ВТОРАЯ СКАЗКА ПРО РОЗУ

 

Пийшу хотелось неизменности. С утра, едва Кровавый Глаз разгонял, рассеивал Порождающие Туманы, – и до темна, покуда Великое Светило не скрывалось за грядой Далёких Гор.

Его мир, его молодой мир, был переменчив, как дуновение ветра. Это было интересно – до некоторых пор. Это стало раздражать – после того…

После того, как появились другие, подобные Пийшу. Другие – свеженькие, длинноногие, но сильнорукие, быстроглазые.

Они посмотрели на Пийша с удивлением. Будто на диковину непонятную. Будто на неприятную помеху.

Пийш тогда впервые ощутил, что Время – есть, Время – началось, и он его поднахватался изрядно – вместе с воздухом и водой, вместе с Питающим Светом.

Пийш понял, что придётся делиться, придётся себя утеснять, и ему стало грустно.

Другие и в самом деле были «другими» – не во всем подобными Пийшу. Они были свежи, красивы, а поскольку Красота была главным содержанием Всего, пришлось их как-то обозначить, чтобы не изуродовать Безымянностью, не подтолкнуть к Безличью.

Пийш обратился к Свету, и Свет поведал, что общее название Других – «люди»; половина из них – «мужчины», половина – «женщины».

Другие глазели, разинув рты на то, как Питающий Свет становится Светом Говорящим. Зрелище впечатляло.

Свет питающий, жёлто-искристый, равномерно рассеянный между Помыслами, как бы свернулся в фиолетово-красный столб, который трепетно пульсировал, с трудом удерживаясь на месте. Словно бы незримое дуновение исходило от него, – расталкивающее Помыслы, образующее зону напряжённой пустоты, которая медленно расширялась, покуда происходила беседа.

Пийш от людей скрылся. Приказал ближайшему Помыслу испустить немного Порождающих Туманов, затем волевыми импульсами слепил из Порождающих Туманов круговую стену вокруг себя и стал невидим.

Людей было немного – четыре пары. Их золотистые тела так хороши, так естественны были в Питающем Свете. Если бы они двигались чуть помедленнее, не так порывисто!

Да к тому же эти звуки, что служили им для общения!

И ещё странность. Люди, похоже, не отличали Помыслов Созидательных от Помыслов Разрушительных. В своих перемещениях они ломились напрямую – сквозь все Помыслы подряд.

Пийш не знал, почему Всё, наполненное Помыслами, так неоднородно. Почему в одних местах Помыслы могут быть, даже не соприкасаясь; в других – пронизывают друг друга; в третьих – накапливаются, собираются в комья.

Таким вот комом была и Планета, на которой Пийш себя осознал. Она и теперь ещё не вполне оформилась, не вполне стала Планетой. Поверхность упрессованных Помыслов сморщилась, растрескалась и побурела, образовав Твердь. Но Твердь не была спокойной: текла, вращалась, дыбилась, оседала. Кое-где виднелись проплешины: в тех местах особо строптивые Помыслы никак не могли слиться с остальными.

Едва образовалась Твердь, Порождения перестали происходить извне, – происходили только изнутри Планеты. Ночью Порождающий Туман, красиво расслоенный на семь разноцветных пелен, вдруг сотрясался, рвался в клочья, перемешивался, впитывался в Твердь.

Утром Кровавый Глаз разгонял разноцветье туманных слоёв и превращался в Великое Светило. Именно тогда из расступающейся глубины появлялись Порождения: маленькие или большие, ползучие, бегущие, летящие. Могла выбрызнуться туча семян и развеяться по ветру.

Пийш любил встречать Порождения. Любил догадываться – по облику, повадкам – об их предназначении. Глазами вбирал их в себя, Мысленным Оком следил за ними – где бы ни находились. Ведь он был первым на этой Планете, все прочие вышли после него.

Порождения изменялись. Изменения порой бывали так стремительны, что Пийш не успевал к ним привыкнуть. Крылатые Порождения вдруг сбрасывали крылья и начинали ползать. Безобидные вдруг становились ядовитыми.

С некоторых пор Пийш ощущал себя как бы Центром зарождающейся жизни, как бы узлом, в котором переплетались многочисленные ниточки.

Но была ещё одна Сила – самостоятельная, равная по значению, – которая появилась то ли вместе с Пийшем, то ли раньше него. Могучая Сила – Время.

Время испускал из себя Кровавый Глаз, – покуда не превращался в Великое Светило. Чем больше накапливалось Времени, тем плотнее, вещественнее становилось Всё – и сама Планета, и Пространство вокруг.

Единственный, кого Время обтекало, не пропитывало, словно бы не замечая, – был Пийш. Конечно, Время входило в него – вместе с воздухом и водой. Вместе с Питающим Светом, но, даже находясь внутри Пийша, Время оставалось отделённым, несоединимым.

