СКАЗКА О СЕНСАЦИИ
Пашка пил джин-тоник с Лёнькой. С каждым выпитым глотком Пашка нравился себе всё больше. Воображал себя крутым репортёром, чья задача – выкачать сенсацию. Тупой «коп» уже почти в отрубе. Вот-вот расколется….
Но Лёнька не был тупым. Пусть он в угрозыске без году неделя. Пусть по званию – лейтенантик безусый! У начальства на посылках. Ума у него не отнимешь. Ироничного ума и специфической – чисто милицейской – цепкости.
Вот он бутылку высосал почти в одиночку. Вот глаза поплыли в разные стороны.
Небось, любые тормоза отключились. Любые внутренние цензоры…
– Рассказывай, Лёнька! Обещал ведь! Какие там загадки?
Пьяные Лёнькины глаза хитро взблёскивают. В них смех и превосходство. Маленькие, узенькие, но такие выразительные гляделки.
– Прославиться хочешь? – задорно спрашивает чёртов сыщик. – На моём горбу в рай въехать? Ну что же, я не против!..
Пашка вынимает из кармана брюк свой верный блокнот и не менее верный огрызок американского карандаша.
– Не понадобится! – говорит Лёнька, снова делает «пьяное» лицо и заразительно хохочет. – Ну как, могу я в артисты?..
– Можешь-можешь! – Пашка от нетерпения рычать готов. – Ты прямо Сара Бернар! Элеонора Дузе! Что там за тайна?..
– Сам ты Агата Кристи! – вдруг обижается Лёнька. Видно, выпитое действует-таки.
– Ну! – подталкивает журналист.
- В Берёзовке следствие, – неохотно сообщает сыщик. Пропадают люди. Уже почти десяток. Ни трупов, ни следов.
– А детали? Подробности?
– Леденящие кровь? Нету подробностей!
– А общее во всех этих случаях?
-Натаскал я тебя на свою голову! Единственная зацепка – река! Все пропавшие отправлялись погулять к Неве. И – с концами…
По Пашке словно ток пропустили после всех этих слов. Вот оно – средство выделиться, имя приобрести…
Двадцать три года Пашке. Ничего ещё не сделано! Никакие высоты не взяты! Ну, кончил журфак. Ну, продаёт своё перо. Дважды уже писал на «заказ». Работает в районной газете. Правда, «Невская зарница» – не из последних. Колыбель многих литераторов. Так говорит главный редактор Дмитрий Николаевич…
Пашка мечтает, закрыв глаза. Воображает две двери. Одна – скромненькая, редакционная, знакомая до последней трещинки. Другая представляется тяжёлой, сверкающей. Целиком сделанной из бронзы. А на двери – мраморные выпуклые буквы: «Союз писателей». Каждая буква двумя золотыми винтами привёрнута.
Эти двери друг напротив дружки. На некотором расстоянии.… Вот он, Павел Сергеевич Спицин, выходит из редакции. В руках – толстая папка с его статьями. С его газетными статьями. С теми, что ему предстоит ещё написать. Чем он ближе к той, другой, сверкающей двери, тем больше походит на книгу папка в его руках. Толстый том… Кирпичина… Красный переплёт… Синим, нет зелёным написанное название.… Как же она будет называться? Плохо Пашка видит обложку. Плотен туман Будущего…
Что-нибудь вроде «Тайны маленькой Берёзовки»?.. Пожалуй…
Короче говоря, Пашке сладко мечталось. Но и делать что-то для воплощения своих грёз он был готов немедленно. Энергией, честолюбием, азартом был наполнен по макушку.
Редактору – толстому и доброму Дмитрию Николаевичу – он толканул идею о том, чтобы «Невская зарница» начала печатать «портреты» населённых пунктов района. В портрет должны входить история, сегодняшнее описание посёлка, рассказы об интересных людях.
Редактору идея понравилась, он безропотно выписал Пашке (П. С. Спицину) командировку в Берёзовку.
И вот собкор «Невской зарницы» приехал на место. Бродит по посёлку и с благодарностью думает про Лёньку-сыщика.
