СКАЗКА ПРО ЛИПУ
Прилипа пришла к Толкану и говорит:
–Хочу быть твоей женой!
– Хочешь – будь! – сказал Толкан, отвернулся и забыл про неё.
Уж больно занятой: храбром стать собрался, витязем непобедимым. Из-за этого не участвовал в войнах и поединках. Из-за этого не женился до сих пор.
Народ Прилипы вооружён был двуручными мечами. Толкан изучал эти мечи. Затем хотел отправиться к другому народу, известному своими гудящими стрелами.
Целый день он упражнялся: мечный бой – серьёзное дело. Потом пришёл в хижину кузнеца. А там уж Прилипа ждёт: суп ему с бараниной сварила, мяса нажарила. Угол отдельный шкурами застелила. Шкурами от кузнецовой семьи отзавесилась.
Понравилось Толкану так жить: уютно и сытно. Отныне, где ни изучал военное дело, Прилипа с ним была. И там, где изогнутые палицы. И там, где копья с особыми канавками.
Была она и там, где ратники строятся по-новому. И там, где кулаками дерутся наособь. Много где была, много чего видела.
Чем больше узнавал Толкан, тем больше узнавала и Прилипа: про оружие, про боевые навыки. Долго ли – коротко ли, стало ей казаться: не только муж – даже она готова быть храбром.
– Что ты медлишь? – говорила Толкану. – Слух про тебя идёт по всем землям! От тебя ждут подвигов!..
– Подождут! – отвечал Толкан и продолжал изучать: там пращу, там – аркан, там – кольчугу непривычного покроя.
Годы проходили, Прилипа досадовала, Толкан будто ничего не замечал.
Однажды был он в горном селении. Горцы – местные жители – славились тем, что могли взбираться на отвесные стены. Толкан вызнавал их секреты, ползал по скалам с ними вместе.
Как вдруг случилась беда. Иссякла речка, из которой люди брали воду. А та пещера, из которой речка истекала, стала зловонной и горячей.
Смельчаки, конечно, нашлись и ринулись в пещеру. Но сколько их ни ждали, ни один обратно не вылез.
Тогда стали посматривать на Толкана. Прилипа переводила взгляды в слова: и просила, и высмеивала. Дни прыгали, как лягушки, а Толкан отнекивался.
– Неужели непонятно? – говорил жене. – Совершенным воином хочу быть! Вот достигну совершенства, тогда и совершу свои подвиги!
Однажды вернулся Толкан довольный и гордый.
– Уходить пора! – объявил с порога. – Скалы освоил. Не хуже местных!..
Глядь, а Прилипа в мужском облике: в кольчуге да в шлеме, в штанах кожаных, меч на левом боку, щит за плечами.
– Прости меня, дуру! – поклонилась. – Невмоготу видеть, как мучаются люди! Через перевал за водой ползают!
– Куда ты, глупая? – закричал Толкан.
– Туда! В пещеру! Вот возьми!..
Протянула мужу колечко. Железное, чёрное, с жёлтым камешком.
– Буду в опасности, – кровь на камне выступит! Выручай тогда!..
– Нет! Не пущу! Не смеешь! – осердился Толкан.
Прилипа шагнула к порогу. Тогда Толкан выхватил меч. Прилипа и тут не остановилась: потянула свой меч из ножен. Скрестились клинки. Толкан почувствовал: рука жены тверда, искусна. Выбила Прилипа Толканов меч и исчезла…. Толкан тут же решил, что отправится на восток: изучать тамошнюю школу боя. Если уж его женщины побеждают.… Стал собираться.
А в селении вдруг поднялся радостный гомон. Люди что-то выкрикивали. Толкан прислушался.
– Река потекла! Река потекла! – повторяли разные голоса.
– Ну вот! – сказал себе Толкан. – Значит, жена скоро вернётся!
Глянул на кольцо, – а камень-то сплошь кровью залит.
– Как же так! – удивился Толкан. – Ведь она же победила!
Попробовал камень обтереть. Уж как старался! Только до желтизны доберётся, только руку отымет, а камень опять окровенится.
Делать нечего, пошёл в пещеру. Два меча повесил слева, два кинжала – справа, щит за одно плечо, лук с колчаном – за другое. Вокруг пояса обмотал аркан. За пазуху засунул пару метательных звёздочек. Пробрался сбоку от речной струи. С уступа на уступ. Вниз два вниз.
Попал в подземелье. Неудобно там идти: повсюду огромные валуны. Среди камней, прихотливо-извилистый, валялся дракон. Поначалу думалось, он мёртвый. Уж больно расслаблен. Уж больно бездвижен. Суха и тускла серая чешуя.
