Ол понимал: освобождение близится. Но не смог его ускорить.

Сколько раз он пытался разбить изнутри ненавистный камень! Сколько раз поспешно впитывал в себя возвращенную его стенками энергию!

А каких трудов, какого напряжения стоило сдерживать Корчуна, не давать ему вырваться!

Сдерживать, сдерживать, сдерживать…

А он вылезал, вылезал, вылезал. Потихоньку, понемногу, на волосок в день. Будто вьюн, будто угорь…

Но теперь их обоюдному плену конец. Ол чувствовал: теперь они должны разделиться, теперь их дороги расходятся.

Земные испытания словно омолодили его, встряхнули, сбили корку отчужденности от Вселенной.

Река жизни снова его омывала – камешек, менее того, песчинку в ее могучих струях. Он снова слышал Всеобщность, он мог ответить ей – включиться в узоры, которые создавались ежинами…

Много человеческого в нем оставалось. Что поделаешь, общение не проходит бесследно. «С кем поведешься…» – говорят земляне.

Собственный плен научил. Ол знал, что может обособить, ограничить в себе человечьи черты. Они мешать не будут.

Нетерпимости к людям в нем не осталось. Если Всеобщность не против того, чтобы ежины изменились, то зачем Олу быть против…

– Дорогу мне, дорогу! – кричал Корчун и не понимал, что свободен, что пленник и враг не сдерживает его.

Джинги, недовольно ворча, расступались. Теперь, когда проход в подземелье был открыт, их обуяла торопливость. Возможно, им казалось, что внизу полно сокровищ, невиданных тайн, волшебных возможностей.

То, что Корчун рвался вперед, видимо означало одно: он хочет все забрать себе, хочет все присвоить единолично.

Джинги ворчали, и Корчун, похоже, слушал их ворчание с удовольствием.

Ол понимал, у Корчуна наготове какая-то каверза, и удивлялся, что джинги этого не понимают.

Вот носилки всех обогнали, встали поперек дороги.

– Что, детушки, тяжела моя служба? – спросил царь ласково. – Скоро полегчает! Я – великий государь! Я даю вам свободу! Ступайте!..

Он величаво указал вниз, под себя, Словно джинги на коленях должны были проползти под ним.

Ол внутри камня насторожился, напрягся. Метнул мысленную просьбу. Ну, почувствуйте неладное!.. Ну, возмутитесь!.. Ну, пошлите его самого вперед!..

Джинги вроде бы что-то восприняли. Прихлынули, взроптав.

Но Корчун сделал новый жест. Простер вперед обе руки, словно обнять хотел своих служилых.

И начатое было движение джингов прервалось, заглохло, кончилось пустым дрожанием плеч и пальцев, сжатых в кулаки.

– Но!.. – выкрикнул Корчун насмешливо и даже не попытался спрятать насмешку в своем голосе. – Но свобода трудна, тяжела, сурова! Она не каждому по плечу! Сможете ли вы ее вынести?..

Джинги молчали, по-птичьи вертя головами. Словно ожидали: вот сейчас кто-то из соседей ответит.

Ол метнулся мысленно к Васильку. Ну, русинич, вступись!.. Ты называешь себя храбром, борцом за справедливость!.. Пусть джинги – для тебя чужие. Но чисто по-человечески – хотя бы словами – ты поможешь им?

Нет, не помог, не вступился.… Остался в задних рядах. Рядом с бабкой Языгой. Должно быть, не услышал призыв Ола…

К царице Языге Ол обращаться не стал. Куда иголка – туда и нитка. Куда царь – туда и царица.

Корчун победил. Еще раз победил Ола – ныне в сражении невидимом и неслышимом.

Только сам Ол знал об этом. Но обидно было не менее, чем если бы Корчун открыто издевался.

Можно бы отсечь горькие человечьи чувства. Но не хотелось Олу, не хотелось. Человеческое так слилось, перемешалось в нем с ежинским, что разделять их было трудно. Не сразу поймешь, где начинается одно и кончается другое…

Молчание длилось. Корчун тянул его нарочно. Торжество, презрение и скука у царя на лице.

Джинги, видать, не так уж и толстокожи. Что-то почувствовав, они один за другим склоняют головы, глядят под ноги. Словно самих себя стыдятся.

Да и как не стыдится им, вчерашним Носителям Плащей, своего сегодняшнего положения…

Корчун выдержал столько, сколько хотел. Он усмехнулся и сделал знак носильщикам. Те отнесли носилки в сторону и поставили справа от прохода.

Тут Ол подтолкнул Корчуна снизу, и царь вдруг понял, что свободен. Он вытащил одну ногу, другую. Встал подошвами на дырку в камне, как бы запечатав ее.

Ол мог бы сейчас вырваться, но решил не торопиться – выждать момент.

Джинги хлынули в подземелье. Иные, вопя преувеличенно громко, иные – молча.

