СКАЗКА ПРО БРУСНИКУ

 

– Вы слышали? – прострекотала сорока.

– Вы слышали? – пискнула мышь.

– Сегодня – День Свободы!

– Сегодня – День Свободы!..

Бруснику эта новость не вывела из полудрёмы. Праздник, несомненно, великий и долгожданный, и радости будет много. Но её-то суета и спешка не касаются. Нет, не касаются.

Ей – пестовать семена. Бесчисленных и милых своих детишек. Баюкать их в округлых колыбельках-ягодках. Набираться, набираться тепла и света. Напитываться подземными соками. Прикрывать ягодки листьями, чтобы ветер не потревожил, не сорвал.

Ей было хорошо в её дремотности. Расслабленное состояние позволяло слышать каждое зёрнышко, позволяло наслаждаться единством, слитностью их роста.

А праздник… Что ж, праздник пусть будет. Пусть веселятся молодые, беззаботные, бездетные.

Раз в год… После отцветания трав… Когда фиолетовый волшебный туман укутывает лес от посторонних глаз…

Тогда лес будто сходит с ума. Сбрасывает напряжение. Забывает законы формы и причинности.

Тогда можно быть кем угодно. Можно отдохнуть от себя прежнего.

Заяц волен сделаться волком, – на целый день. Змея вольна превратится в сороку-белобоку.

Не хочешь на день, – меняй облик хоть каждую минуту. Объединяйся с животными, растениями, насекомыми в невиданные существа.

День Свободы…

Раньше, бывало, и она принимала участие в забавах. Пока была молодым отросточком. Пока верила, что вся жизнь – игры, танцы, развлечения…

Теперь знает: быть со своими малышами – куда слаще, куда нужнее. От каждого из них столько получаешь. Их ощущения – свежие, неожиданные, – стекаются к ней, чтобы сохраниться. Их ощущения бодрят, молодят. Собственно, её жизнь – ожидание того, что почувствуют они.

Созревая, отделяясь, они укореняются рядышком. Подрастают. И просят то, что она сберегла.

Просят своё богатство, свой внутренний мир, свой запас прочности.

По их просьбам она отыскивает, обособляет в себе их опыт, растворяет его в собственной крови и выделяет – через корни – в сторону потомка.

Адресат впитывает то, что ему послано, и начинает жить жизнью самостоятельной…

– День Свободы! День Свободы! – щебетали птичьи голоса.

– День Свободы! – порыкивали медведи.

– День Свободы! – шипели змеи.

Брусника не сердилась на них за то, что отвлекали её от дела, от жизни. Пусть их порезвятся! Не все находят себя столь полно и счастливо, как повезло ей.

Но кто-то иной, видно, гневался всерьёз: почему она, брусника, не отвлекается?..

Брусника почувствовала чужое – упорное, давящее – присутствие. Попробовала противостоять ему, – не замечая, не обращая внимания.

Тогда почва затряслась. Движение почвы передалось веточкам. Они так и заходили ходуном.

Брусника испугалась.

– Кто тут? – воскликнула, отрешаясь от полудрёмы, воспринимая ближнее пространство.

– Али не узнала? – гаркнул грозно-задорный голос.

– Ваше Величество? – удивлённо сказала Брусника и склонила все свои листики перед Лесным Царём.

– То-то же! – протянул Царь насмешливо. – Наказать тебя пришёл! Не отделялась бы!.. Не гордилась бы!.. Ступай в люди!..

Вздыбив звонко-скрипучее тело над Брусникой, он произвёл магические пассы.

Брусника ощутила, что падает в большую яму. Что яма перемалывает её, перестраивает, изменяет.

Ей было больно, неприятно, ей не хотелось… Она пыталась вывернуться, пыталась прянуть вбок, за что-то уцепиться, прилипнуть к чему-нибудь. Желала, если уж не спастись, – разбиться поскорее…

Наконец, потеряла ощущение себя, – как бы в милость, как бы в награду за то, что вытерпела…

Очнулась в тесной кухоньке, стоя перед мутноватым настенным зеркалом, висящим между окнами. Оглядела себя.

Боже, какой она стал толстой и морщинистой. Вместо листьев – скупо отмеренные пальцы на руках и ногах. Можно сосчитать за листья также волосы, серебрящиеся на голове.

Старая, старая тётка, – подумала про себя. И улыбнулась.

Тут прибежали младшие. Закричали:

– Мама, скоро будем кушать?..

Схватили по куску хлеба и умчались, не дожидаясь ответа.

У меня же дети, – спохватилась Ника (так её теперь звали). – Их же надо кормить!..

Захлопотала у растопленной плиты. Ловко двигались привычные руки. Словно сами собой на сковороде образовывались кукурузные оладьи. Перелетали на фаянсовое блюдо. Вырастали крутой горой.

Десять сыновей и десять дочерей, – думала с гордостью. Что бы там ни говорили про старших. Как бы ни озорничали меньшие. Они – мои.