Не так было с порождениями. Порождения разбредались по планете и с первых шагов попадали под жестокую власть Времени. Время их мяло и корёжило, превращало в горсти праха, сводило на нет. Пийш ощущал себя хранителем Порождений. Вернее, их образов. Каждое порождение оставалось в нём, как бы отражалось в глубинах его разума. Пийш мог поведать о каждом, – где оно и чем занято, – покуда Порождения были живы. После же того, как Время с ними расправлялось, они оставались в памяти Пийша, – там, где им ничто не угрожало.

Но люди!.. Пока их не было, изменчивость планеты не пугала, казалась необходимой. С их появлением странная боль поселилась внутри, – Пийш никак не мог её понять. Люди были так похожи на него! Но люди были такими хрупкими! Пийш впервые пожелал неизменности, когда понял, что неизменность для людей – защита.

Словно бы недоразвитыми, словно бы недозрелыми были люди. Не видели того, что видел Пийш. Не понимали того, что Пийш понимал.

Он бы им объяснил, как устроено Всё. Показал бы. Предостерёг.

Но когда он встретил их впервые – новые Порождения! – когда глазами вбирал их в себя, они повели себя необычно. Они оскорбили Пийша, оттолкнули. Посмотрели на него, будто на диковину непонятную. Будто на неприятную помеху.

Мы здесь хозяева! – прочёл Пийш их нехитрые мысли. – Всё кругом наше! Для нас! Что здесь нужно этому ужасному старику?..

Пийш тогда впервые ощутил Время – как усталость. Как тяжесть, которая наваливается и давит, и давит. Пийш понял, что ему не хочется делиться с выскочками, не хочется себя утеснять.

Но они были красивы. Красота была сильнее Пийша. Красота – повелевала. Пийш должен был служить Красоте.

Пийш отгородился от людей, стал невидим для них. Но они уйти от Пийша не могли. Они – Порождения! – оставались в нём, отражались в глубинах его разума.

Пийшу хотелось неизменности. Потому что Пийшу было больно, когда Время убивало людей.

Посягнуть на Время? Попытаться уничтожить его?

Чтобы это совершить, нужно посягнуть на Кровавый Глаз. То есть, уничтожить Всё. И людей, как часть Всего.

Да и люди-то сами разве не виноваты в своей участи? Люди не отличают Помыслов Созидательных от помыслов Разрушительных. Ломятся напрямую, как будто все перед ними должны расступаться.

Именно так и погибла первая пара людей. Влипли в Разрушительный Помысел, и он их мял и корёжил, жевал и пережёвывал. И ничего, кроме сердитого удивления, не было поначалу на их красивых лицах.

Со второй парой было так. Мужчина схватился с животным, которое посмело не уступить ему дорогу. Животное (оно называлось «тигр») оторвало мужчине голову.

Пийш ожидал, что голова прирастёт назад, поскольку она откатилась прямо в лысую макушку Созидательного помысла, выступающую из Планеты.

Но голова не приросла. Она скалила зубы, гримасничала, мычала. Да так затем и утянулась в планету – живой, не умирающей.

Тело же умерло – подёргало ногами и сплющилось, вытянулась. Тигр его нехотя сожрал.

Женщина из второй пары свалилась в пропасть в Далёких Горах. Планета втянула в себя её переломленное, побитое тело.

Третья пара обнаружила странную способность. Приятный свет струился из ладоней мужчины и женщины. Словно бы медленные молнии вырастали, ветвились, на кольца распадались, нанизывались на руки. Так и носила эта пара на себе до утра низки светоносных колец.

А близко к утру, когда являлись Порождающие Туманы, двое людей просыпались и начинали играть. Световые кольца соскальзывали с их рук, влипали в разноцветные пелены, высасывали из них цветность (впрочем, без ущерба для Туманов) и перемешивали, диковинно перемешивали её в себе. Затем световые кольца как бы размазывались, делались не кольцами, а лепёшками и падали на Планету – нет, на почву, на землю, обрастая какими-то усиками. Затем усики свертывались, или, наоборот, расплывались, делаясь корнями, стеблями, неся на себе световые лепёшки – тоже уже плотные, прекрасно плотные, называемые цветами, хотя раньше, будучи прекрасно невесомыми, они – так думал Пийш – были куда приятнее для погляда.

Третья людская пара усеивала цветами все свои передвижения, любила играть с Порождающими Туманами. И однажды заигралась.

Сбрасывая световые кольца с пальцев, мужчина и женщина в каком-то непонятном для Пийша порыве – вдруг обнялись. Их розовато-золотистые тела словно бы слились в нечто единое, цельное. Пийш восхитился ими. Позавидовал им. Пийшу захотелось, чтобы они и впрямь – слились. И это произошло. Как будто по мимолётному хотению Пийша.