Но вдруг из-за валунов поднялась его морда. Ярко-жёлтые глаза с вертикальными щелями зрачков были каждый размером с Толканову голову.
В глазах стыла тоска.
– Ты кто? – просипел дракон, выпустив из широких ноздрей слабенькие струйки пара.
– Я – Толкан, сын Ивана! А ты кто?
– Я – старик. Умирать собрался. Жены своей после…
Дракон натужно приподнялся, и Толкан увидел мёртвое женское тело. Жидкие седые прядки. Коричневые пятна на лбу и щеках. Морщины, морщины. На кого-то она похожа. На кого? Неужели на Прилипу? Быть не может! Не может быть!
– Это…
– Прилипа – Прилипа! Можешь верить!..
Дракон опустил свои извивы, обнимая подругу, и видение мёртвого тела исчезло.
– Но как же?
– Здесь иное время. Когда я выпил реку, женщина пришла. Мы бились, она проиграла. Была пленницей. Потом женой. Детей родила. Четверых. Мы их вырастили. Выпустили в Большой Мир…
– Врёшь, червяк! – у Толкана кровь заторкалась в ушах. – Убью!..
– Нехитрое дело! – сказал дракон, – верни её лучше! Молодую!..
– А разве…
– Можно – можно! Сама просила!..
– Делать что? Не молчи!..
– Лезь на меня!.. да не тут! Возле головы!..
Взобрался Толкан. Вцепился в чешуйчатые бугорки.
Дракон повздыхал, попыхтел. Вдруг расправил прозрачные, будто стрекозиные крылья. Полетел. Вперёд или назад, вверх или вниз. – Толкан про то не ведал. Во тьме сквозила какая-то своя жизнь. Чужая. Страшная. Толкан, чтобы не отвлекаться, закрыл глаза и стал вспоминать всё, что изучил в военном деле.
Дракон летел неровно: дёргался, кренился. Видать, почти не осталось в нём силушки. Пришпорить бы его!.. Приободрить!.. Да огорчённому наезднику не в пору. Вычислял свои слабые места. Плохо бросаю аркан. Плохо метаю ножи. В боевой магии слаб. Эх, ещё бы годик-другой!..
Дракон свалился куда-то и с облегчённым вздохом сложил крылья. Толкан открыл глаза, и в первый миг ему показалось, что ослеп. Ярчайший пересверк всех цветов радуги и других цветов, не известных на Земле, обступил его. Разноцветное кипение, суета, сумятица…
Он видел множество людей. Вроде бы живых. Но, вроде бы, и призрачных. Каждый из них находился в отдельном цветастом пузыре. Но пузыри не были изолированы своими стенками. Нет, они взаимопроникали, взаимонаслаивались, совмещались полностью или частично. И всё-таки оставались отдельными. Ничто внутри не искажалось, не перемешивалось, не портилось от этих бесчисленных взаимонакладок.
Не только люди находились в пузырях. Вместе с любым человеком было там что-то ещё: что-то, составляющее человечий мирок. Разглядывать было некогда. Разглядывать было невозможно, – кружилась голова. Не за этим он сюда явился.
И всё-таки Толкан успел приметить: вместе с женщинами в шарах-пузырях часто были дети, вместе с девушками – наряды и безделушки, вместе с мужчинами – оружие или предметы труда. По-видимому, внутри шаров могло воплощаться то, что люди предпочитали сами для себя. У иных содержимое их мирка буквально витало над головой, у иных наполовину входило в неё, а может, – из неё исторгалось.
Между шарами, сквозь них то и дело проносились вихри. Вихри были одноцветными – красными, зелёными, синими, – и казались Толкану живыми. Хотя бы потому, что выглядели более плотными и свободно перемещались.
Привычного пространства здесь не было. Но поскольку над шарами что-то виднелось, Толкан подумал – именно там – верх.
Там, вверху – не понять, близко ли, далеко ли – было родное, своё: земные леса, моря, горы. Вглядываясь, Толкан видел их не с корневой стороны, а так, как если бы находился среди них, – не в одном месте, а сразу повсюду.
Времени тоже, видимо, не существовало в нынешнем положении. Толкан любовался землёй долго-долго, положив ладони – устойчивости ради – на драконью чешую. Но чуть отвлёкся, и снова он среди ярко-цветного роенья шаров-пузырей.
– Вглядись под ноги! – прошипел дракон: следил, должно быть за Толканом. Ждал, пока тот освоится.
