Проза
 

“Лишённые родины”
Книга ВТОРАЯ:
БАБКА-ЦАРИЦА

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Василёк вызвал волка. Зверь предстал перед ним, огромный, дымчато–серый. Загляни под шерсть – ни мяса, ни жира. Только сила и стремительность…

Идёт всё–таки время. Идёт... Где тот маленький, лобастый волчонок, с которым Василёк встретился под мостом после гибели деда Ивана? Не надо ему теперь занимать минутки из будущего, чтобы помогать Васильку…

Обнял Василёк волка за шею, припал к нему щекой. Уселся, вцепился в жёсткую путаницу загривка. Ветер свистнул. Земля так знакомо отпрыгнула.

Ах как хочется думать, что матушка, батюшка и бабуня живы! Что скачет он за живой водой для деда Ивана!.. Ах какое счастье всплёскивает, если обманешь себя хоть ненадолго!..

Скок… И полянка лесная, - разноцветная, разнотравная, кузнечиками прострекоченная, - вздрогнула, метнулась многоглазым пятном под ноги, смазалась в длинную зелёную ленту.

На другом конце этой ленты была просторная, солнцем обласканная дубрава. Так стары, так необхватны, так царственны стояли здесь деревья, - не теснясь, не воюя друг с другом, хотя каждое занимало место целого леска, - что казалось, от них и только от них произошёл весь прочий лес. И всё подвижное, бегучее–прыгучее, - тоже от них…

Земля, будто оборотень, меняла лики при каждом волчьем скоке…

Мимолётное чувство счастья испарилось, как утренний туман. Другой была явь – не такой, как в начале жизни.

Не годилось храбру обманывать себя…

Те же оборотни… Где они?.. Их будто и не было никогда…Ни намёка, ни воспоминания…

Не то чтобы Василёк жаждал встречи с ними или там соскучился…Просто хотелось, чтобы мир оставался целостным и неизменным…

Василёк нагнулся к правому, остроконечному, торчком стоящему уху.

- Дружище–волчище, молви, есть ли ещё оборотни в лесу? Ты ведь всё видишь!..

- Нет! – буркнул волк вроде бы неприветливо.

- А ты помнишь про них?

- Да! – буркнул волк…

Василёк опечалился. Ну вот, исчезли оборотни. Целый народец.

Пускай гадкий, пускай лживый, пускай воинственный.

Без них явь беднее, неустойчивей. Нет в ней прочности, ненадёжна она, если так бесследно могут выпадать из неё составные части…

А может, и не в том вовсе мире он очнулся после прыжка в подземное озеро? Может, похожих миров – неисчислимое множество? В одном есть оборотни – в другом нет. В одном погиб Василёк – в другом жив…

Или же мир – единственный, но поступки Василька что–то в нём изменяют? Добыл он, скажем, Тугаринову смерть. И вместе с Тугарином, - не желая того, - обрёк на смерть всех оборотней…

Так, пожалуй, думать сподручнее. Иначе непонятно, - если принять множественность миров и его, Василька, существований, - как быть с богом, придуманным батюшкой? С творящим Духом, который рождает людей и рождается ими?

Непонятно, как бы он смог, творящий Дух, управиться с неисчислимостью миров? Или протяжность бога бесконечна, и его хватало бы всегда и на всех?..

А может, у каждого мира был бы свой Творящий дух; свой верховный бог? Он порождал бы людей только этого мира, и сам оживлялся, подпитывался бы только этими людьми…

Что–то тут Васильку, не нравится. Он чувствует неправду, слабинку в мыслях. Ведь он был там, за пределами земной жизни… Ведь у него остались воспоминания – что уж их скрывать от себя!.. Полёт…Ликование…Предвкушение…

Предвкушение чего?.. Нет, не о слиянии с богом, не о возвращении в его лоно речь… Там, в полёте, ни Творящему Духу, ни другим богам не было места… Там ждал Рождения…

Вот верное слово. Рождение, обретение себя предвкушалось… Что это значит?.. Ведь он давно догадался, что быть самим собой – главное дело человека на земле. Понять себя, сотворить себя и быть самим собой…

Но что такое «ты»? Что такое «человек»? Голова, сердце, тело – это человек? Или ещё нет?..

