СКАЗКА ПРО ВЬЮНОК

 

Старый Вью жить не мог, если вблизи не было кого-то сильного. Пока молод был и ходил с дружиной, из кожи вон лез, чтобы стать к воеводе поближе. Наушничал, прислуживал, оговаривал…

Выдвинулся. Был обласкан. Расцвёл.

Но воевода впал в немилость у князя. А может, наоборот, – в особую милость.

Отослали воеводу с каким-то заморским поручением.

Тут и лишился удачи раздобрелый Вью. В самую-то тяжкую да кровавую сечу его посылают. В самые бессонные дозоры.

Уж он вертится, что лиса. Там вильнёт, там отскочит, там покорным притворится.

Одного соратника речами умаслит. Другому подарочек дешёвенький сунет. Глядишь, – любим, охраняем, не обижают.

Может, от хитрых своих усилий он и состарился быстро. Спина согнулась. Личико сморщилось, что печёное яблочко. Похудел, подвысох.

Редко в те годы до старости доживали. Бесконечные войны уносили людей молодыми.

Сам возраст мог бы стать опорой для Вью. Что ни скажет, любой молодой дружинник рад исполнить.

С другой стороны, те же молодые посматривали свысока. Посмеивались за спиной.

Не хватало защиты явной, весомой.

До воеводы нового – не добраться. Уж как Вью пытался: не выходит. Замаран тем, что близок был к тому, прежнему, отосланному за моря.

Угождать каждому да всякому привык, – да уж сил не хватает. В повиновении молодёжи чудится подвох.

Как быть?

Метнулся Вью к ветерану – такому же старому, как он сам. Стал ему услуживать, как некогда – воеводе.

Был Влад будто выкован из железа. Кожа продубленная. Мышцы бугрятся. Глаза видят насквозь.

Поначалу Влад вознегодовал: не привык простой воин к раболепию. Потом стал насмешничать и – удивляться: Вью, вроде, всё нипочём; Вью, вроде, доволен; рад насмешкам.

Это произвело впечатление на старого рубаку. Что-то в этом было. Что-то непонятное. Что-то, вызывающее невольное сочувствие.

Влад понял: ему приятно раболепие. Влад принял Вью под своё крыло. На молодых порявкивал, если скалили зубы. Самых бесшабашных утишивал кулаком.

Зажили Влад и Вью душа в душу. Лучшие места, отборные куски, – каждый был непрочь.

Но недолго это продолжалось.

Приключился тут поход. На степняков.

Едва выступили, – на второй ли, на третий ли день, – попал Влад в дозор.

Уж как случилось, – не вызнали. Только вырезали ночью весь дозор. Целиком. И Влада. Влада – подумать только!..

Дружинники хотели ударить в отместку. Да куда? Где он, враг? Ускользал, уходил сквозь пальцы, как вода в песок…

Несчастливый поход. Неудачный…

Вью позеленел, как узнал про гибель Влада. Похудел, иссох ещё больше. Стал заговариваться. Бормотал, что, мол, степняцкие шаманы отвели глаза дозорным. Что он до тех шаманов доберётся…

Однажды в стане его не оказалось. По следам определили, что ушёл к неприятелю.

Ночью заметили большие костры.

Молодые охотники уползли к ним.

К утру вернулись. Рассказали про колдовство.

Шаманы – жуткоглазые, зверовидные, – оплетали Вью незнакомой травой… С песнями, с воплями, с причитанием кидали в огонь.

Трава не сгорала. Вью кричал, корчился.

Его вытягивали, полусожжённого. Обдирали с него траву. Разрывали на мелкие кусочки. Разбрасывали вокруг.

Затем снова оплетали. Снова бросали в огонь…

Страшную смерть принял старик…

Дружина ударила на те места.

Нашли затухающие головни.

И никого.

Ни чужака. Ни останков от своего…

Заметили: полезла с того дня из степи новая зелень. Уж такая закрутливая, такая приставучая.

Так и норовит прильнуть к любой былинке, опереться, обвиться…

Вьюнком назвали ту зелень – в память о погибшем. Крепким оказалось имя: до наших дней дожило…