Проза
 

“Ботанические сказки”

 

СКАЗКА ПРО ВАЛЕРИАНУ

 

С некоторых пор он ощущал противодействие. Нет, удача ему не изменила, потому что удачу он призывал, притягивал собственной волей, собственным отчаянным натиском. Он хотел уничтожить свой мир: заливал его кровью, разрушал когда и где только мог.

Мир был безумен. Безумный мир не имеет права существовать. Должен сгинуть.

Вместе со всеми людьми? Да, вместе со всеми. Люди тоже ненормальны: безмерно злы, жадны, вероломны, прожорливы. Самые страшные хищники – вот кто такие люди.

Сенат перед ним трепетал. Он был своим среди «отцов народа»: видел изнутри свары, зависть, интриги, клевету. И слабость, поразительную слабость. На вершине власти – тесно. Желание остаться, не быть спихнутым делало патрициев трусами, тряпками.

Собой он не дорожил, собственные телеса не берёг. Сотни раз его могли убить – и не убивали. Знали, что плебс его любит. Обратись он к толпе, – толпа разорвёт любого, на кого он укажет.

Он мог бы и не создавать, не вооружать свой «легион Плутона». Большинство жителей «столицы мира», по сути, были его легионерами.

Захоти он, – и стал бы императором. Во дворце об этом знали, – и подсылали к нему соглядатаев. Но разве станет прятаться тот, кто не боится никого!

Он жил в открытую. Не тая ни своих мыслей, ни своих устремлений.

Он возродил угасающий обычай поединков между благородными людьми. И убивал, убивал на таких поединках, – за неосторожное слово, за косой взгляд.

Он дал команду, и легион Плутона устроил чистку, освобождая столицу от инородцев и прочих, мыслящих инако. Пока длилась чистка, были непрерывные погромы, ежедневная резня, и никто не мог выскользнуть за стены, потому что у ворот заблаговременно встали его легионеры.

Армия официальная – императорская – обожала его. «Земные боги», сменяющиеся на троне, могли завидовать, могли быть недовольными, но изменить что-либо не пытались, ведь их – явно – превозносили громче и чаще.

Через послушный сенат он разрешил детям – с десяти лет – доносить на своих родителей и пользоваться их имуществом и всеми правами взрослых, если донос признан.

Взрослых этой мерой не оттолкнул, – подумаешь, стали осмотрительней, – но детей привлёк на свою сторону, завоевал.

Он разрешил также рабам доносить на хозяев, но если хозяин отопрётся, – раб должен быть казнён.

Он подсказал сенату идею ввести ряд новых налогов. Народу подсказал идею прикончить несколько сенаторов.

Легионеры-«плутоновцы» были дебоширами, – так он их настроил. Где легионеры, там драки, поножовщина, там беспорядок. А беспорядок – самое желанное состояние для безумного мира. Как водяные капли точат камень, так людские беспорядки разрушают общество.

Верх беспорядка – война. Войны он любил, пожалуй, больше всего. Три больших войны уже спровоцировал, теперь готовил четвёртую.

Но противодействие ощущал явственно. Любой шаг вынашивал, продумывал. Дела обычно шли как по маслу.

Но не теперь. Вот снарядил он, скажем, своих легионеров. Двести человек переоделись в одежду племени хабузаров: зелёные шаровары, красные рубахи, чёрные сапоги. Вооружились кривыми хабузарскими саблями. И поскакали к посёлку венглизов, чтобы разграбить его и уничтожить.

Случись так, – венглизы выступили бы против хабузаров. Они же, римляне, взяли бы сторону хабузаров, своих союзников. И пошла бы разгораться военная заваруха.

Но посёлок был чист: ни одного венглиза. И дома были пусты: самое ценное заблаговременно вывезли. Ни пограбить, ни поубивать.

А когда начали жечь, – откуда ни возьмись, – обрушились воины венглизов и устроили сечу. Немногие легионеры вырвались.

