Едва открыл Бессон глаза, тошнёхонько стало.

Утро было синеньким, чистеньким. Вяленькие тучки далеко за лесом отлёживались.

Несчастливым день будет. Никогда раньше не мучили Бессонна предчувствия. А нынче – знал твёрдо. Будто кто нашептал.

Одиноким он стал. Нет родного человека, нет хорошего друга, на которого мог бы опереться. Повсюду пустота: с переду, с заду, с любого боку.

Он считал – так и надо. Правитель надо всеми, правитель сильнее всех. Он не может быть «просто» человеком.

Веселяя не уничтожил – оплошность. И не приблизил – ещё худшая оплошность. Василька оттолкнул. Только вид сделал, что обласкал, и тут же услал в поход головоломный. Бабку и ту разобидел, надоедину.

А дружина его – ну что ж дружина… И не любят, и не боятся. Вроде как насмешничают. Сколько раз примечал косые взгляды, ухмылки. Мнят, что на власть его поставили. Что возвеличили…

Ох как тошно… Перед тем, как бабка Языга ножом пырнула, - тогда, в своей избушке, - и то полегче было, не так…

Бессон накрылся с головой. Не хотел просыпаться. Не хотел вставать. Отвернулся от оконца. И зачем только глянул в ясненькое, отвратительно светлое небо.

Но не дано ему было понежиться. Не зряшным было предчувствие.

Кто–то вбежал, пыхтя и одышливо фукая. И Бессон понял, это беда к нему явилась, это её неприятные звуки…

- Вставай, князь–батюшка! – загнусавил знакомый голос. – Напасть отражать надо!..

Это был Соботка, вечно простуженный, вечно хлюпавший носом толстяк из старшей дружины. Бессон приблизил его после того, как мужики ушли в поход с Васильком. Соботка тогда остался – проявил осмотрительность и преданность…

- Ну! – сказал Бессон, рывком садясь и отбрасывая покрывало. – Что случилось?..

- Люди какие–то! – затараторил Соботка, сотрясая дряблые щёки. – В шкурах! С копьями! С луками!.. Детинец окружили! Смертным боем с нашими бьются!..

Его, Соботку, вестника чёрного, небось никакое копьё не возьмёт – увязнет в жире. Не человек, а ходячее болото…

- Помоги оболочься! – приказал Бессон.

Кольчугу натянул. Меч схватил. Рванулся выручать своих дружинников…

Но даже до выхода, до крыльца узорного, добежать не пришлось.

Тесно было в Детинце. Бились вдоль стен… Бились поперёк прохода… Звонко лязгали мечи. Дружинники валились, как снопы. Чаще валились, чем те другие…

Непривычно было с ними рубиться, с пришельцами.

Уж и вёртки были, уж и прыгучи. Пока дружинник замахнётся, враг три раза скакнёт – место переменит. С таким врагом – всё равно, что с пустым местом биться. Неуловим, почти невидим. Уязви его попробуй, порази…

Бессон самолично схватился с одним, – таким же постарался стать скакучим да уклончивым. И всё равно не угнался. Тот быстрее мечом махал. Знай себе приплясывал вокруг Бессона, легконогий, неуёмный. Лицо его было безбородым, бледным и прекрасным.

Бессону вдруг показалось, что меч в его собственной руке не желает оставаться, хочет вылететь, хочет быть выбитым.

Дрогнул Бессон, попятился. Зря он явился на Соботкин зов. Если повелителю не устоять, где уж тут его дружине…

Дружинники, хоть и бьются отчаянно, за князем смотрят. Будто глаз у них есть у каждого особый – на князя направленный…

Дрогнул Бессон, - бой переломился. Поняли защитники Детинца: не сладить, отступить придётся. Поняли нападающие: их верх. Засвистели по птичьи – обрадовались…

Идёт бой вроде по–прежнему жаркий, - да уж не тот.

Уже боги наперёд нашептали каждому, каков исход будет…

- Кто вы? – крикнул Бессон. – Что вам надо?..

