Торопка глядел на Василька с неудовольствием. Ишь, ведь позже других здесь появился, понять ничего не успел, а воевать захотел первый.

Они сидели в подземелье, в одном из пустующих ежинских гнездовий. Уместились недалеко от входа – лишь бы с глаз чужих долой.

Три человека – Ядрейка, Василек, Торопка. Жалкая кучка в ежинском приземистом бушевании.

Ядрейка дороден и осанист – как всегда. Бороду подрезает мечом. Не дает ей раскудрявиться да разлохматиться, как у Василька.

Только вот пообносился – тут не сменишь обузоренные рубаху да порты.

Василькова сила, видать, в волосы пошла. Что на голове, что в бороде – буйство неуемное.

Любит он, Василек, себя по бороде поглаживать да время от времени по мечу похлопывать. Словно проверяет – висит ли, не потерялся ли.

Да и не мудрено бы хоть меч, хоть порты утерять – здесь в Ежинмире, на здешнем скудном пропитании.

Никаких тебе деревьев, никаких плодов, никакой живности. Одна рыжеватая травка. Впереди, позади, с боков – насколько хватает глаз.

Хорошо хоть ее корешки пальчатые съедобными оказались. Не то бы ложись да помирай.

Не в обиду здешним порядкам Торопка так думает. Пусть голодней, неуютней живется, чем у Тугарина под крылом. Но Торопка чувствует и готов поспорить с кем угодно: здесь правильней жизнь. Правильней, чем на Земле…

Он, Торопка, всегда и везде суетился. Всегда ему казалось, что не успевает за временем, упускает нечто важное. Что надо поприсутствовать и там, и там, и там. Что без него любое событие совершится неправильно – не таким полнокровным будет…

Многие русиничи похожи на него. Их бытие – вечное вторжение. Потеснить мир, отнять у него что-то. Воевать бы только и воевать.

Может, они и не жили вовсе? Какой должна быть настоящая жизнь?..

Ежины – впервые - показали Торопке смысл и красоту неторопливости, недействия. Маленькие круглые неуклюжики на двух коротких ножках были в нерушимом ладу с огромной Вселенной.

Вроде бы, они для этого ничего и не делали. Не стремились покорить, завоевать, подмять под себя. Они слушали большой мир и повиновались ему. И составляли свои узоры.

Что-то было в их живых письменах – только читались они непросто. Да и не читать их надо – чувствовать. Очень хотелось Торопке почувствовать их – рано или поздно – так же, как ежины.

Может быть, русиничи – инородны для своего мира? Может быть, они – потомки межзвездных завоевателей? Потому их так и тянет к битвам?

Может, потому они так ленивы в быту, что мирный быт – неестественное для них состояние?

Завоевывать – значит, разрушать. Неужели русиничи – народ разрушителей?..

До встречи с ежинами Торопка не смог бы так подумать. Потому что был на Земле и думал как землянин.

Теперь, будучи в Ежинмире, он порой себя стеснялся – ощущал слишком длинным, слишком быстрым, слишком громким.

Быть мирным, как ежины – быть в ладу, в созвучии с миром, с землей. Воевать, как русиничи, - выпадать из созвучия, сбивать лад.

Эти мысли смыкаются с Веселяевой жаждой песен, его уверениями в том, что все звучит, и нужно только услышать.

Дорога к миру, к согласию, к ладу со Вселенной: забыть себя – в себе и обрести себя – во всем. Забыть себя в себе – это и значит, найти себя во всем. Забыть себя в себе – не дорожить интересами тела, не стремиться выделяться из окружающего, главенствовать.

Не повторяет ли он сейчас мысленно то, что практически пытался воплотить Первуша?

Выходит, и Веселяй прав, и Первуша? А он, Торопка, ничего своего придумать не может?

Или это не нужно – придумывать обязательно что-то свое? Или это форма самовозвеличения, того же самовыделения?

Истина, правда, уже есть – во вне. Ее не нужно рождать, производить на свет. Ее нужно принять и исполнить.

Торопка улыбнулся, и тут заметил, что Ядрейка и Василек вопрошающе смотрят на него.

– Зачем нам их завоевывать? – сказал Торопка. – Неужели мы лучше их? Неужто мы чему-то их сможем научить?

