1.

 

Еле-еле я лета дождался. Уже в марте было чувство: всё! Больше не выдержу! Всё достало, и все достали! Убегу завтра же! Пусть ловят с полицией или вовсе не ловят!

В такие дни я рано заваливался спать. Мама чувствовала, что я не в порядке. Трогала губами мой лоб, задавала вопросы о здоровье. И я отрывался на ней. Орал: «Что ты ко мне лезешь! Оставь меня в покое!» И с какой-то злобной радостью видел: теперь уже не одному мне плохо. Ей тоже не лучше моего!

Отец же, как водится, помалкивал. Он такими мелочами, как моё самочувствие, не обременялся. Его волнуют только глобальные вопросы.

Конечно, я люблю своих родителей. Презирать или ненавидеть их не за что. И всё-таки моё отношение к ним неодинаково.

Мама всегда одна и та же, привычна и поэтому почти незаметна. Её не видишь, как не видишь старый шкаф, мимо которого ходишь сотни раз на дню. Мамина суть: самозабвение, отказ от себя. Она живёт для нас, всё нам отдаёт, на другой день после зарплаты у неё нет ни копейки на собственные нужды. Никакой одежды она себе не покупает уже бог знает сколько лет, – штопает и зашивает ту, что есть…

Такое впечатление, что в своей любви к отцу и к нам с братом она себя потеряла. Ничего своего в ней сейчас нет, – мы, только мы, и наши интересы. Это попахивает святостью, но и юродством тоже.

Впрочем, юродство и есть разновидность святости…

Так что маму я люблю, как люблю воздух и солнце, море и цветы…

К отцу у меня отношение более сложное. Отец, несомненно, человек неординарный. Может быть, даже замечательный. Но в этой дурацкой земной жизни он словно бы потерялся, словно бы остался посторонним. Наблюдателем, а не участником.

Его главная страсть – познание. Он считает, что главное предназначение человека – разобраться в мироустройстве, понять мир. Сколько себя помню, отец всегда охотился за книгами, приносил их домой стопками, распихивал по углам и щелям. И читал, читал. Мы с братом поневоле стали брать с него пример, – ведь другого-то никакого не было перед глазами! Тоже превратились в запойных читателей и таковыми до сих пор остаёмся. Умными, конечно, стали. Но чем больше я живу, тем больше сомневаюсь: достоинством ли является наш ум?..

Сейчас я начинаю думать вот как: всё, что во мне есть, – это всё не моё, это чужое, это взятое мной взаймы, и, скорее всего я окажусь нечестным должником. Потому что отдавать такой долг надо не тем самым, что ты занял, а чем-то другим, чем-то своим. А своего-то ни хрена и нет! Весь ты изнутри – случайно собранная библиотека. Надо что-то сказать умное, – пожалуйста! Юркая зверушка, называемая памятью, быстро пробегает вдоль длинных книжных полок, выхватывает зубами нужную книгу и так, в зубах, её тебе и подносит. А ты мысленно открываешь то, что она принесла, и спокойно цитируешь. Покоряя собеседников эрудицией.

Чем больше живу, тем больше мне кажется, что это не ум, а просто нахватанность.

И отец это, в общем-то, подтвердил. Ему сейчас – пятьдесят два, а мне четырнадцать. Раньше он был весёлым, а после пятидесяти что-то загрустил. Когда я спросил у него о причинах грусти, он ответил:

Сократ был прав, Санька! «Я знаю, что ничего не знаю!» Вот главный итог любой жизни. И моей, в частности. Когда был в твоём возрасте, я мог это смело сказать. И сегодня могу не менее смело. Похоже, поиски знаний – мираж, дорога в никуда, тупик. Видимо, всё-таки главный смысл бытия – найти путь к Богу, а не к знаниям!..

Меня тогда поразила громадная грусть, которая была в словах отца. Я почувствовал, как тяжела она для отца, как трудна, как безвыходна.… И я отца пожалел. А потом подумал, что, может быть, и не отца вовсе, а самого себя мне стало жалко. Ведь я иду по той же дороге, по которой уже прошёл он. Неужели моё резюме будет таким же мрачным?..

 

 

2.

 

У деревни нашей грубое название – Брюхово. Почему и когда деревню так назвали, я не знаю. Она прилепилась на окраине старого-престарого леса. Наверное, такой лес и называют дремучим. В нём очень много толстенных и высоченных елей, каждая из которых занимает площадь целой деревенской избы. Стволы елей поросли зеленоватым мхом и плоским жёлтым лишайником. Тяжёлые лапы висят напружиненно, в них большая сила. Они похожи не на деревья, а на чудовищных осьминогов, растопыривших свои щупальца.

Я где-то вычитал, что ели принадлежат дьяволу и его приспешникам, и поверил этому, потому что сразу подумал про наши деревенские ели.

Почему война, которая в этих местах бушевала, их не тронула? Может быть, снаряды фашистские просто не могли их одолеть? Почему немцы, которые тут в деревне, тусовались довольно долго, не сожгли их? Может быть, просто испугались?.. Бабуля ведь рассказывала, пока была жива, как солдаты впихивали в печь конец толстого бревна и потом постепенно, по мере сгорания, вдвигали его в огонь…

Когда-то деревня наша была большой. На лугу за огородами до сих пор можно угадывать очертания старых домов. Но до наших дней сохранилась только одна длинная улица. Два ряда домов строят по бокам этой улицы безо всякого порядка. Один ближе к дороге, другой – подальше от неё. И ни одного дома нет, чтобы стоял он точнёхонько напротив другого. Наверное, деревенские предки боялись, что соседи подглядят через дорогу, что у них там, в избе, есть хорошего, и позавидуют, – нашлют порчу…

Посмотришь на нашу деревню, и покажется,– уж в такой она глухомани. Тьмуторакань перед ней – столица мира.

Такое впечатление оттого, что уж больно она «вознеслась». От узкой шоссейки, что ведёт от Твери, нужно идти полями, потом подниматься в гору (не короткий путь), потом снова тащиться среди полей по петлястой да пыльной тропе, потом ещё будет взгорок. И, наконец, вдалеке, словно бы на краю света, покажутся первые крыши.

 

 

3.

 

Это лето мне предстояло провести в деревне одному. Вернее, не всё лето, – остаток июня и июль. В августе у отца и мамы – отпуск, и они приедут ко мне.

Старший мой брат Алёшка очень хотел поехать, но в это лето у него решается судьба, – заканчивает школу и пытается поступить в институт. Так что попутчиков и компаньонов для меня на ближайшие недели не предвиделось.

Разве что, пожалуй, тётя Настя. Тётя Настя постоянно живёт в деревне, у неё свой дом, и она какая-то там родственница нашей бабули.

Никакая она, в общем-то, не тётя, а самая настоящая старушка. Но мы с детства привыкли её называть так, и сейчас продолжаем. И, поскольку она не протестует, менять ничего не собираемся.

Зимой она присматривает за нашим домом, и только её наличие в деревне позволяет маме отпускать меня в «одиночное плавание». Мама считает, что тётя Настя меня и покормит, и обстирает, сказочку на сон грядущий расскажет. Будто у тёти Насти своих забот и нет.

Но мы со старушкой – старые заговорщики. Тётя Настя, – после маминого появления, – подтверждает, что глаз с меня не спускала, и мама ей обязательно что-нибудь дарит, благодарная за «присмотр». На самом же деле я бываю полностью предоставлен сам себе и за это благодарен тёте Насте.

 

 

4.

 

В это лето, встретив меня на пороге своего дома (или избы?), тётя Настя выглядела смущённой, что для неё совершенно необычно. Если говорить о ней подробнее, она безобразно беззаботна, она матерится через слово, и – при всей её сухощавости и подвижности – она громогласна, как иерихонская труба. И летом, и зимой она ходит в резиновых сапогах на босу ногу и в ватнике, потому что уверена, – это спасает её от ревматизма. Свою корову она приветствует по утрам и вечерам такими матюками, какие слышны, наверное, даже на шоссе. Корова похожа на хозяйку, она громко и отрывисто мычит, словно тоже ругается, и норовит шутливо боднуть тётю Настю своим единственным кривым рогом…

Так вот, этим летом старушка выглядела смущённой, что меня сразу насторожило.

– Что случилось, тётя Настя? – спросил я после того, как мы приветственно обнялись. – Корова не здорова? Молока не даёт?..

– Тьфу, на тебя! – сказала тётя Настя смущённо. – Старичка я к вам пустила!..

– Какого старичка? – сказал я, не понимая.

– Хорошего, растудыть его в качель! – сказала тётя Настя. – Сам увидишь!

– Ключи-то давай! – сказал я, всё ещё не понимая.

– Так у него же ключи, у старичка! – сказала тётя Настя смущённо. – Растудыть твою в качель! (Наверное, нетрудно догадаться, что всюду вместо матюков, нужно подставлять это самое «растудыть»).

– А чего не к себе взяла? – спросил я, начиная заводиться. – Больно мне нужен чужой в доме!

– Да ты че, – дурак, Санька? Не чужой он! – всплеснула тётя Настя руками.

– Как это? – снова не понял я.

– Глянь и увидишь! Только глаза разуй! – посоветовала тётя Настя.

 

 

5.

 

Наш дом был вторым, если считать с дальнего края деревни. Я вошёл, громко стукнув входной дверью, и сразу начал вертеть головой, ожидая тут же увидеть «подселенца» в просторных сенях.

Но никого в сенях не было. Мыши тихо шуршали под полом. На сдвинутых вместе табуретках стояли два одинаковых ведра с водой, и вода в них слегка подрагивала, словно ёжилась от собственного холода.

Яркий свет лился сквозь два оконца косыми столбами, и в них, в столбах, трепетали звездообразные скопления пылинок.

Я с шумом выдохнул воздух и, сняв рюкзак со спины, сочно шмякнул его на лавку, половина которой была занята пустыми корзинами и цветочными горшками.

Шмяк получился очень симпатичный и убедительный. Он должен был обозначать: вот явился хозяин, так что посторонних просим удалиться…

Но по-прежнему ниоткуда никакого человечьего звука не было. Старикашка попался хитрый. Он где-то затаился и моих «намёков» не понимал.

Тогда я во весь голос запел песню «Важней всего погода в доме» и отворил дверь в горницу…

 

 

6.

 

Он сидел на лавке у окна. И смотрел в открытую дверь. То есть, на меня смотрел. Будто ждал меня. (Впрочем, ещё бы не ждать. Я ведь так нашумел).

Был он весь белый. Белизна – первое и главное впечатление при взгляде на него.

Белые волосы (сантиметра – два-три длиной) были мягки, как пух, но не лежали на голове, а словно взвихрены были исходящим от него же самого ветерком. От этого казалось, что его голова окружена сиянием. Лицо тоже было белым. Но белизна эта не была признаком болезни и слабости. Нет, это был цвет здоровья и чистоты.

Даже глаза его были белы, но и альбиносом его назвать было бы неправильно, поскольку радужка его была окрашена, а не обесцвечена. Была окрашена в цвет совершенства и чистоты, повторюсь.

Мне он сразу понравился, с первого взгляда, и я сразу понял, почему тётя Настя его впустила. Всё в нём понравилось. И его лицо, в котором были покой и доброта. И его странная для деревни – «курортная» – одежда: белая просторная куртка и белые брюки с острейшей щёгольской стрелкой.

– Здравствуй! – сказал он, не вставая. – Ты кто?..

– Я – Санька! – сказал я. – На каникулы приехал!

Его мягкий голос был так же приятен, как весь его облик.

– Твой дом, да? – спросил он. – Мне уйти?..

– Да оставайтесь ради бога! – сказал я от всей души.

– Ради Бога! – повторил он, как эхо. – Звучит приятно!..

– Есть хотите? – спросил я, потому что сам был ужасно голодный. – Мне тут понапихивали всячины!..

Я тут же перетащил рюкзак на стол и вытащил из него кучу консервных банок и кучу пакетов с едой, заготовленных мамой.

 

 

7.

 

Так началось наше совместное деревенское бытиё.

Через день я уже называл его на «ты» – как близкого родственника, – и он не возражал.

Выяснилось, что он про себя ничего не знает и ничего сказать не может. Ни имени своего, ни прежнего места жительства. Ничего…

Это не было старческим склерозом или там признаком наступающего маразма, поскольку мыслил он чётко и логично, – не хуже меня самого.

Это было просто его индивидуальной особенностью. Ну вот не помнил человек ничего про своё прошлое, и всё тут. И Бог с ним, как говорится!..

Как-то надо было к нему обраться…. Я вспомнил читанный когда-то рассказ «Дед Архип и Лёнька» и решил, что «Дед Архип и Санька» звучит не хуже…

Та он стал дедом Архипом.

Никогда бы не подумал, что можно подружиться с древним стариком. Но именно это и произошло, – мы с ним подружились.

Дед Архип был какой-то невозрастной. Голос у него, когда со мной говорил, был ну прямо-таки пацанский. Если не глядеть на деда, можно однозначно решить, что общаешься со сверстником. А когда приходила тётя Настя, он говорил с ней «по-взрослому» и почти что басом.

Ел дед очень мало. Так что запасы уничтожал, в основном, только я.

Неутомимостью он от меня не отличался. Мы с ним дневали и ночевали возле реки, увлекаясь рыбной ловлей. По заданию тёти Насти, собирали в лесах и на лугах всякие там травы. В июле начались ягоды и грибы, и мы переключились на них.

Как-то я попробовал передразнивать синичку. Но быстро убедился, что её теньканье мне не по силам.