Толкан посмотрел под себя. Нечто величавое и непонятное было под ним. Можно было воспринять это как Океан Черноты. Но необъятность океанов и сочность черноты жалки, бледны, если сравнить их с тем, что предстало.
Никакого движения не было в Бесконечном и Тёмном. Никакого намёка на подвижность.
Но и никакой слабости не было. Толкан с тревогой уловил, что там, под ним, – напружиненность зверя, готового прыгнуть.
– Что это? – спросил у дракона.
– Дно Мира! – прошептал дракон.
– Дно Мира! – зачарованно повторил Толкан.
– Ты готов? – спросил дракон.
– Да! – сказал Толкан. – Нет, подожди!..
Он вдруг увидел то, на что раньше не обратил внимания. Три слоя – Земля, Шары-пузыри, Дно – были едины. Их связывали свободно веющие вихри, солнечные лучи (то янтарные, то изумрудные) и ещё кое-что. С Земли непрерывно что-то сыпалось. Отшелушивались какие-то комочки, чешуйки. Они были почти прозрачны и потому – малозаметны. Да ещё двигались внутри солнечных лучей, будто внутри тоннелей.
Чем ближе к Толкану, тем были заметнее. С какого-то мига вместо чешуек видны были изображения людей с подтянутыми к животу ногами и руками, прижатыми к груди.
Часть солнечного луча, солнечного блеска – по мере движения – как бы навивалась на «свою» фигурку, создавая для неё округлый кокон, поначалу – жёлтый, затем – начинающий поигрывать иными радужными цветами.
Кокон наливался яркостью, фигурка – зримостью. Она, фигурка, распрямлялась, двигалась внутри кокона, из её головы истекала дымка, в которой, напрягшись, можно было различить…
Непонятно что… Какие-то прозрачные живые картинки…
Но не со всеми происходило одно и то же. Некоторые, отодвигаясь от Земли, и так-то еле видимые, стремительно таяли, исчезали.
Ну а те, что долетали до сверкающего варева, беззвучно вливались в него, и солнечные лучи также в нём увязали.
Так осуществлялась связь между первым и вторым слоями.
Что касается Дна Мира, оно оставалось бы обособленным, если бы не вмешивались вихри.
Вихри пробивали, прогрызали себе дорогу внутри переменчиво блистающего скопища, выплетая спираль за спиралью, узор за узором.
Иногда – впрочем, довольно часто – их разгон происходил как бы под срединным слоем, и они торопились вернуться, войти назад. Но такие вихревые выбросы приоткрывали ненадолго котёл, в котором варились шары-пузыри.
Из дыр, затыкаемых самими возвращающимися вихрями, вырывались солнечные лучи – изжелта-синие, с примесью какого-то, неописуемо прекрасного, цвета.
А возможно, это и не солнечные были лучи: иные какие-то, порождённые здешней немыслимой цветовертью.
Лучи падали на Дно (или в Дно) Мира, и происходило странное. Падая, лучи дробились, ломались, будто были твёрдыми телами, – к примеру, ледяными сосульками, дробление было лавинообразным: большие куски – помельче – ещё помельче – совсем мелкие частички – мельчайшие.… Затем Дно Мира как бы выстреливало из себя сгустки, по величине равные частичкам света. Те и другие соединялись: тьма как бы впитывала свет, свет как бы пронизывался тьмой. Получались вёрткие «зёрнышки».
После происходило ещё более странное. Что-то непонятное делалось с глазами: Дно Мира как бы выворачивалось наизнанку, превращалось в Крышу Мира.
Во всяком случае, Толкану вдруг становились видны сверху, как светлячки, множества яйцеклеток, мерцающих в живых телах.
Каким-то образом светлячки в телах и зернышки, возникшие возле Дна Мира, накладывались, совмещались, будто Вселенная изгибалась на кратчайший миг ради этого.
Зёрнышки-жизнинки набивались в червячки хромосом и улавливали телесные приказы будущих матерей: каким выстраивать детёныша.
Затем Дно Мира становилось обычным: ровным и напряжённым. Глаза начинали видеть нормально, но побаливали, будто кто-то их сжал и отпустил.
А цветовая мельтешня шаров-пузырей продолжалась как ни в чём ни бывало.
Но не только Свет прорывался сквозь неё. Иногда на Дно Мира падали также тускнеющие шары. Может, у них кончался срок жизни. Может, вихри их повреждали при своих изворотах…
Достигнув Дна Мира, шары потухали совсем, растекались тонкой плёнкой и – пропадали. Затем словно бы волны вырастали на ровной поверхности Дна и быстрыми шлепками смешивали содержимое шара в бесформенную кучу. Волны как бы ощупывали белесое вещество, как бы к нему приноравливались.
