Проза
 

“Лишённые родины”
Книга ЧЕТВЕРТАЯ:
ОДИН ЕДИНСТВЕННЫЙ

ГЛАВА 4

Едва исчезло «высшее» зрение, едва перестал быть видим облик бога, тьма словно распоролась. Прорвалась, будто гнойный пузырь.

Орды нечисти хлынули на Василька с волком. Тут были совы с крючковатыми клювами…Летучие мыши-кровососы…Жуки – рогатые, клешневатые, с жесткими острыми крыльями…Ядовитые бабочки разных мастей и окрасок… Тучи противно гудящих слепней…Стремительные полосатые осы…Длинножалые комары – твердые, будто покрытые роговым веществом…

Были также скользкие змеи…Бородавчатые жабы…Юркие ящерицы…

Были черви и гусеницы, пауки и саранча.… Но тварей нелетучих было, в общем, гораздо меньше, чем летающих.

Волк и Василек сражались отдельно. Так вышло случайно, но случай был на руку путешественникам.

Будь Василек верхом на волке, – и тому, и другому пришлось бы труднее, они не смогли бы сопротивляться долго.

Порознь им было легче, Василек вертел мечом над головой, укрываясь под вертящимся мечом, как под крышей. Волк прыгал, увертывался, крутил головой не менее быстро, чем Василек – мечом. Волчьи зубы лязгали неумолимо.

Оба испытанные бойцы, они могли бы сопротивляться долго, не будь нападающих так много. Порубленные, покусанные тушки и трупы устилали ущелье, мешали двигаться. Их делалось больше и больше. Волку – с трудом, с натугой – приходилось выметываться из растущей груды. Васильку поверженные перья да когти доставали уже почти до пояса…

Они сражались. Они сдаваться не собирались. Но что будет, когда Василек по горло уйдет в это месиво? Серый друг уж точно к тому времени не сможет выпрыгнуть из-под груза…

А тут еще новая беда. Сверху послышался громоподобный смех Отца Тьмы.

«Высшее» зрение вернулось на миг к Васильку. Только на миг, чтобы увидеть, как бог, ухватясь за горы слева и справа, дергает их, раскачивает, готовится сокрушить.

- Бежим! – крикнул Василек.

Если хочет завалить ущелье.… Значит, что?.. Значит, снял заклятие?.. Разомкнул кольцо?..

– Бежим! – позвал волка повторно…

А вверху – далеко-далеко – нарастал гул. Скалы содрогались, обламывались, сдвигались со скрежетом со своих вековечных мест.

Волк подскочил, проваливаясь в мягкие груды, морща нос, чтоб не налезали перья.

Василек уселся на него, не прекращая работать мечом.

Но тут поток нечисти вдруг иссяк. Ту, что еще нападала, Василек перемолол. А новая из тьмы не вылезала – хоронилась, береглась.

Гул нарастал. В нем уже различались отдельные удары. Это летящие скалы сталкивались между собой или с неподвижными склонами.

Волк несся, как в начале пути: все силы вкладывая в каждый скок.

Василек рассердился, вознегодовал. Что ты за бог несправедливый! Почему торопишься убрать несогласного? Почему не даешь храбру самому разобраться, самому решить, с кем идти да против кого?..

Он убрал меч в ножны и закричал, задирая голову:

– Отец Тьмы! Покажи мне свои владения! Покажи, как ты правишь!..

Вверху он увидел летящие обломки гор и на миг приковался к ним глазами. Прямые, косые, поперечные тени лежали на каждом из них. Промежутки между обломками сужались. Будто камням нужно было слиться, чтобы из теней составилась единая картина.

После того, как он крикнул, тяжелый полет словно бы замер. По-прежнему бешено несся волк, а просветы между обломками не уменьшались.

Василек умом понимал, что это не так. Но ложное впечатление продолжало убеждать: падение остановилось.