Дед Архип заинтересованно наблюдал. Потом, когда я выдохся, он вдруг встал во весь рост, раскинул руки и засвистел, зачирикал, затенькал на разные лады. И, откуда ни возьмись, шелестя крыльями, налетели птицы, расселись у него на голове, на плечах, на руках и принялись ему подпевать…. Это было как в сказке, и я, разинув рот, смотрел на это чудо.

Потом дед замолк, и птицы разлетелись в разные стороны. А когда я, спустя небольшое время, попросил его повторить концерт, он не смог. И я видел, что он не врёт, – он действительно не может и не понимает, как это у него получилось…

 

 

8.

 

Двадцатого июля я получил письмо от мамы, в котором она сообщала, что ко мне приехать не сможет, поскольку у отца вдруг началось обострение радикулита, а у старшего брата – какие-то проблемы с поступлением.

Не скажу, чтобы я очень огорчился, поскольку скучно мне не было, и в родителях я, в общем-то, не нуждался. Не все же книги читать, как папа, или хозяйством заниматься, как мама. Надо ещё и просто радоваться жизни, чем я сейчас в деревне с удовольствием и занимался…

Эту дату – двадцатое июля – надо отметить не только из-за родительского письма.

Так совпало, что с этой даты началась череда странных событий, которые круто изменили и меня самого, и мою жизнь…

 

 

9.

 

Вечером мы сидели на крылечке рядышком. Я перебирал грибы, дед – ягоды.

Мы молчали, нам очень хорошо молчалось вместе. Кстати, в это лето в впервые понял, что молчание может быть высшим признаком душевной близости, показателем настоящей дружбы…

Солнце потихоньку подтягивалось к вершинам деревьев. Похоже было, деревья, не торопясь, через голову с себя снимают жёлтые одёжки…

Воздух был ароматен и свеж. Мы его не вдыхали, – мы его пили, смакуя каждый глоток. И такой вкуснотищи я никогда ещё не пробовал, честное слово…

И вдруг дед вскрикнул…. Я посмотрел на него и тоже возопил…

Правая рука деда, которую тот от испуга вздёрнул кверху, истаивала на глазах, изменялась… Она словно бы на бутон цветка сейчас походила, состоящий из множества до времени спрессованных лепестков…. И вдруг эти лепестки один за другим начали разворачиваться…

Это, конечно, всего робкая попытка сравнения, аналогии. Хотя я прекрасно понимаю, что никакие аналогии не помогут понять того, что я увидел…

Дедова рука, действительно, как бы разворачивалась.… И то, что я назвал лепестками, на самом деле было чудовищными вихрями, невыносимыми для человеческого взгляда… Слой за слоем разворачивалась в дрожащее марево бешеных конусов и – исчезали, оставляя после себя неприятное мерцание…

У меня закружилась голова.… Так сильно закружилась, что даже сидеть прямо не мог и, чтобы не упасть, прислонился спиной к перильцам…

Глаза хотел закрыть, надо было закрыть, но я не мог.… Эти вихри, эти конусы их притягивали.… Словно из глаз вырастали невидимые нити, за которые можно было дёргать…

Казалось, поддайся я чуть-чуть, и взгляды мои засосёт, затянет в жуткое коловращение, а следом за ними – и всего меня целиком, и никогда и ничего я не смогу больше видеть кроме того, что там, внутри…

Эти мысли, эти чувства были так неприятны, так тошнотворны, что я не выдержал и единым толчком опорожнил желудок – прямо туда, прямо в «цветок»…

 

 

10.

 

И сразу всё исчезло.… И я на всякий случай закрыл глаза, чтобы не увидеть ещё какого-нибудь гадкого… Собственной блевотины, хотя бы…

А когда открыл их и посмотрел на деда, то снова готов был заорать.… Но дед Архип улыбался так безмятежно, что я решил повременить с воплями…

Солнце уже почти ушло.… Едва-едва цеплялось за верхушки елей.… Но в воздухе оставалось янтарное сияние.… На свежайший мёд был похож воздух…

Дед Архип из этой ненаглядной красоты выпадал.… Потому что дед Архип сейчас не человеком во плоти был, а полупрозрачным силуэтом… Сосудом из волнистого стекла, обведённым бледно-фиолетовыми линиями.… Внутри сосуда клубились, перевивались какие-то дымчатые завитки…

Я поглядел на правую дедову руку…. Она была на месте.… Такая же стеклянистая, как всё прочее…

Я поглядел на ступеньки…. Они были чистыми.… Словно и не было никакого извержения из моего нутра…

– Что с тобой? – спросил у деда, пытаясь унять противную дрожь в руках и ногах. – Кто ты?..

– Не знаю, кто я, – сказал дед безмятежно. – Не знаю, откуда я…. А ты сам-то знаешь, кто ты такой?..

– Человек, естественно! – сказал я.

– А ты уверен в этом? – спросил дед.

И вдруг снова стал непрозрачным.… Таким, как обычно…

 

 

11.

 

На следующее утро, едва продрав глаза, я помчался к тёте Насте. Надо было с кем-то поделиться пережитым вчера…

Дом тёти Насти был через десять дворов от нашего. Это было хорошо, поскольку такая большая дистанция позволяла видеться не каждый день.

Тётя Настя на дворе выкладывала из грязного ведра неаппетитно пахнущее месиво в поросячье корыто. Поросята, не менее грязные, чем ведро, толпились вокруг и хрюкали, и повизгивали так возбуждённо, будто их не кормили неделю. Своими пятачками они сильно тыкались в старушку, – будто хотели её тоже свалить в корыто и немедленно сожрать…

– Куда прёте, заразы! Растудыть вашу в качель! – кричала тётя Настя. – Я вот вас, обмылки обалдуевы!..

Своими резиновыми сапогами она распинывала, поросят, но они снова лезли к своему корыту, пуще прежнего…

После поросят она кормила курей, а я ей пересказывал вчерашнее.

Когда я закончил, она посмотрела недоверчиво и сказала зычно:

– Да вы с дедом, никак мухоморов наелись!.. Или самогонку у Петрунихи купили!

У ней самогонка плохая, – не пейте! Она туда много самосаду сыплет!..

 

 

12.

 

Когда я вернулся в свой дом, у деда был гость. Они сидели за деревянным столом, который сделан был моим папой в прошлом году.

Дед Архип выглядел удивлённым: глаза нараспашку, лоб наморщен, рот приоткрыт.

Руки деда лежали на непокрашенной столешнице ладонями книзу. Его длинные пальцы время от времени слегка подёргивались. Будто дед наигрывал неслышимую мелодию этой встречи.

На дедова собеседника смотреть было не менее приятно, чем на самого деда. Высокий (около двух метров) мужчина с плавными, как у тигра, движениями. Лицо смугловатое, красивое, нерусское. Индиец, наверное. (К месту или нет, вспомнилось вычитанное словосочетание «семитский тип»).

На голове его кудрявились крупные завитки иссиня-чёрных волос. На щеках и подбородке завивались барашки такого же цвета бороды. Глаза – два потухших уголька – говорили о каком-то душевном непорядке, – поскольку были пронзительно грустны. Казалось, дедов гость готов заплакать и еле себя сдерживает.

Одет он был в адидасовский спортивный костюм – синие куртка и шаровары.

– Слышь, Санька, иди сюда! – обрадовался дед Архип, меня увидев. – Петруха мне тут такие сказки гонит! Послушай его, послушай!..

– Петрос! – привстал дедов гость и кивнул мне головой. – Буду жить по соседству с вами до осени!

– У Петрунихи! – пояснил дед Архип и хихикнул, будто сказал что-то весёлое.

– Я, пожалуй, пойду! – сказал дедов гость, но остался сидеть на месте, а на меня посмотрел выжидательно, как бы намекая, что уходить-то надо мне, а не ему.

Меня это разозлило. На хрена он припёрся, незваный, да ещё и командовать пытается! Показать ему, что ли, язык да рявкнуть что-нибудь грубое – в духе тетинастиных «растудыть»?..

Я уж совсем было собрался нахамить, но этот Петрос меня опередил. Он, видимо, понял по моему лицу, что сейчас произойдёт, и сказал деду непонятную фразу:

– Не стоит посвящать примитивную особь!..

Дед Архип ничего не ответил, – только посмотрел на меня, как бы оценивая, и тепло улыбнулся.

– Слышь, милок, – задушевно сказал он гостю, – мы с ним, с Александром, пуд соли съели, а с тобой – ни граммчика! Откель я знаю, – может ты из психушки убёг! Так что иди-ка подобру-поздорову!..

– Это моя цель – уйти с богом! – снова сказал гость какую-то абракадабру.

Но дед Архип, видимо, уловил некий смысл, потому что смущённо захихикал.

– Бойся чёрного кристалла! – сказал Петрос, вставая и двигаясь к выходу. – В нём твоя погибель!..

Он так серьёзно предостерёг, что у меня мурашки побежали по коже. Но к кому были обращены его слова, – к деду Архипу или ко мне?..

 

 

13.

 

Дед Архип на меня не глядел. Всё подёргивал да подёргивал своими длинными пальцами, – продолжал наигрывать неслышимую мелодию.

Я следил за его руками и словно бы улавливал некий ритм, и ритм этот меня завораживал, усыплял.

В какой-то момент, который я пропустил, не зафиксировал, из ногтевых фаланг деда Архипа стал вытекать густой голубой туман. Он расползался по столу, словно пена для бритья, выдавленная из тюбика. В своё время я с такими тюбиками, принадлежавшими папе, немало набаловался…

Плотный непрозрачный туман.… И ровная, будто ножом обрезанная, граница, отделяющая его от обычного воздуха.… Наверное, там, внутри него, холодно и промозгло, и мерзкая сырость липнет к лицу…

– А ты окунись!.. – вдруг сказал дед Архип. – Окунись и сам посмотри!..

– Что ты сказал?.. – заорал я, испуганный тем, что он, вроде бы, прочитал мои мысли.

– Тише ты! Тише!.. – пробормотал дед с таким выражение лица, словно только что проснулся. – Ничего я тебе не говорил!..

– А что из тебя прёт? Что? – орал я и не в силах был остановиться. Мне сейчас хотелось на деда набросился и растерзать его, чтобы прекратились все непонятки.

Дед посмотрел на туман и на стол с недоумением.

– Не знаю! – произнёс он так искренне, что не поверить ему было невозможно.

Туман к этому времени уже поднялся до уровня его груди, – но за границы стола не выходил. Этакий пирог из голубики…

– Ну, так я сам всё узнаю! – выкрикнул я, будто кто-то меня подтолкнул.

Затем твёрдыми шагами подошёл к столу. И наклонился. И погрузил своё лицо в голубое месиво…

 

 

14.

 

И очутился в космосе. Висел один в ледяном чёрном безмолвии, и далёкие звёзды, не мигая, пристально меня рассматривали.

В первый миг я жутко перепугался: задохнусь, глаза выпучатся и лопнут, закипит кровь.… Но поскольку ничего такого не происходило, я облегчённо расслабился.

Подождав, попробовал дёрнуться. И обнаружил, что, гребя руками, могу двигаться в любом направлении.

Какое-то время я так и делал, – и плыл себе по-лягушачьи.

Потом задумался и забыл, что надо двигаться.

Кто такой дед Архип? Если из него, истекает туман, который оказывается космосом, вселенной, то всё это значит? Или туман не идентичен космосу, а просто содержит его в себе? Или внутри любого тумана всегда можно найти некий космос?..

В «умности» только сунься! Ошалеешь и утонешь с головой! Что я, похоже, и сделал!

А вот как теперь отсюда выбираться? Этот простой вопрос ужаснул меня так же, как первый миг в космосе.

Действительно, как же я отсюда вернусь?

Я не мог справиться со страхом. Страх меня захлёстывал. Я почувствовал, как влажнеют, как безостановочно влажнеют глаза…

И вдруг появился кто-то ещё…

Нет, видно никого не было…

Но я знал, я чувствовал, – кто-то ещё появился рядом со мной…

– Не бойся! – сказал чей-то голос. – Мы не рассчитывали на такой большой страх!

– Хочу домой!

– Куда, в город?.. – спросил голос. И как мне показалось, не без ехидства спросил.

– Нет, в деревню! – поспешно уточнил я. – К деду Архипу!

– Какой он тебе дед! – недовольно произнёс голос. – Хотя, в принципе, он, конечно, всем родственник!..

– А кто он такой? – тут же ухватился я за ниточку.

– Не твоего это ума дело! – сказал голос ворчливо. – Тебе достаточно знать, что сейчас он везде! Ему помогать надо!

– Я готов! – воскликнул я на весь космос.

– К нему уже подослали врага! – сказал голос наставительно. – Его зовут…

– Петрос! – воскликнул я, озарённый внезапной догадкой.

– Ты умён! – сказал голос с одобрением. – Ты ведь всё правильно понял!..

– Что делать? Научите меня! – взмолился я.

– Научу! – пообещал голос. – А пока – поразвлекись!..

Тут же всё скакнуло, всё унеслось куда-то. Я очутился в пульсирующем извитом туннеле, составленном из стеклянистых разноцветных мазков. То ли туннель мимо меня, то ли я по туннелю проносился. За полупрозрачными стенками вспыхивали ошеломительные фейерверки. По-моему, там взрывались и гибли целые созвездия.

Гибкие длинные тени сплетались с другими в смертельных поединках. Клочья тьмы отрывались от космоса и превращались в уродливых тварей, которые неторопливыми караванами тянулись куда-то. Их было так много, и караваны их были так длинны, что только благодаря этому я видел их в своём стремительном движении.

Стенки туннеля сужались на поворотах и лизали меня шершавыми кошачьими языками, – словно старались содрать с меня кожу и выпить кровь.

