СКАЗКА ПРО ВЕРОНИКУ ДУБРАВНУЮ

 

Княжонок умница был и работы не чурался. К восьми годам от дворовых людей обучился любому повседневному делу. Мог и коня обиходить: оседлать, запрячь, почистить. Мог и в поварне, и в оружейне сойти за своего. Знал, где да что лежит в амбарах. Ключница Маланья в годах была, стала слабеть памятью. Так частенько княжонок её выручал: вспоминал, что ей было надо, и матушке не доносил никогда.

Конечно, все его любили. Конечно, все ему охотно показывали и рассказывали, – о чём ни попросит.

Даже грамоту – науку многомудрую – выучил он чуть не с пелёнок. Дьяки дивились да предрекали: быть ему Великим Князем.

А уж оружием владел, – будто родился с ним. Сковали ему мечик лёгкий да кольчужку по его размерам. До чего же ладен, до чего красив был при своей справе!

В пять лет отец впервые взял его на вепря. В восемь – выделил ему дружину малую и разрешил добывать зайцев.

Княжонок ловитву любил, выезживал частенько.

Однажды подняли зайца на поле, а тот возьми да вильни в лес. Жеребчик у княжонка борзой, легконогий, других опередил.

Лес поначалу был редкий, а потом – гуще да гуще, темней да темней. Отдалились спутники-дружинники, зовущие княжонка. Затихли их крики. Собаки тоже вдруг разом смолкли. Будто в яму провалились.

Огляделся всадник маленький, – не по себе стало. Лапищи у елей вздыблены, словно подняты для удара. Хвоя на них чёрная, жирная. За каждым стволом, вроде бы, кто-то стоит. А может, внутри ствола…

Почудилось наезднику: злая мощь хочет его погубить. И сгубила бы…

Да есть тут и другая мощь, – добрая. Не даёт, не пускает. Бережёт его…

Тронул жеребчика: скорей, скорей. Мчался, как спасаясь от погони.

Выехал из гиблой чащи в светлую дубраву и понял: спасся, ушёл от злого.

Слез с коня, повалился в мох, – дух перевести, воспрянуть.

Вдруг над ним смех послышался, – да такой звонкий, такой весёлый.

Княжонок выгнул голову: не поймёт, – в яви он или во сне.

Девчоночка смеётся. Небось, ему погодка. Беловолосая. В синем сарафанчике. Босенькая. Такой милой, такой родной кажется, – не отрывать бы от неё глаз.

– Ты кто? – спросила, как отсмеялась.

– Всеслав, княжий сын! – гордо ответил мальчик.

– А я Вероника, матушкина дочка! Тут мы, в дубраве живём…

– Кто же твоя матушка?

– Ведунья! Давно пришла сюда. Из далёких земель…

Девочка обе руки подняла.

И стала берёзкой.

А потом – снова девочкой.

Всеслав успел прикоснуться к шелковистому стволу, – деревце было настоящим.

– Ты колдунья? – спросил, вскакивая и отходя к жеребчику.

– Нет… Я подсмотрела…

– Ничего не понял! – у княжонка страхи враз пропали. Любопытен был зело.

– Да очень просто! Посмотри в любое дерево, в любой цветок. Ну, хоть бы в меня! Подойди и приложи глаза!

Девочка, знакомым жестом подняв руки, вновь стала берёзкой.

Всеслав, замирая, шагнул. Перекрестился. Осторожно припал глазами к нежной коре. Поначалу видел исчерченность да крапчатость, – будто на человечьей коже. Затем взгляд его непостижимо разделился: стал как бы множеством видящих капелек, зрячим дождём.

Куда бы внутри дерева ни попадали зрячие капельки, везде было одно дрожание живых бликов, маленьких зеркалец…

Берёзка словно отпрянула, – снова стала девочкой.

– Видел? – спросила она серьёзно.

– Да! – сказал Всеслав виноватым голосом.

– Ничего ты не понял! Зеркальца – во всем живом. Я говорю: «Берёзка! Хочу быть берёзкой!» – и направляю свои зеркальца на это слово. Его дрожание переставляет зеркальца. Они по-другому свет отражают. Встают как в настоящих берёзах…

– А я могу… по-другому отражать?..

– Конечно, можешь! Просто вы, люди, не хотите знать! Вы – трусы!

– Я не трус! Говори что делать! Буду с тобой всегда! Женюсь, как вырасту!

– Ой, жених нашёлся! Произноси про себя, кем хочешь быть! А я помогу! Только не выпускай моих рук!

Девочка протянула Всеславу тёплые ладошки. Он крепко их ухватил.

«Дуб! Хочу быть дубом!» – твёрдо пожелал про себя. Ну, где там зеркальца?.. Почему не переставились?..

Тут он почувствовал, как из Девочкиных рук в него потекла неведомая прежде сила, как эта сила хозяйничает в нём: что-то трогает, что-то сдвигает.

Хотел сдержаться, стерпеть своеволие этой силы, – да не смог. Княжеская гордость возмутилась: как смеет колдунья им распоряжаться!

– Не хочу! – выкрикнул.

Выдернул свои руки из девочкиных.

И услышал, что возмущённые слова не сказал, – прошелестел.

Потому что был огромным деревом. Был в своём – огромном – времени. Одна его мимолётная мысль должна была занять век или даже два людских века.

Но это бы не горе – не беда, кабы не дёргался. Самое страшное: отняв руки, – обособил себя. Оборвалась та сила, что поддерживала, помогала остаться человеком.

Всеслав испугался до ужаса. Его людское дерзкое сознание бледнело, размывалось неторопливой струёй холодного древесного бытия.

– Хочу быть княжьим сыном!.. Хочу быть дубом!.. Хочу быть!.. – заметался его гаснущий разум.

И погас… Дерево тоже недолго оставалось деревом… Зеркальца в нём задрожали, задвигались беспорядочно… Стали отрываться друг от дружки, распадаться…

Дуб растрескивался, оплывал, оседал, превращался в кучу мусора…

Девочка, глядя на это, побледнела. Слёзы выступили на глазах.

– Эх ты, жених! – прошептала с укором.

Погрузила руки в груду трухи – в останки Всеслава – и стала одно за другим – отдавать, отдавать ему свои зеркальца, располагать их в том строгом порядке, какой необходим для жизни.

Сама при этом поначалу сделалась дубом, потом – раскидистым кустом, потом и вовсе – мелкой травкой.

Зеркальца свои отданные располагала так, как располагались они во Всеславе. И составляли они облик знакомый, – да не её. Не её милые черты…

Когда добилась, чего хотела, – отпустила свои руки, – теперь уже листики. Отпрянула со вздохом облегчения…

Всеслав глаза открыл. Господи, что с ним было-то? Где та девочка необычная?..

Увидел своего жеребчика. Увидел травку скромную с цветками синими. На кого похожи?..

Звуки рогов, крики дружинников послышались.

Всеслав закричал, рванулся к скакуну…

И вдруг, словно кто дёрнул за руку. Встал. Снова поглядел на травку…