- Дети земли!.. Дети земли!... Дети земли!.. – ответили с разных сторон. – Светлана пришли ставить!..

- Кто такой Светлан?

- Сын Тугарина!.. Сын Тугарина!.. Сын Тугарина!..

Услышал имя своего благодетеля, - и руки опустились. Разве был него, у Тугарина сын?..

Как же он тогда, Бессон? Кто же он тогда? Самозванец?..

Ведь занимал же его прежде вопрос: какова до него была жизнь Тугарина? Видать, не напрасно занимал.

Вот, видать, с кем правил дела Тугарин до того, как Бессон появился на свет, а потом ушёл из семьи, стал Тугариновой десницей!..

А ведь ему, Бессону, думалось, что среди своих родных он – чужой. Не тот, мол, ветер и не в ту избу занёс.

Выходит, неправильно думалось? Выходит, обманул себя Бессон? Или Тугарин его обманул?..

Мечтающий возвыситься – и возвышенный. Мечтающий приблизиться – и приближенный. Не наместником, не десницей, - рабом Тугарина он оставался. И, значит, предателем близких своих, своего народа?..

Так поразили, так ошеломили эти мысли Бессона, как не смогло бы никакое оружие. Он отступал, отступал, - пока под ноги ему сзади не бросились да не опрокинули на спину. На лежащего навалились, руки заломили, связали вывернутые кисти ремешками…

Спелёнутого, перенесли куда–то. Бросили кому–то в ноги.

- Развяжите!.. – приказал уверенный голос.

- Бессона освободили от пут. Он встал и увидел Светлана. В его собственной, Бессоновой, стольной горнице на полу была разостлана мягкая, жёлто–пятнистая шкура могучего зверя пардуса. На шкуре, поджав ноги под себя, упругий, как натянутый лук, сидел молодой воин, - сумрачно глядел чёрными глазами. За ним, за его прямой гордой спиной, опрокинутый набок, валялся княжеский Бессонов престол. Ошую и одесную от Светлана стояли по два рослых охранника с юными скучающими лицами – небрежно опираясь о древки копий.

- Ты был правителем русиничей? – спросил Светлан.

Бессон склонил голову.

- Я на тебя зла не держу – сказал Светлан – Ты, возможно, не ведал о том, что я существую.

- Не ведал.

- Править буду я. А ты возьми любую пустую избу и живи свободно. Только…

- Что?..

- Отныне в каждой избе дети будут. И у тебя…

- Дети в доме – на радость. Повелишь ли идти?

- Да, ступай…

Бессон отвернулся и вышел – свободный человек, рядовой русинич, владелец любой пустой избы. Он ничего с собой не взял из Городища, даже свой огород любимый не навестил. Теперь, как и все, питаться тем будет, что змеюн сотворит, а властитель ему выделит…

Избу для себя подыскал быстро – занял первую же бесхозную. Делать было нечего, жить – незачем, думать, вроде, не о чем. Сидел у окна, ждал. Может, убьют его русиничи? Как бы хорошо было…

Вроде, должны бы. Он их кровушку лил, не жалея. Теперь их очередь…

Почему же не идут? Почему нет никого? Отвернулись? Брезгуют?..

Он добра хотел. Он не злобы и не власти ради лютовал.

Ради порядка давил на неподатливых. На них не надави – шагу не ступят, не почешутся.

Что же такое добро? И что же такое – зло?

Что он сам творил? Добро (как он сам считает)? Или зло (как считают русиничи)?.. Существуют ли добро и зло по раздельности, если на одно и то же можно поглядеть и так, и этак?..

- Впустишь? – спросили звонкие голоса.

Бессон встрепенулся. Вот и гости! Да не гости – приймы.

Вместе с ним дни будут коротать в этих стенах.

- Заходите! – сказал обрадованно.

И появились у него два мальчика. Один постарше – отрок уже. Другой помладше лет на пяток.

После первого вопроса они не больно–то церемонились.

Обшарили избу. Нашли оружие – меч, лук да колчан со стрелами.

- Себе заберём! – сказали Бессону. – Ты старый! Тебе воевать незачем!..

