Проснулся Василёк с дурным предчувствием.

Сразу понял: что-то случилось… Но что?..

Глянул вправо–влево: все на месте. Всё, вроде, в порядке. Так почему беспокойство?..

Сел. Бугры плеч вдруг показались невероятно тяжёлыми, лишними. Зачем ему такие ручищи – с тулово Первуши или Веселяя?..

О чём думал он раньше? О множестве миров, разнящихся одним каким – либо событием?.. Об одной–единственной чуткой яви?.. Убрал он Тугарина, и явь отозвалась: пропали оборотни. Что ни дальше, то их жальче…

Думал о том, что земля – не сама по себе. Она принадлежит небу – его частичка, его пылинка.

Стоит ли придавать значение тому, что на земле происходит? Видимо, стоит – он видит, когда захочет, всеобщую переплетённость, взаимную зависимость.

Но смысл земных событий – там, выше, между звёздами…

И человек – не весь на земле. Не вся его жизнь – в голоде, в желании любви, богатства и власти.

Сбрасывая грубое тело, он рождается, становится самим собой…

Хотя, может, не так? Может, люди существуют всегда – несотворотимы, неуничтожимы? Главная часть любого – в небе. А здесь, внизу, - только сгущение, слипание летучих частиц. Противовес, якорь для вышней воспарённости. Средство – через тяжесть и униженность земную – сдержать себя, собрать, сохранить в цельности…

Может быть, такой – телесный – сдерживатель у каждого не один? Может быть, в других мирах – другие тела, как якори?..

А если отказаться от них? Возликовать, воспарить, не ограничиваясь?..

Не распадётся ли тогда небесный человек на бесчисленные семена жизни? Не повторится ли, неумирающий, в каждом семени?..

Но почему думается только о людских телах? Не могут ли быть якорями тела зверей и растений? Сколько нужно таких зацепок тяжёлых, чтобы себя сдержать, сохранить?..

Благородный пардус – тоже он, Василёк, его частица?

И какой–нибудь гриб лесной – тоже он?..

Мысли несутся – важные, нужные. Но додумывать их некогда.

Он попытался мыслями отвлечься от беспокойства, от дурного предчувствия, - но не выходит, не выходит.

Что – то случилось! Нужно его вмешательство! Но что? Где?

Как удушает неизвестность! Как хочется её стряхнуть поскорее!..

Что это? Странный звук сбоку… Не от шатра ли бабки Языги?..

То ли хрип, то ли шипенье. То ли оса в кувшине зудит…

Василёк вскочил. Не заботясь о том, что может разбудить остальных, кинулся в соседний шатёр…

Страшная картина – мёртвые джинги, окровавленный кол…

- Бабка Языга где? – закричал Василёк, холодея от внезапной догадки. – Она что– то украла?..

Молчали джинги. Не могли ответить……

Василёк бросился в свой шатёр. Откинул попону, что лежала, сложенная, в изголовье. Погрузил руку в землю…

Перстня не было…

Миг понадобился, чтобы врыться по локоть…

Перстня не было, не было, не было…

Вот о чём говорило предчувствие!..

Но откуда она узнала, Языга, - хитрая, жадная, глупая!

Откуда она узнала?..

Как Василёк выскочил, как волка кликнул, - не помнит…

Волк перекатывался под Васильком, взмётывал и упадал, когда ярость посхлынула, и Василёк очнулся – взглянул осмысленно и зорко…

Что ж ты наделала, бабка Языга дурная! Какие беды новые приготовила для измученной земли?..

Сама ли догадалась? Для себя ли? По приказу ли чьему–то злому?..

Почему он–то медлил? Почему не перепрятал перстень понадёжней?..

Виновен! Как и бабка Языга! Может, ещё тяжелей. Расхлёбывай теперь!..

Лес волнуется внизу. Кроны мечутся. Будто подхлёстывают, подгоняют – скорей, скорей, торопись!

Но куда спешить? Где укроется Языга? В Детинце? В избушке своей? В каком– нибудь другом болоте?..

Василёк вертел головой. Хоть бы какая подсказка, намёк…

И вдруг увидел Бессона.

Глазам не поверил. Волку указал. Крикнул нетерпеливо, чтобы внимание Бессоново привлечь…

Волк прервал скок, изогнулся башкой и телом – вниз потянулся. Василька на спину лохматую откинуло.