Что если земная плоть – это кокон, куколка, из которой человек, будто бабочка, ещё только должен родиться?..

Настоящий человек – вот тот, летящий, межзвёздный…

Он, Василёк, чуть–чуть им не стал… Никогда не забудется предвкушение рождения, обретение себя… Только не надо его часто вспоминать, покуда ты – земной, тяжёлый, с ногами, руками, животом, грудью…

Что вернуло его в земной туман, к вийлам – сестрицам, к Леле? Какая страшная, бесцеремонная, ненужная сила? Неужели это любовь кого–то из близких? Матушки? Бабуни?..

Зачем нужна была его собственная любовь к Леле? Осталось ои от неё ныне хоть что–то?..

Пожалуй, что и нет. Потускнела, стала сном, который приснился между смертью и жизнью…

Василёк увидел гору. Сперва как облачко возле окоёма. Затем как тучу, несущую в себе молнии. С каждым скоком она крепла, укоренялась, наливалась неодолимой твёрдостью.

По сторонам он больше не глядел. Мысли о прошлом отошли в сторонку. Глаза не отрывались от каменного исполина.

То ему представлялось, что стыки тёмно–блёстчатых, шершаво–скомканных граней оживают – превращаются в полчища змей. Змеи сжимают и расслабляют свои струйчатые тела; ползут, ползут вверх. Ползут – и остаются на месте…

То виделось, что гора – беспорядочно набросанные друг на дружку связки копий. От каждого копья падает тень – внутрь, наружу, вбок. Мешанина этих теней и есть то, что воспринимается как тело горы…

Два последних скока волк проделал со вздыбленной шерстью.

- Ты что? – спросил Василёк, слезая с него у подножия горы, среди вросших в землю валунов и острозубых глыб.

- Страшно! Беда здесь будет!.. – волк дрожал, косил глазами по сторонам.

День вдруг иссяк. Низкие тучи наползли, завесили небо. Сделалось мрачно и тревожно.

Василёк почувствовал, что сам вот–вот задрожит.

Он оглянулся. Вроде бы, нет опасности. Вроде бы, нечего бояться. Ну, воздух как бы сгустился. Ну, вдыхать его стало труднее. Так ведь это ни о чём не говорит…

И всё–таки положил десницу на рукоять меча. Движение руки успокоило, принесло облегчение.

- Отпусти отсюда! – попросил волк. – Явлюсь, как позовёшь!..

- Бросить меня хочешь? – спросил Василёк; может быть, излишне запальчиво. – Зря я кобылу в Детинце не взял – ту, что подарил Тарх–водяник!..

Волк отвернулся, морду повесил, отошёл на несколько шагов, улёгся в траву между двумя валунами.

- Здесь буду ждать, - сказал печально.

Дрожать он перестал, хотя шерсть ещё круче дыбилась.

Василёк хотел повиниться – подойти, приласкать. Но гордость взыграла – не пустила к волку

- Жди! – приказал коротко и полез в гору.

Уклон поначалу был не крут. Можно взбираться, не пригибаясь и не цепляясь руками.

Воздух – ощутимо – потемнел ещё больше. В нём наметилась некая дрожь. Словно волк передал её тёмным висящим частичкам, когда сам перестал.

Внутри горы что–то глухо заворчало. Будто гроза намечалась там, в глубине, - приближалась издалека.

Василёк вспомнил, что гора – на последних волчьих скоках – уже представлялась ему грозовой тучей.

Видать, не зря…

Гул нарастал. Стремился вырваться из–под земли. Гора уже вовлеклась в него – до вершины – каждым камешком, каждой гранью.

