СКАЗКА ПРО ЗЕМЛЯНИКУ

 

Среди ночи разбудил Ивана лунный свет. Очень уж яркий: так и льётся, так и норовит забраться под опущенные веки.

Иван сел на лежанке, со стоном скребанул ногтями в густой волосне. Будто хотел нащупать вершки сна, чтобы вытянуть напрочь.

Матушка на печи посапывала тихонько – временами с подсвистом. Туда, на верх, свет не доставал.

Может, перебраться к ней? Там просторно: пятерым таким, как он, хватит…

Иван поднялся, зевнув. Пошёл в сенцы воды напиться.

Кадушка с водицей стояла справа. Ковшик плавал в ней ленивой утицей.

Иван толкнул уличную дверь наружу, – чтоб виднее было. И замер, приоткрыв рот.

Огромная лунища висела над входом, будто просила: впусти!

Иван за порог шагнул. Дверь прихлопнул пяткой босой. Нечего Луне ломиться – незваной гостье!..

Их с матушкой теремок стоял на краю деревушки – над самым откосом приречным.

Речка – там, внизу, – не самой собой была. Лентой глянулась – украсой для Луны.

Откос, густо поросший разнотравьем, покрывали красные живые капли. Кровь, никак? Откуда? Чья?..

Иван припустил от теремка. Руку протянул, нагибаясь…

Тьфу ты, наваждение! Это же ягоды земляничные – никакие не капли!

Чтобы убедиться, нащипал горстку, взял губами с долони, сжевал.

Вкуснотища-то какая!

Нешто ещё набрать? Спать-то вовсе расхотелось!

Иван снова руку протянул…

И тут голоса – тоненькие, но приятные, – закричали вокруг него:

– Не трожь!..

– Не смей!..

Иван распрямился. Огляделся.

Мир залит плавленым серебром. Чернь повсюду, но и словно бы её нет. Тьма – настоящая, беспросветная, – лишь в глубине деревьев, что висят над теремами, как бестрепетные тучи…

– Где вы? – спросил Иван басовитым шёпотом.

– В тебе!..

– В нутре!.. – уверили голоса.

– Мы – земляничины!

– Мы – кровинки!

– Сейчас мы сольёмся…

– И ты услышишь…

– Ты услышишь голос Дракена!..

– Не всегда ему верь!

– Будь осторожен!..

Иван на живот надавил, плоский да крепкий. Авось утихнут пищалки…

И впрямь утихли. Никто не писклявил.

Но недолго.

Вздохнули звонкие голоса. Слились, как прядки в косу, как верёвки – в канат.

Нечто новое родилось. Непостижное. Гулкое.

Не в Иване оно было, – только частичка дальнего отзвука шла из нутра. Но и от частички малой – невмочно тяжко…

Бросился Иван на спину: лицом к Луне, ногами – к реке, головой – к теремку своему.

Стало полегче.

– Будь здрав, Иван! – услышал шёпот… Нет, рокот… Нет, могучую дрожь…

– Кто ты? – молвил Иван.

– Разбудил я тебя, извини!.. – не только из нутра, – из земли, сквозь Ивана, – исходил гул словесный. – Дракен я!

– Не слышал про тебя! – Иван хотел вскочить, да не тут-то было. Словно бы прилип к травинкам прохладным. Елозить по ним – елозил, а вот встать – ни-ни…

– Расскажу! – прошептал, прогудел собеседник. – Слушай!..

Иван дёрнулся ещё разок-другой… Матушку, что ли, позвать?.. Помогла бы отлепиться…

Потом не до себя стало. Понимать хотел…

О чужом, далёком, непонятном рассказывал Дракен…

– Жила-была Великая древняя Сила. Просто была. Ничего не порождала, хотя могла бы породить что угодно. Сложна была немыслимо.

Вам таких изгибов да вывертов, измерений да мерностей, странностей, слоев да переслоек не вообразить.

Кое-что в ней, однако, происходило. Случайные содрогания, сопряжения структур стряхивали то, что назову по-вашему: пыль. Пыль обозначала пространства, вызывала лёт Времён, – дуновение ветров, пытающихся навести чистоту и порядок.

Вспыхивали звёзды, возникали планеты. Миры томились, ожидая богов. И боги родились – из той же пыли. Родились неразделёнными. Бог Света и Бог Тьмы – в одном теле… Бог Добра и Бог Зла… Бог Любви и бог Ненависти…

Первая война между ними была за то, чтобы разделиться. Но, разделяясь, они и Вселенную разделяли, делали двойственной, неоднозначной.

Другие войны были войнами за власть. Боги стремились подчинить, кто что сможет

Создавали – себе в поддержку – воинства Духов и Тварей.