Я орал, но сам себя не слышал. Я плакал, но ни слезинки не ронял. Мне было плохо, но я был наполнен каким-то мрачным восторгом. И чем хуже мне было, тем больший и тем более мрачный восторг мной овладевал…

Ну и развлеченьице мне устроили! Знать бы, кого благодарить!..

 

 

15.

 

Ну, конечно, в конце концов, я снова очутился возле деда Архипа.

Был вечер. Усталое солнце пыталось улечься в зубчатый лес, будто в пышную перину. В перегретом воздухе, как сухофрукты в тёплом компоте, плавали земные запахи. Пахло землёй, травами, деревьями. Пахло фруктами и грибами.

– Где туман? – спросил я у деда Архипа, глядя на него с непонятной мне самому жалостью.

– Какой туман? – спросил он, и взгляд его был не менее лучезарен, чем взгляд сытого младенца.

– Ладно, проехали! – сказал я. – Пойдём завтра на Дальнее озеро?..

Дальнее озеро было глубоко в лесу. Добираться до него нужно было часов пять, карасей с нём было видимо-невидимо, и ходили туда обычно только с ночёвкой.

Мы с дедом давно собирались туда, да всё-таки что-то никак не могли собраться.

– А что! – сказал дед Архип. – И возьмём и пойдём!

– Тогда разбуди меня пораньше! – попросил я. – Часов в восемь! Или в девять!

Дед Архип засмеялся, будто серебряным колокольчиком замахал.

– Я тебя в шесть разбужу! – сказал он и хитренько прищурился, ожидая возражений.

Я поёжился и хитренько улыбнулся в ответ: давай, мол.

Хотя вставать в такую рань да ещё в каникулы – это, несомненно, подвиг…

 

 

16.

 

Ночью мне снился Петрос. Он рычал, скалил зубы, и зубы у него были длиннющими, как шилья; и с них капало что-то чёрное – то ли кровь, то ли яд.

Потом я увидел деда Архипа. Он шёл от меня по небу. Я кричал ему вслед: «Оглянись, оглянись!», потому что хотел увидеть его настоящее лицо. А за ним крался всё тот же Петрос. Он прятался за звёздами и перепрыгивал от звезды к звезде – так, чтобы дед Архип не увидел.

Я знал во сне, что Петрос убьёт деда, и плакал горючими слезами, потому что мне было деда жалко.

Сколько я ни звал его, дед Архип так ни разу и не оглянулся. Широкая спина деда всё уменьшалась, – он уходил всё дальше и дальше, – пока не превратилась в исчезающе малую точку.

Но в тот миг, когда она должна была окончательно пропасть, она вдруг взорвалась, и взрыв этот вместо того, чтобы опечалить меня, – необычайно обрадовал.

Разорванный на куски, я нёсся в потоках ярчайшего света, рождённого этим взрывом, и ликовал, ликовал.

Ликовал каждым своим новорожденным кусочком…

Эти сны повторялись, и каждый цикл заканчивался пробуждением. Пробуждаясь, я слышал, как шелестящей походкой крадётся по дому кто-то чужой. У чужого было частое, не по-человечьи сопящее, дыхание. Он обходил комнату, тыкаясь носом во все углы. Затем склонялся надо мной и шептал настойчиво: «Убей, убей деда!»

Я пытался вскочить, – и не мог. Пытался, по крайней мере, открыть глаза – и был не в силах.

Потому что чужой ставил на грудь свою ногу и давил, давил.

И мне было так тяжело, так муторно, что казалось: всё, не могу больше, умру через миг…

 

 

17.

 

Утром глаза было не продрать, руки-ноги еле шевелились, и я впервые понял, каково старикам после неспокойно проведённой ночи. И я пожалел деда Архипа и решил, что умру молодым, – лишь бы в старика никогда не превращаться.

Мы вышли затемно. Завтракать не стали. Только выпили по стакану крепчайшего чая, настоянного на травах, нами же собранных.

Дед Архип шагал впереди, я – за ним шагах в трёх. Я завидовал той уверенности, с которой он двигается по тёмному лесу. Тоже мне, вождь краснокожих! Ни одной веточкой не хрустнет. Ни одной птицы не вспугнёт.

За ним, за его спиной, как бы образуется «туннель безопасности», по которому я спокойно иду, хотя толком ничего и не вижу.

Словно его спина что-то такое излучает облакоподобное, что меня окутывает, как одеяло, и предохраняет от ударов, ушибов, падений, всяческих травм.

Тьма вокруг ледяная, совсем не летняя. Озноб колотит. Зубы постукивают, и я отстаю ещё на шаг, чтобы их дробь не услышал мой проводник.

Мне стыдно, что я – такой неженка, что я не умею быть бесшумным, что мне хочется тепла и уюта.

Дед Архип, наверно, меня за человека не считает и презирает потихоньку. Недаром у него эта усмешечка хитренькая на лице то и дело.

Я иду и терзаюсь. И жалю себя своими мыслями, как пчёлами.

А лес тревожно шелестит. И холод всё такой же. И солнце, видимо, где-то заблудилось в этой чаще. Или так разоспалось, что никак не проснётся…

И вдруг…

Что это?..

Я вздрагиваю. Всё тело изнутри словно кипятком обдаёт. Хочется заорать от этого внезапного жара…

Рядом с нами шевельнулся во тьме кто-то большой…

Шевельнулся…

Выждал, пока пройдём…

И двинулся за нами…

Справа и сзади…

Не пытаясь маскироваться.… Не пытаясь быть бесшумным…

Тяжёлые шаги слышны отчётливо.… И хриплое дыхание с нечеловечьим присвистом.

Казалось бы, невообразимый хруст и треск должны быть.… Но звуков совсем немного…

– Кто это, дед Архип? – окликаю я шёпотом.

– Нечисть какая-то! – спокойно откликается дед Архип. – Не бери в голову, Саня!

– Тебе что, не страшно? – удивляюсь я.

И вдруг чувствую, что и сам уже не боюсь.

«Нечисти, похоже, не нравится наше спокойствие.

Она нагоняет нас и начинает носиться кругами, время от времени порыкивая.

Во тьме кажется, что она вот-вот заденет нас боками и сомнёт, растопчет.

Рык всё громче.

И вдруг слова становятся слышны.

– Не ходи туда! Не ходи! – с трудом выговаривает мерзкая тварь, и угроза слышится в этих тяжело произносимых словах.

Дед Архип никак не реагирует на угрозу. Я тоже уговариваю себя, что всё это – глюк дурацкий и не более того.

Как вдруг чудовище, перегнав нас, оборачивается к нам мордой.

И над нами загораются красные круглые глаза-тарелки с вертикальными, змеевидно изогнутыми зрачками…

 

 

18.

 

«Бежим!» – хотел я закричать…

И не мог…

Мне казалось, ночной кошмар повторяется наяву. Во сне, как известно, чем больше ты хочешь убежать от преследования, те меньше это у тебя получается…

Так было и сейчас, тут, – в предутреннем лесу…

Красные глаза – единственное, что мы с дедом могли видеть. Хотя, может быть, дед с его странностями видел и больше, чем я. Но я сомневаюсь в этом…

Красные глаза нависали над нами на высоте трёх таких дедов, как этот.

Они были похожи на воспалённые звёзды, налитые изнутри дурной кровью и готовые лопнуть.

Может, и не было вокруг них никакой плоти? Просто-напросто они притягивали к себе тьму, и она беспорядочно облепливала их клочьями…

Тогда эта тварь ещё ужаснее, чем представлялось поначалу…

Я глядел снизу вверх, заворожённый, и ждал, – сейчас небо рухнет на нас.

И звёзды лопнут, будто гнойники. И мы утонем, задохнёмся в зловонных потоках…

– Не ходи вперёд! – зарычала тварь, и рык её обрушился на нас, как гром, пытаясь пригнуть, примять, расплющить.

Глаза дёрнулись, послышался сочный звук удара, и перед нами легко, будто спички, переломились древесные стволы и упали, расталкивая прочую зелень.

Я это слышал, и не дай мне Бог услышать это когда-нибудь ещё!..

– Мне страшно! – сказал я во тьму.

И тут же – почти сразу после моих слов – дед Архип «высветился». То есть, предстал в виде стеклянисто поблёскивающего человека, чьи контуры были обозначены голубыми мерцающими линиями.

– А теперь?.. – хитренько улыбнулся Архип.

– Так лучше! – сказал я и улыбнулся ему в ответ.

– Не бойся! – сказал, посерьёзнев, дед Архип. – Эту тварь породил ты!

– Как это? – не поверил я.

– Своим страхом! – сказал дед Архип. – Всех чудовищ рождает страх!..

– Я то боюсь, то не боюсь! – сказал я.

Дед Архип снова хитренько улыбнулся и пошёл себе вперёд, не говоря больше ни слова.

Я промедлил немного и увидел странную картину.

Дед Архип двигался вперёд, – но нисколько не приближался к чудовищу. Расстояние между ними всё время оставалось неизменным.

То ли дедов напор просто-напросто отодвигал монстра?.. То ли монстр сам отступал перед дедом?..

А если тварюга не может на нас наскочить, то и повредить нам она не может.

Так я решил – и сразу повеселел. И страх мой куда-то незаметно убрался…

А тут и небо вдруг резко – скачком – посветлело.

И над лесом показался арбузный ломоть восходящего солнца…

 

 

19.

 

Не знаю, куда делся красноглазый. И был ли он вообще. После восходящего солнца как-то перестаёшь верить в чудовищ…

Озеро Дальнее лежало в ладонях леса, как Великая Жемчужина, как огромная капля росы.

Дед Архип сразу – будто он её туда определил – нашёл в кустах камью – лодку, выдолбленную из цельного древесного ствола.

Мы сбросили на землю наши заплечные мешки, достали из них снасти – короткие палочки удилищ, торчащие над катушками с леской: банки с червями и определили всё это в лодку. Затем погрузились в неё сами и отплыли.

Передвигаться по воде в камье – дело рискованное. Дело в том, что когда ты сидишь в камье, озёрная вода находится практически вровень с её бортами. Нужна ювелирная точность, выверенность движений, чтобы не зачерпнуть, чтобы не пойти ко дну.

Управляет камьёй тот, у кого в руках маленькое весельце-лопаточка. Перед и зад у камьи одинаковы. Поэтому передом условно можно считать как раз ту часть лодки, где сидит человек с веслом. Этот человек осторожно загребает веслом то слева, то справа и таким образом потихоньку двигает посудину по воде.

Дед Архип, естественно, сидел впереди, поскольку он всё знает и всё умеет, а я ещё только учусь.

Мы выплыли на середину озера. Словно бы повисли в лесном кольце, составленном из красивых старых елей. Под нами было небо. Над нами было небо. Вокруг был лес. Умирать не хотелось…

Караси сами нацеплялись на наши удочки-махалочки. Мы тягали наперегонки рыбину за рыбиной, и лодка наша погружалась ещё ниже и всё ещё – каким-то чудом – держалась на плаву…

Так длилось долго. Уже солнце, как желток по сковородке, растеклось по середине неба и жарилось там вовсю, когда мы поплыли к берегу.

На берегу мы развели костёр и сварили уху в котелке, что прихватил с собой запасливый дед Архип.

И вот, когда мы обсели котелок и начали тягать из него ложку за ложкой, тогда-то и появился Герой.

Это я его так сразу мысленно окрестил. Судите сами: из леса появился молодой мужик метра с два ростом, с копной белокурых волос и такой же вьющейся бородкой. В плечах – косая сажень. Мышцы играют под кожей, как у барса. И движения такие же – льющиеся, вкрадчивые.

Одет он просто – в спортивный потрёпанный костюм. Но на нём этот синенький потрёпанный костюмчик смотрится как рыцарские доспехи.

Приблизился он, глянул на меня, и я ахнул мысленно. Глаза у него – синие-пресиние. Прямо-таки, неба кусочки да и только.

Ну, как тут его для себя обозначить? Или Принцем, или – попроще – Героем.

Он улыбнулся, – так хорошо, так задушевно, что я сразу понял, – вот он, мой идеал.

И я сразу его полюбил, честное слово. И решил, что во всём буду ему подражать, с него брать пример.

У любого парня должен быть мужчина-образец, в этом я уверен. Родителям подражать не хочется, поскольку – при всём уважении – уж больно они заморочены жизнью. А такой вот Герой обстоятельствам не подчиняется, – он ими повелевает.

– Здравствуйте, если это вам интересно! – сказал Герой, и этим своим приветствием ещё больше мне понравился.

– Садись к нам! – сказал дед Архип радушно и протянул Герою свою ложку.

Я дёрнулся, чтобы сделать то же самое, и почувствовал, что стремительно краснею.

Недотёпа, растяпа, тормоз, – ругал я сам себя. Не мог сообразить быстрее деда! Любой старик тебя на сто очков опережает!

Я обиделся на деда. Зачем он высунулся так поспешно? Не буду с ним разговаривать! И с Героем – тоже!..

Между тем, Герой присел слева от деда, (я сидел справа), зачерпнул из котелка и с явным удовольствием угостился. Потом он – не без сожаления отдал обратно ложку и сказал приветливо, но твёрдо.

– Надо бы тебе уйти отсюда!

– Отсюда? – дед Архип круговым движением руки обвёл озеро и лес.

– Отсюда! – Герой тоже сделал круговое, – но вертикальное, – движение рукой, очертив им и небо, и Солнце.

– А зачем? – спросил дед Архип и нахмурился.

– Чтобы остаться! Чтобы вернуться! – перечислил герой свои резоны.