Вот волны так выстроились, так нависли, что между ними вновь вылепилась человечья фигура.
Вот передвинулись, переладились, – и зверь получился. Да какой! Две зубастые пасти, восемь рогов, шкура вместо волос когтями покрыта.
Но и зверь был недолго: волны опять переместились. Теперь между ними возникла птица – веслоногая, лопатохвостая
Птица, видать, пришлась по нраву. Дно Мира обволокло её шаром и выплюнуло тёмный непрозрачный шар в общую цветовую сумятицу…
Толкан попробовал за ними проследить. Увидел, как шар с птицей, светлея, расцвечиваясь, прыгал среди других, как затем, подхваченный красным вихрем, взмыл куда-то, к Земле…
– Ну что, теперь ты готов? – спросил дракон.
– Готов! – подтвердил Толкан. – Хочу, чтоб вернулась Прилипа! Чтоб молодая!..
– Ищи двухголовый зелёный вихрь! А я посплю…
Дракон положил голову на лапы. Крупная дрожь сотрясла его и утихла. Он захрапел.
Толкан посмотрел на старика. Ишь, чешуя-то потрескалась.… Почесал в затылке.… Потом осерчал и затормошил дракона.
– Что делать-то? – закричал Толкан. – С этим, кого искать!..
– Задержи, уничтожь! – внятно сказал дракон и снова захрапел, а Толкан, плюнув себе под ноги с досады, стал озираться.
Теперь его внимание сосредоточилось на вихрях. Красные, зелёные, синие.… Промелькивают и жёлтые, но редко.… Все вихри – будто нити, влекомые невидимой иглой.
Толкан изнемогал от усердия. Так напрягался, что когда увидел искомое, даже не обрадовался.
Двухголовый зелёный.… Вынырнул неподалёку.… Заворачивает своё тепло, собираясь вновь углубиться…
Толкан озадачился было, как же ему здесь двигаться, и ринулся – то ли побежал, то ли полетел – на врага.
В правую руку взял меч, в левую – кинжал. Когда приблизился и окунулся в вихрь, поначалу показалось, что дышать не сможет. Но тут же об этом забыл, потому что липкая плёнка его обтекла, нисколько не мешая существовать, и уродливые хари обступили, тоже обтянутые липкими зелёными пленками разных оттенков: от нежно-салатного до густо- изумрудного.
Их было много. Ни считать, ни разглядывать было некогда, – сразу напали. Одна сквозь плёнку протягивала чёрный шершавый язык, норовя вылизнуть Толкану глаза. Другая била Толкана крыльями, росшими вместо ушей. Третья выстреливала из пасти зуб за зубом, а зубы-то, небось, были ядовитые. Четвёртая щелкала клювом. От пятой тянулись щупальцы…
Толкан рубил и колол, как одержимый. Вот когда понадобились копимые так долго боевые навыки и знания. Меч и кинжал словно бы образовали перед ним стальную полусферу. Непроницаемую. Опасную. Отсечённые и отражённые уродства падали Толкану под ноги и куда-то, видимо, девались, потому что Толкан не споткнулся ни разу, хотя поначалу опасался. Может, они падали в Дно Мира и претворялись в иные формы?
Сражаясь, Толкан успевал приметить, что, увлекаемый вихрем, движется вместе с харями в глубь скопления шаров. Неописуемая цветизна полыхала, заставляя щуриться.
Незаметно для него произошла подмена. С какого-то мига хари сменились лапами и хвостами. Почему-то выпало ему биться только с частями вражьих тел, но из-за этого битва не становилась менее трудной. Скорее наоборот…
Он отсекал хвосты и лапы. Когти осыпались с отрубленных лап, как осенние листья – с деревьев.
Был исцарапан, кровью собственной перемазан, от усталости будто пьян. Казалось, неприятный сон снится, и проснуться давно пора бы, да вот никак, никак…
После лап и хвостов напали на него – голоса. Первый завизжал невыносимо высоко и резко, и какая-то сумасшедшая мелодичность была в его визге, какая-то сумасшедшая издёвка.
Толкан выронил меч и кинжал, схватился за уши. Потом правую руку оторвал от уха, выхватил из-за пазухи две метательные звёздочки и послал их туда, откуда был голос. Звёздочки запели свою песню, перебивающую песню врага. Визг перешел в крик и оборвался.