Долго длились битвы Богов. Очень-очень долго.

В конце концов, они встревожили Великую Древнюю Силу. Заставили её – лишь на миг – очнуться от дремоты.

В тот миг она родила Большое Время и Гтанаха – сторожа Большого Времени.

А несколько богов, сговорясь, создали меня – как противника, противоборца Гтанаху.

Большое Время открывается редко. Оно исторгает Гтанаха и поглощает множество миров. Гтанах – пасть Большого Времени…

Я бился с ним не раз. Если бы не я, ничего бы давно уже не было: ни Солнца, ни Земли.

Не раз мне удавалось выстоять до тех пор, пока Большое Время снова закроется.

Но в последнюю схватку мне не повезло. Гтанах был особенно свеж и силен. Возможно, потому, что он спит между боями, я же – участвую в делах богов.

Я долго сопротивлялся. Потом иссяк и бросился бежать.

Под носом у Гтанаха затиснулся в эту планету, в эту Землю. Ободрался до крови.

На моё счастье Большое Время закрылось. Гтанах вынужден был уйти.

Но теперь – мне дано предчувствие – Большое Время опять готово распахнуться.

Помоги мне, Иван! Без тебя я не выберусь! Не встану перед Гтанахом!..

Голос умолк. Тут же свобода вернулась. Сесть мог парень. И встать.

Сел Иван недоверчиво.

Вскочил, расправив плечи да выпятив грудь.

– Чего ждёшь от меня? Какой службы? – вопросил с любопытством.

Но ответил ему не один голос, а – после паузы – те, прежние: тоненькие, приятные.

– Дойди до моря-океана, – затараторили, перебивая друг друга.

– Доплыви до острова Булана…

– Найди гору…

– В горе – пещеру…

– Спустись…

– А дальше Дракен сам скажет…

Иван выслушал внимательно. Повторил про себя.

– Пошто ж не верить ему велели? – укорил наставников.

– Остеречь тебя чтобы!

– Любый ты!..

Голоса – или то был один голос? – умолкли смущённо.

Иван тоже смутился. Хмыкнул, не зная, что делать. На всякий случай поклонился каплям-ягодкам, разбросанным по косогору. Пошёл в избу.

Сна ни в одном глазу не было. Вертелся на лежанке. Вспоминал рассказ Дракена. Потом, однако, забылся.

Утром встал поздно: солнышко уже успело высушить росу.

Пересказал матушке всё, что ночью случилось, и матушка, всплакнув да поохав, стала собирать его. Напекла лепёшек пшеничных. Онучи запасные положила в котомку. Слазала на сеновал да принесла дубинку чёрную – видать из морёного дуба.

Иван дубинку принял: тяжеленька. Покачал головой: ай да матушка!

Обнял свою старушку. Поцеловались трижды. Благословила она его.

И отправился Иван в путь. В котомке – лепешки, онучи да дубинка. На ногах лапти несносимые. Порты полотняные подвёрнуты. Под рубаху ветерок залазит.

Долго ли – коротко ли, до моря добрался. Через горы и долины, через леса и степи.

По морю волны крутобокие ходят, пенистые шапки набекрень. Над морем небо распахнуто, не такое плоское, не такое близкое, как над землёй. И свет над морем другой: поярче, почище.

Стоял Иван на берегу, – загорелый, похуделый, будто из железа отлитый. Слушал раскатистый голос валов. Дышал воздухом терпким, будто настоянным на подводных травах.

Остаться бы тут навсегда! Уговорить бы матушку! Поставить теремок!

Да уж больно путь тяжёл. Матушке, небось, не добраться.

Где-то там, впереди, остров Булан. Глазом не видать. Значит, вплавь и не думай!

Надо бы лодку построить, да берег пустынный. Кроме колючих кустов – ничего. Иван попробовал колючку отколупнуть – не получилось. Пока с одной возился, другая палец уколола. Да и что толку – сражаться с колючками! Ветки у кустов так извиты, что сплотить их – и думать нечего.

Сел Иван на кочку травянистую. Посмотрел, как по пальцу кровинки катятся, в песок падают. Что-то это ему напомнило. Что-то знакомое. Но довспомянывать не стал.

Взял палец в рот – унять руду. Задумался.

Думал-думал, ничего не придумал. Аж голова заболела.

–Да помогите же мне кто-нибудь! – вскричал в сердцах. – Силы земли, силы воды, силы неба, – вон сколько вас! А я – один!..

Глядь, откуда ни возьмись, лодка перед ним. Бока красны да круглы. Пара веселец вдоль бортов лежит в уключинах.

Вздымается лодка на волнах недалеко от берега. Ни вперёд, ни назад не движется.

