переросла.
Тут-то и не заметили брат с сестрой, как подменили им облики силы колдовские – Тёмные Силы.
Грызгул стал Драконом, но этого не осознал.
Свентане пришлось бы туго: сделали бы её чем-то слабеньким, кабы не было у неё Хорсова подарка – Светозарности.
Стала Свентана Зарницей, но не осознала этого.
Схватились Дракон и Зарница. Дракон старается покорить, пленить Зарницу, оставить у себя во Тьме. Зарница пытается его увлечь из его владений наружу – в Мир-Отражение. Бьются они долго – до смертельной устали. Потом спят неподалёку друг от дружки, пока силы не восстановятся. Потом снова бьются.
Снова и снова. Опять и опять.… Так долго длились их бои, что и сами они – Дракон и Зарница – забыли, с чего началось.
Но остановиться ни тот, ни другая не хотели. Им уже казалось, что так нужно, что без этого невозможно, что их бои включены в механизм бытия Вселенной. От их боёв, и впрямь, немало чего натворилось.
Тьма была сотрясаема преизрядно. Да и весь Мир-Отражение – тоже.
Пыль, что скопилась во Тьме, от сотрясений слепливалась в комки и комочки. Из тех комков – под влиянием Темных Сил – рождалось Воинство Тьмы: сильные существа, – сильные, но холодные, как межзвёздные глубины. Они, последыши Битвы, расселялись по мирам Тьмы. Они – от толчков – вываливались в Мир-Отражение. Им там было хорошо, им там нравилось. Их было так много, что описывать или хотя бы перечислять их всех не стоит и начинать. Они были так свирепы, – вследствие своей холодности, – что вскоре Мир-Отражение застонал от них.
Разрастался Хаос, – Воинство Тьмы ему помогало.
Щупальца Тьмы вторгались в Мир-Отражение, – Воинство Тьмы было тому причиной.
Короче, рано ли – поздно ли, в свой черёд угроза дошла до Владыки Нутреи. И Нутрея-Владычица – испугалась. Испугалась, потому что умна была и понимала, какова угроза. Она оставила Хорса верховенствовать, ибо Хорс не мог надолго покидать Свет, а уж ко Тьме приближаться – не мог тем более.
Она явилась на границы Тьмы и стала выкликать Утрею.
Уж так умоляла, так упрашивала!
– Ты мне и матушка, ты мне и сестрица! Мы с тобой – одно! Я – как ты, а ты – как я!.. Так услышь, не оставь! Моя судьба – это и твоя судьба! Так помоги же! Помоги мне! Помоги нашим детям!..
Трижды являлась Нутрея на границы Тьмы. И лишь на третий раз получила отклик.
Она увидела, как фиолетовая молния вспорола Тьму. Увидела, как на одной из планет явилась Утрея. Как разрослась, распространилась Утрея на всю Тьму. Словно бы объяла, словно бы включила в себя ретивых бойцов – Дракона и Зарницу.
Голос Утреи прогремел страшно и повелительно:
– Остановитесь, дети!..
Дракон разжал свою кусающую пасть. Зарница втянула в себя хлыст света.
– Здесь вам не место! – продолжила Утрея. – Идите отсюда! Идите за Тьму! И заберите воинство, что сами вызвали!..
Утрея кончила говорить и, словно по её велению, снова расколола Тьму фиолетовая молния. Сделался Вихрь, тёмный да мохнатый.
Что-то проглянуло под ним, под Вихрем. Какие-то пузырьки, юркие да вёрткие.
Вихрь воткнулся остриём в один из пузырьков. В один пузырёк, что был за пределами Тьмы. А в острие Вихря были Грызгул и Свентана. Не Дракон и Зарница, – нет! Грызгул и Свентана.
Они исчезли в пузырьке, а вслед за ними – бесчисленные существа, ими вызванные, вихрем сметённые.
Правда, не всех Вихрь смёл. Те из Воинства Тьмы, что похитрее да побыстрее, успели скрыться в пещерах и ущельях. Да Тёмные Силы, конечно, Вихрем были не тронуты. Грызгул и Свентана исчезли.
Шкура же драконья упала на Землю и стала горами. Над Землёй распалась оболочка Зарницы. Распалась на белые стрелки, – они воткнулись в землю и стали берёзами. А зубы драконьи сделались чагой – чёрными наростами на белых стволах.
Утрея вернулась в Землю. На своё отражение – на Нутрею – и не глянула. И на Хорса даже единого взгляда не бросила.
Вот как оно было давным-давно. Теперь-то уж, наверное, так не бывает.