«Ни фига себе прикол! – подумал я. – Уйти, чтобы остаться! Уйти, чтобы вернуться!.. Из какого хита они это выдернули?»

– А кто подготовит? – спросил дед Архип.

– Я, конечно! – Герой пожал плечами и беззаботно улыбнулся.

– Может, оставим его у себя?.. – спросил дед Архип, обращаясь ко мне и кивая на Героя.

– Пожалуйста! – сказал я как можно спокойнее, а внутри всё дрожало от радости.

Дед Архип стал неторопливо зачёрпывать уху из котелка. Я – после некоторой паузы – тоже.

Герой прилёг возле костерка, закрыл глаза и мгновенно уснул.

 

 

20.

 

Уснув, он побледнел и стал беззащитным, как ребёнок. Уж кем-кем, а Героем он сейчас не был.

Какие-то быстрые тени проявились на его лице. Словно их отбрасывало колеблемое ветром дерево.

Тени эти были неприятны мне. Но я не знал, как их смахнуть или отогнать.

– Слушай, дед Архип! – сказал я громким шёпотом. – Я понимаю, ты ничего не обязан объяснять! Но всё-таки, что происходит?..

– Санька, ты сердишься – значит, ты не прав! – ответил дед Архип. – Ничего не происходит! Ветер гонит волны, воду морщит. Вот и всё!..

Я бы мог ему поверить, поскольку говорил он искренне, но эта его хитренькая усмешечка смущала.

– Кто он такой? – спросил я, имея в виду Героя.

– Не знаю, – сказал дед Архип. И хоть убейте меня, он не врал.

– А зовут его как?

– Не знаю! – повторил дед Архип. – Дома он тебе сам скажет!..

– Тогда что за разговоры между вами? – задал я ехидный вопрос, понимая заранее, что ответа не будет.

Ответа и в самом деле не было.

Дед Архип смотрел на меня ясным младенческим взором и молчал.

Ничего я не знаю, ничего я не понимаю, зачем ты мучаешь меня! – вот о чём говорил его взгляд.

Мы доели уху. Потом дед уснул неподалёку от Героя, а я зашёл в озеро по колено и стал отмывать котелок…

Почему-то было тревожно…

И стало нас в избе трое. Три медведя в одной берлоге.

Тётя Настя только один раз заглянула после того, как Герой появился. Ахнула, его увидев, и почему-то перекрестилась.

– Ты откуда такой герой? – спросила без особой ласки в голосе, а я про себя подивился точности женской интуиции. Как она, тётя Настя, славно почувствовала суть нового человека, – именно герой!..

– Из-под земли я вылез, бабушка! – дурашливо произнёс Герой и, оскалив свои сахарные зубы, громко зарычал.

– Тьфу, на тебя, растудыть твою качель! – завопила тётя Настя и снова торопливо закрестилась. – Уж больно ты ловок в зверинстве!..

Герой захохотал, но я приметил, что на тётю Настю он посмотрел как-то странно…

С того раза тётя Настя к нам ни ногой. Видимо, усиленно занимается своими поросятами…

Поначалу мы спали в разных комнатушках, но как-то само собой получилось, что вскоре мы сползлись в главную светлицу (так её дед называл). Дед занял русскую печь – дрых на полатях. Герой на ночь раскладывал старенькое продавленное кресло-кровать. Я располагался на узенькой кровати с никелированными когда-то, ныне пятнисто-облупленными спинками.

По ночам в доме стало страшновато. Засыпая, я слышал тихие шорохи за стеной, – будто кто-то бегал по ней вертикально – вверх и вниз. Какие-то стукотки, царапанья, трески. Порой успевал увидеть, что стена и потолок начинали дыбиться, волноваться. Но за реальность это не принимал, – считал причудами полусна.

Иногда ночные шумы становились настолько громкими, что я как бы просыпался. А может быть, это мне снилось, что просыпался. Веки я тогда поднять не мог, – они были словно приклеенными. Но сквозь веки я каким-то образом видел всё вокруг, – хотя, повторяю, может быть, это было продолжение сна.

Я видел мохнатый потолок. Мохнатым он был от того, что чьи-то хвосты – впритирку друг к дружке – свисали с него густой бахромой. Хвосты были разные – длинные и короткие, тонкие и толстые, завитые штопором и прямые. Фантастической подробностью, объединяющей хвосты, было то, что кончик каждого был привязан к рыболовному крючку. Маленькому крючку или большому – в зависимости хвоста.

Бахрома из хвостов жадно подрагивала или подёргивалась, – будто невидимые мне удильщики изо всех сил старались что-то выловить из нашей комнаты.

Мне – во сне – казалось, что я их понимаю, я знаю, чего они хотят, – только не могу словами выразить своё понимание.

Стены светлицы тоже не оставались чистыми. Периодически толчками, похожими на сокращения сердца, выбрызгивались на них в разных точках струи извилистых гадов.

Гады промелькивали быстро. С неимоверной скоростью расползались веером из точки зарождения.

С низу, с пола, доносился беспрерывный тихий шелест. Холодные, скользкие, мерзкие, они там, на полу, роились, клубились, свивались. И глазки их бесчувственные светились, будто капельки фосфорического гноя.

Может быть, мне хотелось вскочить, затопать ногами, стоя на кровати; заорать что-нибудь безумное?..

Может, быть.… Но если даже и хотелось, то не моглось, уж это точно…

Я был каменный, я был никакой… Гранитный идол, брошенный плашмя…

Бывали ночи, когда я видел с закрытыми глазами всякие странные огни. Они возникали в воздухе россыпью, и какое-то время дрожали, будто сильно озябнув. Потом начинали мерцать, помаргивать. Отморгавшись, пускались в танцы. Каким-то образом я понимал: танцы – главное, ради чего они явились. Они прыгали и кружились друг подле друга. Пускались в бегство и бросались навстречу – лоб в лоб. Сливались, образуя сине-зелёные столбики, покрытые жёлтыми крапинками.

Затем распадались и стреляли в других россыпями оранжевых искр.

Запах в это время в комнате стоял ужасный. Мерзкий непередаваемо. Но что я мог поделать, будучи обездвиженным? Дед Архип, видимо, был таким же. Так тихо лежал на печи, будто его и вовсе там не было.

Бывали ночи, когда в воздухе слышались голоса, и появлялись корявые морды. Голоса были хрипастые, злые, не слишком-то внятные. Они на разные лады ругали Петроса.

– Петрос – беда!..

– Петрос – гибель!..

– Его нельзя слушать!..

– Ему нельзя верить!..

Такой бубнёж продолжался долго. Я успевал несколько раз заснуть и проснуться.… И снова задрёмывал.… И снова себя сознавал…

Корявые морды появлялись в воздухе молча. Но почему-то казалось, что бубнёж исходит именно от них. Они были носатыми, как Буратино, и рогатыми, как баран. Ушастыми, как слон, и бородавчатыми, как жаба. Покрытыми шерстью или роговыми чешуями. Одноглазыми или многоглазыми. С гноящейся кожей или вовсе без кожи…

Дед Архип просыпался после таких ночей печальным и бледным, жаловался на головную боль. Вялым был, двигался через силу, и мне было его жалко.

Зато Герой всегда был свежим и весёлым. Никакая усталость не беспокоила.

Я стеснялся спросить его напрямую, – видит ли он что-то по ночам. Мне казалось, он настолько выше меня и деда, что, узнав про ночные видения, засмеет нас обоих, станет нас от души презирать.

Поэтому я молчал и потихоньку завидовал его всегдашней весёлости.

Кстати, по-настоящему звали Героя – Люций. Имя ему соответствовало, – от него за версту несло мужественным Древним Римом.

Но вслух я его называл по имени редко, – почему-то не поворачивался язык. Про себя же, как начал величать Героем, так и продолжал с удовольствием…

 

 

21.

 

В лес и на рыбалку мы теперь ходили вчетвером, поскольку и Герой, и Петрос обязательно увязывались с нами.

Интересно глядеть на Героя и Петроса, когда они вместе. Вместе-то они вместе. Но в то же время чётко чувствуешь, настолько они далеки. Насколько каждый – сам по себе. Словно между ними всегда – невидимая и непреодолимая преграда.

Улыбается Герой, серьёзен Петрос. Выглядят оба великолепно. Того и другого смело можно использовать для рекламы здорового образа жизни.

Интересно глядеть на них, но и неудобно – тоже. Глаза приходится излишне напрягать. Словно преграда – не только между ними. Словно окружены они некими экранами, сквозь которые взгляду приходится проламываться, пробиваться.

Странные вопросы приходят в голову. Люди ли вообще эти двое?.. А если не люди, то кто же я?.. Откуда взялись?.. Чего хотят?..

Как-то в чащобе я залез под шатёр ели, поскольку там была целая грибная поросль. Собирал грибы, скорчившись и даже лёжа. И незаметно для себя сморился и приспнул ненадолго. Сморил меня дух, исходящий от земли и от еловых лап.

Через несколько минут проснулся бодренький. И…

И услышал обрывок разговора. Обрывок разговора, который вели дед Архип и Петрос. Героя рядом с ними не было. И от него, и от меня оторвались.

– Значит, чёрный Кристалл у тебя? – задумчиво спросил дед Архип.

– У меня! – согласился Петрос. – Он вам поможет вернуться!..

В голосе было почтение младшего к старшему, и мне оно жутко не понравилось.

Что он подлизывается к деду, этот кудрявый? Что он из себя пай-мальчика изображает?.. Я-то – знаю, что он плохой, злой, ненадёжный, мерзкий, предатель и гад. Об этом не раз говорил Герой, а разве можно Герою не верить, и разве может Герой говорить неправду!..

– О чём ты? – спросил дед Архип как-то вяло. – Никуда я не хочу. Мне и тут хорошо…

– Всё должно быть на кругах своих! – сказал Петрос, и в его голосе прозвучала непонятная мне печаль. – Без вас это невозможно!..

– Почему я должен верить тебе? – спросил дед Архип. – Люций говорит, ты – мой враг!

– Почему вы должны верить ему? – возразил Петрос.

– Он говорить убедительней! – сказал дед Архип.

– Тут проблема выбора! – сказал Петрос.

– И зачем это мне? – посетовал дед Архип.

– Возьмите Чёрный Кристалл! Оживите его! – сказал Петрос. – Тогда выбор будет ясен!

– Как его взять? – спросил дед Архип.

– Я научу! – пообещал Петрос…

На этом разговор оборвался. Удаляясь от меня, прошуршали шаги…

 

 

22.

 

Я вылез из-под ели, распаренный, потный, выволок свою корзинку. Стал отряхиваться от налипших иголок.

Надо было торопиться за ними, догонять. Но что-то удерживало на месте.

Заблудиться я не могу. Здешние леса исхожены вдоль и поперёк ещё в прошлые приезды в деревню. Тогда я ходил с тетёй Настей, а теперь и без неё обхожусь прекрасно.

Стыд меня удерживает, вот что. Подслушивать нехорошо – так меня воспитали. Я не смогу в глаза глядеть ни деду, ни даже Петросу, если быстро догоню их, и они подумают, – уж не шпионил ли я?..

Пойду потихоньку следом и грибов доберу. Вон ещё в корзинке сколько места! А если аукнут, вот тогда можно и откликнуться…

И тут я увидел Героя. Увидел и – вздрогнул…

Миг назад у этой берёзы никого не было. Я ещё отметил краевым зрением причудливый нарост чаги на высоте моих плеч…

И вдруг он – Герой. Со своей обаятельной полуулыбкой. Спиной к стволу прислонился. Словно только что пророс сквозь него. Большие пальцы обеих рук засунуты в карманы джинсов. Ладони прижаты к бёдрам. Что-то ковбойское – вольное, дерзкое в его облике.

– О чём они говорили? – приветливо спрашивает он. – Ты слышал, я знаю!

– Я случайно! – говорю я, оправдываясь, и щекам становится жарко.

– Вот и молодец!.. – подбадривает он.

Похвала меня окрыляет, и я торопливо пересказываю то, что слышал.

Чувствуется, Герой доволен.

– Не верь Петросу!.. – говорит он, взлохмачивая рукой мою шевелюру. – Это страшное существо!..

 

 

23.

 

Вернувшись в деревню, я оставляю корзинку на крыльце и забираюсь на чердак. Чердак забит свежим пахучим сеном, которое тётя Настя заготовила для своей коровы. Я вылежал в этом сене пещерку, и когда хочу уединиться, поднимаюсь сюда.

Я лежу в сене, вдыхаю его ароматы, которые приятно пощёкатывают горло, и мне хорошо.

Думаю про Петроса. Восхищаюсь собой. Ведь у меня же возникал вопрос, – человек ли он, Петрос, вообще?

И вот сегодня Герой подтвердил мою догадку. Он назвал Петроса «существом». Это значит, что Петрос лишь маскируется под человека. На самом же деле он – монстр.

Может быть, инопланетный. Может быть, земной.

И что мне делать в этой ситуации? Сражаться с монстром? Чем и как? Силой своего интеллекта? Зубами и кулаками?

Как учат американские фильмы, надо либо обнаружить у искомого монстра слабое место, либо приготовить для него простую и надёжную ловушку.

Слабые места у Петроса есть?.. Неизвестно!..

Ловушку для него можно смастерить? Неизвестно!

Если он – монстр, значит, нужно постараться увидеть его в натуральном обличье. Не в человечьей шкуре, а в его естественной. Изначально ему присущей. Тогда, кстати, и вопрос с ловушкой прояснится.

Значит, что?

Значит, нужно следить за Петросом и караулить момент истины.