Иван оглянулся: никого. Хотел разуться, снять лапотки. Да поленился: авось, и так высохнут.

Зашёл в воду – шлёп, шлёп. Перешагнул через борт. Плюхнулся на скамью.

На ладони поплевал, весла развернул – и давай ими перепахивать море.

Уверился: есть у него какие-никакие покровители. А раз есть покровители, – значит, приведут куда надо.

Плыл он этак, плыл. Вдруг – толк! – уткнулась лодка во что-то. Остановилась.

Иван вёсла бросил, на нос перебрался. Смотрит: что за диво? Перегородила путь лодке рыба-собака. Шерсть её длинная перепуталась, перевилась: клыки торчат шильями, плавники кончаются когтями остренными.

А в глазах её желтых – грусть и мольба. Разевает она пасть, будто хочет что-то сказать. Да не может, – рыбы немы.

Наклонился Иван пониже. Приметил, – сквозь шевеление воды и световую плёнку, – торчит из рыбьего бока что-то синее, длинное – под цвет моря.

Ухватился Иван за торчащий конец – брр! Холодно!.. Потянул на себя. Тянет-потянет, вытянуть не может.

Верёвка не верёвка, скользкий да жилистый червь морской ложится к нему в лодку. Изрисованы бока червя чёрными узорами, будто буквицами чудными.

Пока Иван червя извлекает, меняются узоры у него на глазах. Из непонятных превращаются в как будто знакомые, – только некогда к ним присмотреться.

Вот и головку червячью выдернул: длинную да заострённую. С тремя рядами зубов по кругу.

Хотел оторвать головку, да вдруг полыхнули яркой зеленью узоры вдоль боков.

«Нет убивай меня» – прочитал Иван многократно повторенный призыв.

– Да я и не хотел тебя убивать! – сказал Иван и отпустил червя в воду.

В воде червь бросился в одну сторону, рыба-собака – в другую. Ивану показалось, что они улыбнулись, расплываясь. Или даже рассмеялись облегчённо.

Погрёб Иван дальше. День грёб и ночь. И ещё лень. И ещё ночь.

Вдруг шум сверху послышался. Иван поднял голову и увидел, как целая стая чаек напала на одинокую птицу-мышицу.

Серенькая птица-мышица отчаянно защищалась. Да ведь и было чем: зубы у неё таково остры – толстый дуб прогрызут за короткое время. А уж когти до того тверды: скалу раздробят самую крепкую.

Чайки каркали, крякали, визжали. Пух и перья летели от них во все стороны. Много злости было в их криках, – чем-то их противница им крепко насолила.

Долго длился бой. Иван, позабыв про греблю, наблюдал. Особой симпатии к мышице он не испытывал: беда, коли такая повадится в амбары. Но сейчас она была одна, она была слабее целой стаи, – её следовало защитить.

Решив так, Иван потянулся к котомке, что лежала в ногах. Достал из котомки дубинку. Повертел в руках.

Что делать с ней? В кого кидать?

Тут сама птица-мышица подсказала. Задолбали-таки, забили её клювами. Стала падать, кувыркаясь, беспорядочно трепеща крыльями.

Чайки бросились за ней. Первую же из них Иван подшиб удачно брошенной дубинкой. Возмущенно гомоня, чайки поднялись повыше, закружились метелью.

А птицу-мышицу Иван выловил рукой из воды, посадил в лодку. Выловил и дубинку свою.

Погрёб дальше.

Долго ли – коротко ли, птица-мышица подсохла, клювом разобрала свои пёрышки, когтями пригладилась. Вспорхнула на борт лодки, поклонилась Ивану, – да и была такова. Низко-низко, над самыми волнами, потянулась к острову, что виднелся впереди.

Конечно, это Булан! Какой другой остров может здесь быть!

Иван обрадовался, побыстрее завзмахивал вёслами. Да скоро выяснил, что радоваться рано.

Волны с грохотом разбивались о высокие каменные берега и отскакивали, шипя, как разъяренные гадюки. Новые волны наплывали, новые волны отпрядывали. Непроходимый вал кипящей, взбудораженной воды окружил остров.

Попробовал Иван приблизиться, да лодка стала взбрыкивать, как необъезженный конь, завертелась волчком, встала на дыбы. Насилу смог назад отгрести.

Упрям Иван. Снова и снова пытался. Снова и снова – безуспешно. Уж как он бешенствовал! Мозоли кровавые натёр вёслами. Тридцатью тремя потами облился. То синел, то краснел от натуги. Целый день бросался на приступ, – да откатывался, отбитый.

Ночью лёг спать в лодке. И приснилось ему, что кто-то невидимый утешает его тоненьким голоском:

– Не плачь, Иван! Я тебе помогу!..

