И опять бабку Языгу приняли неласково. Когда явилась на поклон Корчуну, тот ни словечка не нашёл снисходительного.

- Ну, где перстень? – только и молвил.

- У твоих людей, видать, царь–батюшка! – с поклоном ответила бабка Языга. – Коих ты ко мне слугами приставил. Замечала, вились они вокруг Василька. В шатёр к нему ночью шастали. Не стакнулись ли с Васильком? Не в перебежчики ли метят? Ежели поверил им Василёк, мог на охрану им отдать…

Неубедительно прозвучали для бабки Языги собственные речи. Думала, и Корчун это заметит – схватить её прикажет.

Но Корчун только зубами заскрипел.

- Всех изничтожу! В пыль превращу! – пригрозил спокойно.

И бабка Языга ещё больше зауважала его – такой свою угрозу выполнит, может выполнить.

- Куда ж меня определишь, царь–батюшка? – спросила не без робости.

- Набирай своих людей да воюй. Отдельным отрядом..

Корчун повелел равнодушно и унёсся на своём белом коне.

Бабка вослед глядела, покуда не скрылись конь да наездник за дальними деревьями. Глядела, глаза протирала. Виделось ей, Тугарин скачет – незабвенный первый повелитель…

Джинги вокруг сновали деловито: обдирали кору, выщипывали ягоды выковыривали грибы. Лес после них был пустым и печальным. Ладно, хоть листья да хвою не трогали…

Все окрестности были пропитаны джингами. Да новые прибывали безостановочно – сверху валились. Любую лесную живность вытеснили подчистую. Никто не мог оставаться рядом с джингами кроме самих джингов.

Помрачнела бабка Языга, когда скрылся Корчун. Ох, не приносят ей удовольствия собственные хитрости. Не возвышают, не обогащают.

Тугарин бы непременно осведомился, полюбопытствовал, почему у неё палец перевязан. Она бы тогда ответила, что случайно порезалась. Или ещё как–нибудь приврала…

Корчун же и не глянул, не спросил. Хоть бы из вежества…

Нет, наплевать ему на бабку Языгу…

Она притаилась в травяной ямке между двумя ёлками да сняла белую тряпицу с пальца.

Вот он, перстенек…Вот она, сила! Вот она, власть!..

Бабка Языга взялась поскорее за него другой рукой. Зашептала:

- Пусть сей же миг мои сестрички-злоязычки тут будут! Все до одной!..

Не успела вымолвить, уж оказалась в окружении кикимор.

Озирались они, глазами хлопали, на джингов пялились. Увидев Языгу, накинулись на неё.

Но она их усмирила быстро.

- Лесу погибель пришла! – сказала жёстко. – Пропасть хотите – отправляйтесь по домам! Не держу! Выжить могут лишь те, кто с ними!.. – она кивнула на джингов.

И остались кикиморы. Ни одна не убёгла. Потому что лес лесом, а своя шкура дороже…

Шли теперь бабка Языга да её сестрички с передовыми джингами. Вели пришельцев – сквозь чащобы – к Детинцу…

Джинги не торопились. Их цель – каждодневный грабёж – каждодневно и достигалась. Корчуновы заботы им были неведомы…

Горы ягод и грибов, корья, птичьих перьев да звериных шкурок отправляли джинги в Темь–страну.

Делалось это просто. Расстилали на земле большую дерюжку. На дерюжку джинги –добытчики складывали что в руки шло. Потом джинги–перевозчики обступали загруженную дерюжку и взлетали, держа её за края.

Видать, в Темь–стране своих припасов не осталось или маловато было.

Буднично, деловито, скучно выскребали неисчерпаемый лес. При таком подходе любое море–океан утащить можно…

Обыденность происходящего быстро надоела бабке Языге, стала её раздражать. Бабке нужны были тайны, приключения, события. Они её бодрили, поддерживали её веру в жизнь.

Где же Василёк? Русиничи где? Хоть бы напали поскорей – потешили.

Джинги, будто коварная отрава, неторопливо пропитывали собой лес. Борьбы, сопротивления не ждали. Там, где наступали они, сопротивления быть не могло…

Бабка Языга прислушивалась, принюхивалась, вглядывалась.

Разочарована была – в джингах, в Корчуне, в русиничах. Злилась…

Белая тряпочка на пальце левой руки не давала покоя.