Внутри людских тел – в каждом – вспыхнули ослепительно яркие огни. Вспыхнули на краткий миг, и за этот миг глазам Пийша стало больно от светового напора.

Свет обтёк соединённые тела, облёк их в непроницаемый трепещущий кокон. Затем свет распался на плоскости, многогранники, окрасился радужными переливами.

Радужные пятна смеялись, прыгали, кричали, пытались что-то рассказать. Кто мог их услышать кроме Пийша?

Затем бурление цветовых бликов успокоилось. Не прекратилось совсем, нет – стало постоянным. И уже не от людей отлетали постоянные цветовые всполохи, – от огромного камня.

Повелителем цвета хотелось назвать этот камень. А также – Повелителем глубины, потому что взгляду не за что было опереться, не на чём задержаться в его бездонности.

Невиданную активность Помыслов отметил Пийш, едва появился камень. Рассеянные в пространстве Помыслы дрожали и сморщивались с той стороны, что была к камню обращена. Помыслы, выпирающие из земли, волновались и дёргались, будто хотели вылезти.

Видимо, Помыслы сильно воздействовали на камень, потому что из его нутра слышались скрипы и как бы шёпот.

Чуть погодя, от камня к Помыслам выметнулись молнии. Вздрогнула земля.

И камень рассыпался. Раскатился с костяным стуком. Сделался грудой маленьких камней, каждый из которых блистал не менее ярко и разноцветно, чем камень большой.

Чуть погодя, груда исчезла. Большая часть камней впиталась в землю. Некоторые были подхвачены Помыслами неземными.

Так прекратилась третья пара людей.

Что касается четвёртой, – последней, – то она распалась. Распалась не сразу. Поначалу мужчина и женщина двигались по планете. Питательный свет давал им силу. Ночь давала им отдых. Пийш примечал с удивлением, что где бы она ни была, двоица последних людей, она отражалась, она запечатывалась в Помыслах, нимало не заботясь об этом, и, похоже, этого не ведая.

Людские передвижения сопровождались неким взбурливанием жизни. Там, где они проходили, земля зарастала густо-прегусто. А уж всяческой живности вылазило – не перечесть.

Запечатление в Помыслах всегда происходило внезапно. Пийш ни разу не смог предугадать, – хотя пытался, – в котором из них это случится.

Помыслы, ближайшие к людям, подёргивались непроницаемой для погляда радужной плёнкой. Затем в одном из Помыслов плёнка словно бы ломалась, крошилась. Из волокончатых крошек, обломков слепливались подобия людей – полупрозрачные, блескучие. Много их было, ой много, – этих образов, этих отражений внутри Помысла. Кривясь, помаргивая, подёргивая ручками и ножками, взвешенные как пылинки в солнечном луче, они словно уносимы были быстрым потоком или воздушным вихрем. Раскорячиваясь, кувыркаясь, уменьшались, уменьшались, – пока не исчезали вовсе. А Помысел вновь одевался радужной плёнкой и ничем не отличался от прочих, находящихся возле людей…

Людская пара несколько раз доходила до Далёких гор и возвращалась. Возможно, они с самого начала искали проход, – их пути-дорожки всякий раз направлялись к новому месту горной гряды.

Затем они проход обнаружили, – целая гряда пещер проточила горы в тех местах.

Там, под горами, было мёртвенно тихо и темно. Даже вездесущие Помыслы погнушались лазом, найденным людьми.

Ни малейших признаков жизни.… Никакого взбурливания от присутствия людей…

Мужчина вошёл внутрь, не сомневаясь, не страшась, – люди могли видеть в темноте как на свету. Женщина что-то почуяла. Остановилась на пороге, оглянулась беспомощно. Пийш услышал слабый мысленный зов, исходящий от неё. Зов, обращённый в никуда…

Что-то было в пещерах неладное. Люди не просто в них вошли. Люди прорвались в них по слепоте, недомыслию. Так проламывались они сквозь Помыслы – созидательные, разрушительные – без границы.

Пийш мог бы сказать, что люди не просто ворвались, – что их втянуло в пещеры. Но сколько ни вглядывается мысленным, всё примечающим взором, ничего во тьме, окружающей людей, различить не мог.

Люди тоже ничего кроме каменных пещерных сводов не видели. Мужчина шёл безоглядно. Женщина, встревоженная поначалу, успокоилась к середине пути.

Как раз к этому времени – к середине пути – Пийш начал что-то подозревать. Дело в том, что путь под горами очень долог. Ни одни лучик Питательного Света к людям не проникал. Трижды Кровавый глаз превращался в Великое Светило, покуда прошли половину пути.

Они должны были бы ослабнуть! Они должны были б лишиться сил без ответной подпитки!