Впрочем, все его впечатление вместилось в крохотную долю мига, – мига растянутого, замедленного напряжением его чувств.

Не успел отзвучать его крик, и вот уже слышен ответ:

– Сначала спасись!..

Больше ни слова, ни звука. Только фырканье громкое, или хохоток подавленный.

Ах ты, бог лукавый! Ах ты, пень трухлявый! Ну, погоди, я тебе ужо послужу!..

Злость подогрела Василька. Впору самому перед волком помчаться.

Ну же! Ну! Давай! Давай!..

Выскочили из ущелья, и тут же за спиной грохнуло. Земля загудела, зашаталась. Пылью да горячим воздухом сзади толкануло.

Василек с волка кубарем слетел. Волк упал на брюхо, как подстреленный. Хорошо, что наездника своего не придавил.

Грохот еще не унялся. Длился. Еще укладывались камни в то место, где только что было ущелье. Ворочались, притирались. Искали, как бы поудобнее. Ведь лежать им – долго…

А перед отряхивающимся Васильком уж стоял кряжистый старик, опираясь на суковатый посох. Его неподвижное лицо кого-то Васильку напоминало.

– Кто ты? – спросил Василек.

Тяжелые губы чуть шевельнулись.

– Отец Тьмы! – сказал старик. – Пошли!..

– Я готов! – сказал Василек.

– Я тебя не пущу! – сказал волк. – Нас ждут!..

– Он вернется через миг! – сказал старик презрительно. – Если сам захочет!..

И вот уже нет ни волка, ни затихающего грохота, ни пути незавершенного. И стоят они на пригорке, – старик да Василек, – и простирается перед ними равнина странная, и где-то там, по краям, она огорожена каменной стеной, и стена – из-за отдаленности – не кажется ни высокой, ни крепкой. Но Васильку ясно, – даже на таком отдалении, – что и высока она, и несокрушима.

Вся равнина изрыта маленькими круглыми ямками. Будто побродило–попаслось тут стадо каких-то зверей, ископытив окрестность.

Над равниной висит… – нет, не свод светящийся, а плоскость черная, из земли слепленная, корнями пронизанная. Корни – как застылый, омертвелый дождь. Надумал пролиться и вдруг загустел, замер. И никогда ему теперь не кончиться, не очистить от себя земляную плоскость…

Или не так. Не омертвелый дождь, а живой, идущий. Но идущий не в земном времени, в вечности.

Видение здесь, на пригорке, не обычное. Оно двоится, распадается на два способа смотреть. Добавочный, второй способ Василек назвал бы не высшим, как там, в горах, а низшим зрением.

Земляной потолок он видит и далеко от себя, – и близко, можно уткнуться головой. Ямки на равнине бесчисленны и неразличимы, – но и каждая рядом, рукой можно дотянуться. Корни густы, застят воздух, – но и нет их, вроде, не мешают взгляду в любую ямку зайти.

– Это поле Знания и Суда! – говорит старик. – Хочешь понять, как я правлю?

– Хочу! – говорит Василек твердо.

Старик молча кивает и отворачивается.

Василек новым – низшим – зрением замечает, что равнина ожила. Корни чуть шевельнулись там и тут. Бесцветные капли закапали из корней в ямки под ними.

Когда ямка заполняется, когда жидкость становится вровень с краями, она, эта жидкость, вдруг оживает. По-другому и не скажешь.

Она вдруг словно закипает, вспухает, поднимается над ямкой облаком белесого пара.

Пар колышется несколько мгновений, будто раздумывает, походя сначала на студень, затем на гриб с бахромчатыми краями. Затем – как-то сразу, единым махом – густеет, круглеет, принимает формы человеческого тела.

Тут и там вырастают над ямками двуногие, двурукие фигуры.

Но и тело остается нечетким, словно укутанным в туманную пелену. А вот лицо вылепливается тщательно – до последней морщинки, до последней бровинки. И на лице отпечатывается – наглядно, напоказ – какое-то одно выражение: злобы, доброты, гордыни, зависти. Видимо, коренное, самое главное выражение.