Корчун стоял над ними, – неподвижный, надменный. Глыба на глыбе.

– Злая Воля, мы пришли за тобой! – возгласил громко, едва ринулись первые джинги, и больше губ не размыкал.

Ол, услышав эти слова, рванулся было обрадовано – ведь он послан своим миром за тем же самым. Но сразу же заставил себя остановиться. Еще не время, не время, события только начались…

Где-то над ним и чуть в стороне в планетных недрах вдруг возник тягучий гул. Он усилился, разросся, охватил подземелье не только сверху, но и с боков, и снизу.

И пропал – так же неожиданно, как начался.

Ол почувствовал, как встревожился было, налился злобой Корчун; как обмяк, расслабился, едва гул исчез.

Подземелье осветилось, когда джинги вступили в него. Множество подвижных, зеленовато мерцающих вихрей выросло, выхлопнулось в единый миг. С легким шелестом они вертелись, будто метлами были уснащены внизу. То и дело искры пышными роями взвивались по ним, – но ни одна не вылетала за пределы вихря.

Между вихрями обозначились колодцы – круги бледного желтого пламени, примерно до пояса приподнятые над землей. Не жаром, а холодом от них веяло. Сквозь их стенки, ограниченная этими стенками, виделась небесная темь, которую густо пронизывали звезды.

Вихри, шурша, двинулись навстречу джингам. Поскольку подземелье было огромным, а движение зеленоватых столбов – медленным, джинги поначалу не опасались.

Они разбрелись по одному–по два, принюхиваясь, вертя головами, не понимая, зачем их сюда пригнал Корчун.

Но вот опасность обозначилась достаточно ясно. Вихрь, который оказался в шаге от спокойного джинга, вдруг загудел, словно привлекая внимание, и из него, из вихря, стали выскакивать с чмокающими звуками вихри-детки – чуть побледнее, чуть покороче и не такие искристые.

Они окружили джинга, и тогда только тот понял, что стал преследуемым, почти жертвой.

Круг, в который его заключили, был незамкнут: оставался выход, направленный к ближайшему колодцу.

Джинг шагнул, заторопился, и вихри-охотники поплыли следом.

До колодца остался один крупный шаг (Видимо, такая длина была и для вихрей, и для колодцев самой боевой).

Джинг заупрямился. Остановился, дрожа, и вихри, почти вжимаясь в него, не могли сдвинуть несчастного с места.

И вдруг колодец довершил дело. В какой-то миг он исчез там, где был, и вновь возник, заключив обреченного в свое жерло. Как бы скакнул на шаг.

Джинг слабо вскрикнул и затих. Глаза его стали выпучиваться, будто их выдавливали. Кровь проступила сквозь кожу, превратив и без того некрасивое лицо в донельзя уродливую маску.

Еще миг, и, одернувшись рябью, как отражение в воде, джинг исчез.

Вихри приподнялись над колодцем, наливаясь ослепительной зеленью. Затем, полыхая, облетели его и скрылись – один за другим – внутри своего родителя.

Первовихрь опустился, померк до обычного мерцания и снова завертелся с легким шелестом.

То же самое происходило с другими джингами. Хоть и велико было подземелье, а деваться от вихрей некуда: их много, они повсюду.

Ол видел все сквозь камень. Вернее, не видел, а понимал, ощущая, вливаясь в мировое равновесие и замечая возмущения, происходящие в нем.

Чем больше джингов погибало, тем сильнее шуршали вихри. Их шелестящий шелест постепенно переходил в бормотание.

Бормотание перерастало в рык.

У колодцев, как видно, существовал предел насыщения. Проглотив какое-то число джингов, они захлопывались, и с громки чмокающим звуком исчезали.

Для вихрей освобождалось пространство. Вихри, казалось бы, могли успокоиться на свободе. Но им словно бы теснее стало, когда последний джинг исчез, и все колодцы пропали.

Возбужденно рыча, они начали нападать друг на друга. Сталкивались раз, другой, третий. Потом один из бойцов – тот видать, что посильнее – поглощал другого и сам становился выше, толще, громче.

Схватки были быстрыми. Победители сражались между собой. Потом победители победителей. И так далее, и так далее, и так далее.

Ол успевал приметить все. И настороженное, выжидающее торжество Корчуна. И оторопь Василька. И опасливое любопытство Языги – там при входе.

Один вихрь остался. Один зверь могучий. Он тяжело и быстро метался в подземелье, – толстая лапа бороздила почву, громовой рык сотрясал стены.

Тут, как видно, наступил миг, давно ожидаемый Корчуном и только ему ведомый. Корчун забыл о своем пленнике, спрыгнул с Алатырь-камня, вбежал в подземелье и замер с воздетыми руками.

– Отдаю тебе всех пришедших, беру тебя, – стань снова перстнем! – прокричал его голос.