Но ведь не ослабли! Даже не задумались о том, почему им хорошо, почему не наступает ухудшение.

Пийш напрягся как никогда. Все свои глубины. Все свои резервы задействовал на восприятие.

И уловил ниточки энергии, которые тьма высучивала, а люди – воспринимали. Эта энергия была не знакома Пийшу. А ведь он считал, что нет ничего, что ему неведомо.

Чем ближе люди были к окончанию пути, тем ближе Пийш был к пониманию истины. Извивы пещер – если их воспринимать целиком, от входа да выхода, – напомнили Пийшу земных змей. Уже порождённых, уже существующих.

Энергия Тьмы, как Пийш обнаружил, была ничем иным, как самой Тьмой, только чрезвычайно разреженной. Люди – вместо Света – кормились жиденькими ручейками Тьмы и не замечали подмены. Да-да, именно Тьмы! Ибо Тьма – живая, Тьма – существо. Непонятное, неприятное, к появлению которого ни Помыслы, ни Порождающие Туманы не причастны.

Люди не просто вышли из пещер – прорвались, проломились. Образовали выход. Породили его.

Едва они вышли, едва встали рядом, озираясь, – Тьма в пещерах ожила. Взбурлила, распалась на мириады остреньких жгутиков. Жгутики ринулись было к выходам из пещер. Но вдруг застыли. Затем будто испугались одиночества. Прилипли друг к дружке. Сплели, слили свои отдельности в огромную, безглазую и бестелесную, общность.

Неужели к этой Чёрной силе причастен какой-то Помысел? Или завелась эта сила в тупике, в омертвелом обломке Времени, как заводится плесень?

Будто язык тёмного пламени пыхнул из пещеры на людей. Ткнулся в спину мужчины, и мужчина вскрикнул, умирая, полуободранный, полуобъеденный за одно прикосновение.

Так распалась четвёртая людская пара…

Женщина отпрыгнула, отбежала. И закричала тоже. Гнев и боль были в её крике. Вызов. Безрассудство.

Тут Пийш вмешался. Впервые вмешался в то, что происходило на Планете. Он сделал немногое. Всего-навсего открыл те чувства и возможности, что в женщине, как и во всех людях, беспробудно спали.

Женщина увидела Помыслы. Увидела Пийша за круговой стеной, непроницаемой для обычного зрения. Увидела многослойность Времени и тут же ею воспользовалась.

Новый язык тёмного пламени пыхнул из пещеры. Он был направлен на женщину. Будь она прежней, она бы не успела от него уклониться.

Женщина из «своего» Времени увидела Медленное Время и поняла, что оно сейчас не нужно. Увидела Быстрое Время и переметнулась в него.

В прозрачной фиолетовости Быстрого Времени частица Времени «своего», как бы прилипшая к женщине, желтела вокруг неё в виде истаивающего бахромчатого марева.

Язык тёмного пламени в Быстром Времени выглядел затверделым, неуклюжим, растерянным. Женщина отпрыгнула от его опасной близости. Отбежала на несколько шагов. Затем обернулась, расставила ноги пошире, упёрла руки в бока и расхохоталась. Она кривлялась, по-разному перекашивая лицо. Дёргала руками. Подпрыгивала. Мотала головой.

Жалобу, горечь и слабость услышал Пийш в её смехе. Но также вызов, издёвку и силу. И подивился противоречивости Человека.

«Уходи!» – послал он женщине мысленный сигнал. Жёлтый клок «своего» Времени вокруг неё истончился и едва проглядывал.

Женщина услышала. Но прежде, чем переметнуться в «своё» Время, она плюнула в сторону тёмного пламени и прокричала какие-то угрозы. Пийш их не понял, потому что занят был – снимал круговую стену, возведённую вокруг себя.

Теперь пять влияний сошлись на Планете. Первое – время. Второе – Великое Светило и его Помыслы. Третье созерцательное – Пийш. Четвёртое новооткрытое – одинокая женщина с её непонятным характером. И пятое – выпущенная людьми из пещер Безымянная Сила.

Именно Безымянная. Потому что Пийш пытался её обозначить, назвать. Вызывал с этой целью Говорящий Свет. И Говорящий Свет – впервые на памяти Пийша – не смог подобрать имени.

Женщина ушла за Далёкие Горы. Там, за горами, были волнистые холмы, поросшие синими, жёлтыми, зелёными травами. Там были глубокие речные долины, в которых травы были ещё выше и гуще, чем на холмах. В долинах росли цветы, и женщина среди них сама была как цветок. Пийш попробовал услышать, о чём она думает. Раньше это было нетрудно. Но теперь его попытка провалилась. Женщина обнаружила мысленную слежку и выгнала Пийша из своей головы со скандалом. Прямо-таки со звериным рыком.