Да как же, проследишь тут, в деревне! Ни толпы тебе нет, в которой можно спрятаться, ни специальной техники. Микрофонов направленных, например.

Что же делать?

Ну, во-первых, быть где-то рядом с Петросом. Вдруг тот забудется хоть на миг да покажет себя истинного.

Во-вторых, почему бы не попросить у Героя помощи? Герой на то и Герой, чтобы слабым помогать! А слабый в данном случае вы, Санечка, не надо на свой счёт обольщаться…

Порешив так, я успокоился, расслабился и заснул под тихий посвист ветра, который жил себе да поживал где-то здесь, на чердаке…

Может быть, его вместе с сеном принесла сюда тётя Настя?..

 

 

24.

 

Разговор с Героем состоялся этой же ночью.

Мне не спалось. Никогда прежде со мной такого не случалось. Едва касался головой подушки, тут же проваливался до утра…

А нынче лежал и пялился в потолок. И ждал, чтобы началась очередная какая-то хренотень. Привык уже к бесплатным ночным представлениям.

Тихо в деревне ночью. Никаких тебе автомобилей, трамваев, пешеходов. Даже собаки не лают.

Только месяц делом занят. Тихо вошёл в дом и положил на пол серебряную фотографию окна размером один к одному.

Что там, перевелись все привидения? Или как?..

И тут скрипнуло старенькое кресло-кровать. Герой поднял голову, посмотрел на печь. Посмотрел в сторону моего лежбища. Потом сел, спустив босые ноги на дощатый пол.

– Санька! – позвал он шёпотом. – Знаю, ты не спишь!

– Не сплю! – согласился я и тоже перешёл в сидячее положение.

– Иди сюда! – Герой тихонько хлопнул ладонью рядом с собой.

– Зачем? – сказал я.

– Разговор есть!

– Ну, если разговор…

Я прошлёпал по полу и уселся рядом с ним.

Было прохладно. По полу гуляли мелкие знобкие струйки.

От Героя исходило приятное тепло. Я прижался боком к его боку, чтобы согреться.

– У тебя, наверно, высокая температура! – сказал я.

– Надо одолеть Петроса! – сказал Герой озабоченно. – Ты мне поможешь?

– Так и я хотел про то же! – обрадовался я. – Мне бы разглядеть, как он выглядит на самом деле!

– Зачем? – сказал Герой.

– Чтобы помочь тебе его одолеть! – сказал я, удивляясь его недогадливости.

– Правильно! – сказал Герой тёплым голосом. – Я его видел и сейчас передам тебе мыслеобраз! Расслабься и гляди внутрь головы!

Он положил мне на макушку свою левую руку, и я почувствовал словно бы слабый ток, что легонько покалывал кожу.

– Ты что, экстрасенс? Или телепат? – спросил я.

– И то, и другое! Смотри! – приказал Герой.

Я закрыл глаза и стал вглядываться внутрь себя.

Поначалу я видел один только желтоватый туман, в котором плавали какие-то знаки препинания. То ли запятые, то ли точки…

Потом ясно, как на экране плазменного телевизора, возник монстр. Он был ужасен и вызывал отвращение. Маленькая голова с покатым лбом была обременена висячими слоновьими ушами. Рот был полуртом, полуклювом. Из углов ороговелых губ снизу и сверху высовывались, перекрещивались, изогнутые клыки. Носа не было. Маленькие круглые глазки были защищены грибовидными костяными выростами. Три коротких прямых рога расположены на голове во фронтальной плоскости. Тело было панцирным и всё покрыто костяными бородавками. Из некоторых бородавок что-то сочилось, – то ли гной, то ли яд. Короткие, неимоверно сильные лапы заканчивались широкими клешнями, которые звучно стригли воздух и так же легко отстригли бы любую голову любого существа. Толстые лапы с двумя рядами когтей держали чудовище на себе, позволяя ему двигаться вертикально…

Я внимательно рассмотрел истинный облик Петроса, передёрнулся от брезгливости и сказал Герою решительным шёпотом:

– Хватит!..

– Ты не испугался? – сказал Герой озабоченно.

– Нет! – сказал я и отправился к себе на кровать.

Лёг и снова уставился в потолок. Потом заснул.

И ничего больше этой ночью не происходило…

 

 

25.

 

На следующее утро, когда я пришёл к колодцу с двумя вёдрами, я встретил там Петроса. Он тоже пришёл по воду.

– Раненько ты встаёшь! – сказал он одобрительно.

– Пока вас всех не было, спалось лучше! – сказал я, и, видимо, неприязнь в моём голосе прозвучала достаточно явственно.

Петрос посмотрел с непонятной мне печалью и сказал:

– Лучше бы тебе уехать!..

– У меня каникулы! – сказал я резко, – Я тут отдыхаю!..

– Берегись Люция! – сказал Петрос как-то виновато. – Он погубит тебя!

– Не маленький! – буркнул я. – Сам разберусь!..

Он говорил так искренне, этот монстр в человечьей шкуре. Он мог бы вызвать у меня симпатию, кабы не увидел я вчера его истинный облик.

– Наша задача одна – защитить старика! – сказал Петрос.

«Зачем же ты ему Чёрный Кристалл хочешь подсунуть?» – чуть не выкрикнул я.

– Старайся быть рядом с ним! – сказал Петрос. – Тебя оберегая, он может себя обрести!

– Он, по-моему, себя не терял! – сказал я.

– Напрасно ты так думаешь! – сказал Петрос и ушёл со своими вёдрами к тому дому, в котором квартировал…

 

 

26.

 

Я понял, что ничего я не знаю и ничего не понимаю в этой жизни. Петроса я должен бы ненавидеть, но когда он говорит, он достаточно убедителен. Я стараюсь ему не верить, но я верю ему, когда он говорит. Наверное, я малодушный. Малодушный в силу малолетнего своего возраста. И собственное малодушие заставляет меня соглашаться с любым, кто меня в данный момент в чём-то старается убедить.

Вот говорят, надо верить первому впечатлению. Я и поверил: все свои симпатии отдал обаятельному Герою.

Но Петрос оказался тоже достаточно симпатичным и обаятельным. Просто у Петроса всё это как бы не явно, не сверху. У Героя же – сразу бросается в глаза, лежит на поверхности.

Петрос как монстр?.. Полно, уж не приснилось ли?.. Не сотворило ли воображение со мной какой-то шутки, подсунув мне псевдореальность, какой-то киношный трюк? Во всяком случае, сегодня, сейчас Петрос даже в виде монстра не кажется таким уж страшным, невыносимым, каким был вчера.

Смущённый он какой-то жалкий, виноватый. Если уж и думать о нём, как о звере, – то скорее можно его представить в виде старого пса, несмотря на всю его внешнюю моложавость…

А вообще, что толку во всех моих рассуждениях?.. Ничего я не знаю и ничего не понимаю, – вот единственный вывод, какой можно сделать…

 

 

27.

 

Из-за своей раздвоенности и нежелания кого-то ненавидеть, я чуть не пропустил нужное время и нужную информацию.

Петрос поступил хитро: он подослал к нам тётю Настю, и она передала деду записку, где всё было нарисовано, что нужно было сообщить о Чёрном Кристалле.

Я это дело проморгал, прошляпил, профукал. И Герой тоже оказался не на высоте.

Единственное, что я услышал, не пропустил мимо ушей, сидя перед домом на берёзовом чурбачке и наслаждаясь теплом, покоем, красотой, было тёти Настино ворчание. «Внешняя» причина визита тёти Насти была проста и сладка – мёд. Она, тётя Настя, принесла нам полное ведро мёда, взятого ею с тех ульев, что были у неё в огороде. Мёд был прозрачной и чистейшей желтизны. В нём плавали восковые сотовые ячейки, – словно маленькие подводные лодки. А запах от мёда исходил такой обалденный, что рот сразу наполнялся слюной, и даже скулы сводило. Хотелось тут же воткнуться губами и зубами в это сладостное чудо и вбирать его, вбирать его в себя.

Конечно, переняв ведро от тёти Насти, я тут же запустил в него деревянную ложку и обожрался мёдом. Пока там тётя Настя секретничала с дедом. И Герой тоже накинулся и тоже, по-моему, обожрался. Потом он ушёл в дом, напился в сенях воды из ведра и поднялся на чердак, – я показал ему свою тамошнюю пещерку в сене.

Я тоже хотел бы ополоснуть рот от сладости, которая из желательной стала приторной, навязчивой. Но лень было шевельнуться. Лень было языком двинуть, распухшим от впитанного в него мёда.

Тут как раз – во блаженном отупении – предстала передо мной бормочущая тётя Настя.

– Цидульки ихние носи! – ворчала она, выйдя на крыльцо. – Будто делов других нету! Живёт в двух шагах и нате вам! Цидульку заделал. Растудыть его в качель! Подошёл бы под окно да всё выложил. Нет, надо бумагу портить!

– Ты про кого, тётя Настя? – лениво осведомился я.

– Да про вашего этого, что у самогонщицы на постое! – рыкнула на меня старушка. – Понадобилось ему, чтоб я деду Архипу цидульку снесла! Всё учил, как подойти да что сказать! Тьфу ты! Прятаться-то от кого? От тебя что ли?.. Так из тебя шпион, как из меня – балерина!..

– Ты принесла письмо деду Архипу? От Петроса? – не веря своим ушам, переспросил я.

– Хорошо ещё заплатил этот ваш по-божески! – тут старушка перекрестилась. – Не то бы его послала, и никаких курлы-мурлы! А дед Архип – что ребёнок! Увидел рисунок, – разулыбался. Спрашивать стал про Чёртово копыто, – как найти да как дойти!..

– Там рисунок был? – закричал я, не в силах сдерживаться. – Чего ж ты молчала?

– А чегой-то я тебе докладать должна? – бабка презрительно зыркнула на меня глазками. – Ишь генерал какой, растудыть твою качель!..

– Чего там на рисунке, ты, конечно, не видела? – безнадёжно спросил я.

– Глянула с прищуру! – бабка шкодливо хихикнула.

– Что там было? – заорал я.

– Охолони ты, горлодёр кукаречный! – тётя Настя вдруг помолодела от улыбки, расцветшей на лице. – А не то огорчу тебя оплеухой!..

Ну, как тут ею не восхититься! Только что была старым-стара, и вдруг почти что девчонка!

– Было там два крестика! – тётя Настя заговорщицки оглянулась и снизила голос до шёпота. – Один посреди Чёртова копыта. Другой – на дупле старого дуба…

 

 

28.

 

И никакой Петрос не хороший!.. – так я подумал, когда тётя Настя удалилась. – Монстр он и есть монстр. Или, по-другому, – сколько волка не корми, он всё в лес смотрит. Ишь как настойчиво пытается передать какой-то Чёрный Кристалл деду Архипу! Не тот ли это Чёрный кристалл, от которого мне надо беречься? А если и тот, что же теперь – бежать без оглядки? И бросить Героя одного? Да ни за что на свете!..

Я взобрался на сеновал, улёгся в сено рядом с дрыхнущим Героем. Тот приоткрыл левый глаз, глянул мутно и недовольно и снова его захлопнул, буркнув недовольно: «А, это ты!».

– Слушай!.. – я приблизил губы к его уху и быстрым шёпотом изложил всё, что вызнал от тёти Насти.

Герой подёргивался во время моего шёпота, будто пронзаемый электрическим током. Глаза его широко раскрылись и будто осветились изнутри.

Едва дослушав, он вскочил, перепрыгнул через меня и буквально скатился по лестнице.

«Куда ты?» – закричал я и бросился за ним следом.

Он направлялся к лесу…

 

 

29.

 

Чёртово Копыто – небольшое озеро в чащобе. Форма его – правильный овал – видимо, и навела на мысль назвать его так. Если вдуматься, озеро, действительно, напоминает след какой-то сказочной Костяной Ноги.

Есть возле озера старый дуб. Он высокий и толстый. Десятка два елей, наверное, надо собрать, чтоб сравнялись с ним толщиной.

Видимо в знак уважения, деревья вокруг не теснятся. Они расступились, чтобы дать патриарху простор и чистый воздух. Единственная поляна в здешнем густолесье – вокруг дуба.

Я уже бывал здесь, когда мы в последний раз – два года назад – гостевали в деревне всей семьёй.

Дорога до озера трудная. Надо почти всё время продираться сквозь тесные царапучие ели. Ходят сюда приезжие и подростки – для экзотики, поскольку в деревне существует легенда, что здесь когда-то утопилась от несчастной любви полоумная девушка Марья…

Сюда-то, как танк, и проламывался Герой. А я – почти без препятствий – торопился за ним следом и всё равно не смог догнать…

Только возле озера, а вернее – возле дуба, – я его увидел.

 

 

30.

 

Он стоял метрах в пяти от дуба и что-то выкрикивал, и на лицо его мне впервые неприятно было смотреть. Сосуды, как синие верёвочки, вздулись на его лице, и цвет их становился всё темнее, пока не дошёл до пепельно-чёрного.

Слова его, быстро вылетающие изо рта, как пули из пулемёта, были непонятны. В них чудилась мне седая древность, бездонная глубь времён.

Его глаз я не видел, поскольку глядел сзади и чуть сбоку. Но я был уверен, что глаза его сейчас подобны двум Сверхновым. Ведь это же – Герой, и любое его действо должно героическим.

Энергия, от него исходящая, незримо и неощутимо бушевала вокруг. Я это понимал каким-то «вторым» умом, видел каким-то «вторым» зрением.

Воздух, трава, земля пропитывались энергией Героя, как бы отъединялась этой энергией от окружающего мира.

Герой порождал некий кокон, некое новое пространство, центром которого был он сам.