Таких случаев накопилось уже свыше десятка. Все они были необъяснимы и вызывали тревогу. Их большое число, их повторяемость как раз и наводили на мысль о противодействии.

Война отодвигалась. Такая нужная, – ибо от венглизов пожар легко перекинулся бы на подвластные им народы. Такая долго жданная, ибо осечки накапливались, а когда их свыше десятка, втайне перестаёшь надеяться и думаешь: не умнее ли твой враг, чем ты?..

Он посылал самых ловких лазутчиков – одного за другим, почти ежедневно, во вражью столицу – Венглас. Лазутчики возвращались через одного: один пропадёт, один вернётся. У тех, что приходили назад, были аккуратно вырезаны языки. Так что рассказов ждать не приходилось. Грамоте же лазутчики не обучены: грамота – привилегия высших сословий.

По утрам, когда он выходил из своего дома, стража приветствовала его.

– Да здравствует Гай Валерий! – восклицали дежурные легионеры, бряцая мечами о щиты.

Приветствие бодрило, помогало встряхнуться после ночи. Приятны были дюжие вояки с лужёными глотками, чистые мечи, красные щиты.

Именно в это время чаще всего приходили оригинальные мысли.

Утром он и придумал, ошеломив себя, заставив сердце биться чаще: придумал самому пойти лазутчиком.

Мысль ужаснула и восхитила одновременно. С одной стороны, надо ли так рисковать?.. С другой стороны, как интересно и как заманчиво!..

Он призвал домашнего врача – темнокожего нубийца Фреоппу – и велел себя загримировать.

Фреоппа, не долго думая, сварил мазь и бульон из глубоководной рыбы – мердеры.

Бульон заставил выпить. Мазь нанёс на тело своего хозяина, – с ног до головы, не пропуская ни кусочка кожи.

На другой день Гай Валерий, будущий лазутчик, ликом потемнел, руками, ногами, туловом – тоже, и стал весьма похожим на самого Фреоппу.

Одежду Гай Валерий выбрал простецкую: холщовые порты да рубаху. Не рубаху даже, а мешок с двумя прорезями наверху.

За пояс портов – слева – засунул длинный нож с деревянной рукоятью. Справа в пояс Фреоппа вшил волшебные амулеты: зубы той самой мердеры, которые хорошо защитят при бегстве, если успеешь сказать заклятие.

С собой в путь Гай Валерий хотел взять сопровождение – легионеров Плутона. Но передумал. Таиться – так уж таиться. Безопасность его – не в окружающих мечах, а в отсутствии гласности.

Как он выскользнул из дома, – всесильный Гай Валерий, – как затерялся на многолюдных улицах, не видел, кроме Фреоппы, никто.

У городских ворот вышла заминка. Глупейшая свара, из-за которой задуманное могло бы сорваться.

Длинноногий мальчишка с приятным зеленоглазым лицом ловко отбивался сразу от двух солдат. Между прочим, «легионеров Плутона».

На мальчишке была холщовая хламида – древнейшее рваньё. В руках у него мелькала тёмно-жёлтая палка, его единственное оружие.

Солдаты работали мечами. Потные лица солдат были налиты яростью. Мечи то и дело стукались о палку, издавая глухие звуки: туп! туп! туп!..

Мальчишка вертелся, подныривал, подставлял подножки. Ни страха, ни сомнений в нём. Наоборот, зубоскалил громко, – будто с дружками играл.

– Эй, ты! – кричал здоровяку с шерстистыми лапами. – Сопли подбери! Не то запутаешься в них!..

У солдата и впрямь под носом мокро, так что крик не был зряшным.

– Эгей, не напрягайся! – кричал другому солдату, – с нездорово жёлтым лицом, – Не то лимончиками пукнешь, которыми обожрался!..

Солдат пыхтел, в глазах было бешенство; опуская меч, хакал, будто бы колол дрова. Желтизна приливала к щекам, делая их и впрямь похожими на лимоны.