Тогда Пийш придумал хитрость. Поручил реке следить за женщиной. Речные воды прибегали и приносили всё – движения, звуки, выражение глаз. Женщина заново изучала мир – это показала река. Она подолгу разглядывала выступающие из земли лысоватые макушки Помыслов. Она приманивала Помыслы, наполняющие пространство. Издавала для этого напевные звуки, и Помыслы отзывались, хоть немного да отзывались. Полностью подчинить их женщине пока что не удавалось. Она избегала Помыслов разрушительных. По вечерам часами простаивала, глядя на Великое Светило. Что-то напевала, простирая к нему руки. Пийш и восхищался, и негодовал, – неужели она хочет быть равной самому Светилу!..

Кое-что ему удавалось, о чём он даже помечтать не мог. Так, например, женщина умела взрывать некоторые Помыслы. Пийш не мог уловить разрушительного действия или мысленного импульса. Однако время от времени тот или иной Помысел одевался венцом ярчайшего голубого пламени и исчезал во вспышке, сопровождаемой оглушительным хлопком.

Ещё могла женщина вводить Помысел в Помысел, и много их так вводить, как бы повторяя процесс образования Планеты. Но такое уплотнение, уминание стойким не бывало. Едва их переставали сдерживать, Помыслы выстреливались в пространство – неизменённые, такие же, как всегда. Поначалу они вставали столбом над тем, первым, в который их вгоняли. Это было красиво. Это стоило видеть. Столб мог сохраняться долго. Порой, целый день. Лишь затем рассеивался, распадался.

Женщина, похоже, нашла, как управлять Запечатлением. Она протягивала правую руку к выбранному Помыслу. И с ее руки соскальзывали огнистые кольца. Кольца впитывались в выбранный Помысел, надевались на него и гасли, гасли. Гасли до тех пор, покуда Помысел вдруг не одевался радужной плёнкой. Затем плёнка ломалась, и из её обломков – полупрозрачные, блескучие – слепливались подобия женщины. Словно быстрым потоком или воздушным вихрем были они уносимы. Но, уносимые, не уменьшались, а увеличивались, увеличивались, – покуда вдруг не исчезали…

Что-то женщину беспокоило. Её лицо порой темнело как небо, затянутое тучами. Она шептала странные слова. Прижимала к ладони ладонь, и между ладонями рождался комок энергии, – затем растекался и блуждал по кругу безостановочно

Пийш видел как бы двумя зрениями сразу. Одно зрение отмечало,– женщина смотрит на землю сквозь свои сомкнутые руки. Другое зрение говорило – нет. Она как-то странно выворачивается сама из себя наизнанку и тут же оказывается под своими сплетёнными рукам и. и смотрит снизу вверх – от земли в небо.

И такое состояние не статично. Нет. Оно подвижно. Женщина то выворачивается себе под руки, то возвращается в себя под руками.

Зачем она так делает, чего этим добивается, Пийш долго не мог догадаться. Но время шло, и время показало, в чём тут дело.

Чем дальше, тем больше проступало в той – «под руками» – множество тёмных черт, извилистых будто змеи. Похоже, они размножались. А может, просто торили себе новые пути внутри её тела. Система змей усложнялась, разрасталась. Вытесняла человеческую плоть, предлагала себя взамен.

Пийш понял, что блуждания под горами не прошли для женщины даром. Там, под горами, не Питающий Свет давал ей энергию. Нет, Безымянная Сила. Безымянная Сила проникала внутрь женщины и не тратилась полностью, – оседала пылинками, мельчайшей копотью. Теперь в женщине «под руками» – пылинки активировались, объединялись в некую структуру.

Но сама женщина, похоже, не замечала того, что с ней твориться. Она всё смелее пробовала воздействовать на Помыслы. И всё успешнее.

Так, например, она – без участия Порождающих Туманов – извлекала Порождения не из Тверди, – из Помыслов. Да-да, приказывала Помыслам, – Пийш ясно слышал её приказы, – и Помыслы повиновались. Давали начало страшным и злым существам, которые назывались – Пийш это знал – «монстрами». Будто помыслы для того только и существовали, чтобы порождать монстров.

Наблюдать за женщиной было так увлекательно, так интересно, что Пийш не мог оторваться. Женщина как бы играла с ним. Как бы нарочно немножко приоткрывалась, и Пийш, довольный, подглядывал в щёлочку, принимая эту полуоткрытость за результат своих тайных усилий, не догадываясь, что ему всего лишь разрешают подглядывать.