Во сне он хочет поднять веки, тужится, тужится, – поглядеть, кто это вместе с ним в лодке такой участливый. Да никак не получается: будто брёвен ему на глаза навалили.

Проснулся, а глаза и впрямь сырые: не иначе, плакал ночью.

– Помогите кто-нибудь! – снова взмолился Иван, как уже было однажды.

Сел в лодке и глазам не поверил. Помогли ему, и просить не надо было.

На суше стояло его судёнышко. Чуть-чуть накренилось…

Внизу были кипящий котёл прибоя и отвесные береговые стены. Внизу и сзади. А перед ним вздымалась гора, то светлея, то темнея, то посверкивая гранями да изломами.

Вышагнул Иван из лодки. Закинул котомку за плечи. Полез в гору.

Лезет-полезет, вылезти не может. Велика гора: до небес достаёт, макушкой вровень с солнышком.

Уж поднялся Иван выше половины. Отсюда море-океан – с копейку видом. А про лодку и говорить нечего: соринка незаметная.

Подтягивается Иван на руках, ногти того и гляди сорвёт. Ногами себя выталкивает.

Вдруг видит: ход перед ним вглубь горы. Камни по краям загадочного хода как бы радугой разноцветной помечены.

Ужель та самая пещера?..

Помедлил Иван, – страшновато стало. Да что поделаешь! Назвался груздём, – иди до конца.

Влез в дыру. Пахнуло холодом. Дневной свет отступил. Другой – вкрадчиво-мерцающий – свет появился. Его источали неровные стены, покрытые фиолетовым инеем.

Внутри можно было распрямиться. Но не до конца: голова оставалась склонённой.

Ход уводил вниз: в глубину горы. С каждым шагом холод становился сильнее. Воздух будто уплотнялся, будто пропитывался тяжёлым мертвящим морозом.

Иван и притопывал, и руками себя похлопывал по плечам да по груди, и на пальцы дышал. Так – с притопом и прихлопом – вроде, полегче было. Да всё равно невмоготу.

А когда сгустился туман, и пришлось окунуться в его завесу, – ещё хуже стало. Дрожмя дрожит Иван. До костей его пробирает.

И чего попёрся? Очень нужен Дракен какой-то! Может, повернуть, пока не поздно?

Подался Иван назад, отступил на шажок.

И тут в яви услышал голос тоненький, – такой же, как во сне:

– Не бойся! Иди вперёд! Я помогу тебе!..

Откуда ни возьмись, поползли по Ивану красноватые искорки. Гуще да гуще, – словно мураши.

Иван попробовал их смахнуть, – никак. Попробовал послюнявленным пальцем их придавливать, – никак.

Потом дошло до него: потеплее стало. От них, от искорок, небось.

Двинулся Иван дальше. Ничего не видать в густом шипучем тумане. Камешки да канавки под ногами норовят нарушить равновесие. Выступы с верху да с боков жаждут ему голову расшибить или хоть щёку расцарапать.

Холод лютует: скребёт когтями по Ивану. Давно бы остолбенил, превратил бы в ледяного идола, кабы не красные мурашики.

Спускается Иван всё ниже и чувствует как бы гнёт, на спину давящий, как бы неслышный приказ: остановись!

Упрям Иван: идёт вопреки нажиму.

И вдруг туман разредился, повис мохнатой стеной, затылок она ещё покусывает, да уж скорей по-виноватому, чем по-злобному.

А впереди другая стена, – страшная, непонятная.

Составлена из длинных темно-синих просверков, будто из кольев, направленных горизонтально, сзаду-наперёд.

Встал Иван между двумя стенами. Не знает, что делать.

Смотрит: искорки задвигались-заёрзали, с него стянулись, в облачко собрались, – да и поплыли на тёмно-синие колья. Не успели соприкоснуться, взвихрилось пламя – не пламя: какое-то трепыхание огнистое. Завихрилось, пропало, – и не стало искорок, исчезли навовсе. Как бы Ивану показали: вот что с тобой может быть.

– Что же делать? – сказал парень тоскливо да в затылке заскрёб.

Тут ему тоненький голосок и подсказал с участием:

– Рыбу-собаку позови!..

– И впрямь? – задумался Иван.

Думал долго.

– И впрямь! – решил за неимением лучшего. – Эй, рыба-собака, помоги, коли захочешь!

Не успел догаркнуть последнюю фразу. Услышал торопливые звуки.

Из тумана – топ-шлёп! – выбежала на плавниках званая рыба и, не здороваясь, кинулась на преграду.