Свет, заключённый в этом пространстве, тоже отъединялся от внешнего мира. Отъединялся, бледнел, изнемогал.

Темнеющий свет чётко оконтуривал границы кокона, порождаемого Героем.

Я видел эту плёнку, это энергетическое яйцо. Острым своим концом оно упиралось в дупло, что было на дубе. Оно упиралось в дупло и напирало на дупло. Может быть, пыталось втечь. Втянуться в дупло. Может быть, хотело об него расплющиться и обтечь весь ствол, – заключить в объятья, закупорить.

Шла борьба. Об этом ясно говорили периодические содрогания кокона. То ли сопротивлялся сам дуб, то ли нечто, скрытое в дупле.

Изнемогающий в коконе свет всё слабел и слабел. Там, в коконе, уже наступили сумерки. Они сгущались.

На краешке моего сознания мелькнула мысль, что возле Героя вот-вот должны замерцать звёздочки.

А может быть, когда наступит полная тьма, Герой просто-напросто растворится в ней, – исчезнет?..

Мне этого не хотелось. Не хотелось даже предполагать такое.

Я подумал, что, если бы мог, я бы с удовольствием открыл кокон для дневного света или, хотя бы, ненадолго приотворил его, – сделал бы в нём что-нибудь вроде дверцы.

Я об этом подумал, и вдруг меня бешено заболела голова. Такой боли никогда прежде не было. Она раскалывала череп на куски. Она металась среди осколков, как разъярённая тигрица, и добивала мощными лапами то, что ещё тронуто не было: то, что ещё можно было добить.

– Уйди! – заорал я, к ней, невыносимой, адресуясь.

И она, действительно, ушла.

Из моей головы с таким звуком, с каким вскрывают консервную банку, выщелкнулся жёлтый шар с мою же бедную голову размером. Он неторопливо и как-то «по-кошачьи» независимо проплыл от меня до кокона. Затем он превратился в золотистое веретено и, бешено закружившись, ввинтился в «пространство Героя».

Сразу после этого там, внутри, пыхнула такая ослепительная вспышка, что веки мои сами собой сомкнулись, и я видел только разноцветные круги, которые щедро множились перед глазами…

Их мельтешение продолжалось долго. А когда унялось, я услышал торжествующи й смех Героя и рискнул приоткрыть глаза.

То, что я увидел, стоило того, чтобы быть увиденным. Внутри кокона было теперь светлее, чем снаружи. Сам кокон стал больше. Он-таки приобнял дуб и как бы загнулся кверху, пытаясь всползти по его стволу.

И сам Герой тоже как бы стал больше. Или так просто увиделось в том бурлении света. Увиделось, что на руках Героя наросли такие бицепсы, какие могли поспорить с любым Шварценеггером.

Герой снова захохотал, и торжество победителя слышалось в его хохоте. Он повернул ко мне ликующее лицо, и я увидел, что оно прежнее, молодое, – верёвки сосудов почти полностью скрыты, замаскированы тем светом, что я Герою подарил.

Я глядел на него с восторгом, потому что это был мой Герой. Тот, в которого я верил, которого я любил и которому я помог…

– Мы свалим это деревце! – прокричал Герой с весёлым задором. – Мы пошарим у него за пазухой!..

Он упёрся руками изнутри в собственный кокон – как раз в том месте, в каком кокон соприкасался с дуплом. Упёрся и пытался – преграду прорвать.

И ему удалось это… Ему удалось это не с первой попытки и даже не со второй…

Но в тот миг, когда ему это удалось, с другой стороны, из дупла, показалась, мелькнула на миг чья-то другая рука.

Показалась – и оттолкнула руку Героя. И словно бы встала на страже дупла.

Герой разочарованно взвыл.

Я разочарованно охнул, стоя сзади и в стороне…

Но сдаваться никто не собирался, поскольку в дыру, проделанную Героем, стремительно изливается свет, грозя новыми сумерками, а, может быть, и новой ночью…

Герой ринулся в атаку…

Закончилась атака в считанные миги и совершенно неожиданно.

Из дупла вдруг показалась вторая рука.

Руки обхватили Героя, сжали его, дёрнули на себя…

И Герой со страшным гулом, грохотом и треском внедрился в дупло. Исчез в нём. Пропал….

Я закричал – гневно, протестующе. Герой не должен погибать или там пропадать бесследно. На то он и Герой, чтобы после жарких схваток, будучи обессиленным и израненным, последним усилием побеждать врага. Во всех американских фильмах это доказано неоднократно…

Я ринулся вперёд, обо что-то споткнулся, на что-то твёрдое грохнулся, в глазах опять вспыхнули разноцветные круги…

И всё…

 

 

31.

 

Могу сказать, что с этого дня мы с Героем подружились по-настоящему. Он расспросил меня о моей жизни и рассказал о своей. Он родился в какой-то жуткой глухомани. Герой сам пробивал себе дорогу. Многие пытались его одолеть и уничтожить. Но, в конечном счёте, он всегда выходил победителем. В чём я нисколько не сомневаюсь….

Герой расспросил о моих родных и пожалел, что в это лето им в деревню не выбраться. Он обещал меня защищать от любых врагов, чему я, конечно, был рад.

Когда я сказал об этом деду Архипу, тот молча покачал головой, что меня удивило и даже рассердило. Завидует мне что ли дед Архип? У него-то самого отношения с Героем попрохладнее, хотя, конечно, не скажешь, что они такие ненормальные, плохие. Взрослые завистливы. Они любят интриговать друг против друга. Это я понял давно. Вот и здесь, в деревне, это моё понимание тоже подтверждается. Герой интригует против Петроса, а Петрос интригует против Героя. А дед Архип – тот приз, который каждая из сторон мечтает заполучить.

То, что Герой подружился со мной, каким-то образом нарушает установившиеся между ними отношения. Видимо, я в данной ситуации похож на тот камешек, что, падая с горы, увлекает за собой лавину…

Герой обещал, когда кончится их с Петросом интрига, прислать мне вызов, чтобы я мог съездить в его страну и побывать у него в гостях. Когда я спросил, как называется его страна, он улыбнулся загадочно и попросил меня потерпеть до приезда к нему. Тогда, мол, он сильно меня удивит, и это будет приятно…

Когда Герой сказал мне, что без моей помощи Петроса одолеть не сможет, я уж совсем загордился. Видимо, есть во мне что-то необычное, решил я, что привлекает ко мне таких же необычных, как я, людей.

Петрос при встречах со мной бывал грустен и глядел как-то странно. Но я не обращал внимания на его взгляды. Если он надеялся на разговор по душам, то надеялся он зря. Герой поручил мне установить день и час передачи деду Архипу Чёрного Кристалла, и я из кожи вон лез, чтобы выполнить поручение.

Я придумал отличную версию, чтобы Петросу запудрить мозги. Если Петрос будет любопытствовать, почему я всегда при деде, я скажу, что дед, по-моему, заболел, но старается это скрыть. Я же, мол, не подавая вида, что догадался о его болезни, стараюсь ему во всём помогать, чтобы он не перенапрягался…

Но Петрос ни о чём пока что не спрашивал. Терпеливо сносил моё безотлучное присутствие. А я мёл избу. И пол мыл чуть не ежедневно, и варил в русской печи пшеничную кашу, которую дед Архип очень любил; и молоко, приносимое тётей Настей, деду предлагал регулярно, себя при этом тоже не забывая. (Ах, вкус деревенского молока! Разве сравнится с ним городское чахлое так называемое молоко!).

Герой то куда-то исчезал, то снова появлялся, как ни в чём не бывало. Мне он шепнул, что пытается найти Чёрный Кристалл через сопредельные мерности. Я его, конечно, понял и порадовался тому, что я – человек начитанный и могу такие сложности понимать без напряга.

Спросил у него, нельзя ли мне одним глазком увидеть эти самые сопредельные.

Он дал мне маленькую палочку, раздвоенную на конце. Она была похожа на рогатку, с которой практически знаком любой мальчишка.

Герой сказал, что с помощью «рогатки» я смогу один-единственный раз войти в сопредельное пространство и выйти из него, и научил меня, как это сделать.

Был зверский соблазн воспользоваться подарком Героя сразу, но я помни, что для любого спецагента самое главное – выполнить задание. А уже потом можно думать о чём-то другом.… Вот я и выполнял задание: скакал по дому как обезьяна, всё вылизывал и всюду создавал уют, и при этом никогда не спускал с деда Архипа одно ухо и один глаз…

 

 

32.

 

Почему-то мы с Героем решили, что Петрос обязательно захочет самолично передать Чёрный Кристалл деду Архипу. Эта ложная уверенность чуть было нас не подвела…

Когда я проснулся, было раннее-прераннее утро. Занавески на окнах робко и размыто пробовали выбелиться из тьмы. Небо, видимо, было в тучах, потому что ни звёзды, ни луна не светились. Всё молчало. Природа словно боялась пошевелиться. Боялась обнаружить себя хотя бы единым шелестом.

И в этой всеобщей тишине отчётливым и резким было дыхание деда Архипа. Я понял сразу, что именно оно меня и разбудило. Вообще-то, обычно я сплю так, что хоть из пушки стреляй, – не разбудишь. Но здесь, едва продрал глаза, возникло ощущение, что проснуться было н а д о.

Дед Архип дышал так часто, словно за ним кто-то гнался. Звук дыхания был каким-то «металлическим». Как если бы вместо деда дышал механизм. Робот, к примеру.

Я слушал, замирая от неясных и нехороших предчувствий. Предчувствие – это не до конца проявленное интуитивное постижение чего-либо. Если же оно проявится до конца, это уже будет не предчувствие, а прозрение.

Дед вдруг резко зашевелился. Я напряг зрение и скорее догадался, чем увидел на фоне оконных занавесок, что дед уже не лежит, а сидит.

И вдруг…

И вдруг что-то произошло грандиозное.… Сразу скажу, я ничего не понял, поэтому ничего толком описать не смогу.

Пространство вокруг деда словно бы разом растрескалось, разорвалось, расслоилось.

Образовалось несколько жерл или туннелей, уводящих в разные стороны, вверх и вниз. В каждом туннеле был свой свет, который помогает нам видеть. Но не думайте, что это был привычный свет. Нет, это было нечто иное. Но сколько ни стараюсь, иных слов, кроме знакомого для нас, подобрать не могу.

И сам дед неожиданно стал н е т а к и м. Он оставался здесь – и был в каждом туннеле. И там, в туннелях, он не был человеком, хоть и сохранял внешнюю похожесть.

Я вдруг понял, что вижу всё это не глазами, а как-то п о- д р у г о м у. Новый, неизвестный прежде способ зрения был странен и страшен. Закрадывались мысли о безумии, о бреде, о глюках.

Сама собой понималась космическая огромность каждого туннеля и огромность того «деда», который данному туннелю соответствовал.

Всё очень просто, – подумал я, зацепился за эту мысль, чтобы окончательно не вывихнуть мозги. Дед Архип – не человек, а какое-то сверхсущество. Для чего ему было влезать в человечью шкуру, – ведомо только ему.

Впрочем, рассуждать было некогда. Дед Архип уходил. И уходил не куда-нибудь, а за Чёрным Кристаллом. И не когда-нибудь, а именно сейчас, – когда я тут на страже один-одинёшенек, а Героя куда-то унесло…

Дед Архип уходил, и туннели закрывались один за другим. Затягивались, зарастали непроницаемыми, чёрными – ночи под цвет – перегородками.

Что делать?.. Как уследить?.. Как остановить?.. Петрос перехитрил нас с Героем.

Ай да Петрос!.. А Герой всё прошляпил…

Хотя, может, Петрос тут и ни при чём?.. Может, всё, что происходит, – личная инициатива деда Архипа?.. Может, это не Петрос, а сам дед решил всех нас перехитрить?..

Поди-ка сообрази. Какие предположения правильны!.. Никогда бы я не смог следователем работать. Просто-напросто запутался бы во всяческих версиях…

И вдруг мне как будто впервые увиделась та палочка-рогатинка, что подарил мне Герой. Это же не просто палочка. Это палочка-выручалочка, – пропуск в иное пространство…. Возможно, с её помощью хотя бы за одной дедовой ипостасью да прослежу…

Я схватил подарок, полученный от Героя, и поспешно пробормотал всё то, чему Герой меня научил…. Эффекта никакого не было. Туннели продолжали закрываться. Дед Архип уходил всё дальше. Всё меньше оставалось шансов помешать ему найти Чёрный Кристалл…

Тогда я неимоверным усилием взял себя в руки. Сказал себе, что совершенно спокоен и, действительно, почувствовал успокоенность. А после этого ещё раз – медленно, с чувством, – произнёс то, чему научил меня Герой.

И тогда реальность мгновенно, – будто рывком отдёрнули занавес, – изменилась.

 

 

33.

 

Я очутился на плоской равнине, казавшейся бесконечной. Вся она поросла странными растениями, – на лежачем зелёном стебле с мелкими стреловидными листиками прикреплён коричневый кожистый шарик. Если бы у этого шарика были рожки, – совсем бы это похоже было на подводные мины времён Второй Мировой…

Небо здесь было уж очень низким. Будто бы эта равнина втиснута была между двумя твердями – твердью земной и твердью небесной. Возможно даже, они сближались, эти каменные ладони. Они готовились – хлопком – соединиться и образовать некую непредставимую цельность…

Ветер гудел монотонно, как шотландская волынка. Он был таким ровным, – без порывов, без завихрений, – будто его порождал гигантский, раз и навсегда включённый вентиллятор. Единственным неудобством ветра была низкая температура, – тепло из-под одежды исчезло быстро и бесповоротно.