Вихрь изогнулся, будто вслушиваясь в слова Корчуна. Вихрь мягко, будто пардус, подобрался поближе и рычание свое умерил.

Ол наблюдал, расчленяя каждый миг на совсем уже крохотные дольки, процеживая их сквозь себя, выбирая ту – самую необходимую, самую неотложную…

Вихрь, издав жуткий вопль, вдруг обрушился на Корчуна, словно собираясь похоронить его под собой.

Корчун не дрогнул, не отступил. Он поднял руки вверх – как бы нанизывая на них вихрь. И вихрь – рычащее чудовище – послушался Корчуна. Он сжался в обруч, – толстый, лохматый, – и заходил вдоль царского тела, корежа, ломая, не в силах остановиться, не умея пристроиться, замереть.

Корчун терпел, но терпеть ему было несладко: лицо искажено, нижняя губа закушена.

Василек сунулся за порог. Взошел в подземелье – и рот раскрыл. Уставился на Корчуна.

Бабка Языга тоже проскользнула – но хитренько, за спиной храбра. На ее лице одна мысль была написана большими буквами: как бы не прогадать.

Обруч уплотнился, уменьшился, перекинулся на руку. Пополз, продолжая съеживаться, вниз, к пальцам.

Вот он соскользнул с указательного и повис в воздухе, наливаясь желтизной, – будто искры внутри него слипались и замирали навечно.

Теперь это был не вихрь и не обруч, – теперь это был безобидный перстенек.

Царь Корчун растопырил пальцы на правой руке, поднес их к перстню, – надевайся на любой.

Перстень дрогнул. Сейчас он соединится с властелином, сей миг…

И тут что-то свистнуло, мелькнуло. Круглое белое тело возникло сразу за перстнем. Некий колобок. Ежик без иголок.

У колобка или ежика в боку появилась ямина – подобие рта. Перстень вошел в эту ямину. Рот захлопнулся.

Колобок вспыхнул ослепительным холодным светом. И пропал, исчез.

Все случилось так быстро, что понять происшедшее Корчун смог лишь целый миг спустя.

Ол, наверное, был уже в своем Ежинмире, – вернулся победителем! – когда Корчун заревел дурным голосом:

– Василек, на помощь!..

Василек подбежал, вытаскивая меч. Следом за ним, сокрушенно охая, семенила бабка Языга.

Что было бы дальше, предсказать нетрудно. Покричали бы да успокоились. Или снарядились бы в дорогу – разыскивать чужака, чтобы с ним сразиться.

Но произошло непредвиденное – то, чего никто не мог ожидать.

Снова послышался подземный гул, стены затряслись, пол под ногами заходил ходуном.

Гул усиливался. Корчун, Языга и Василек едва стояли, нелепо взмахивая руками, чтобы удержать равновесие.

Земля вдруг стала расседаться перед ними. Словно в нее вонзали невидимый лемех огромного плуга.

Трещина углублялась и расширялась. Бородавчатые жабы, клубки червей, камни, куски кореньев падали в нее.

Быстрое фиолетовое пламя, сухо треща, прошло от одного конца трещины до другого. Затем снизу потек чистый зеленый свет – будто отсверкивало солнце от весеннего луга.

Почти невидимая в этом свете, поднялась и нависла над Корчуном и другими прозрачная фигура. Головой она почти упиралась в потолок. Сквозь складки платья неведомым образом просвечивали цветы, которых здесь, в подземелье, не могло быть.

Василек узнал ее первый.

– Светозарыня!.. – прошептал он.

Бабка Языга, видать, признала тоже. Она попятилась, нахмуренная; споткнулась и опрокинулась на спину, нелепо раскидав ноги.

Зеленый свет струился, словно колеблемый ветерком. Черты пришелицы менялись.

– Матушка?.. – Василек не верил сам себе. – Или нет… Бабуня?.. Что случилось?.. Я нужен вам?..

Пришелица величаво кивнула и поманила кого-то.

Быстрая тень выметнулась из-под ее ног. Уплотнилась. И Василек увидел волчонка – такого знакомого, такого близкого сердцу.

Волчонок встряхнулся и стал матерым волком.

– Где ты был? Где прятался? – закричал Василек и бросился к давнишнему своему спутнику – обнять, прижать, почувствовать.

– Садись! – бормотнул волк нетерпеливо, отстраняясь от Васильковых объятий. – Матерям трудно здесь. Они тут немы…

Василек вскочил ему на спину, оглянулся. Корчун, опустив руки, смотрел внимательно и злобно. Языга валялась у ног его, губой шлепала о губу, бородавки налились кровью, торчали торчком…

Прозрачная пришелица шевельнулась. Васильку показалось, что видит ее улыбку.

Встретится ли он снова с царем и царицей? Навсегда ли расстается с ними?..

Василек шлепнул по лохматой спине, и волк скакнул – вниз! вниз! – в неведомые глубины…

 

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ КНИГИ