Пришёл Бен, – её первенец, крутой парень. Никто на окрестных улицах не мог драться, как он. Девушки никого так не любили, как его.

– Слушай, ма, – он одобрительно глянул на оладьи, – Ленку не видала?

– С утра умчалась куда-то! Не обедала. Что с ней? А, сынок?

– Хвалилась. Рон её берёт. В любовницы. – Бен помрачнел. – Выдери-ка ты её, кобылицу! Да под замок! Я её приведу!..

Он крутанулся на пятках, машинально дотронулся до правого бедра. Там, в кармане джинсов, был нож. Мать знала об этом.

Выскочил наружу.

Ника сдёрнула с плиты сковороду с недопечёнными оладышками. Шмякнула сковороду на проволочную подставку. Накрыла готовые оладьи опрокинутой тарелкой. Развязала фартук. Сняла. Повесила через спинку стула.

Так хорошо, так уютно было на кухне! Так ясно виделись родные головы за столом!..

Выбежала из дома, переваливаясь, будто утка, на своих не очень-то послушных ногах.

Бен удалялся, – стройный, широкоплечий. Город его втягивал в себя. Проклятый город, где царит насилие. Безумный, бездушный, безжалостный…

Детворня набежала, облепила.

– Мама, ты куда?

– Мама, кушать пора!..

Она гладила кудрявые волосёнки, ощущала под рукой уступчики затылков.

– Мы с Беном идём отнимать Ленку. Она у Рона!..

– А ужин?

– Поешьте сами, ладно? Всё на столе! Чайник вскипел!..

Поковыляла, покатилась, ловя ускользающую спину. Пот быстро выступил на лбу. Время от времени капли соскальзывали…

Бен – по петлястой тропочке – миновал свалку.

Сараюшки… Ржавые баки… Весь мусор дрянной окраины, который так примелькался, что не замечается.

Один переулок… Другой… Нижние этажи зияют выбитыми окнами. Здесь живут те, кому не повезло, кто не сколотил себе миллионов.

Бар виден издалека… Светится зеркальными витринами… По контрасту с окружающей мрачностью выглядит дворцом…

Бен давно туда нырнул. А ей всё никак не доползти…

Вдруг посетители стали выскакивать, возбуждённо гомоня. Испитые багровые лица…

Что-то случилось!.. Началось!.. Бен устроил заварушку!..

Она ворвалась в бар, заранее разгневанная.

Двери были свободны.

Только Рон был у стойки да четверо его бандитов. Только Бен да Лена.

Двое держали Бена. Двое других били: спереди, сзади…

А Ленка… Сидела на коленях у Рона… Хихикала…

Тут Ника налетела как буря. Пощёчины посыпались градом на Ленку, на Рона. Свежая царапина красно протянулась у Рона по левой щеке. Двое бандитов ловко и мягко подскочили к Нике, схватили её за руки.

Рон сбросил Ленку под материнские ноги, поднялся, потрогал щеку.

– Ты!.. – процедил презрительно. – Ты что себе позволяешь!.. Сыновья – преступники! Дочки – шлюхи! Гордись! Других дорог у них не будет!..

Ника стряхнула с себя бандитов, как сухие листики. Хотела что-то сказать, возразить. Но что сказать? Как возразить?

Рон прав. Сыновья её – преступники, дочки – шлюхи. И всё-таки, всё-таки, они – хорошие. Они – дети. Любимые, желанные, родные. В этом – её правда.

Силы оставили Нику. Сердце распухло: заполнило желудок и лёгкие – чтобы выдавиться наверх, чтобы отторгнуться от этой толстой женщины, от этой лживой правды…

Ника увидела, как в бар вбегают её кровинки: мальчики и девочки – дружные, красивые, сильные. Все тут. Нашли её. Не оставили…

Рон пятится, пятится перед ними. Упирается спиной в стену.

По стене проходит судорога. Стена, оживая, щетинится быстро отрастающими ветвями. Кажется, ветви обнимают Рона. Рон тонет, скрывается в их полукружиях.

Крепко-накрепко схвачены руки и ноги, дёргаются бестолково. Быстро множатся листья, листовые пластинки развиваются вширь, запечатывают зелёными ладошками дырки, ведущие к тому грязному, что зыбится под ними…

Лёгкая, будто пуховая, Ника повалилась вперёд, слыша, как в огромном лязгающем городе надрывно плачут полицейские сирены…

 

Она падала долго. Перестав падать, ощутила себя в лесу. Осторожно тряхнула веточками, – убедилась, что жива. Любовно перечувствовала ягоды – одну за одной. Созревайте, родные!..

Показалось ей или нет, что кто-то кашлянул смущённо, что тяжёлые, звонко-скрипучие шаги затихли в отдалении?..

– Вы слышали? – прострекотала сорока.

– Вы слышали? – пискнула мышь.

– День Свободы кончился!

- Кончился День Свободы!..