Поэтому нападение женщины на Кровавый Глаз явилось для Пийша полной неожиданностью. Началось оно как обычное Запечатление. Женщина протянула правую руку, с неё посыпались огнистые кольца, впитываясь в выбранный ею Помысел и погасая. Затем – по прошествии времени – к выбранному Помыслу начали притягиваться другие. Поначалу другие помыслы бесшумно входили в первый, – в нём исчезали, растворялись. Звучать они стали гораздо позднее – нашлёпывались на первый Помысел, будто комья сырой грязи, и впитывались в него с возрастающей натугой.

Трижды день сменился ночью. Женщина стояла, не опуская протянутой руки. Помыслы подтягивались к тому, первому, и в нём исчезали.

Пийш, возбуждённый, заинтригованный длительным действом, ждал, что будет дальше.

Порождающий Туман прилипал к женщине, тяжело волновался, переливался оттенками всех цветов. Порой Порождающий Туман казался крыльями, готовыми унести женщину с Тверди. Полураскрытая им, фигура женщины представала сильной, загадочной. Восхитительной.

И вдруг началось Нападение.

Впитывающий помысел перестал впитывать. Более того, он словно отпугнул остальные помыслы невидимым шлепком. Они отпрянули, и вокруг Помысла, выбранного женщиной, образовалась непривычная и неприятная пустота. Пийш вспомнил, – такая же была вокруг Говорящего Света, когда существовали люди – и смотрели, и слушали.

Затем поглощённые Помыслы выстрелились в Пространство. Но они не остались неизменными, такими же, как всегда. Нет, они были слившимися и частично растворёнными, – так, что внутри них получился тоннель.

Длинный столб вырос. Протянулся от Первого Помысла и упёрся прямо к Кровавый Глаз. Утонул в багровой взвихрённости.

Кровавый Глаз взошёл недавно и был космат и страшен, как обычно по утрам.

Пийш, не понимая, для чего всё это, выжидающе смотрел.

Женщина опустила правую руку и вошла в Первый Помысел. Вот тогда-то Пийшу и стало ясно, что перед ним – Нападение, что перед ним – Война.

Внутри тоннеля, вероятно, было другое Время, или Времени не было вовсе. Потому что фигура женщины вдруг выросла с непостижимой быстротой, и её голова – огромная, уродливо разбухшая голова, – упёрлась в плоть Кровавого Глаза. Открыв рот, голова принялась кромсать зубами, грызть Кровавый Глаз, вырывать из него куски, жадно проглатывать.

Но не только в этом заключалось Нападение. Не только этим ограничилось. Из Помыслов, составляющих тоннель, словно пот, словно капли росы, выступали Запечатления женщины, легионы Запечатлений, – отрывались от стенок и всё с той же непостижимой быстротой попадали на Кровавый Глаз. То, что они творили, было неописуемо. Одни, упав лицом вниз или встав на четвереньки, начинали, подобно своей огромной праматери, кусать Кровавый Глаз, грызть, проглатывать. Другие, исторгая из пальцев молнии, бичевали этими молниями Кровавый Глаз. На что они надеялись?.. Изранить хотели?.. Обезобразить?.. Ну, а третьи – совсем уж с непонятной целью – устраивали побоища, бросаясь друг на дружку, вопя, царапаясь, вырывая волосья.

К ним на подмогу поспешили порождённые Помыслами монстры. Вернее, даже не сами поспешили. Их просто-напросто засосало в тоннель и вышвырнуло на Кровавый Глаз.

Запечатления Женщины, ликуя, встречали потоки монстров. На каждого монстра вскакивала женская фигурка. Движения чудищ после этого становились ускоренными и осмысленными.

Словно тёмное пятнышко, словно бельмо, выглядело Нашествие, если смотреть на него с Планеты обычным зрением. Пятнышко растягивалось, возрасталось. Вот уже иначе как пятном его не назовёшь.

Но недолго ему суждено было расти. Кровавый Глаз под пятном словно бы вскипел, словно бы медленно взорвался. Багровые лепестки невиданного цветка развернулись на миг. Белое всепожирающее пламя выхлестнулось из них – и вновь отхлынуло. Когда оно отхлынуло, поверхность Кровавого Глаза была чиста. Запечатления женщины, монстры, сама Грызущая Женщина, – всё было изгнано, отброшено, побеждено. Исчез и тоннель, по которому свершилось Нападение.

То место, которое пытались испачкать, изранить, покрылось невесть откуда возникшими свеженькими Помыслами.

Кровавый Глаз был грозен и чист. Лицо женщины, стоящей на Планете, было обожжено до черноты. Она медленно подняла руки, приложила ладони к своим щекам. Молчала. Покачивалась.

Пийшу стало её жалко. Пийш вдруг остро ощутил, как осиротеет Планета, если женщина – последняя из людей – тоже исчезнет.

Он спустился в свою память – в ту ячейку, в которой было знание о женщине. Он взял немного энергии от Кровавого глаза, он взял первоначальный образ женского лица, он заставил энергию впитаться во взятый образ. Затем наложил добытое в памяти на страшную обгорелую маску, спрятанную под ладонями.