Сдружились они как-то незаметно. Пашка, едва оформился в редакции, начал часто наведываться в милицейский райотдел. Там над ним поначалу зубоскалили. Потом пытались не пускать, выпроваживать. Потом взвыли от его настырности и не знали, что с ним поделать. Кстати, очень кстати появился в ментовке выпускник юрфака Леонид Журба, и контакты с газетчиком стали его общественной нагрузкой…
Посёлок Берёзовка – небольшой и серенький. Справа от железной дороги – частный сектор. Слева – «официальная» часть. Достойны внимания две улицы: короткая Тверская и длинная Благодатная. Первая – автомобильный въезд в посёлок, магазины и Дом культуры. Вторая, перпендикулярная первой, начинается от Дома Культуры. Заканчивается воротами картонажной фабрики.
Домишки каменные, трёхэтажные. Говорят, их строили пленные немцы. Вот и все впечатления при первом осмотре. Весь «портрет» Берёзовки.
Пашка на этом, конечно, не успокоился. Вошёл в контакт со следственной бригадой, вызнав, что за месяц пропало семь человек. Затем стал разговаривать с берёзовцами. Что-что, а разговаривать не умел. Умел слушать. Провоцировать собеседника. Интересно ему было, и люди это чувствовали, раскрывались…
Посёлок не таким уж и сереньким оказался. Страстей хватало, как и везде. Был свой царёк: директор фабрики. Как и положено царьку, самодурничал. Выгонял неугодных. Подкармливал лизоблюдов. Рабочим не платил, объявив, что фабрика – на грани банкротства…
Впрочем, к пропавшим людям это не относилось. Четверо из них – дети школьного возраста. Двое – пожилые мужчины. Одна – женщина средних лет.
Общим было не только то, что все пропали у реки. Но и то, что исчезновения происходили до обеда, в первой половине дня…
Пашка изломал свою бедную голову, рассуждая то так, то этак, пробуя строить гипотезы логичные, сумасшедшие, фантастичные…
Поскольку был он холостой и никуда не торопился, жить устроился прямо тут, в Берёзовке, на квартире у безобидной бабки-алкоголички.
На второй день уже ходил по берегу Невы. Чего ждал? На что надеялся?.. Слева был обрывистый склон, поросший травой и деревьями. Справа – спокойно и сильно – текла река.
К вечеру он приуныл, подувял энтузиазм. Выяснилась простая вещь: сенсации добывать нелегко. Тайны потому и тайны, что умеют прятаться.
Если завтра ничего не пойму, – уеду. Так он решил. Сколько можно толочься тут! Лёнька, поросёнок, поманил секретом – и только. Разгадать не удалось…
Назавтра, на всякий случай, встал пораньше. Может быть, туман ядовитый людей растворяет? Или какие-нибудь содрогания атмосферы разносят гуляющих на молекулы?
Какая только бредятина не залезет в башку!..
Прошёлся по берегу. Река была прозрачна. Солнечная паутинка подрагивала на дне. Травы, кусты, деревья, умытые росой, казались молодыми, только что рождёнными.
Никого не было. Ни души…
Пашка отправился в свою берлогу. Позавтракал: стакан чая, кусок булки, яйцо всмятку. Потом завалился на постель и мрачно гадал: уехать сегодня или до завтра подождать?.. Задремал незаметно для себя. Проснулся – весь в поту, – когда день ярко сверкал. Решение созрело мгновенно: сбегать искупнуться и адью, Берёзовка! Хватит дурью маяться! Надо просто работать, а не искать «сенсационных» тропок…
Обрадованный ясностью, нёсся, не разбирая, дороги. Лишний пот не страшен: мигом смоем. Берег слепил желтизной. Песок словно вбирал солнце, очищал добела и выстреливал заново. Купающихся мало. Видать, не так уже поздно, как ему представилось. Торопливо скинул футболку и брюки. Кроссовки слетели сами собой ещё на бегу. Расправил плавки. Замер, наслаждаясь прикосновением приречного воздуха к жаркому телу.
Тут вдруг увидел смешное семейство. Деловито пыхтя, удирал толстячок лет пяти. За ним поспешал братец вдвое старше, умненько-очкастенький. Замыкал гонку папаша – тоже в очках, с мешочками жира на талии.
Они промчались мимо.
– Уходите! – выдохнул на бегу папаша. Не остановился, ничего не объяснил. В его глазах что-то дрожало. Уж не страх ли?..
Вот оно, понял Пашка, холодея и напрягаясь. Час «икс». Мой час…
В животе забурчало. Пашка гулко хлопнул ладонью возле пупка.