Встали перед Бессоном. Увидели, какой тот оборванный, исцарапанный и, по глазам судя, голодный. Небось, ломился напрямик, сквозь колючки да заросли, без пути – без дороги…Ты правильно идёшь! – сказал Василёк. – Скоро берег! Там Веселяй, другие! Накормят, приветят. Бабку Языгу не видал?..

- Встретил. В свою избушку торопилась…

Воистину, лес тесен. Вот он, след желанный! Вот куда надо мчаться!

Едва Бессон договорил, волк уж взвился – понимал, что спех большой…

Василёк уселся поудобней, стал додумывать начатые мысли, - чтобы отвлечься, чтобы не томиться…

Итак, даже зверь может быть сгущением, сдерживателем, якорем небесного человека. А другой землянин? Ведь не один же Василёк здесь, в этом мире.

Что если все короткоживущие, двуногие–двурукие, - утолщения в одном– единственном небесном человеке, в его парящем естестве?

Тогда разделённость землян – видимость. Земляне – более чем братья. Земляне – просто частицы небесного единства, до поры до времени им непонятного…

Почему не радуют эти мысли? Почему кажутся знакомыми?

Ну да, правильно – батюшкин Творящий Дух припомнился. Не к тому ли самому пришёл он, Василёк, размышляя, к чему давно приходил батюшка с его Творящим Духом?..

Батюшка считал, что люди порождаются Творящим Духом и порождают его. Что из отмирающих земных тел частички Творящего Духа высвобождаются и вливаются в Цельность – там, между звёздами…

Не то ли это самое, что думает сейчас он, Василёк, о небесном человеке? Назови, как хочешь, - Творящий Дух, небесный человек. Но если суть одна, зачем повторяться?..

Как ему хотелось уйти от батюшкиных представлений.

Создать свои, более верные…

Но мысль, совершив поворот по кругу, вернулась к исходной точке. Не сумел он того преодолеть, избыть, во что веровал батюшка.

Хотя, если пристально вглядеться, всё–таки не одно – вера батюшки и его Василька…

Но некогда вглядываться… Вот она, избушка… Не изменилась ничуть…

Василёк скатился с волка, в мгновение ока взобрался к порогу, забарабанил в дверь.

Никто не отозвался. Что–то, вроде, за дверью ворохнулось.

Но, может, это ветер в листве?..

Василёк снова заколотил. Дверь затрещала под его кулаками. Но изнутри не откликались…

Тогда он схватил за ручку обеими руками, упёрся ногой в притолку и рванул что было сил.

Избушка треснула громко, взвизгнула, как живая.

В руках у Василька остались обломки ручки. В двери зияла большущая дыра.

Василёк отбросил деревянное крошево. Схватился в запале за края дыры да продолжил её кверху и книзу.

Протиснулся в разлом. Вошёл в избу…

Бабка Языга сидела за пустым столом – в самом противном из обличий своих. Её нижняя губа отвисла, будто чудовищно отросла, - и почти ложилась на столешницу. Верхняя губа задралась и вывернулась, будто бабка хотела зарычать. Длинные жёлтые клыки в чёрных метинах торчали наружу, будто никогда во рту и не умещались. Лицо было землисто–чёрным, в трещинах–морщинах копошилось что–то: мерцающее мельтешение усиков и ножек. Налитые кровью бородавки шевелились, будто черви. Сквозь кожу, сквозь волосы на голове просвечивали кости.

Короткопалые цепкие руки лежали перед бабкой, будто чужие. На левой, на указательном пальце, вызывающе, в открытую, желтело кольцо.

- Отдай то, что своровала! – сказал Василёк хрипло.

- То же слово, да не так бы молвить! – будто спросонья, отозвалась бабка. – Войди с приветом, попроси с поклоном. Тогда, может, и получишь!..

- Не тычь носа в чужое просо, бабка Языга ! Отдай подобру–поздорову!..

- Доведётся и нам свою песню спеть. Возьми, коли сможешь!

Василёк шагнул, кулаки сжимая. Ну, берегись, бабка!

Про меч на боку он позабыл. Зачем его пачкать об такую мокрицу!..

Шагнул – и остался на месте. Шагнул – и снова не сдвинулся.