Огнистое трепыхание и на неё взвихрилось. Да рыбе оно нипочём: головой мотнула, зубами ляскнула, и свернулась огнистость в яркую прозелень, упала как бы травянистым ошмётком, и сглотала рыба тот ошмёток, не подавилась.

А потом принялась рыба за преграду, за колья грозные. Уж она их грызла-грызла, один сожрала да другой, третий да четвёртый. До тех пор старалась, пока большую дыру не проела.

– Молодец ты, рыбища! Хвала тебе! – поклонился Иван помощнице.

Да и кинулся в освобождённую темноту.

Непростую дыру сделала рыба. После люто холодного тумана это особенно чувствовалось.

Иван понял, что он уже не в том каменистом ходе, какой привёл его сюда. Бархатисто-тёплыми, словно бы живыми, были стенки нового хода. Поначалу они обжимали Ивана, стирали остатки всего пережитого прежде.

Затем стенки хода отпрянули друг от дружки и как бы наизнанку вывернулись. Конечно, Ивана они вывернули тоже.

Почувствовал он себя словно бы наездником чего-то огромного, доброго и – беспомощного. Наездником, букашкой, вошкой незаметной.

Почувствовал, слитый с этим огромным и добрым, недоумение и досаду.

Как посмели силы Зла проникнуть сюда? Что за разбой они учинили?

Скользнув вниманием вдоль хода, который вился теперь как бы внутри него, Иван понял, в чём дело.

Там, впереди, проход был закрыт пробкой. Состояла пробка из вязкой чёрной пены – неописуемо-противной, неописуемо-вонючей. Кто-то мерзкий её выделил, чтобы навредить, напакостить, или сама она являлась чудовищной жизнью?

Ивана передёрнуло. Надо помогать, надо избавляться от вонючей нечисти. Но как?

И вдруг тоненький голос – Иван уже позабыл о нём, – напомнил о себе.

– Позови червя водяного! Позови, Иван – подсказал голос.

И впрямь!

– Эй, червь водяной! Помоги, если захочешь! – выкрикнул Иван.

Не успел откричать, гладь, – волна морская катится. А в ней – извитой, письменами по бокам изукрашенный, – червь.

Нахлынула волна, донесла червя до чёрной пены и пропала.

Не теряя времени, пришелец втиснулся между пеной и тёплой стенкой хода, – и давай втягивать своё длинное тело, накручивать его на пробку.

Вот уже хвост один остался. Дёргается, будто подзывая Ивана.

А Ивану никак не выделиться, не стать самим собой, – он с громадиной доброй слит.

Надо бы действовать? Но как?..

Тут опять голосок тоненький под ухом зазвучал, подсказку подал:

– Позови птицу-мышицу!..

Почему бы и нет!

– Эй, птица-мышица! Помоги, если захочешь! – позвал Иван.

Глядь, летает над ним серая да юркая, высматривает его острыми глазками.

Собрал Иван волю, – чтобы знак подать. И всей воли его молодецкой лишь на то хватило, чтобы высунуть из приветливой громадности руку с растопыренными пальцами.

Птица увидела, пискнула по-мышьи, камнем упала, подставила сильную лапу.

Иван за лапу схватился. Птица крыльями забила. Дёрг… Дёрг…

Вытащила Ивана, к пробке поднесла – да и стряхнула с себя.

Упал Иван рядом с хвостом червячьим. Голову поднял, – нет птицы-мышицы.

Что делать-то?

А уж голосок тоненький тут как тут. Подсказывает:

– Тащи, Иванушка!..

Иван рад подсказке. Рад, что зловоние мерзкое перестало мучить.

За хвост схватился, намотал его себе на правую руку. Левой взялся чуть повыше. Ногами упёрся. И давай тащить.

Тянет-потянет, жилы на руках вздуваются, в глазах темнеет, а зубы от напряжения скрежещут, пот вызревает на висках да на лбу.

Изнемог уж было, да почувствовал: сдвинулась… Шевельнулась противная укупорка.

На чуток…

Ещё на чуток…

Рванул Иван из последних сил.

И вдруг вся чёрная пена обрушилась на него.

Вся мерзость мира. Злоба, зависть, подлость, предательство…

Несколько мигов пролежал Иван распластанный.

Затем нахлынула новая морская волна, приняла на себя затверделую пену, растворила, унесла… Червь уплыл вместе с нею…

А перед Иваном открылось обиталище Дракена. Парень сразу понял, что место перед ним – необычайное. Как только поднялся да зашагал вперёд.

Оказался он в пещере, большущей да красивой. С её потолка свисали разноцветные каменные сосульки, – красные, жёлтые, зелёные, синие, – и каждая светилась по-своему: то поярче, то послабее.

Правая стена пещеры была гладкая да выпуклая, будто нарочно этак обтёсанная топором.