– Кто они? Для чего они тут? – спрашивает Василек.

– Люди! – отвечает старик, и не понять, что в его голосе: насмешка или сочувствие. – Те люди, что отжили на земле!

– Но почему они такие? Почему из жидкости?

– Вода помнит всех… – непонятно бормочет старик. – И отдает деревьям.

Но Василек его почти не слышит. Он снова там, на равнине: следит за тем, что происходит с людскими фигурами дальше.

Едва оформляется лицо, едва заканчивается его лепка, и сразу возле человека появляется…старик.

Василек недоверчиво косится: вот же он, рядом, никуда не девался. Но и там – тоже он. И не только возле одной какой-то фигуры. Нет, возле каждого поднявшегося человека.

Ямки близки, но, похоже, соседи, оживающие в них, друг друга не воспринимают. Любому, небось, представляется, что это к нему, именно к нему самолично явился бог – встретить и поприветствовать.

От старика – того, на равнине, многочисленного, – исходит ослепительный черный свет.

«Низшим» зрением Василек видит, что это – свет, что он ярок. Обычным зрением видит, что свет – черный.

У оживающих, вроде бы, также обычное зрение, и для них черный свет должен быть не светом, а странно организованной тьмой.

Но при оживлении человек, наверное, наделяется «низшим» зрением, а не обычным. Потому и предстает перед ними Отец Тьмы – ярко блистающим…

Василек видит, как встающие люди раскрывают и закрывают рты – говорят что-то старику.

– Услышать их нельзя? – спрашивает у того, что рядом.

– Нельзя! – непреклонно говорит старик. – Только богу дано!

Василек видит, как выбираются некоторые из ямок и, взяв светоносного старца за руку, пропадают из глаз. Другие же, кончив разговоры со своим слушателем, поглощаются ямками, всасываются ими вглубь.

– Тех, что остались, ты сможешь увидеть поближе! – говорит старик. – Если будешь служить мне!

– А другие?

– Тех я отправил на Мельницу! Может, и ты хочешь?..

– Посмотреть – хочу! Покажи!..

Не успел молвить, как земля под ним дрогнула, истончилась и пропала. Василек пережил мгновенный слепой, леденящий ужас, когда под ногами осталась тоненькая пленочка.

Затем восторг его обуял, когда увидел, что летит, – не падает, а летит, подхваченный неведомой силой.

Бездна открылась под ним, – настолько необъятная, что ничем иным, кроме песчинки, он себя не мог назвать перед ее размерами. Вернее, перед ее безразмерностью.

Может быть, он и не летел даже, а плавно соскальзывал, ибо у бездны – он ощутил спиной, боками – были пологие, упругие стенки, прилипнуть к которым и задержаться на которых не смог бы никто.

Выше, ниже, вровень с ним летели другие люди. Они были бесплотны – каждый походил на рой светлячков или же искр, взметенных над костром. Василек бы не понял, что это люди, но знание было заботливо вложено в него Отцом Тьмы.

Чуть позже он услышал, что они – разговаривают, и удивился, почему сразу не услышал их голосов.

– Я буду пахарем! – кричал кто-то, ликуя.

– А я – королем!

– А я воином!

– А я чернокнижником!..

И не было конца и края этому бахвальству, этому восторгу перед тем, что они – будут, что они получат возможность прожить еще раз, не повторяя прошлых ошибок и заблуждений.

И Васильку, пока слушал хор голосов, почудилось, – но это чувство быстро схлынуло, – что вся земная жизнь, вернее все земные жизни, – те, что прожиты, и те, что еще будут прожиты, – большое заблуждение; что ничего решить и улучшить на Земле они не могут; что бесконечное повторение одного и того же в разных телах – просто-напросто божественная скаредность, мелочная скупость, прижимистое нежелание тратиться.