Василёк оглянулся. И вовремя. Увидел, что волк вскочил и, раскрыв пасть, вытянул шею вниз, вдоль склона.

Что там такое?

Василёк взобрался на крутобокую глыбу. Приставил ладонь к глазам, чтоб лучше видеть.

Ладонь мелко задрожала. Так дрожала сейчас вся гора.

И тело Василька. Но дрожь тела не замечалась. А ладонь вот она – перед глазами. Ишь, зыблется.

К трясущейся горе подлётывал – то ли зверь, то ли птица, - белый конь, ослепительный в густой, удушливой мгле. Всадник на нём, легконогом, был нелеп, чужероден, - ишь, раскорячился! – хотя и сидел крепко.

Ба! Да это Бессон!.. Вот уж кого не ожидал Василёк тут увидеть.

Гул ещё усилился. И гора заметнее затряслась. Будто лихорадкой одержима.

Мелкие камни ожили. Заплясали на местах. Подпрыгивая, поползли к обрывам, откосам.

Василёк вместе с ними покатился вниз – приветствовать гостя. Волк взвыл отчаянно сбоку… Сзади… То ли страх свой выплеснул, то ли недоволен был поведением Василька…

Белый конь под Бессоном приплясывал, не мог стоять смирно. Эх, быть бы ему огненно–красным – до того горяч!

Бессон двинул его на Василька, тесня.

Василёк удивлённо вскинулся – что за шутки!

- Не балуй! – прикрикнул строго.

Шлёпнул по гладкому крупу ладонью, и конь пошатнулся – едва не упал.

Всадник спрыгнул с него. Встал перед Васильком. Напряжённый, бледный – словно хотел перенять окраску коня.

- Не гостевать я прибыл! – перекрикивая гул и пересиливая дрожь, завопил Бессон. - Воевать! Биться с тобой! Лишний ты! Не нужный! У нас теперь царь новый, справедливый – Светлан! Жить бы да жить! Заново Русинию создавать! Здесь, на месте! А ты мешаешь! Смущаешь народ! В сторону зовёшь! К старой Русинии! Нет её, нет! И тебя не будет!..

Бессон назад отпрыгнул, чтобы дать себе простор. Меч выхватил…

Вот оно как! Светлан, значит, вышел – царём назвался.

Ну что ж, его право. Прямой наследник Тугарина, сын, родная кровь. Будет править честно да справедливо – пускай. Будет, как отец, только о власти печься, не о людях – укоротить придётся.

Василёк свой меч обнажил. Не до схватки сейчас – вон какие толчки под землёй начались. Того и гляди, с ног собьют. Гул грозный нарастает – куда бы уж больше–то!

Но храбр есть храбр. Вызвали на бой – не откажешься.

Взмахнул Бессон мечом. Василёк уклонился. Не хотелось бы ему Бессона изничтожить. Может, потому, что Бессон – как ниточка живая из прошлого. Их почти не осталось – ниточек таких необрубленных…

Василёк принимал удары на свой меч или отскакивал.

Чтоб не слишком Бессон зарывался, иногда чуть приседал на миг, сам того не замечая.

Кружились, как два петуха. Посматривали серьёзными глазами. Где там конь, где там волк… Где там страшная гора…

Нет ничего – только два тела, внимательных да увёртливых…

Бессон так сильно размахнулся, что самого за мечом повлекло. Упал на правое колено – подставился: бей! секи!

Василёк усмехнулся, руки опустил. Переждал, пока вскочит противник. Всё приметил Василёк: растерянность летучую в глазах; судорожное, нелепое движение руки оружной; краску стыда, полыхнувшую на щеках…

Бессона собственный промах разъярил вконец. Лез Бессон, забыв об осторожности, снова и снова. Как муха надоедная, как оса липучая…

Василёк отмахивался, отмахивался – да надоело.

Улучил миг, перехватил меч Бессонов у самой рукояти да своим лезвием так его поддал, что вырвался меч из нападающей длани. Словно рыбка, блеснул, взвиваясь в грохочущий, дрожащий, темнеющий воздух.