Передняя стена была так далека, что терялась в дымке, образованной многоцветным полыханием сосулек.

Левая стена была такой неровной, так была изрезана трещинами, изляпана бугорками-наростами, что казалось, будто она исписана непонятными письменами.

А на выступах задней стены – той, через которую вошёл, – сидели живые существа. Были у них смоляные – тёмные да блестящие – птичьи тела и злые волчьи морды. Только глаза отличали их от волков: горели багрово и жутко.

Далеко – наверное, в середине пещеры, – был колодец, в нём могла бы уместиться половина поселения, в каком жил Иван. Над колодцем стояли, подрагивая, синеватые испарения.

Едва Иван вошёл, уродливые существа на задней стене заёрзали, беззвучно открывая пасти, – словно делились не внятными для парня вестями.

Чем глубже он внедрялся в пещеру, тем большим становилось беспокойство. Твари подпрыгивали, царапали камень когтями, расправляли перепончатые крылья, трясли ими угрожающе.

И вдруг – все разом – снялись со своих мест, взмыли в воздух.

Закружились над Иваном. Ниже… Ниже… Ниже… Овевая его тёплыми ветерками, касаясь головы напряжёнными крыльями…

Сейчас бросятся!.. Иван поспешно скинул котомку, достал дубинку. Поднял над головой, повертел, показывая: вооружён, бойтесь!

Котомку отодвинул ногой в сторону. Чтоб и рядом была, не потерялась, и чтоб не мешала.

Ожидать пришлось недолго. Твари действительно напали. Обрушились, хрипя, рыча, сминая и калеча друг дружку, погребая чужака под грудой дёргающихся тел.

Но иной звук перекрыл их мельтешню, заставил стражей смолкнуть и отпрянуть.

Протяжный вздох, подобный горному обвалу.

Он длился, длился, сотрясая пещеру, заставляя Ивана прилагать усилия, чтобы удержаться на ногах.

Нападающих будто ветром сдуло. Ни крыльев, ни когтей, ни воплей. Снова расселись на каменных выступах, тихие, будто сонные, – только глаза горят.

Что-то в пещере стало другим.

Иван огляделся вдругорядь – и сразу понял.

Правая стена изменила своё положение.

Она поднималась.

Если наблюдать неотрывно, её медлительный подъём хорошо заметен.

Она поднималась, и странный синий свет, отличный от света потолочных сосулек, лился из-под неё. Пронзительный. Чистейший. Словно излучаемый неким синим солнышком.

Стена поднималась, не нависая над пещерой. Стена поднималась, втягиваясь куда-то вверх.

За стеной обнаружилось что-то влажно блестящее… Что-то округлое. То самое солнышко, испускающее синие лучи…

Нет, не солнышко это было.

Это был Глаз.

Он глядел на Ивана.

Иван прочитал в нём сперва внимание, как бы желание вспомнить.

Затем – насмешку.

Глаз изучал Ивана, и синий свет то притухал, то разгорался, соответствуя каким-то тайным мыслям.

Тайным мыслям кого?..

Недра горы вдруг содрогнулись, будто поспешив ответить на невысказанный вопрос.

Пришёл звук.

В нём были задор и превосходство.

– Я – Дракен! – прогудел голос из-под ног Ивана, из-под пола пещеры. – Я почуял в тебе Героя и не ошибся!

– Зачем звал? – выкрикнул Иван, опуская дубинку и подталкивая котомку ногой к себе.

– Чтобы доверить тебе величайшую честь! – прогудел Дракен.

– А стена из кольев да пена мерзкая – твои?

– То заклятия для зашиты от Гтанаха. Они так сильны, что я сам снять их не мог.

– Чужими руками жар сгрёб?

– Считай, своими. Потому что заменишь ты меня. Вместо меня здесь будешь.

– Как это?

– Не люблю Героев. Таких, как ты. Всё искажаете. Нарушаете естественный ход…

– Как это?

– Но можете и пригодиться. Ты готов?

– Убить, что ли, хочешь? – Иван снова поднял дубинку. – Не замай!..

В ответ смех послышался. Добрый, не рассерженный. Но так он почву раскачал, так растряс, что Иван, как ни старался, на ногах не устоял, – шлёпнулся на мягкое место.

И дубинку выронил.

Дубинка мотанулась туда-сюда по полу, нашла трещину глубокую – да и свалилась в неё. Не увидишь (Иван попробовал). Не дотянешься (Иван попробовал). Отвоевался…

Смех усилился до того, что и сосульки вверху затряслись. Потом резко утих.

– Приготовься! – сказал Дракен. – Сейчас ты будешь изменён!..

Тут Иваном страх овладел. Завертелся Иван волчком, замахал кулаками во все стороны, – не подпустить к себе чтобы.