– Как вы попали сюда? – закричал Василек. – Зачем хотите быть снова?..

Голоса, ближайшие к нему, затихли. Затем защебетали опять. Они отвечали Васильку, пытались ему поведать свои тайны.

– Так рассудили деревья!

– Так рассудил Светоносный!

– Так рассудили мы сами!..

Эти слова повторялись, повторялись, повторялись.. Пока Василек не прервал их, крикнув:

– При чем тут деревья?..

Голоса обескураженно замолкли, и в их молчании Васильку послышалось недоверие, или даже более того – потрясение.

– Деревья – главные!

– Деревья – старшие!

– Деревья судят людей!

– Они впитывают из земли их память, их чувства!

– Безгрешных – отсылают в Круг Света!

– Неисправимых – в Круг Тьмы!

– А нас – в Круг Надежды!..

– Я буду пахарем!

– А я – королем!

– А я – воином!

– А я чернокнижником!..

Василек вдруг осознал, что он – на границе миров. Что Круг Тьмы – здесь кончается. Что об этом говорит хотя бы явленный в людях подлинный – не черный свет: светлячковый, искристый.

Значит, и он, Василек, может здесь остаться? Может не возвращаться в ощетиненный, враждебный Круг Тьмы? Может не быть всегда настороже, всегда готовым к бою?

Расслабиться.… Отдохнуть…

Но по-другому это называется – не быть храбром!..

Так что же? Не быть?..

Он вспомнил, крики летящих. Поверив им, надо принять, что деревья на Земле – главные. Старшие братья…

Ладно. Об этом он подумает как-нибудь потом. Сейчас надо решить: возвращаться ли в Круг Тьмы? Быть ли храбром?..

Но разве такое не решают один раз и навсегда? Разве он себе не ответил давным-давно, когда лежал под мостом, на котором дед Иван бился в неравной сече?

Случай представился к бегству, и он, считающий себя храбром, сразу готов бежать. Словно кто-то нашептывает ему, что все решенное можно перерешить, все задуманное – перемыслить.

А может, и впрямь нашептывает? Может, Отец Тьмы пытается подсказать? Может, у него такой способ нападения, у хитрого старика?..

Скользящий полет замедлился. Голоса вокруг умолкли – один за другим. Освещение изменилось.

Черный свет, – разбавленный, разжиженный, – отступил. Звезды показались далеко внизу. Бледно засветились. Очертили янтарными лучами крошечный кружок, в центре которого бурлилась, дымно голубела, Земля.

Звездные лучи прикоснулись к Васильку, будто нежные теплые пальцы.

И тут же все переменилось – резко и грубо. Сужающаяся бездна пришла в движение. Дернулась, понеслась по кругу. Разбилась на отдельные воронки–водовороты – по числу спускающихся людей.

Умолкшие было голоса проснулись, опять зазвучали.

– Я забыл…

– И я все забыл…

– Кто я такой?..

– Куда я лечу?..

– Зачем?..

– Жить?..

– Умереть?..

– Не знаю…

– Не знаю…

Только вокруг Василька оставался покой свободного падения. Его не крутило, не вертело. Ему не было больно от того, что терял воспоминания – утрачивал себя…

Похоже, решено было за него. Похоже, его обманули. Собирались выкинуть на Землю, не спросясь его воли…

Но как остановится? Как повернуть назад?

Верни-и-и! – закричал Василек. – Верни меня!..

Бешено вертелись воронки. Над ним, под ним и вровень.

– Мне плохо!..

– Мне плохо!..

– Мне плохо!.. – шептали голоса.

– Кто я?..

– Зачем я?..

– Куда я лечу?..

И вдруг все исчезло.

И все появилось.

Появился волк. Вокруг него – горы. Сзади – затихающий грохот в закупоренном ущелье.

– Бойся Матерей! - внятно сказал стариковский голос. – От них – злоба да свары!..

 

 

© 2009-2015, Сергей Иванов. Все права защищены.