Городская – императорская – стража стояла, разинув рты: потешалась представлением. Прохожие да проезжие тоже поворачивали головы, некоторые останавливались.

Сколько мечи не клевали палку, перерубить её не могли. Туп! Туп! Туп!.. Мелькает гибкая фигурка, быками носятся следом легионеры.

– Зачем он вам? – крикнул Валерий, пройдя сквозь толпу и встав среди передних.

– Он отказался говорить со мной! – прорычал здоровяк.

– Зато с ним согласен! – закричал мальчишка, указал на желтолицего и засмеялся издевательски.

– Что? – опешил здоровяк. – Раньше ты так не говорил! Почему с ним, с больной гнилушкой?

– А почему с тобой? – завопил желтолицый. – У тебя изо рта несёт помойкой!

– Так, да?.. А вот так – не хочешь?.. – здоровяк напал на товарища, и мечи зазвенели гораздо веселее, чем стукаясь о палку.

Мальчишка подбежал к Валерию.

– Пойдём, брат-нищий! – сказал, улыбаясь. – Пока эти не опомнились!

– Пойдём! – согласился Валерий.

Зеваки на них почти не обратили внимания, увлечённые схваткой легионеров.

Мальчишка Валерию понравился. В нём и впрямь было что-то «своё», «братское».

Такой может вырасти ему заменой, продолжит его святое дело разрушения. Ишь, как ловко стравил этих двух! Плохие воины, плохие! Бестолочи! По возвращении надо вычистить «легион Плутона»! Всех негодных уничтожить!..

– Что за палка? – спросил он.

– Железный тис! – ответил мальчишка. – Ты, небось, не слыхал о таком?

– Не слыхал, – согласился Валерий.

Надо взять мальчишку с собой. Если будут возникать подозрения, свести их на маленького пройдоху. Пусть его схватят, пусть его пытают, пусть ему отрежут язык. Он обеспечит Валерию безопасность и потому хорош как спутник.

А без продолжателей он как-нибудь обойдётся. Сам доведёт своё дело до конца: попирует на развалинах им опрокинутого мира…

Двое суток они пересекали равнину, питаясь подаянием в попутных селах. Двое суток переваливали через горы. На привалах уничтожали жалкие сухари.

Ещё двое суток, шагая по берегу, спускались вдоль реки, с тихим шелестом несущей мимо них мутно-серые воды.

Затем встретили патруль венглизов: десяток воинов в кольчужках да шлемах – верхом на низкорослых лошадёнках.

Воины спешились и – Валерий окаменел от удивления – повалились к ногам мальчишки.

Что это?.. Как это?.. В чём дело?..

Не успел Валерий опомниться, патрульные вскочили и набросились на него. Сопротивлялся он отчаянно, что было сил, но десятерых обученных воинов раскидать не смог.

Его схватили, прикрутили верёвками руки к тулову. Мальчишке предводитель патруля отдал свою кобылку, и юный обманщик восседал на ней величаво, как божок, не удостаивая Валерия ни взглядом, ни словом.

Чем дальше двигались, тем больше воинов наезжало на них и с ними оставалось.

Валерия, будто упрямую скотину, тянули на верёвке, привязанной к одному из сёдел.

В свою столицу – приземистый Венглас – вступили как триумфаторы. Вернее, триумфатором был юный обманщик, безусый наглец. Прочие оттеняли его, ему служили.

Венглизы – народ сдержанный. Воплей, восклицаний, приветственных жестов не густо.

Улицы были тесными, зловонными. Пока ехали до замка, Валерий месил ногами помои, разбавленные нечистотами. Или наоборот.

В замке было светло от многочисленных факелов, щедро натыканных в настенные держалки.

В парадном зале, на княжеском троне, восседал тучный, краснолиций лупоглазый…

Джилиан Второй – повелитель.

Рядом с ним на троне, чуть пониже, была Гринильда, его супруга. Гай Валерий вздрогнул, её увидев. Морозный восторг охватил. Смятение мыслей и чувств.

