Волк трусил на удивление тихо. Не торопился, не напрягался, не вкладывал всего себя в прыжки.

Василек молчал, удивляясь. Потом не выдержал, спросил:

– Что это значит? Мы больше не спешим?

– Здесь владения Круга надежды! – непонятно ответил волк.

Нет опасности, – ну и ладно. Горы придвинулись. Будто великаньи головы с нахмуренными бровями да глубокими морщинами на лбу и щеках. Не только придвинулись, но и начали обступать слева и справа. Как бы втягивали в себя волка и его наездника.

Василек вспомнил другое путешествие – к другой горе. Как он верил тогда: стоит добыть оружие, пристойное храбру, – и он многое изменит к лучшему.

А показал ему впервые ту гору – показал издалека, со своей ладони, пахнущей смолой, – не кто иной, как Лесовик.

– Не знаешь ли, где теперь Лесовик? – вырвалось у Василька. – Хотя откуда тебе знать!..

Волк ответил не сразу. Покосился – вроде бы с насмешкой.

- На Земле он отжил, – ответил раздумчиво. – Сколько вы, люди, дали ему, столько и отжил. И ушел к Отцам Света.

Василек хотел возразить: мол, не только люди виноваты в той участи, какая постигла Лесовика. И даже не столько люди…

Но волк не дал ему раскрыть рта.

– Мир сложен, – сказал он. – А вы почему-то решили, что кроме Земли ничего нет. Земля – Круг Надежды. И только.

– Так, значит, здесь – владения Земли?

– Теперь – да. Раньше так не было.

– Расскажи!

– Раньше здесь был Круг Тьмы. А еще здесь была Мельница. И было Безвремение.

– Ничего не понимаю!

– Не перебивай! Управлял здесь Отец Тьмы – грозный бог, который родится вместе с планетой и вместе с планетой умирает.

– А теперь его нет? Куда же делся?

– Не перебивай! Матери, что верховодят в Круге Надежды, решили завоевать и Круг Тьмы. Пришли и привели с собой чудовищ: тьмаков, тьмансов, тьмителей.

– Зачем?

– Да не перебивай же! Видно пожалели тех, кто попадет в Круг Тьмы. Решили установить тут свое правление.

– Значит, и тут война?

– Не буду тебе рассказывать. Не даешь мне. Другие тебе объяснят…

Волк умолк обиженно. Васильку даже почудилось, что зверь прекратил разговоры с облегчением. Как видно, нелегко ему было растолковать мировое устройство.

Горы раздвинулись, обняли, замкнулись позади. Теперь – куда не поглядишь – ни входа, ни выхода. Непонятно, как они с волком сюда попали.

Вокруг – игра слепых сил. Бешеная борьба камней, стремящихся в высоту.

Словно кто-то сторукий, но безглазый намесил–намесил земли там, где вздумалось. Да мало показалось. И запустил все свои руки в глубины. Доставал, что схватывал. Миг– другой наслаждался, дотрагиваясь, разминая, нюхая. Да нашлепывал на кучи того, что попалось раньше.

Черное на серое. Коричневое на синее. Стоячее на лежачее. Косое на наклонное. Острое на тупое. Округлое на плоское. Трещиноватое на изломанное…

Там – сеть морщинок, будто внутри камня пауки живут да напрядывают. Здесь – куча пластинок острых, будто для злой рыбы зубы заготовлены.

Выше на склоне – стая голов твердолобых; ждут, кому бы башку сшибить, чтобы на ее место сесть. Ниже – безобразные выемки, будто следы от чьих-то тел непредставимых…

Деревья – словно воины. Держатся между камней каким-то чудом. Порубленные, посеченные ветрами.

Узка дорожка между стен пузатых, друг дружку толкануть норовящих. Да и то не одни они: ручеек с ними делит узину. Жмется слева, темно-фиолетовый, неторопливый. Впритирку огибает упавшие камни.

Пить из такого – из-за его цвета – Василек ни за что бы не стал. Хотя кто ведает: может, ничего необычного и нет в его воде.

Вьется волчий путь, повторяя извивы ущелья. Волк трусит неторопливо, подрагивая вываленным из пасти языком.

Вот и конец теснины виден: там, где горы отвиливают друг от дружки.

– Что там: – спрашивает Василек. – Мы ведь близки к цели?

– Там – Город Матерей!.. – в голосе волка – торжественность…

Но, вместо какого-никакого простора и скопления жилищ, начинается новое ущелье.

Василек въезжает в него, ни о чем не беспокоясь. Волк вертит мордой и быстро нюхает то ли почву, то ли собственные лапы.

Снова неторопливо движутся мимо изрезанные трещинами, испятнанные лишайниками стены. То нависают, грозя обвалиться и задавить. То отступают, словно приглашая, зазывая дальше в каменные дебри.

Снова робко жмется – слева, в уголке, – темно-фиолетовый ручей. Такой же, как в прежнем ущелье.

Волк вдруг тявкает, словно чем-то испуганный, и ускоряет скок. В один миг доносит Василька до выхода: там, где горы отвиливают друг от дружки.

И… снова они попадают в ущелье. Снова неторопливо движутся мимо изрезанные трещинами, испятнанные лишайниками стены. То нависают, грозя обвалиться и задавить. То отступают, словно приглашая, зазывая дальше в каменные дебри.

Снова робко жмется, – слева, в уголке, – темно-фиолетовый ручей. Такой же, как в прежнем ущелье…

Волк вдруг остановился, сел и завыл, подняв морду кверху. Васильку пришлось податься вперед, почти прижаться к волчьей шее.

Ущелье такое же! И ручей такой же!.. Нет!