Раздался другой голос, низкорыкающий, несущий в себе ледяной ужас. Тень какой-то нежити привиделась Толкану. Весь дрожа и взмокнув, размотал аркан с пояса. Метнул. Набросил на кого-то.
Рык прервался. Стон послышался.
– Что тебе надо? – спросили по-женски нежно. – Не души меня! Не добивай!..
– Прилипу вернуть хочу! Чтоб молодую!.. – Толкан смутился: не с женщинами шёл воевать.
– Отдай кольцо! – сказала собеседница. – Скорее! Не то опоздаешь!..
– А не обманешь?
– Не обману-у! – голос от нетерпения сорвался на визг.
– Толкан снял кольцо и увидел, как тоньшает, будто испаряется, слой крови, а желтизна камня выблескивает, высвобождаясь.
На всякий случай стал вспоминать заклятие против лжи, но слишком уж длинным оно было.
– Ну! Ну! Ну! – визгливо торопил голос.
Вот камень очистился полностью… Яркий какой!..
– На тебе! – Толкан швырнул кольцо просящей.
Голос тут же стал удаляться, будто кольцо его отталкивало. И походил он всё больше на голос Прилипы. Плачущий, укоряющий в чём-то…
Вихрь как бы рассыпался. Толкан оказался на каменистой равнине. Вокруг него бушевал ураган, ревел сокрушающий ветер.
Странные призрачные фигуры – полулюди, полудраконы – бродили по равнине и словно бы не обращали внимания на ураган. Ничего постоянного в них не было. То лица появлялись, то драконьи морды.
Вдали – а впрочем, не так уж и далеко – виднелась гибкая женская тень в зелёном платье. Она шаталась, всплескивала руками, будто деревце, исхлёстанное бурей. И не стояла на месте. Её уносило, её уволакивало прочь.
– Прилипа! – крикнул Толкан, и тень, будто услышав, как-то по-особенному взметнулась.
– Прилипа! – заорал Толкан, обезумев от того, что внутри, сразу, вместе, вспыхнули и радость, и горе, и поздно пришедшее понимание себя.
Сейчас… Он вернёт её.… Вернёт.… Ещё немного.… Внутри всё перемешалось.… Не выговорить ни слова… Она будет молодой…. Он сам будет храбром.… Будет отчаянным воякой…
Тут из бешеной мглы, несущейся по низу, вынырнуло волосатое чудовище. Да и не волосы даже были на нём, а длинные фиолетовые искры, которые, развеваясь по ветру, исступлённо дёргались, будто пытались оторваться.
У чудовища были две головы: опять же, одна драконья, другая – человечья. Черты драконьей были молодыми, стремительными, злыми. В человечьей Толкан узнал себя. Но собственный образ был отвратителен: старчески дряхлый, раздутый, лоснящийся жиром.
Толкан попытался взять щит, но щит сразу вырвало из рук и унесло, будто листик или же лепесток. Толкан попытался пустить стрелу, но при таком ветре это было нелепо и только растерянностью могло быть оправдано. Тогда он воткнул один меч в каменистую почву и ухватился за него левой рукой. Другой меч взял в правую руку. Чудовище заревело, накинулось. В бездонной пасти колотился тяжеленный малиновый язык. Меч упал в страшную тушу по самую рукоять. Туда же, в поисках сердца, Толкан послал оба кинжала. Фиолетовые искры ожгли, вошли в него, пожирая, уничтожая плоть (или ту замену плоти, которая имелась). Сознание помутилось на краткий миг. Затем Толкан очнулся и ощутил себя невесомо-лёгким. Лёгким и свободным.
Под ним ворочалось чудовище, истекая густой, смрадной, зелёной кровью. А под чудовищем был…
Но некогда, некогда! Он бросился за уносимой ветром женской тенью. И нагнал бы её, нагнал бы её обязательно. Потому что приблизился почти вплотную. Ещё бы миг…
Но тут мир – с его ураганом, с его тенями – оборвался.
И туда – в обрыв, показавшийся бесконечным, – упала Прилипа.
И туда – отчаянно, самозабвенно, безнадежно – бросился Толкан.
Впрочем, конец у обрыва был.
Дно Мира открылось Прилипе и Толкану.
Почти рядом, почти слитые воедино, падали в Дно Мира…
Падали…
Ну что здесь добавить? Про то, как Прилипа стала деревцем, а Толкан превратился в липов цвет, – не помнят ни она, ни он.
В пространствах Вселенной осталась их сказка записанной навеки. По Земле же рассеялись их милые, нужные всему живому, потомки. Растут, шелестят…