Мозолила глаза, напоминала, просила. Сдёрни меня, пусти в ход то, что подо мной…

У бабки голова кружилась, когда начинала думать про своё большое могущество. Пожалуй, даже про всемогущество…

Ей бы, например, ничего не стоило выгнать джингов – чтобы и следа не осталось. Она могла бы всю неприветную Темь–страну уничтожить…

Но знание этого было слаще для неё, чем осуществление.

В знании как раз и таились неожиданности, приключения, события. В осуществлении же ничего не было. Осуществление пахло мертвечиной…

Однажды ночью настал бабкин праздник – на джингов напали. Сразу в нескольких местах подползли и передушили, как цыплят. Никакого шума никакой драки, - нападающие действовали скрытно и быстро.

Ни кикимор, ни бабку не тронули, хотя сделать это было легко – леснячки спали беспробудно.

С утра, увидев результаты налёта, бабка Языга воспрянула духом, возвеселилась. Бегала, развевая подолом. Покрикивала на кикимор, собирающих трупы.

- Народ смирен до поры, а как что – за топоры! – вопила восторженно. – А у нас всё авось да небось, а там хоть брось! Лес – он умница! Лес родит реки. А реки – как руки: жадных смоют, злых – утопят!.. Складывайте в поленницы наших союзничков. Джинг живой – велик пень, да дупляст. Мёртвый джинг – мала куча, да вонюча. Как джинг на лес взглянет, так лес и вянет… Небось, пожечь их надо – не в землю же! Небось, из таких безротых много дыму, да мало пылу!.. Никакое худо до добра не доводит. Мертвецы, небось, крепко это усвоили!..

Бабка Языга прервалась ненадолго, велела живым джингам доложить Корчуну о потерях – и снова заголосила. Кикиморы суетились, перетаскивали тела за руки – за ноги, перешёптывались осуждающе. Им, привыкшим к своим болотам, казалось, что бабка Языга на людях ведёт себя немыслимо вольно. Хотелось призвать её быть посдержаней. Но связываться с ней не хотелось…

Корчун явиться не пожелал: занят был. На словах передал, чтобы тела не жгли. Бабка Язвга с сожалением отменила краду – погребальный костёр. Джинги–перевозчики унесли мёртвых вверх. Должно быть, подлатать–подштопать в тех больших домах, в каких гостевала Языга…

В тот же день произошла открытая битва.

На длинной поляне цепями стояли русиничи. Ждали.

Едва джинги из дебрей выползли, русиничи двинулись на них, ударяя при каждом шаге мечами о щиты. Громкий стук сливался с тяжким топотом шагающих.

Общие мерные звуки объединяли русиничей. Сливали их в единое многоногое нападающее чудовище.

Джинги на миг дрогнули, остановились. Но тут же выхватили короткие мечики, которыми были вооружены, вроде бы, к явному ущербу для себя: у русиничей мечи вдвое больше.

Цепь на цепь, джинги двинулись вперёд, затянув заунывную песню. Она их объединяла так же, как стук – русиничей…

Бабка Языга и кикиморы оставались под завесой деревьев – наблюдали издалека.

Сошлись цепи звончато, с большим стуком–бряком. Срубились не на жизнь, а на смерть.

Русиничи брали отчаянной удалью. Их было меньше, но каждый работал за пятерых

- Хоть рожа в крови, да наша взяла! – одобрительно бормотала бабка Языга. – Так их! С плеча! Горе горюй, а руками воюй!..

Мечи кружились, блестели, взлетали, опадали. Стукоток сыпался, будто петухи клювами долбили.

Русиничи теснили… К несчастью для себя… Да, к несчастью…

Едва кто–то из них поражал врага, как тот – джинг! – лопался, как перезрелый гороховый стручок. Лопался и в русинича–победителя испускал жёлтое смертоносное облачко.

Так и валились вместе победитель и побеждённый. Рядышком или друг на дружку…

Джинг!.. Джинг!.. – всё чаще лопались джинги.

Бух!..Бух! – падали мёртвые русиничи.

Вот один выбил меч у джинга, кинул свой в ножны, обхватил врага да бороть стал – сила на силу…

Но тут рядом лопнул другой побеждённый джинг! И сразу два русинича пали мёртвыми.