– Эх, дубинки нет! Жалко!..

Прыгает Иван, крутится, бьётся невесть с кем, а сам слышит: напрасно, напрасно.

Что-то невидимое наполняет его. Проникает между клетками, между жилами. Разъединяет, не разрушая. Растягивает парня потихоньку. Раздувает, как рыбий пузырь.

Страшно Ивану, – молчать невмоготу. Сейчас заорёт – ради облегчения, ради забытья.

Но тут вмешался голосок тоненький.

– Не трусь, Иван! – выкрикнул, да с такой силой, что Иван и впрямь послушался, – перестал бояться. Глядел, открыв рот. Было на что глядеть.

Вдруг – после выкрикнутых слов – из рукава Ивановой рубахи выпало что-то маленькое, красненькое.

Земляничина… Как она там очутилась?..

Не успел Иван сморгнуть, а уж ягодка стала девушкой-красавицей. Росточком невысокой. Розовощёкой. Черноволосой. Зелёноокой…

Сарафанчик на ней – что летняя полянка: весёлый, разноцветный. Ноги босые – на камнях стоять, небось, колко.

– Кто ты? – спросил Иван.

То, что его разъединяло, замерло внутри, – словно прислушалось.

– Разве не приметил? – весело сказала девушка. – Земляничинка!..

Взялись Иван да девушка за руки. Глаза в глаза. Век бы так стояли.

Да не дал Дракен.

– Зачем ты – кровь моя – здесь? – прогудел недовольно.

– Чтобы Ивана не взял! – сказала девушка.

– Всё равно возьму! А тебя накажу за своеволие!

– Ты ложью парня приманил! Слушай, Иван, как по правде было! Не боги создали Дракена! И не ради того, чтоб он сдерживал Гтанаха!..

– Да мне-то что! – сказал Иван. – Я тебя полюбил! Давай уйдём отсюда!..

– Гтанах сам создал Дракена! Но не этого. Гтанах сотворил их множество. Чтобы, когда его нет, когда Большое Время закрыто, они служили ему, Гтанаху. И они служили – в своих мирах. Разрушали, жгли, убивали. Мир, где есть насилие, неустойчив, – такой легче проглотить…

Дракен вдруг завыл. Пещера заходила ходуном. Каменные сосульки стали падать вокруг Ивана, потухая, теряя свои цвета.

Вой делался громче и громче, как бы загустевал в пространстве пещеры, в пространстве между Иваном и девушкой.

– Но Гтанах просчитался, – девушка заторопилась, ярче проступил румянец на щеках. – Разумы планетных дракенов были не только в их телах, но также в космосе. Там, в космосе, они встречались, взаимопроникали. Там образовали Высшего Дракена…

Тут вой резко оборвался, и тишина упала на Ивана, как молот на наковальню. Хотя полной тишина не была: гул дрожащей пещеры оставался, стук падающих сосулек.

– Да, Дракен бился с Гтанахом! – девушка, похоже, говорила сама себе. – Битвы их были ужасны. Дракен стал соперником Гтанаху. Захотел Гтанаха уничтожить, занять его место.

– Ты предала меня, девчонка! – вдруг прогудел Дракен. – Но я не в обиде. Во плоти только так и любят: предавая одних ради других…

Тут потолок пещеры треснул сразу во многих местах. Звук был похож на то, как если бы раскололось огромное яйцо.

Шипастые обломки потолка обрушились вниз. Но ни девушке-земляничинке, ни Ивану вреда они причинить не могли.

Не могли потому, что изменился колодец посреди пещеры. И сами люди тоже изменились.

Очертания колодца как бы закурчавились, расплылись. Уже не голубые испарения стояли над ним, – чёрные, туго скрученные вихри вымётывались прямо и наискось, тянулись во все концы пещеры.

Грозные обломки влипали в вихри, как мухи в масло; казались внутри тугой черноты маленькими и безопасными.

Вот камни пролетели сквозь Ивана. Вот вихри сквозь него прошли, не причинив вреда.

То, что проникло внутрь парня, разъединило-таки клеточки и связочки, скрепочки и склеечки его тела. Выдуло из него единым дыхом плотскую тяжесть, как залежалую пыль.

А девушка-земляничинка, вскинув руки, окуталась красноватым мерцанием, похожим по форме на большую ягоду, – скрылась в этом мерцании, как в безопасном коконе.

Не только очертания колодца, – очертания пещеры менялись беспрестанно. Каменное, неподвижное приходило в движение, ломалось, дробилось, – и соскальзывало, падало, устремлялось в колодец.

Сквозь Ивана и вокруг девушки текла, текла, текла глыбистая река.