– Ты здорова! – сказал женщине мысленно. – Ты такая, как прежде!

Она поверила. Отняла руки от лица – красивого, чистого.

– Зачем ты это сделала? – спросил Пийш. – Зачем напала?..

Женщина вгляделась в него. Её мысли обволокли Пийша, как бы ощупали. Затем рассеялись.

Пийш ощутил, что она поверила его облику так же, как раньше – словам.

– Верни его! – сказал женщина. – Верни моего спутника! Не то я погашу твоё светило!

– Да как же я верну? – озадачился Пийш. – Да и при чём тут я?..

Сказал и задумался. Ему вдруг открылось, что Действие – сладко. Не менее сладко, чем привычное Недействие. Он уже два раза вмешался в судьбу женщины.

Так что же?.. Вмешиваться и впредь?.. Труден выбор!..

Пока он думал, женщина переместила себя к пещерам, в которых была Безымянная Сила. Женщина встала возле выхода из пещер и – раскрылась. Каждой клеточкой своей, каждой частичкой распахнулась, ожидая. Это было притягательно! Так маняще! Хоть лети туда и во плоти представай перед ней! Когда из пещеры выметнулся язык чёрного пламени, Пийш позавидовал ему. Пийш захотел быть на его месте. Но тут же одёрнул себя, пристыдил. Защищать надо женщину!.. Безымянная сила налетела, обволокла. Но за миг до того из кожи, из открытых пор выступило жидкие, липкое. Женщина облилась им – с головы до ног.

И ещё произошло.

Женщина успела выкрикнуть мысленно:

– Я твоя! Да! Но и ты – моя!..

Безымянная Сила налетела, обволокла.

И…

Словно оцепенела…

Дрожала.… Курчавилась чёрными вонючими дымками.… Излучала угрозу…

Но слабеющую… Смешанную с тревогой…

Затем попятилась. Хотела попятиться.… Но не вышло. Нет, не вышло!

Женщина протянула руки вперёд. Сложила ладони ковшичком.

И в этот ковшичек, взбурливая, вспениваясь, неохотно и неостановимо потекла Безымянная Сила.

И текла до тех пор, пока не влилась в женщину целиком. Без остатка…

Пийш был взбудоражен увиденным. Был томим предчувствием чего-то страшного.

На всякий случай он снова воздвиг вокруг себя круговые стены, – как некогда, прячась от людей.

И не напрасно. Потому что женщина вдруг оказалась возле него, – возле той преграды, которую только что воздвиг.

Она изменилась. В глазах появилась чёрная нечеловечья глубина. Выражение лица тоже стало нечеловеческим, – хотя, вроде бы, все прежние черты были на месте. Видимо, дело было в том, что потерялась, исчезла, заместилась её людская суть. И лицо было теперь не отражением естества – просто маской на чём-то чуждом.

Женщина слепо пошарила взглядом по преграде, которую поставил Пийш.

– Я знаю, ты здесь! – проговорила мысленно. – Откликнись!..

Пийш таиться не стал.

– Я здесь! – ответил. – Чего ты хочешь?..

– Союза с тобой! Я нападу на него, – женщина указала пальцем на Великое Светило. – А ты поддержишь!..

– Но в чём оно виновато? Не оно, а Безымянная Сила взяла твоего спутника!

– Молчи! Всё от Помыслов, а Помыслы – от него!..

Пийш помолчал. Нападать на Светило? Нет, никогда! Но тогда – отвернуться от женщины?

– Я защищу тебя! – пообещал.

И порадовался найденному решению. В защите и Действие, и Недействие соединяются, сливаются.

Женщины возле него уже не было. Она уже была возле Великого Светила.

Делала что-то странное. Повисла над Светилом, раскинув руки, словно желая обнять. И раздавалась, раздавалась во все стороны. Увеличивалась в росте. Разбухала вширь.

Вот уже нет в ней человечьего подобия. Тёмная туча расползается над Великим Светилом. Под ней бушует огненный шторм. Мириады жгучих стрел срываются, как пена, с огневых волн, вонзаются в Тучу, но та их поглощает и растёт, растёт.

Вот она уже половину пустоты затянула.… Вот уже тонкие белые ниточки с обеих её сторон остались…

Туча превратилась в пасть. Пасть захлопнулась. Великое Светило оказалось пожранным. Темнейшая Тьма настала. Слепое равнодушное моргание звёзд не могло её рассеять. Ну, и кого тут защищать? Кого оборонять?.. Действовать? Или не действовать?..

Великое Светило помогло найти ответ.

Даже в Темнейшей Тьме Пийш видел, как перекашивалась, как взбугривалась и опадала захлопнутая пасть. Пожранная жертва явно не хотела успокоиться, явно не собиралась умирать.