Русиничи перекликнулись, остановились. И вдруг попятились, попятились… Отступать к лесу…Там, в лесу, и скрылись, и рассеялись…

Джинги бросились за ними… Завязли в колючих кустах, между тесными стволами.

И тут Языга впервые увидела, что такое джинг – в ярости. Она увидела, как быстро–быстро работая зубами, один из джингов перегрызал необхватное дерево, и неподатливый ствол потрескивал, клонился…

Больше русиничи днём не нападали. Зато по ночам являлись обязательно – по ночам джинги были беспомощны. Каждое утро надо было убирать новые трупы да отправлять вверх, в Темь–страну.

Бабка Языга слюной исходила, бесилась, доказывая необходимость ночных дозоров. Джинги слушали, кивали. Но кончалось дело тем, что дозорные всегда засыпали, и с них начинали невидимые враги – душили первыми.

Поскорее бы до Городища дойти! Поскорее занять бы Детинец! Детинец – как сердце Леса. Взял его – Лес твой!..

Бабка Языга и её кикиморы превратились в похоронный отряд – и не роптали. Работёнка спокойная, не рисковая. В бой не надо вязаться, оружие тупить, ковы против своих лесняков строить.

Про Корчуна бабка Языга вспоминала всякий день. Где он? Небось, под каждое дерево сунул нос? В каждую болотину? Пускай поищет, ножки свои помнёт.

Думала – думала про Корчуна, и как раз его самого нанесло.

Про волка речь, а волк навстречь.

Бабка тогда только про него узнала, когда в шатёр к нему позвали.

Стоял Корчун, глазками блестя, - испепелить хотел, не иначе.

Бабка аж умилилась. Может…Может и он по–людски…

- Ну что? – вопросил Корчун грозно. – Мои джинги взяли кольцо? Мои джинги с Васильком столкнулись?..

И ручкой костлявой повёл – знак подал.

По его знаку сдёрнули дерюжку, что была на земле, и бабка Языга увидела мертвые тела “своих” джингов.

- Поймал их, изменщиков, царь–батюшка? – сказала бабка одобрительно. – Так им и надо! Поняли теперь, что выше лба уши не растут!

- Выкормил я змейку на свою шейку! – прошипел Корчун. – Ты виновница! На тебя донесли!

- Я–то, батюшка–царь, всех первее донесла! – гордо сказала Языга. - Сноровиста в этом! Да моё дело курячье! Прокудахтала, что снесла яичко, а ты – хоть подбирай, хоть не подбирай!..

- Сгною тебя! – сказал Корчун и внезапно успокоился, глаза потушил. – Нет тебе веры!..

- Прежде поднеси, да там и попрекай! – сказала бабка Языга обиженно. – Мне ты не брат, служба твоя - не сестра, Темь–страна – не тётка; мне долюшка моя мила, пёстра перепёлочка…

- Взять её! – приказал Корчун охранникам. – Обезглавить не медля!..

Охранники дёрнулись, да ничего не успели. Потому что бабка Языга – преобразилась.

Она сдёрнула белую тряпицу с пальца, выпрямилась, глянула гордо…

Сладко ей было видеть, как челюсть у Корчуна отвисла, как палец дрожал, указующий на её перстень.

- Никак перехватило горлышко? – спросила язвительно–весело. – Ай – ай – ай! Что ж ты так батюшка? Подал руку, да подставил ножку! А я взяла да нашла свою дорожку!

- Ты!.. Не смей!.. Отдай!.. Верни!.. Я тебя проглочу!..

- А я к тебе ершом поперёк горла вскочу! Ещё не так перехватит!..

- Стража! – завопил Корчун совсем уж испуганно, не по–царски.

Для бабки Языги это был самый сладкий миг. Миг её власти, её торжества.

И бабка Языга не торопилась. Когда охранники снова дёрнулись, она взялась за перстень подчеркнуто медленно.

- Пусть не будет здесь, в шатре, вокруг тебя никого! Пусть завертит–закружит стражу да в Темь–страну выбросит!..

Корчун отшатнулся, что–то залопотал, заклиная. Да не перебить ему силу жёлтого вихря на бабкином пальце.

По её слову Корчуновых охранников так закрутило, что и видно не стало. Крылья шатра взметнулись. Улетающие джинги мелькнули тенями, воздушными потоками.

Корчун и Языга остались вдвоём.

- Ну что, батюшка, мириться будем или ссориться? – спросила бабка…