Шаги были размашистыми, длинными. Он их чувствовал хорошо. Вот нога приподнялась. Вот переместилось тело и как бы упало на подставленную ногу.

Но даже на ноготь, на волос не приблизился он к бабке.

Снова шагал…Шаг… Шаг…шаг…

Сила тратилась. Тело перемещалось. Но бабка будто отпрыгивала, отодвигалась – вместе с ним. Он вперёд, она – назад на столько же…

Василёк не выдержал угнетающей бесплодности ходьбы - побежал, пыхтя.

Результат был тот же самый.

Он бежал, топотал, выкладывался. Он чувствовал, что движется – не перебирает ногами на месте.

Но ничто не изменялось.

Бабка словно бы отбегала назад сидя за столом.

Как её догнать? Как отобрать кольцо? Отчаянье охватило Василька…

Усилием воли он расчленил мир до последней доступной ему, - до нитяной, - основы. Постарался проследить связь своих нитей и бабкиных.

Но и тут не вышло.

Перед клубком нитей, в который превратилась бабка Языга, воздвигнута была туманная, дымчатая, медленно клубящаяся стенка.

При подходе к ней Василёк переставал ощущать нити – как бы размывался, растворялся в тумане…

Что же делать? Утратить кольцо – значит, проиграть все ещё не начатые битвы, отдать мир злу и ненависти во владение.

Но ведь он его уже утратил – выпустил из рук

Надо вернуть! Надо Лесовика позвать!

И ещё слабенькая надежда. Может, не ведает бабка Языга о свойствах кольца… Может, не сумеет или не захочет им воспользоваться…

Лесовика и кликать не пришлось. На глазах у Василька один сучок в полу вдруг ожил, выстрельнул отростком, превратился в толстенького деревянного человечка.

- Отдай кольцо! – приказал человечек и потянул к бабке ручки–раскоряки.

Бабка посмотрела на него шалыми, совершенно уже безумными глазами и не ответила.

Лесовик тянул руки, они росли. Длиннели, длиннели, длиннели…

Но бабка Языга так же далека оставалась от них, как в начале.

Василёк дивился, глаза протирал, ничего не понимал. Неужели у него так же было?..

Он видел двоих Лесовиков сразу: одного настоящего, другого – как бы нарисованного в воздухе. Настоящий был внутри нарисованного. У настоящего руки протянулись к Языге и застыли. У нарисованного – руки росли, росли, росли, удлинялись, удлинялись, - в лёгкую чуть заметную, тоже вроде нарисованную, дымку.

Бабка Языга тоже раздвоилась. Настоящая неподвижно сидела не месте. Ненастоящая – отодвигалась, отодвигалась, отодвигалась…

Видимо, зрелище было приспособлено для двоих. Василёк, став третьим, сразу сделался – лишним…

- Ничего не выйдет! – крикнул Василёк, перебивая действо. – Надо по–другому!..

Тогда Лесовик, мгновенно отвечая на призыв, сделался медведем и прыгнул, раскатисто рыча, на бабку.

Бабка Языга ахнула, пискнула и обратилась – так же мгновенно – в рой пчёл. Часть роя, слипшись в плотный ком, висела в воздухе, - прятала в себе кольцо. Другая часть роя – большая – набросилась на медведя и, рассерженно жужжа, оставляла жало за жалом в его морде.

Медведь отмахивался лапами, ревел…

Василёк рванулся – напасть, выхватить кольцо.

Пчёлы, словно предупреждая его движение, превратились в грозную, рогатую, пунцоголовую Зуб–змею. Кольцо змея тут же торопливо проглотила.

Медведь стал длинноногой, белопёрой птицей–вап с железным клювом.

Птица напала, норовя притиснуть змею острыми когтями или ударить клювом в голову. Змея металась, уклоняясь, в свой черёд пытаясь обвить длинную шею, чтобы задушить, или ужалить птицу.

Василёк схватился за меч. Но едва вытащил, змея исчезла – превратилась в россыпь внешне одинаковых, жёлтых блестящих колец. Которое среди них нужное? Поди–ка определи!..

А Лесовик?.. Он в этот раз явился в первоначальном облике – деревянного низкорослого человечка. Человечек встал на колени, в правой руке его, откуда ни возьмись, вырос пучок длинных острых сосновых игл.