Я быстро шёл по равнине. Я почти бежал, ибо видел впереди радужно переливающийся столб и понимал, что это – дед Архип. Такой вид он здесь имеет, в таком виде предстаёт передо мной.

Коричневые шарики пружинили под ногами, – словно бы трясина подо мной таилась.

Некоторые лопались с лёгким треском, и тогда в воздух тяжело взмётывались желтоватые дымки. Когда я оглядывался, казалось, что за мной ползёт чудище, и над травой вздымаются его жёлтые космы…

Оглянувшись очередной раз, я зацепился ногой за какой-то особенно длинный стебель и шлёпнулся. И в лицо мне пыхнул тяжёлые дымки…

Я вдохнул их, и вдруг подо мной оказалась дыра, и я стремительно в неё полетел…

 

 

34.

 

И снова было золото…. И дуб, и полянка перед ним.… И озеро, перечёркнутое мелкими волнами, сонно помаргивало, глядя на нас…

Я сидел на плечах у деда Архипа, словно какой-то малыш, которого добрый папа катает на себе. То ли я сюда, на плечи, прямиком и свалился. То ли взобрался сюда, будучи в беспамятстве. То ли дед подобрал меня, упавшего, и нёс, чтобы потом, попозже, заняться моим лечением…

Дед Архип стоял возле дуба и глядел на дупло. Моё зрение вытворяло со мной странные шутки. То всё, вроде бы, виделось нормально. То – на какой-то миг, – начинало представляться, что я гляжу откуда-то сверху: из-под облаков или даже из космоса. И дед Архип – это вовсе не человек. Это целый мир, который свернулся кольцом вокруг дуба и озера и чего-то ждёт…

Судя по тому, что на меня никакого внимания дед Архип не обращал – я был невидим и невесом. Убеждали в этом и напрасные попытки разглядеть свои руки и ноги. Я ощущал свои конечности, я ими свободно шевелил, но я их категорически не видел. Значит, совесть меня мучить не должна, что я обременяю старика своим весом.

Дед Архип не просто пялился на дупло. Я ощущал хлёсткие струи силы, исходящие от него и расплывавшиеся вокруг. Видимо, формировался уже знакомый мне энергетический кокон.

Видимо, дед Архип собирался штурмовать дупло. Но ведь я уже убедился, что такая тактика безуспешна…

Я наклонился к левому уху деда и прокричал своё предостережение.

Дед никак не отреагировал. Значит, я был не только невидим и невесом, но и неслышим также.

Вот дед протянул руку к дуплу и начал что-то бормотать. Слова его тяжело, будто булыжники, ворочались и погрохатывали.

Это было что-то новенькое, и я с интересом прислушивался к невнятным звукам, доносящимся словно бы сквозь водяную толщу.

И вдруг моя голова отчаянно зачесалась. Я даже вздрогнул, я даже передёрнулся, – до того сильный зуд неожиданно вспыхнул.

Чтобы утолить зуд, я поднял руку и воткнулся ногтями в свою шевелюру.

Но едва я начал драть ногтями, как снова передёрнулся от страха и заорал во весь голос.

Я заорал, потому что из моей волосни что-то выскочило. Что-то живое выскочило и помчалось по моей руке, по моему плечу, по моей ноге, потом по плечу деда, по его руке.… А затем – прыжок.… И то, что во мне пряталось, исчезло в дупле дуба…

А я стоял, разинув рот и не веря сам себе.… Потому что я успел разглядеть этого монстрика во время его прыжка. И не монстрик это был вовсе. Это был Герой, уменьшенный до размеров какого-нибудь там жука…

Он исчез в дупле, и мне показалось, что на личике его крошечном промелькнула улыбка, обращённая ко мне…

Дед Архип заговорил быстрее, но во мне возникло твёрдое убеждение, что все его речи напрасны. Герой не даст совершиться плохому. Не даст Чёрному Кристаллу злого Петроса попасть в руки деда…

Я захохотал, заорал и стал подпрыгивать на дедовых плечах. Но поскольку я был невидим, невесом и неслышим, мои бурные восторги деда ничуть не обеспокоили…

 

 

35.

 

Дед закончил говорить и стал дымиться. Множество дымков из него воскурилось – из каждой кожной поры.

Я на всякий случай от него отпрянул и повис в воздухе, оставаясь невесомым и прозрачным.

Затем стало происходить то, что мне уже доводилось видеть. А именно: дед Архип стал разворачиваться в вихри.

Разворачивались его руки, ноги, туловище, голова – словно бутоны неведомых цветов.

Вскоре всякое человекоподобие исчезло, и я вдруг подумал, что, возможно, и все мы, люди, – такое же законсервированное вихревое сборище.

Перед дубом словно бы некий ёж возник, у которого дыбом встопорщились иглы.

Иглы дрожали, вращались, друг о дружку стукались, но ни звука при этом не производили. И полное беззвучие происходящего почему-то пугало меня больше любого сильного грохота.

Это был уже не дед, – это был целый космос. И мне казалось, что я вижу между вихрями колючие микроискорки – тамошние звёзды. Хотя, может быть, это были не отдельные звёзды, а целые шаровые галактики…

Затем произошло вот что: все вихри вдруг слились воедино. Я прозевал миг слияния, да его и невозможно было уловить. Вот только что вихрей было неисчислимое множество, и вдруг уже он один. И даже не вихрь, а скорее поток нездешнего света. Он резал глаза своей неописуемой цветностью, но всё-таки смотреть было можно, и я смотрел.

Новообразованный поток ринулся к озеру, до которого было два шага, но он летел, летел и никак не мог до озера добраться. Оно словно отступало с такой же скоростью, с какой он надвигался.

А когда он всё-таки добрался, озеро мгновенно ушло под землю, – будто его и вовсе не было.

Световой поток ударился о сухую твердь и взбурлил, вспенился, рассыпая вокруг мириады невообразимо ярких искр.

Затем он, словно опомнившись, ринулся к дереву, к дубу, к дуплу. А из дупла, навстречу ему, выступила вода. А за водой (или под водой) я отчётливо увидел на миг-другой промелькнувшее прекрасное лицо Героя, перекошенное торжествующей ухмылкой.

Две стихии – света и воды – боролись, как два силача на арене. Они напрягались. Они застывали в своём неимоверном напряжении, как будто каменные. Плющились от напряжения. Покрывались какой-то рябью, какой-то проседью…

– Не взять! – горестно произнёс дедов голос прямо у меня в голове.

Его перебил звонкий смех Героя.

Затем всё исчезло…

 

 

36.

 

А когда снова появилось, то всё было на своих местах, – озеро, поляна, дуб, – и никаких действующих лиц не было…

Кроме, разумеется, меня…

Я же пребывал по-прежнему невесомым и невидимым, и это мне уже изрядно поднадоело. Хотелось действовать – ходить ногами, трогать руками, встречать ветер грудью…

Дупло глядело на меня как открытая пасть, как пушечное жерло, и взор мой снова и снова на него натыкался.

Потом я подумал: а ведь в невидимости могут быть свои преимущества…

Подумав так, я приблизился к дуплу вплотную.

Подождал.… Посомневался.… Поколебался…

И сказав себе, что хочу быть похожим на Героя, нырнул в дупло, будто в реку с обрыва…

 

 

37.

 

Что-то частенько мне падать приходится!.. Может, опять на плечах у деда Архипа усядусь, где бы он ни находился?..

Так я подумал, заранее готовый зажмуриться и заорать от страха.

Но ничего пугающего не было. Или же я просто не видел, не успевал увидеть.

Моему зрению была доступна бархатная тёплая тьма, которая казалась мягкой. Она усеяна была разноцветными блёстками, – будто на ней разложены были драгоценный камни и блистали всяк по своему.

Возьми Чёрный Кристалл! – вдруг прошептал кто-то, и мне показалось, что это Герой обращается ко мне.

Но почему же он сам-то не взял?.. Ведь он тут передо мной! И успешно противостоял натиску деда Архипа!..

И потом где он, этот гадский Кристалл, из-за которого столько всяческой возни?..

– Где он? – вопросил я вслух, и голос мой загремел, словно раскаты разбушевавшейся грозы.

– Он ещё спрашивает! – пискнул кто-то возмущённо.

– Разуй глаза! – пискнул кто-то другой.

Я стал осматриваться, не прекращая полёта…

И вдруг очутился в страшном лесу, совсем не похожем на ту чащобу, что была возле озера и дуба.

Здесь не деревья росли, а драконьи тела. И не трава была между ними, и извивчатые змеиные тела.

Драконы таращились поверх моей головы жёлтыми злыми глазищами. Их корявые лапы со свистом рассекали воздух в вышине.

Что же касается змей, то поначалу, увидев их, я остолбенел. Но потом вспомнил, что я ведь невидим и невесом. И заставил себя ступить на эту непроходимую для обычных людей «траву».

И ничего. Если вниз не глядеть, под тобой что-то пружинит, что-то покачивается. Будто бредёшь по заросшему болоту. Или палубе корабля…

Я двигался вперёд и чего-то ожидал, что-то предчувствовал. Было тоскливо.

Может быть, я предчувствовал, что невидимого и невесомого тоже может сожрать какая-нибудь хитрая тварь?..

Скоро я увидел в лесу пирамиду – наподобие египетских. Она подпирала небеса и сложена была из выбеленных солнцем, дождями и ветрами человеческих черепов.

Она стояла прямо в лесу, и никакого свободного пространства вокруг неё не было.

А на самом верху пирамиды что-то горело нестерпимым для глаз ч ё р н ы м огнём, который я видел в первый и, наверное, в последний раз в своей жизни…

Это был пресловутый Чёрный кристалл. Я сразу это понял и поёжился.

Лезть на такую верхотуру, конечно же, не хотелось. Но ведь меня Герой – сам Герой! – попросил о помощи. А ради Героя я был готов на что угодно…

И я полез на эту дурацкую пирамидищу, оскальзываясь и спотыкаясь. И, при всей невесомости, долгий подъём был занятием очень даже не лёгким…

Черепа что-то неразборчиво бормотали и дёргались подо мной, норовя меня сбросить.

Возле самой вершины мне даже пришлось их вынимать из пирамиды (они скреплены между собой ничем не были), чтобы обрести лишние опоры для себя.

Вынимаемые черепа я пускал вниз, и они катились по собратьям с весёлым стукотком, будто смеялись над кем-то или над чем-то…

Чёрный кристалл вблизи был вовсе не таким уж большим и не таким слепящим, каким виделся снизу. К тому же, когда я протянул руку, он каким-то непонятным образом съёжился и сам упал ко мне на ладонь. И был он, лёжа на ладони, размером с большую горошину – всего-то…

Я засунул его в правый карман джинсов, вздохнул и потихоньку полез вниз…

 

 

38.

 

И ничего…Ничего не изменилось.… Так мне показалось на следующее утро…

Мы сидели, пили чай. Дед Архип тянулся к сахарнице, клал себе в рот кусок, смачно хрумкал, потом осторожно наклонял свою кружку и наливал чай в блюдечко.

К тому моменту, когда он подносил блюдечко ко рту, от сахара, конечно же, ничего не оставалось – уж больно дед был нетороплив. Но считалось, что он пьёт чай вприкуску, и такое чаепитие было фирменным дедовым ритуалом, который никаким модификациям не подлежал.

Так вот… Мы сидели, пили чай.… И молчали.… Бывало так и прежде, когда, вроде бы, обо всём переговорено, и молчание не тяготит, поскольку исполнено дружелюбия. Но сегодня молчание было другим. А вернее сказать, – никаким. Каждый замыкался в своём молчании, отгораживался им от других, прятался в нём.

Герой был небрежно изящен и казался мне каким-нибудь графом из книжки Дюма.

Он время от времени посматривал на деда, и во взгляде его сквозила лёгкая такая, едва заметная усмешка.

Петрос уткнулся в свой гранёный стакан в жёлтом подстаканнике и вообще не поднимал глаз. Ручка от подстаканника два года назад отлетела снизу, и мой папа тогда сделал заклёпку из кусочка толстой чёрной проволоки. Чёрное пятнышко и сейчас контрастно выделялось на подстаканнике, и я вдруг с удивлением поймал себя на том, что соскучился по отцу и хочу его видеть здесь, рядом…

Я тоже, конечно, молчал и тяготился этим необычным, этим разъединяющим молчанием. Раза два я откашлялся, собираясь что-нибудь произнести. Но поскольку на мои попытки никто никак не реагировал, я дальше хриплых «кхе, кхе» не продвигался….

Так вот… Мы сидели, пили чай.… И у меня было такое чувство, что эту свою кружку я пытаюсь опорожнить в продолжение, по крайней мере, уже миллиончика лет. И дедовы замедленные движения, на самом деле, совершаются в таком темпе, который просто не вообразить. Скажем, передвижение на сантиметр происходит за год или – пуще того – за десять лет…

Я в упор смотрел на Петроса, на его красивые, вьющиеся волосы и пытался обдумывать банальную тему: почему внешность так обманчива? Вот он сидит передо мной, – злой человек, пытающийся навредить деду с помощью этого дурацкого Чёрного Кристалла, который, в принципе, оказался не таким уж страшным, каким его рисовало воображение.

Знают ли они – все трое, – что эта стекляшка теперь у меня?..

Я покосился на правый карман джинсов, и даже смешно стало. Предмет, из-за которого бушевали страсти, практически не заметен. Подумаешь, лёгкий взгорбочек!..