И вдруг услышал протяжный звук…. Звук был похож на стон…. Странный звук…. Ни живой, ни мёртвый.… Будто у компьютера заболели клавиши…
Стон повторился…. Пашка понял, откуда он исходит.… Вон те две рябины…. Между ними высокая трава… Одуванчики белеют…. За одуванчиками густо облиственный склон…
Он подошёл к рябинам. Будто кто-то позвал его. Осторожничать не хотелось. Между деревьями, в густой траве, была небольшая, как бы подзапылённая краснота. Она была живая (корень? зверёк?). Вся в поперечных перемычках. И ещё как бы в кляксинках чёрных…
Больше Пашка не заметил ничего. Не успел.
Краснота вспухла. Вздулась пузырём.
Пашка, не понимая ничего, не пытаясь отпрянуть, как бы пророс внутрь этого пузыря. Этого цепкого, сильного…
«Неужели пропал?» – ворохнулось в голове.
Пузырь облепил его, стягиваясь, надавливая. Давление стремительно возрастало. Стенки пузыря увлажнились, и Пашка почувствовал, как жгуча выделяемая жидкость, как разъедает она кожу.
Пробовал напрячься… Напрасно!.. Вот как исчезали другие!.. Закричал.… Захлебнулся… Последнее, что услышал: ломаются рёбра, переламываются руки и ноги.… Перестал быть.… Раздробился на капли…
Эти капли растеклись по новой, непривычной форме, непохожей на прежнее тело.… Не сразу.… Не вмиг… Они как бы слились, испустив ручейки симпатии, любви, воли.… Но при этом остались разделёнными…
Пашка очнулся и не понял, где он. Было муторно. Было неудобно. Сколько ни пытался открыть глаза, – не мог. Не было глаз.… Попробовал прислушаться, – не мог. Не было ушей.… А может, и были.… Но рядом находился кто-то, не пускающий чувствовать. Пашка попробовал возмутиться. Поначалу неуверенно.
«Кто ты такой? По какому праву запер меня?»
К своему удивлению, ответ получил немедленно. Те невещественные, те, можно сказать, эфирные капельки, что составляли Пашкину сущность, всколебались, и Пашка осознал их колебания как слова.
«Я – Грозный Язык Пламени, Очищающий Миры От Плесени! А ты кто?»
Тут уж Пашка возмутился не на шутку. Разгневался до глубины души.
«Людоед паршивый! Мы – не плесень своего мира! А ты – не Язык Пламени! Ты – копоть! Сажа!..»
Словесного ответа не было. Безмолвная, но страшная буря налетела. Будто в Пашкину сущность вцепились – разом во все капельки! – и трясли остервенело… Нападение длилось, но – странное дело! – Пашка чувствовал, что крепнет, наливается силой…
Нападение длилось. Капли Пашкиного естества сотрясались, изнемогая. Но Пашка упивался свежестью, мощью. Стремительно умнел….
Он понял, что может ощутить нападающую энергию. Как бы потрогать злую волю врага. Или положить пальцы на вражий пульс…
Он сделал это и стал следить…. И обнаружил, что капли его естества не пытаются отразить атаку. Нет, они поступают наоборот. Они торопливо впитывают разрушительную силу. И тут же, не задерживая, излучают её вовне.
Пашка умилился: ах умницы! И вдруг понял.… Понял главное!.. Значит, и он, Пашка, его личность, его целостность, – вовне? Значит, капли его сущности, в строгости, в строгом смысле, – вовсе не его сущность?.. Это как бы генераторы, передатчики, проекторы, а он, Пашка, собкор Спицин, сконцентрирован где-то между ними. Где-то в пространстве. В теле чудища, которое его пожрало. Его и остальных людей. Остальных пропавших…
Собственно, это было ясно с самого «пробуждения», сказал себе Пашка, просто я не сразу допёр до этого…
Враг прекратил атаку. Замер. Прислушивался, должно быть…
Пашка не стал осторожничать. Не стал притворяться, что нападение его уничтожило. Он весь обратился в единое чувствилище. Его задача была: услышать слушающего. Понять, как он устроен, как функционирует.
Не сразу.… Не в один миг… Враг расслабился, не почуяв угрозы.