Быть не могло, чтобы женщина так органично соединила в себе внутреннюю силу и красоту. Но было, было…

Как описать совершенство? Эти изящные линии носа, эти соколиные брови, эти чистейшей зелени и бездонной глубины глаза, эти нежнейшие щёки, румянец на которых – как утренняя заря… И здесь же – строгость, колдовская сила, исходящая мощным потоком, почти что видимая, почти что осязаемая. В стреловидных ресницах, в тенях, сгущённых возле княгини, в повороте головы, в движении плеч – везде сила, сила, сила…

Джилиан был князем. Джилиан восседал выше, но истинной душой власти была она, Гринильда. Сенатор, превращённый своей волей в лазутчика; лазутчик, превращённый чужой волей в пленника, Гай Валерий сразу понял это.

Именно от неё исходило противодействие, что так его беспокоило, нарушало все планы. Именно от неё, Гринильды.

– Дживион, сын мой, благодарю! – сказал Джилиан, поднимая с трона свою тушу.

Князь неторопливо снял со своих плеч паланкин из нежнейшего меха шиншиллы и набросил на плечи мальчика, стоявшего перед ним с гордо поднятой головой.

– Мне не пришлось трудиться! В этот раз было легко! – сказал мальчик. – Наш враг сам пришёл к нам!

Гай Валерий застонал мысленно. Ах, какие шутки вытворяет судьба! Первый среди римлян, каковым считал себя он, и княжич венглизов почти одновременно идут в разведку. Не поторопись он, подзадержи его домашний врач хоть на день, – и тогда он мог бы захватить Дживиона. И было бы всё наоборот. Дживион стоял бы на коленях, он же думал бы, взвешивал, – казнить пленника или миловать…

– Кончились тревоги! – сказал Князь. – Пойдём, мой сын, на пиршество! Матушка тут разберётся!

Князь облизнул пухлые губы, предвкушая радость близких яств, и увёл мальчика, который казался разочарованным, – видать, хотел ещё покрасоваться.

– Пошли и мы! – сказала Гринильда, вставая со своего трона и как бы обволакивая Гая Валерия красивой силой, сильной красотой.

Она хлопнула в ладоши и сделала повелительный жест. Двое воинов отделились от стены, сняли по факелу, пристроились впереди. За ними двинулись Гринильда и Валерий – локоть о локоть.

Пленнику захотелось взять княгиню за руку, ощутить её тепло. Он чувствовал, что готов её полюбить, что любит уже, и ради неё, желанной, может броситься на меч, утонуть, удавиться, – да что угодно…

Замыкали шествие ещё двое солдат, – ещё с двумя факелами. Спускались куда-то вниз: по коридорам, поначалу украшенным гобеленами, затем – голокаменным; по ступенькам, поначалу выложенным коврами, затем – выщербленным и скользким от слизистых наростов.

В низу, в самом низу, в том коридоре, из которого дальше некуда было спускаться, никакого освещения не было. Только факелы в руках у солдат бросали на сырые земляные стены веера трепетно-изломчивых жёлтых жгутов.

По обеим сторонам, – друг против дружки, – через равные промежутки были низенькие двери из почернелых – кажется, дубовых, – досок. Чтобы пройти в них, человеку нужно было сильно согнуться.

– Ты должен выбрать свою участь! – сказала Гринильда певучим голосом. – Поэтому смотри внимательно! И запоминай!..

Она приоткрывала дверь за дверью ключами, что таились в складках её одежды, и давала Валерию заглядывать внутрь.