Куда упал, уж не уследить было. Такой гром раздался, что земля от него ходуном заходила. Оглушённые противники свалились, как подкошенные.

Василёк вскочил первым. Меч поскорей в ножны сунул – хотелось, чтобы руки свободными были.

Новый громовой удар – ещё увесистей предыдущего – послышался. Бессон только встал было – снова рухнул. А Василёк ничего – в этот раз удержался. Ноги пошире поставил да присогнул…

Увидел Василёк, от ужаса каменея, как вершина горы треснула, раздалась. Как огонь вымахнул из трещины жадным языком. Новая трещина опоясала вершину поперёк. Словно отрезала её от горы.

Разваливаясь на две половины, вершина осела, перекосилась. Помедлила, будто цепляясь, будто надеясь удержаться.

И ухнула внутрь горы с таким грохотом, что уши храбра, наверное, вконец оглохли….

Огненная корона встала на месте вершины. Искры колючие плавали косяками. Мерцали, сливались, гасли. Будто все звёзды небосвода собрались на коронацию горы…

Выше, над искрами, вспухал огромный столб чёрного жирного дыма.

- Матушка, я здесь! – будто по наитию, вдруг закричал Василёк. – Пришёл, как ты велела!..

Слаб его голос перед громами подземными. Но – странное дело – показалось Васильку, что дым и огонь чуть поунялись, чуть потеснились, дав его крику проскользнуть внутрь…

Бессон стоял на коленях рядом. Не пытался ни драться, ни на ноги подняться.

- Забирай! – вроде бы услышалось Васильку в неимоверном грохоте.

Гора и земля снова содрогнулись. Что–то просверкнуло – ярче огня, быстрее молнии. К ногам Василька подкатился перстень. Да нет, не перстень же. Почему–то сейчас – в мути, в жаре, в содрогании – яснее, чем прежде, видно было, что это вихрь блескучий свился, свернулся в бесконечном полёте.

Василёк наклонился, дотронулся с опаской. Думал, горячо будет.

Ан нет, холоден кругляшок, ему посланный. Василёк на палец его надел – тот приник благодарно, как нарочно для него сделан.

Ах ворон, ворон! Ах щука, щука! Не видать бы вас тогда – с бабуней!.. Не знать бы мороки с этим дивом, всемогущим да неотвязным!..

Гора затряслась так, будто вся развалиться собралась. Проглоченная вершина, видать, оказалась ей не по зубам. Гора стала её выплёвывать, разгрызенную на отдельные камни, - задыхаясь, давясь, кашляя.

Нагретые в огне подземном до пламенного свечения, камни, гудя, воя, падали вокруг Василька и Бессона, проламывая, прожигая землю…

Волк, словно сгусток дыма, вдруг выскочил из клубящейся багровой тьмы.

- Садись! – рявкнул злобно. – Пропадём!..

Василёк вскочил ему на спину. И заорал, крепко держась:

- Бессон! Скорей на коня!

Волк вертелся, прыгал, спасаясь от падающих камней.

Бессон подбежал к своему скакуну. Да не суждено ему было взобраться…

Земля треснула возле ног скакуна. Снизу жадное пламя рванулась. Конь боком рухнул в трещину, едва успев скосить морду с испуганными глазами в сторону Бессона.

Васильку сверху, с волка, привиделось, что конь словно повис над слепящим огнём. И стал исчерна–чёрным.

Не иначе, вмиг обуглился…

Пламя его проглотило. Василёк, опережая рыжую прожорливость, изогнулся, схватил Бессона за шиворот, вздёрнул на волчью спину, усадил позади себя.

- Бежим! – послал волка в спасительный скок.

- Тугаринов конь–то! – прорыдал Бессон – Что я теперь Светлану скажу, наследнику!..

 

 

© 2009-2015, Сергей Иванов. Все права защищены.