Тут Пашка – неощутимый, но сильный, – растёкся по нему, смешался с ним, пропитал его. Проник в каждую клеточку, в каждый канальчик.… В утомительном напряжении, в страстном желании познать он изучил макроструктуру – ту материальность, что предстала перед ним на берегу. Как опытный анатом, исследовал соотношение органов. Как физиолог, установил их функции. В качестве гистолога, изучил срезы тканей…
Всё было примитивно, поскольку сводилось к одному: пожирать и ещё раз пожирать. Упрощённо телесную схему врага можно было представить в виде системы трубок. Самая крупная была та, что вобрала его в себя, переломала и переварила. Он ещё неправильно воспринял её как пузырь. Затем, ветвясь, шли трубки помельче. Ещё мельче. И так до самых микроскопических.
Самые сверхмелкие трубочки уходили в непонятную преграду. Не иначе, за ней скрывалась сокровенная сущность врага.
Пашка приник, Пашка приласкался к этой преграде, Пашка накатывался на неё, как море на скалистый берег. Пашка пробовал собрать себя в узкое, как штык, остриё и проткнуть.
Не получилось.… Тогда он расслабился и попросил: «Ну, откройся! Хочу тебя понять!..»
Преграда, вроде бы, дрогнула. Её содрогание, вроде бы, можно было перевести как приказ: «Ожидай!»
Как приказ? Или как просьбу?..
Пашка ждал. Это было полезно, поскольку и себя нового надо было изучить, а не только врага.
Пашка ждал и впервые осознавал силу воли и силу мысли как нечто главное в себе. Раньше – в «человечьем» виде – на первом плане были органы: мозг, сердце, мышцы, желудок. Они составляли его макроуровень – вроде как система трубок у врага. Теперь – воление и мышление, и ничего кроме. И манипулировать ими можно не менее успешно, чем руками…
В озарении, подготовленном долгим самопознанием, Пашка снова обратился к преграде: «Возьми мои Разум и Волю! Пусть они сольются воедино! Пусть расскажут обо мне, о земной жизни!».
Немедленного ответа не ждал. Озарение подсказало, что он услышан и теперь должен быть терпелив.
Не сразу…. Не в единый миг… Он обнаружил, что преграда как бы надвигается, как бы вбирает его в себя.
Затем движение резко убыстрилось. Он словно упал куда-то.
И… Кругом были молнии. Целый мир молний. Целый мир смертельной опасности, страха и риска. Хотя, он же теперь бестелесный, и, возможно, никакой опасности нет…
Молниям было тесно. Большинство было свито в кольца. Кольца входили друг в друга наподобие матрёшек, перекрещиваясь под разными углами, наслаивались. Их брызжущий свет был резок, но переносим. Молнии были как живые: корчились, дрожали. Многие кольца вращались. Многие были цветными: от оранжево-жёлтых до сине-фиолетовых.
Мир живого огня.… Куда ни повернёшь голову, отовсюду слышны шелест, жужжание, словно бы звон… Голоса молний… Их разговоры…
Постой!.. Куда ни бросишь взгляд?.. Слышны звуки?.. Ты видишь, ты слышишь, и даже не сразу понял это! Ах ты, придурок творческий!..
Видно, Преграда одарила огоньком. И с его помощью ты вернул себе….
Может, и тело вернёшь?..
Господи, да что я всё о себе! Что за ней, за Преградой? Ведь я должен понять! Понять врага – не значит простить. Понять врага – значит победить!..
Пашка раскрыл пошире глаза, навострил уши. Или что там было сейчас вместо них. И увидел.…
Нет, увидел не органом зрения. Увидел, как бы мысленным взором…
Враг был чужероден. Он прорвался из другого, многомерного пространства. Просочился сквозь проколы континуума. Враг был как бы татуировкой на теле Вселенной. Понимая свою чужеродность, он защитился Преградой – плащом из спрессованных электронов.
Если приглядеться, среди молний можно было заметить структурированное напряжение тьмы. Даже обычным зрением можно было заметить.
А может, это и не тьма была – огонь чужого мира. Ведь назвал же себя Враг – «Языком Пламени»…
Как же с ним бороться? Как победить?..
Пашка вдруг понял, что знает ответ. Одно только его отвлекало. Где другие люди, проглоченные до него? Неужели пропали бесследно?..
Поскольку Мысль и Воля были главными, Пашка перекопал с их помощью всю Преграду. Пашка призывал: «Ко мне! Откликнитесь!». Но никакого отклика не было.… Ни сразу.… Ни потом…
В конце концов, Пашка смирился с тем, что выжить сумел только он.