Пийшу было жалко женщину. Пийша восхищала её отвага. Ради того, чтобы вернуть своего спутника, она замахнулась на средоточье Всего. Она затеяла перекроить мир. Пусть не одна. Пусть в союзе с Безымянной Силой. Рассчитывая на его, Пийша, поддержку….

Сильная, дерзкая.

Хотя…

Можно ли так-то? Нужно ли?..

Мёртвым холодом пахнуло на Планету. Всё живое съёживалось, дрожало, издавало жалобные звуки. Холод усилился. Темнейшая Тьма сгустилась, поплотнела, будто желая придушить, задавить Всё. И Пийша в том числе.

Звуки замерли. В стылой тишине появилась угроза.

Пийш услышал её. Ощутил её приближение. Ужас нахлынул на него.

Там, в пещерах, из которых выползала Безымянная Сила.… В пещерах пустых, по мнению Пийша… Что-то там было…. Или ещё не было.… Только готовилось появиться… Что-то настолько чуждое Пийшу и всему, что он знал… Что-то настолько мерзкое…

Ожидание встречи невыносимо.… Умереть!.. Умереть? Или действовать?..

Великое Светило помогло найти ответ…

За миг до краха треснула скорлупа, окутавшая Великое Светило. Огненный гнев обнаружился и забушевал в яви.

Клочья Безымянной Силы, словно змеи, наполнили пространство громовым шипением. Они хлестали, хлестали, хлестали по огню. Они жалили, жалили светоносное тело.

Гигантская женщина выделилась из разорванной скорлупы и ногтями, зубами, кулаками пыталась причинить Светилу боль.

Союзники ещё не понимали.… Ещё верили в себя.… Но Пийш уже видел со стороны…

За миг до краха, подготовленного коварством Безымянной силы, битва кончилась.

Гигантская женщина вдруг рассыпалась на множество своих маленьких подобий. Каждое подобие, пылая, вопя, корчась, живым факелом полетело на Планету.

Разодранная в клочья Безымянная Сила вдруг затлела как-то по странному. Цепочки многомерных тускло-переливчатых огоньков начали её прожигать, прорезывать, ослабляя ещё больше, расчленяя на совсем уж крохотные лоскутья, жгутики.

Освобождённый огонь Великого Светила разбушевался не на шутку. Приливы небывалой мощи, вихри-огневороты заполнили пространство.

Пийш успел заметить, как Безымянная Сила втянулась обратно в пустые пещеры, свиваясь, слипаясь в единый тяж.

Пийш успел крикнуть женщине:

– В Быстрое Время! Уйди в Быстрое Время!..

Но та или не услышала, или не захотела.

Пийш успел выхватить Бестелесную сущность женщины из её горящей плотской оболочки и спрятать в своей памяти.

Пийш успел позвать Говорящий свет и попросить пощады.

Пийш успел замкнуть круговые стены сверху.

И тут на Планету обрушился огненный шквал.

Всё, что могло гореть, сгорело. Всё, что не могло гореть, сгорело тоже, – настолько велика была ярость нахлынувшего Светила.

Даже пространство и Время вокруг Великого Светила выгорели дотла.

И тут же новыми Помыслами заполнилась пустота. Были они бледными, слабыми, чуть заметными. Совсем не такими, как прежде.

Только частичка Времени осталась возле Пийша. Та частичка, что оказалась вместе с ним за колпаком-преградой.

Время, отдавая себя, как мать ребенку, усыпило, убаюкало потрясённого, перепуганного Пийша.

Время, как ребёнок от отца, беря от Пийша энергию, потихоньку крепло, подрастало. Потихоньку – песчинка за песчинкой – разрушало стены вокруг Пийша.

Когда стены разрушились, Время, хлынув, пропитало бледные Помыслы и память Пийша, соединило их. И память Пийша расцветила, оплодотворила окрестности звезды.

Мир возле Великого Светила возродился заново. Пийш вновь осознавал себя, вновь понимал, что жив. Но жизнь была иная; не такая, как прежде.

Не он присутствовал в мире. Нет, мир присутствовал в нём.

Всё возродилось в этом мире, что было внутри Пийша. Всё, кроме людей. Уж слишком они самоуверенны.

Лишь одно исключение сделал Пийш. Захотел возродить женщину.

Именно её. Только её одну.

Он попытался. Но не смог.

Его память, развёрнутая вокруг Великого Светила, утратила женский образ. В той ячейке, где ему полагалось храниться, было другое. Был другой образ.

Образ самого гордого, самого прекрасного цветка. Похожего на гневную звезду. Похожего на женщину.

Пийш пожелал, чтобы образ воплотился. Пийш любовался цветком.

Но ему очень хотелось увидеть женщину.

Очень хотелось…