Можно решить, что здесь ткань джинсов слегка скомкалась…

– Куда пойдём сегодня, Санька? – вдруг спросил дед Архип, и я вздохнул облегчённо, услышав его спокойный голос. Мне почему-то казалось, что если кто-то рот и откроет, – будет не обычная речь, а крик, вопли…

Я хотел ответить, что готов пойти куда угодно.… Но ответить я не успел…

В левом окне вдруг показалась мерзейшая рожа, какую только можно сообразить.

И я замер. Страх и отвращение пригвоздили меня к стулу…

 

 

39.

 

Мои попытки описать эту гадость, конечно, будут жалкими, но всё-таки я попробую.

Представьте себе перекошенную, перекособоченную пародию на человеческое лицо, густо поросшую жёсткой короткой шерстью, похожей на щетину. Шерсть так черна, будто каждая щетинка окрашена гуталином или обмазана смолой.

Лоб нависает над глазками, как будто какая-то опухоль. Глазки багрово-красные, сверляще-пронзительные, похожие на два пятнышка от лазерных прицелов.

Крюковатый нос – подобие клюва. Очень может быть, что именно клюв под шерстью и скрыт.

Рот, похожий на жабью пасть, прорезан от одного края морды до другого. Тонкие губы выпячены наружу и свёрнуты в рулончики. Если их развернуть, они будут свисать как старые полинялые занавески…

Едва схватив глазами эти черты, я вдруг понял, что они – непостоянны. Нос опускается книзу, наплывает на рот. Рот приоткрывается, обнажая жёлтые саблевидные зубы. Подбородок стекает с морды и повисает, покачиваясь, как струя густой тягучей слизи.

А лоб, огромный лоб, похожий на опухоль, как бы истончается, испаряется, и становится виден красноватый пульсирующий мозг, покрытый чёрной слизью. И какие-то букашки на длинных лапках, похожие на уродливых речных водомерок, снуют по поверхности мозга. И какие-то мелкие червячки, похожие на остриц, извиваются и конвульсивно подрагивают там, в мозгу…

А сам мозг тоже неизменным не оставался. Его рельеф перестраивался безостановочно. Одни извилины сглаживались. Другие выкапывались невидимыми лопатами.

В некоторых местах слизь волновалась, – там словно бы штормы гуляли. В других местах из глубины всплывали голубоватые струйки и словно бы гонялись друг за дружкой…

Чудище, приникнув к окну, корчило гримасы. Оно словно бы кому-то что-то пыталось сказать. И я вдруг понял – кому…

Потому что глядела эта образина только на меня, а не на Героя, как я было подумал поначалу…

На меня она глядела…

Страх пополз по моей спине, как холодная скользкая змея…

 

 

40.

 

И тут совершилось то, чего я никогда не забуду. Как говорится, умирать буду, а вспомню…

Все повернули головы в сторону окна. Все увидели монстра. Но никто не пошевелился. Никто не пошевелился, потому что этого делать было не надо. Потому что Герой это сделал за всех. Герой, как всегда был на высоте.

Он вскочил, скакнул к окну, а затем то ли прыгнул, то ли полетел. И, окружённый осколками стёкол, словно водяными брызгами, врезался в мерзкую тварь. Исчез из нашего поля зрения вместе с монстром.

Это было красиво, клёво, прикольно, кайфово. Это было похоже на лучшие сцены в лучших американских триллерах.

Я заорал от восторга, вскочил и начал топотать ногами, чтобы как-то выразить свои чувства.

Ведь Герой спасал меня! Потому что в меня, а не в кого другого впиявился своими кабаньими глазками тот урод за окном. Ради меня Герой совершил свой подвиг. Свой очередной подвиг; ведь их у него наверняка – неисчислимо…

Поглядеть, как он расправится!.. Увидеть, чтобы прославить Героя!.. Помочь ему, быть может!..

Я метнулся к выходу. Пролететь сквозь окно так же эффективно, как Герой, – для этого, конечно, я слабоват…

Я бежал, громко топоча, и ликование во мне клокотало, как пузырьки газа в открытой бутылке лимонада. Ай да Герой! Вот каков у меня друг!..

Заворачивая за угол, я увидел, как Герой что-то энергично топчет ногами, и под его ногами что-то громко хрустит. Как будто Герой решил растереть в пыль груду хвороста…

Но не только хруст был слышен. К хрусту, который был громок, примешивались всхлипы, которые были слышны только вблизи. И вздохи примешивались к хрусту. Вздохи, которые были редкими и словно бы затухающими…

Я подбежал, увидел месиво, которое было под ногами Героя, и меня затошнило.

Переломанные руки-ноги так нелепо, так н е п р а в и л ь н о вывернуты, раскорячены.

Ну, пусть, не руки-ноги, пусть лапы, – всё равно это отвратительно.

Маленькие кабаньи глазки словно бы расплющились на земле и стали похожи на обычные человечьи, – о чём-то умоляющие, плачущие…

Шерсть, перепачканная кровью и слизью, никакого страха не внушает. Она похожа на шерстяное одеяло, в которое был завёрнут кто-то беспомощный…

Беспомощный?.. Это ощущение меня поразило.… Или, вернее сказать, эта догадка…

Я наклонился над поверженным, над издыхающим…

Рта не было видно, потому что вся морда была перемешана безжалостными ногами.

И вдруг, заставив меня отшатнуться (Лишь на миг! Лишь на миг!), сквозь кровь и слизь побулькнулись какие-то слова. Они были очень тихими. Не наклонись я так низко, я бы их, конечно, не услышал…

– Он не тот! – прошептал умирающий. Я успел увидеть последнюю судорогу, пробежавшую по телу…

Затем меня сильно рванули за правое плечо. И я вскочил, чтобы не завалиться на спину…

Я увидел разъярённого Героя. И больше ничего вокруг. Ни избы, ни деда с Петросом… Никого и ничего.… Даже труп куда-то исчез…

Только мы с Героем.… И жёлтый туман, в котором, возможно, всё спряталось, что было в наличии какой-то миг назад…

 

 

41.

 

– Санька, ты со мной или против меня? – спросил Герой дружелюбно.

– О чём базар? – сказал я нарочито грубо, чтобы скрыть смущение. – Конечно, с тобой!

– Тогда отдай его! – сказал Герой, и я впервые услышал, как в его голосе, обращённом ко мне, звучат просительные нотки.

– Кого «его»? – притворился я непонимающим.

Приятно было ощущать, что я имею какую-то власть над Героем, что он каким-то образом зависит от меня; хотелось продлить это состояние.

– Не шути! – сказал Герой, мрачнея. – Со мной не шутят безнаказанно!

– Кто ты? – вдруг вырвался у меня неожиданный вопрос.

– Не всё можно знать! – пробормотал Герой всё так же мрачно.

– А дед Архип, – он кто?.. – меня словно кто-то дёргал за язык, заставляя задавать вопросы, от которых Герой хмурился всё больше.

– Предок он! – сказал Герой и улыбнулся, но улыбка получилась больше похожей на оскал. – Так вы, кажется, сейчас говорите о родителях?..

– Чей он предок? Твой, что ли? – спросил я задиристым тоном.

– И твой тоже! – пробурчал Герой. – Так ты отдашь или нет?..

– О чём ты? – снова попытался я сыграть в дурачка.

– О Чёрном Кристалле! – рявкнул так резко, что я вдруг не на шутку струхнул. Хотя, казалось бы Героя бояться – глупо! Ведь он друг мой!

– Почему ты решил, что он у меня? – что-то всё-таки заставляло меня «ваньку валять» и тянуть, и тянуть время.

– Инфы сказали! – пояснил Герой. – А если ты спросишь, кто они такие, то я, клянусь, на Луну тебя заброшу!..

Его слова прозвучали так серьёзно и так правдиво, что я и впрямь им поверил. Кто ж его знает, – возьмёт да впрямь забросит!..

– Да где же я мог бы его спрятать? – попытался я отпереться совсем внаглую, ожидая, что он сразу укажет на правый карман моих джинсов.

– Вот я и думаю, где же? – протянул он задумчиво. – Такую штуку в кулаке не спрячешь!..

«Ещё как спрячешь!» – хотел я возразить, но вовремя осёкся.

– Если дед получит Кристалл, – всему конец! – сказал Герой просто и печально, и от этой его простоты мороз продирал по коже.

Я уже хотел открыться, хотел сознаться, хотел отдать ему дурацкую стекляшку, но меня останавливало одно, – никак не мог найти карман справа. Шарил. Шарил рукой, но никакой прорези на джинсах словно никогда и не было. Была только гладкая материя, никогда и ни разу не тронутая ножницами портного.

Что они, джинсы мои, сами собой срослись, что ли?..

Я ничего не мог понять, елозил рукой по правому боку и пыхтел от злости.

– Ты смешон! – казал Герой с огорчением…

И вдруг жёлтый туман исчез. И снова была изба с разбитым окном. И мутная зловонная лужа возле избы, – видимо, всё, что осталось от несчастного монстра.

Изнутри – я отчётливо слышал – доносились резкие голоса спорящих.

 

 

42.

 

– Он врёт! – с нажимом говорил Герой. – Если ты, дед, возьмёшь Кристалл, – ты погибнешь! В нём – всё Зло Мира! Недаром он – Чёрный!..

– Какое там Зло? Ну, какое там Зло? – возмущённо закричал Петрос.

– Ты водишь его за нос! – закричал и Герой тоже. – Я тебе этого не позволю!

– Прочь отсюда, отец всякой лжи! – закричал Петрос возмущённо.

– Отец тут один! – выкрикнул Герой с насмешкой. – Увы, это не я!..

– Замолчите вы оба! – сказал вдруг дед Архип устало. – Не нужны мне ваши речи! И вы не нужны! Ни тот, ни другой!..

– Ошибаешься! – воскликнул Герой обидчиво. – Без меня тебе не обойтись!

– Верь мне! – воскликнул Петрос умоляюще. – Я тебя спасу! Я должен тебя спасти!..

– Врёшь – не пройдёшь! – сказал Герой с угрозой.

– Меня Сашка спасёт! сказал вдруг дед с лаской в голосе. И мне захотелось заплакать от этой его ласки.

– Сашка! А Сашка! – заорал Герой. – Спасёшь деда? Или как?.. Он тебя, дед, уже давно слушает!..

– Знаю! – казал дед Архип спокойно. – И пускай!..

– Я случайно! Я немного! – сказал я сиплым голосом. И почувствовал, как щёки запылали. И уши – тоже…

А потом неожиданно надвинулась Тьма, и я в неё упал…

 

 

43.

 

– Он готов? – спросил чей-то голос в темноте.

– Да! Он готов! – торжественно ответил другой голос.

– Он справится?

– Об этом знает только он сам!..

– Тогда посылайте его! И мы посмотрим!..

– Я его посылаю! У него всё получится!..

После этого два голоса стихли. И возник столб света.

Это был странный свет – живой, плотный, осязаемый. Он меня обволок, окутал – мягко, мягко. И куда-то меня понёс. И я краем глаза успевал заметить, через какие неимоверные бездны мы проносимся. И какие неисчислимые миры оставляем за спиной.

Потом полёт кончился. На нас надвинулся Океан Света. И мы с ним слились.

Мы вошли Свет во Свет и стали частью лучезарного безбрежия…

 

 

44.

 

И вдруг я увидел себя, лежащего на земле. И странен сам я был для себя и незнаком – при взгляде со стороны.

Затем ко мне подошёл Гигантский Герой, наклонился и вытащил из кармана моих джинсов Чёрный Кристалл.

– Мальчишка умер! – сказал он кому-то. – Ему ничем не помочь!..

«Я не умер!» – хотел я закричать.… И вдруг меня осенило понимание.

Я понял, что нахожусь внутри Чёрного Кристалл. И я, и Океан Света – всё это внутри!.. И, значит, Чёрный Кристалл – вовсе не от Сил Тьмы послан!.. И, значит, вовсе не погубит он деда Архипа!.. И, значит, кто же тогда такой Герой, если он всё мне врал?..

А может, и не врал?.. Может, я что-то не так понял?..

Я увидел, как Герой поднёс Чёрный Кристалл к своим губам и что-то начал над ним шептать. Он шептал торопливо, будто боялся, что кто-то придёт и отнимет у него найденное сокровище.

Слова его клубились вокруг Чёрного Кристалл как лёгкий пар. Но чем дольше шептал Герой, тем гуще становились испарения слов.

Вот они превратились в дымку…

Вот дымка стала дымом, который всё густел и густел.

Дым не просто густел, – он выстраивался в некую структуру. Образовывал как бы жерло вулкана. И из этого жерла не лава должна была потечь.

Всяческие монстры жуткого вида восползали по жерлу, наполняли его своими уродливыми телами. Всяческие зубастые твари, похожие на ту, что была возле избы, а также и другие – вовсе не похожие…

Их зубы щёлкали и тёрлись друг о дружку с гулом горной лавины, которую ничто не может остановить. Ясно было, что эти зубы предназначены для Чёрного Кристалла, внутри которого я находился.

Ясно стало также, что, уничтожив Чёрный Кристалл, Герой, которого надо бы называть как-то по-другому, уничтожит также Петроса и деда Архипа.

Свет! Свет! Помоги мне! – вырвалась у меня мольба.

Я решил, что, если ничего сейчас не произойдёт, я как-нибудь вырвусь из Кристалла и брошусь на этих тварей. И пусть потом поют песни безумству храбрых! То бишь, храброго!..

Но мой призыв был услышан…

Услышана была моя мольба…

Чёрный Кристалл лопнул, как созревший стручок акации…

Океан Света хлынул из него навстречу Чёрному Жерлу…

И я летел на остриё Света и хохотал от радости…

Желание предстоящего боя переполняло меня…

 

КОНЕЦ