Смерть ждала за каждой дверью: там роились ядовитые гады, там ползали страшные пауки, – дрались, пожирая себе подобных; там из колодца в полу тянулись жадные щупальца; там голодные волки ляскали зубами. И не только волки, – в других подвалах были тигры, львы, крупные крысы, большие муравьи. Были также незнакомые уроды: кожистые жабы в костяных шипах с острыми зубами; твёрдокрылые жуки с лапками-ножиками, – они резали друг друга и высасывали кровь, или что там её заменяло. Были злые свиньи, что пожирали землю прямо из стен и выделяли через задний проход свои визжащие, ещё более злые подобия. Были длинноногие, белопёрые и красноглазые птицы, норовящие ударить несокрушимыми когтями. Были осы с парализующей слюной; после их укуса жертва окаменевала, оставаясь живой, и осиные личинки неторопливо её поедали…

Разнообразие смерти, разноликость смерти показала Гринильда мрачному Гаю Валерию. Затем вышла с ним через другой конец коридора и привела в свои покои.

Стены здесь были затянуты зелёным шёлком; травы, цветы, деревья вытканы на нём золотом и серебром. У стены слева стояла парчой застланная постель под высоким балдахином. Вдоль других стен – скамьи с резными узорами и столики из драгоценных древесных пород с кубками, вазами, рукодельем на них.

В центре мозаичного пола для чего-то распложена была большая чаша из малахита, заполненная землёй.

Гринильда жестом отослала стражу, и они остались одни. Гай Валерий был взволнован: такой близкой, такой доступной казалась непостижимая, притягательная, с ума сводящая княгиня.

– Хочешь знать, кто я? – с холодной улыбкой спросила Гринильда.

Гай Валерий смешался. Его спутал, сбил странный вопрос.

– Да! – согласился, не сообразив ничего другого.

Тогда Гринильда взошла на чашу, – невысока была чаша, – плавно повела руками, шепнула что-то и начала превращаться. Тело, вытягиваясь, делалось гладким серебристым стволом. Руки удлинялись, делились на ветви и сучья, густо покрытые темно-зелёной пальчато-вырезной листвой. В листве повисли грушевидные оранжевые плодики.

Миг потрясения, замешательства… И вот в чаше снова – Гринильда. Она плавно сошла на пол, спросила спокойно:

– Ты удивлён?..

Гай Валерий молчал. Он не понимал ничего, но не хотел предстать перед ней дураком.

Тогда Гринильда заговорила, и слова её были просты:

– Я жила плохо. Я приносила зло, смерть. Мне предложили: быть уничтоженной, – или стать полезным растением. Я выбрала второе. Много-много лет была такой, какую ты сейчас видел. Творила добро. Меня простили. Теперь твой черёд. Выбор тебе известен.

– А каким… Каким деревом я стану?.. – Гай Валерий встряхнулся, и в голосе его зазвучала злая насмешка.

– Не деревом, – травой, – сказала Гринильда. – Будешь дарить великий покой…

– Нет! – зарычал римлянин, выхватывая длинный нож. – Я убью тебя и себя! Чем не выход!..

Тут Гринильда преобразилась: золотистый туман вытек из её глаз бурным озерцом. Гай Валерий оказался в этом озерке, и все убитые им – сколько их было? – стояли рядом с ним, глядели на него, тянули к нему руки, чтобы расквитаться.

Гай Валерий взревел в ужасе, рванул справа пояс по шву, выхватил один рыбий зуб, второй, третий, прокричал заклятие. Зубы полетели в убитых, чтобы убить их ещё раз, добить, успокоить. Зубы, попадая в стены дворца, вращались, проделывая дыры…

Гринильда протянула руки, – туман истекал теперь из них. Гринильда сказала что-то грозное, необратимое. И повторила. И повторила в третий раз…

Гай Валерий, схваченный, скрученный неведомым врагом, помимо воли шагнул в чашу и почувствовал, как руки его и тело истончаются в стебли, обрастают. Почувствовал, переставая быть человеком, действительно великий покой, – такого никогда не было в его прежней, могущественной, глупой, ненужной жизни…

– Я назову тебя валерианой! – услышал он женский голос, и листья его задрожали, соглашаясь, благодаря…

 

 

© 2009-2015, Сергей Иванов. Все права защищены.