Ущелье то же! И ручей тот же!…

Они будут входить.…Выбираться.…И опять попадать обратно…

Такой непохожий на кольцо – этот проход….И все-таки бесконечный, словно кольцо.… Такой похожий на ловушку.… Но кому нужно их ловить?.. Кому выгодно?..

Василек хотел спросить у волка. Тот, судя по его поведению, что-то почувствовал, что-то понял.

Но события были быстрее, чем язык Василька. Подстроивший ловушку сам пожелал явиться.

Василек сошел с волка, ибо тот, похоже, не собирался больше двигаться ни на шаг.

Волк перестал выть и зашипел, как змея, – попятился, поджав хвост, к правой стене ущелья.

Он уходил от ручья. Старался уйти.… Потому что ручей остановился, прекратил течь, напрягся и начал толстеть. Он вбирал себя в себя, укорачивался, вспучивался. Из него сделался лиловый ком, который затем вытянулся в столб. В столбе прорезался рот. И первое, что сказал рот, было:

– Не бойся!..

Василек, услышав это, сразу отмяк, расслабился.

Видать, не Дув перед ним. Кто-то другой, послабее. Да и голос непохожий совсем.

Василек ожидал, что сейчас в столбе прорисуется чей-нибудь облик, сотворится человек.

Но, кроме рта, ничего в столбе не возникло. Да и рот вскоре разгладился, влепился обратно в лиловую толщу.

Возник томительный перерыв. К волку, что ли, обратиться и спросить, как хотел раньше: что случилось?..

Вот он сидит, серый друг. Трясется. Жалеет, что нельзя в камень влезть, в камне спрятаться.

Не зря жалеет. Не зря трясется. Потому что Василек – через миг-другой – то же самое готов был испытывать. Сдерживали его только привычка к боям да гордость храбра…

Столб вдруг распался на множество тонких нитей. Множество мелодичных звуков слились и хлестнули по ушам больно и грозно.

Каждая нить – как успел заметить Василек – была крученой-перекрученой. Каждая напоминала те нити, на которые когда-то мог расчленять мир Василек, наученный бабуней. Но в тех нитях были искорки, лучики света. Это же нити – были темны.

Василек назвал бы их мертвыми, если бы жизнь их не происходила у него на виду.

Вот они распались на множество составных частей – завиточков. Мелкие завитки принялись беспорядочно носиться внутри пространства, прежде занятого столбом.

Из них ударили черные, все размывающие струи, которые сливались, наращивались, шатались помелами.

И вот уже тьма во тьме установилась перед Васильком.

Не та, что была привычна в Подземье. Не та, что была присуща, к примеру, тьмителю.

Она была прозрачной, живой и как бы выжидающей. В ней что-то происходило: двигалось, вертелось, падало и поднималось, дралось и мирилось. Бесчисленные фигуры людей, зверей, крылатых тварей плотно ее наполняли. Были там также тьмаки, тьмансы и тьмители. Были другие существа, которых не знал Василек.

Надо чуть напрячься, чуть прищуриться, чтобы заметить кого-то из них. Надо сильно напрячься, чтобы проследить замеченную фигуру, не упустить из виду. Да и то – лишь на несколько мгновений. Потом – глазная боль как расплата…

– Слушай меня, храбр Василек! – доносится чей-то суровый голос.

Василек отвлекся от содержимого тьмы. И вдруг обнаружил, что видит по-новому. Зрение как бы раздвоилось. По-прежнему он воспринимал то, что было соизмеримо с его собственным телом: горы, волка, фигуры во тьме. По-новому – словно бы из немыслимой дали и с безмерной высоты – он ощущал пространство, прежде занятое фиолетовым столбом.

Но даль и высота не были теми лучезарными, в которых горели звезды и жили Отцы Света. Даль и высота были плотными, слоистыми.

Их пронизывали потоки: ручьи, реки, водопады. Состояли эти потоки из черного света. Василек не то, чтобы догадаться о нем – просто знал в своем новом видении.

Знал и вспоминал, что когда-то предвидел, предвосхищал это знание в своих неторопливых размышлениях.

Но не сам черный свет был сейчас важен, – а то, что из него – на месте прежнего столба – слепилась, воздвигалась фигура, воспринимать которую можно было только новым, «высшим» зрением.

Суровы были черты огромного темного лица. Слепыми представлялись глаза, ибо неразличимы были зрачки. Нос прямой. Брови – орлиные крылья. Губы – каменные плиты.

Не ему ли – с его суровым лицом – принадлежал тот голос, что отвлек Василька?..

– Кто ты? – спросил Василек.

Незнакомец помолчал. Словно сделал усилие, чтобы услышать и понять.

Отец Тьмы! – шевельнулись тяжелые губы. – Слушай меня, храбр Василек!..

От нового – двойного – зрения кружилась голова. Василек старался совместить то и это видение – и не мог.

– Что тебе надо? – спросил он. Даже скорее крикнул и не очень любезно.

– Не встречайся с Матерями! – голос не просто звучал – он уже погрохатывал. – Не слушай их! Не выполняй того, что накажут!

– Ты велик, Отец Тьмы! Но почему я должен твои слова ставить впереди других?..

– Я – бог! Все тут – мое!

– Но позвал меня сюда не ты! Знать, не полновластный ты хозяин!

– Служи мне! Ты разделишь мою власть! Обещаю!

– Не хочу тебе служить – не гневайся! Зван Матерями – им хочу внимать!

– Зло будет от этого! Отрекись от Матерей! – Голос грохотал, будто горный обвал.

– Позволишь ли пройти? – спросил Василек терпеливо.

– Берегись, неразумный! Одумайся!..

– Пропусти меня!.. – закричал Василек…