– Да, мы сюда явились незваные! – неожиданно согласился Василек. – Но ты пойми, голова дубовая! Битву предлагаю не ради их гибели – ради нашей! Мы там, в мире своем, смерти искали?

– Искали! – поддакнул Ядрейка.

– Вот и докончим тут! Не дают нам боги умереть – смеются над нами! А мы их перехитрим!

– Не богов ты – меня перехитрить хошь! – сказал Торопка. – Ежины безоружные! Мы втроем их накрошим без счета!

– Нет такого народа, чтоб не ведал защиты от ворога! – сказал Ядрейка.

– У русиничей как? – добавил Василек. – Или будь властелином, или рабом. Третьего не дано!

– А если попробовать, как ежины? Ладить с миром – не воевать с ним!

– Ладить – быть рабом! Воевать – быть властелином! – сказал Ядрейка убежденно.

– Зачем нам их завоевывать? Они могут жить только по-своему! По-нашему не могут!

– Ничего ты не видишь! – сказал Ядрейка. – Когда я прибыл, что вместо травы было? Червяки желтые да маслянистые. Да извивались еще.…Тьфу, нечисть! А я что сделал? Я научил этих…ежинов.… Научил, что траву надо называть травой. И теперь, вишь, хоть и жухлая, да все ж муравушка! А червяки вниз ушли, кореньями стали…

– А небо.… Какая-то муть вместо него висела! – вдруг поддался Торопка на воспоминания. – Стали мы его называть по-нашему. И ведь заголубело…

– Еще бы речонку, какую-никакую! – размечтался Василек.- Лицо в ней по утрам ополаскивать.…Искупаться…

– Я уж говорил местным… - Ядрейка причмокнул губами. – Не понимают.… Никак им не растолковать, что такое водица…

– Зачем нам их завоевывать? – напомнил Торопка о чем речь. – Зачем мечи обнажать и проливать кровь! Мы их уже победили…

– Как же? Ну-ка, поясни! – потребовал Ядрейка.

– Сами только что пояснили! Языком своим, названиями.… Наши слова – сильнее нас. Как появились они в Ежинмире, так и стали хозяйничать.

– И от них мы прячемся тут – не от ежинов! – язвительно подхватил Ядрейка. – Не от ежинских соглядатаев гладких!

– Мы не прячемся! – прогудел Василек обиженно. – Мы готовимся к битве!..

Торопку отчаянье охватило. Замолк и больше не слушал. Ничего-то они не поняли.

Рубиться.… Наступать.… Захватывать.…До появления в Ежинмире он тоже был не против так жить. Желание войны, видимо, копилось в крови русиничей. Набиралось капля за каплей, давило изнутри – все то долгое время, пока были под рукой Тугарина.

Теперь ему надо выплеснуться, пробушевать, исторгнуться разрушающим вихрем, превратиться в чьи-то смерти и чьи-то слезы.

Он, Торопка, понять готов, объяснить петушиную драчливость соплеменников. Но простить – не может. Нет, не может…

Потому что, как бы ты ни страдал, ни мучился, как бы не было тебе плохо, - это не дает тебе право причинять страдания другим. Твое главное дело – покуда цел, покуда хватает сил – быть человеком. То есть, мирным жителем земли, - не завоевателем, не насильником…

Вот ежины. Как представить себя в их оболочке? Как почувствовать мир по-ежински?

Торопка зажмурил глаза, напрягся. Вообрази. Ну, вообрази, что Вселенная не только вокруг тебя. Вообрази, что она в тебя вливается, как полноводная река, и ты просто маленький уступчик, незаметный порожек на ее раскидистом пути. Нет, камешек в ее сильных струях. Нет, капля в могучем потоке…

Вообрази, что ты продолжаешься вне своего тела. Что тело – не весь ты, а только частица тебя. Что и трава, и земля, и звездный блеск, и лучи солнца – тоже твои частицы, тоже ты…

Торопка зажмурился еще сильнее. Одеревенел в страстном желании найти просимое.

Под закрытыми глазами повисла желтая пелена. Черные лохматые пятна ползали по ней.

Вот протянулась прямая черта. Вот ее пересекла другая. Медленно, неуверенно образовалась целая сеть. Черты, что ее составили, были нечеткими, расплывчатыми, дрожали.