Затем истечение камней кончилось, и наступила краткая передышка.

Иван не успел шевельнуться, не успел ни о чём подумать, как движение возобновилось, но теперь оно было – живое.

Показалась морда Дракена и устремилась туда же, куда камни, – в колодец.

Иван бы и не понял, что это Дракен, если бы его, Ивана, это не касалось, если бы ему не было ДОЗВОЛЕНО понять.

Вдруг дрогнул и сместился Глаз, который был вместо пещерной стены. Зубы потянулись, будто белые горы внутри вихревой черноты. Каждый зуб размерами превосходил всю пещеру.

Возникло встречное движение. Дракен освобождал в глубинах Земли немыслимые пустоты. Иван должен был заполнять эти пустоты собой, – чтобы не случилось беды, чтобы его мир не был непоправимо искалечен.

Дракен – через колодец – выползал наружу. Иван – через Дракена – устремлялся вглубь Земли.

Долго ли – коротко ли; может, много лет, а может, несколько мигов продолжался исход Высшего Дракена.

Чем меньше оставалось от прежнего насельника, тем больше делался Иван, – чтобы уберечь, спасти планету.

И когда Дракена совсем не стало, Иван ощутил, что он, как улитка, обвился вокруг земного ядра и держит свой мир на себе.

Это не было тяжело. Но и легко не было, – прежде всего, потому, что человеческого, несмотря на бесплотность, в Иване оставалось очень много. Он хотел рассказать матушке о том, что с ним приключилось, хотел искупаться в реке, увидеть рассвет, пробежать босиком по траве, хотел – рука в руке – пройти с девушкой по лесу…

Разговоры с ней были для него единственным действием, которое оставалось возможным.

Она всегда была рядом, хотя по-прежнему, не по-людскому, не вровень с ним.

Она пронизывала земные толщи как легкий ароматный ветерок, – стоило её позвать. Она была весела и смешлива. Никогда не жаловалась, никогда не жалела о прошлом.

Иван был благодарен ей за присутствие. Иван любил её. От его любви, снова и снова, как торфяной пожар, зажигалось хотение быть на земле.

Время, видимо, шло. Хотя, может быть, и стояло. Иван не ощущал смены зим и лет, смены света и тьмы. Зато ему внятными стали потаённая дрожь глубинной жизни, редкие биения планетного сердца.

Помог бы, что ли, кто-нибудь! Иван взывал к Земле и к силам, в ней обитающим; к матушке, к вещему её сердцу.

К небесам не взывал. Отсюда о них помнилось, как о чём-то уж очень далёком и к нему никак не относящемся.

К девушке-земляничинке не взывал тоже. Если бы могла, уж, наверное, сделала бы что-то. Мало разве того, что она – рядом!

С некоторых пор Иван вообще прекратил думать о помощи извне. Понял, что просто уйти, просто сбежать – нельзя. Нельзя не потому, что физически невозможно; нельзя потому, что вредно будет Земле…

Время всё-таки, по-видимому, шло. Иван заметил, что в словах девушки, обращённых к нему, вроде бы, появилась грустинка.

– Мы не сможем вернуться назад в людском виде! – сказала она как-то.

– Знаю! – отозвался Иван.

– Мы вернёмся по-другому! – сказала девушка. – Я снова буду маленькой травкой с белыми цветами и красными ягодами. И ты… Ты тоже прорастёшь сквозь толщи. Ты будешь рядом со мной – сильный, высокий… Я договорилась…

– С чем? С кем?

– Да с Землёй же, Иванушка, с Землёй! Ты её впускай в себя. Отдавай ей свои пространства. Только медленно. Очень медленно. Не спеши. Она тебя в семечко превратит. Чтобы мог прорасти…

С этого разговора и началось освобождение Ивана.

– Земля! – обратился он, как научила девушка. – Я стану тобой, а ты – стань мной! Возьми мою правую ногу!..

Земля услышала. Комочек за комочком, песчинка за песчинкой стали проникать в то место, какое занимала Иванова нога.

Больно Ивану не было. Страшно тоже не было. Отдавал Земле ноги, руки, тело. И Земля заполняла старательно те выемки, что выдавлены были Дракеном.

Когда осталась от него прежнего только голова, Иван простился с девушкой и попросил у Земли:

–Хочу заснуть и проснуться под солнышком ярким, рядом с той, кого люблю!.. Может, и с Матушкой свижусь!..

Тут же сон его одолел. И не помнил Иван, как стал семечком. Чудилось ему, что тянется вверх. Непривычно маленький, упрямый как всегда… Вверх, вверх, набирая силу…

А рядом – из ягодки земляничной – другой отросток тянется.

Вверх, вверх…