Он пожелал стать огромным. Таким, как Преграда – сверкающий, звенящий мир огня.… И стал таким. Сравнялся размерами….
Он пожелал, чтобы Преграда стала его частью. И она в него вошла. Вошла, не обжигая, не калеча, не изменяя его человеческой сущности.
Тогда, чуть помедлив, – ибо где-то в нём ещё таился страх, – Пашка набросился на «татуировку», на структурированную Тьму, и поглотил её. Да, поглотил!
Долго привыкал к этому.
Не сразу.… Не в один миг.… Решился.… Ибо оставалось последнее: покорить макроуровень.
Тут царила Чужая Воля, и едва Пашка сунулся, ему туго пришлось. Исхлёстанный, выжатый, обессиленный, отполз обратно, внутрь Преграды.
Не сразу.… Не в один миг.… Снова решился.… Атаковал…. Всей силой ярости, всей жаждой мести обрушился на Врага.
Ах, как они бились! Как язвили друг друга! Высасывали силы! Насылали тяжесть! Помрачали Разум!
Но язвы затягивались. Прибывали силы! Тяжесть исчезала. Разум очищался…
Битва двигалась по кругу, и конца, как любой круг, этот не имел.
«Умри!» – упрашивал Пашка, сталкиваясь, ударяя. Враг, вроде бы, ослабел, – и Пашка опомнился.
О чём прошу? Ведь я же умру вместе с ним!
И вдруг его осенило. В третий и. видимо, в последний раз.
«Вы земные частицы! – мысленно вскричал Пашка. – Вы, атомы! Вы, электроны! Вы, что были людьми! Восстаньте! Помогите мне!..»
Несколько раз повторил он свой призыв. И был услышан…
Он был услышан и ошарашен. Лучше бы его не услышали! Так ему стало плохо.
Потому что части макроорганизма взбунтовались…. Разгладилась их согласованность.… Потерялся их резонанс….
Чужая Воля ослабела.… Но и Пашкина – не меньше…
Враг затрепетал, угасая.… Но и Пашка – тоже…
Враг устремился к Преграде, – чтобы убежать сквозь неё. Чтобы не погибнуть.…
И обнаружил, что за Преграду шагнуть не может…. Что за Преградой его уже нет.…
А Пашка не боялся погибнуть. Он уже погиб – в строгом смысле слова. То есть, лишился своего тела.…
Когда Враг побежал, когда его Воля освободила макроструктуру, Пашка не поторопился занять её.
Разглаженное тело врага умирало, но Пашка на это наплевал. Он остался внутри Преграды. Собственно, он сам – он новый, самосделанный – и был сейчас Преградой.
Враг нырнул в Преграду как в омут. Вошёл в Преграду, как нож в масло. Потому что Пашка хотел этого.
Враг увяз в Преграде, будто корова в болоте. Потому что Пашка хотел этого.
Враг не понял, что сотворил Пашка внутри него. Недооценил Пашку.
Преграда поглотила Волю Врага. Стёрла его тёмный Разум. Стёрла.… Хотя Пашка и пожалел об этом тут же.…
Получилось несколько замысловато. Пашку съели, но он не умер. Изловчился и сам съел того, кто съел его.…
Как отец к больным детишкам, бросился Пашка к судорожно трепещущим трубкам. Я с вами! Я с вами! – успокоил каждую.
Связал их воедино своим заветным желанием. Своей страстной надеждой, которая могла, которая должна была осуществиться.
Стал выращивать то, что давно хотел. Стал выращивать человечье тело. Преобразовывать, претворять в свою плоть чужие зубки…
Это было долго.… Это было трудно.… Это было мучительно.…
Но это было! Было!.. Это было возвращением…
ВОЗВРАЩЕНИЕМ!..
Простите, погибшие, что беру ваши атомы! Простите и спасибо!.. Я многое узнал. Я расскажу всем, как сильны могут быть Воля и Разум. Добрая Воля! И добрый Разум!..
Пашка открыл глаза. Настоящие – не бесплотные. Настоящие глаза со зрачком и радужкой, с веками и ресницами.
Пашка открыл глаза. Перед ним покачивался одуванчик – седоголовая фигурка на стремительном стебле…