Торопка ворохнулся – дух перевел. Чуткая, с трудом увиденная сеть словно испугалась этого случайного движения - отпрыгнула, распалась, расплылась.

Желтый туман снова был под закрытыми веками да черные лохматые пятна.

Торопка фыркнул досадливо, глянул мельком на говорливых Ядрейку и Василька. Неужели не устали молоть языками? Неужели не понятно, что вот так, молча, - раскрываясь навстречу Вселенной, - большего достигнешь?

Раскрываться – значит, расслабляться. Как же он раньше не понял! Дубина глупая! Выходит, сам себе мешал, напрягаясь…

Торопка старательно обмяк, распластал мышцы на теле, как тесто в квашне. Замер, охваченный предвкушением неведомого – сладкой истомой.

Но ничего почувствовать не успел.

– Торопка, ты начнешь! – громко, словно бы в самое ухо, сказал Василек.

Торопка вздрогнул, мотнул головой, чуть было руганью не разразился.

– Чего орешь! – сказал недовольно.

– Да что с тобой! – глянул Василек, не понимая. – Завтра начнешь, говорю! Очистишь гнездовье «гладких». Ядрейка выследил, где оно. Сам Ядрейка встанет у выхода запасного.

– А ты?

– А я напропалую пойду чистить этот мир захудалый. Пусть на нем удаль русиничей расцветает!

– Бурьян да лебеда после тебя расцветут. Какой-то ты… одурелый. На Земле лучше был…

– Не ведаю, о чем ты? – Василек сбился с молодецкого тона, приумолк ненадолго. Потом сказал раздумчиво. – Может ты и прав. Нехорошо мне. Словно пополам разорвали. Одна половинка здесь. А где другая?..

- А вот мне тут – хорошо! – сказал Торопка, встал и вышел из подземелья на свежий воздух.

Ядрейка и Василек снова что-то забубнили за спиной.

Неужели ничто и никогда их не изменит? Неужели не поймут, что жить можно, никого не покоряя, не побеждая, не желая ничьей крови?..

Вот она, травушка-муравушка здешняя, желтая, словно вечно хворая. Плывет-колышется, мелкими волнами своими доплескивает до окоема.

От каждой травинки тянется вверх чуть видный голубоватый усик. Он вместо семечка земного: уронит его травинка в свое время, и вырастет из него новая.

Словно бы дымится безграничный луг. Словно бы запылает вот-вот… Чем дольше глядишь, тем удивительней…

Раньше, в прежней жизни, на Земле, Торопка ни о чем «постороннем» не думал. Некогда было. Да и не было охоты.

Теперь, здесь, легкое безмыслие утеряно. Впервые ощутил, сколь тяжело и сладостно бремя раздумий.

Как жаль, что на Земле нет ежинов! Как жаль, что никто не попытался там жить, как они!.. А может, и пытались, просто не ведал о том Торопка…

– Ты нас любишь! – вдруг услышал он голос. И хотя голос прозвучал внутри его головы, был он чужим – низким, чуть хрипловатым.

– Кто ты? – спросил Торопка.

– Ежин. Я у ног твоих…

Торопка опустил взгляд. Пошарил…

Ага, вот он – всего-то в шаге. Распластался блинчиком и цвет желтый принял – точь в точь как у окружающей муравы. И рожек наспинных у него совсем нет.

– Что тебе надо? Ты соглядатай? – вдруг осенило Торопку.

– Не говори вслух! – недовольство в голосе – просто думай! Я услышу!..

– Зачем вы, «гладкие» против людей? Ежины к нам тянутся, а вы - поперек!

– Вы страшные! Вы – зараза! Вы – погибель! Вы все разрушаете!..

– Нет!.. Я бы хотел быть, как вы.… Да не получается…

– Ты не сможешь быть ежином! А ежины не станут людьми! Зачем попусту мучаться и других изводить!

– Что же присоветуешь?

– Уйти от нас! И своих увести!

– Не знаю… Может, ты и прав…

– Вы же воевать надумали? Когда нападете? Где?..

– Завтра.… На ваше – «гладких» - гнездовье…

– Ладно… Может, и примем тебя в свой мир… Может, и заслужишь такую милость…