Всякий раз, как Лесовик попадал иглами в одно из колец, оно вскрикивало бабкиным голосом и – исчезало… Но так их много было, так юрко они увертывались, перекатывались с места на место, что возня тут предстояла долгая…

Василёк вложил меч в ножны и следил беспомощно. Сейчас он Лесовику не подмога.

Всё меньше колец. Но Лесовик, видать, устал. Его движения уже не так точны. Несколько раз он промахивался.

Последние кольца он ловил у самой стены – там, где она примыкала к печке. Ловил – и не поймал.

Василёк увидел – раньше Лесовика – дырку между стеной и печкой. Увидел, как подтягиваются к ней последние четыре кольца.

Рванулся, чтобы помочь Лесовику, - хотя бы ногой загородить дырку. Но было поздно – Василёк не успел.

Кольца – одно за одним, затем два сразу – свалились в дырку. Василёк так и не понял, какое из них было Корчуново.

Лесовик смотрел сконфуженно. Печальны были его глаза и слезами налились.

- Я упустил её. Погубил свой лес…

- Делай что–то! – взмолился Василёк. – Некогда плакать!

- Пошли наружу! – Лесовик встряхнулся, размазал свои смоляные слёзы, первым выскочил через разбитую дверь.

На полянке перед избушкой он крикнул непонятное слово, и шелест, шелест потёк на них из леса.

Василёк увидел, что густые волны муравьев окружают избушку. Рыжие, красные, чёрные, крылатые, бескрылые… Они протекли под избушкой; листвяно шурша, поднялись по столбам; частью втянулись в её зияющее нутро, частью остались на стенах, покрыв их живым шевелящимся ковром…

Долго длилось ожидание. Затем Лесовик – только он! – видать что–то услышал: поник головой.

Муравьи, старательно огибая Василька и Лесовика, вернулись в лес.

- Не нашли? – догадался Василёк.

- Кликну козявок помельче! Избу разнесу по брёвнышку!..

- Может, матушку позвать? Может, она сладит?.. Матушка милая, помоги!..

Лесовик дёрнулся было, будто протестовать хотел, - да зов уж прозвучал.

Тут же встала из–под земли – быстро и бесшумно – великанша в чёрных доспехах.

- Зачем звал, сынок?

- Помоги Языгу выкурить! То, что тебе отдавал, - у неё!..

- Зажмурься!..

Матушка одну железную бровь приподняла на миг. Из правой глазнипцы доспехов рванулась огневая струя, облизала избушку и захрумкала, захрустела, стараясь пережевать. Ярко да жарко вспыхнули брёвнышки. Ветрами были обдуты, солнышком просушены.

Вопль сокрушённый послышался.

- Их – хи – хи, – хи – хи, - хи – хи!..

Бабка Языга выпала из огненного кома, в который превратилась избушка. Шлёпнулась на четвереньки, поднялась, завыла. Волосы и брови пообгорели, бородавки в саже. Кольцо вот оно, тут как тут, - слева, на указательном…

Василёк шагнул вперёд, руку протянул:

- Отдай!..

И словно напомнил Языге, из–за чего сыр–бор.

Она схватилась за кольцо, подняла его к глазам.

- Хочу, чтобы никто меня не тронул! – заголосила поспешно, взахлёб. – Чтобы никто не мог меня извести! Чтобы всегда была невредима – целёхонька!..

- Что ты! – закричал Василёк испуганно. – Замолчи! Всех погубишь!..

- Всех – не грех, кабы себя спасти! – сказала бабка тихо.

Василёк услышал, содрогнулся. Ему показалось, будто из вихря блескучего, который неправильно именовали кольцом, выметнулась лёгкая липкая сетка, обволокла бабку Языгу…

- Смотрите! – сказала великанша в чёрных доспехах и указала вверх.

Василёк, Лесовик и волк подняли головы.

Солнце над ними посерело, словно пылью покрылось. Пылинки росли, чёрные дверцы да окна приоткрывались.

Из круга солнечного, источенного чернью, что–то посыпалось, посыпалось.

Хлопья сажи… Нет, букашки… Нет, людишки при оружии…

Странные…Безротые…Сильные…

Сколько их!.. Сколько!...

Среди них – в гуще самой – знакомец. На белом коне. Корчун…

У Тугарина помнится такой же конь был. Возле той горы огнедышащей погиб…