- Незачем, детушки, незачем! – согласился Бессон.

Он смотрел за ними, как за зверушками небывалыми.

Чем не забава, чем не утешение в его доле сиротской…

Он и раньше думал, что прошлое прячется в людей.

А теперь уверен в этом.

Куда делось его прошлое, его блистательный и короткий взлёт? Неужели бесследно исчезло?

Нет же. Конечно, нет. В нём оно живо. В нём никогда не умрёт мир Бессона– властителя… Дни поползли за днями. Скучными они поначалу были, наполненными слухами, пересудами, разговорами с детьми – и ничем больше.

Светлан его удивил: но вскоре допустил то, с чем он, Бессон, рьяно боролся. Приказал раскорчёвывать лес и заводить свои хозяйства.

Теперь ежедневно дети будили его ни свет, ни заря.

Он их ненавидел за эти ранние побудки.

Сам Бессон и Отрок брали топоры, - каждому нашёлся по руке. Младеня брал нож – ветки отсекать. Отправлялись на делянку, выделенную им.

Дорогой Отрок и Младеня приставали до тех пор, пока не заставляли Бессонна запеть песню вместе с ними.

- Только дети знают, что красиво,

Только дети знают, что целебно.

Только дети смогут жизнь устроить.

Слушайте внимательно детей…

 

Песня была длинная, вся состояла из восхваления детей и охулок на взрослых. У Бессонна от неё боли в сердце начинались.

Но попробуй он не запеть, - так бы дёшево не отделался. Отрок и Младеня звали других юных на помощь, когда он молчал, и начинали поучать Бессона.

- Взрослый – стылый, как сосулька.

- Взрослый – низменный, словно камень.

- Если взрослый не послушается детей, он погибнет.

- Взрослый помнит то, чего нет.

- Взрослый знает то, что не нужно.

- Если взрослый не подчинится детям, он погибнет.

И так пока не одуреешь. До леса и в лесу. До работы и во время работы. По дороге в Детинец – за пищей. По дороге из Детинца в избу…

Так что, если просили петь, - надо было петь и не перечить. И во всём другом, в каждом шаге, надо было слушаться детей, подчиняться детям.

Однажды простая мысль посетила Бессона, истомлённого тяжёлой работой. Были в избах змеюны, Были злыдни. Теперь – дети. Неужели одно и то же? Неужели никакой разницы?..

Мужики, противно его ожиданиям, убивать Бессонна не собирались. Были терпеливы, были даже снисходительны.

- При тебе ради порядка работали – не ради жратвы, - сетовали. – А теперь только о жратве разговор. Ведь есть же змеюн. Зачем же нам горбится, лес расчищать!..

Бессон слушал, удивлялся, помалкивал. Как же они могут так? Ничего не помнить, ни за что не мстить, всё прощать, не требовать ответа. Неужели только русиничи таковы? Или все, кто не был у власти – все, живущие в самом низу?..

Однажды ночью к Бессону явился Соботка. Посмотрел опасливо на Отрока и Младеню. – те спали на полатях. Поманил Бессона за собой. На шее, на правой щеке у Соботки краснели свежие царапины.

Бессон шёл, гадая, нет ли тут подвоха, не спохватились ли, наконец, русиничи, не западню ли ему уготовили.

Ущербная Луна сочно желтела в чистом небе. Звёзды обступили её, словно толпа соглядатаев. Что–то шептали, поглядывая на Бессона.

Сборище было на лесной опушке. Посверкивали голубизной заросли широколиственного кустарника с длинными прямыми ветвями. Лица людей казались плоскими, стёсанными топором.

- Здесь твои сторонники! – сказал Соботка торжественно. – Хотим тебя на княжение!..

Бессон поискал глазами. Нет, бабки Языги не было. С того дня, как слетел с престола, он её не видел. Отшатнулась? Предала? Или боится подойти к побеждённому?..

Не нужен стал, видать. Ничем пожаловать не может.

Сам, того и гляди, просить начнёт…

- А это кто?.. – Бессон увидел змеюна и не поверил глазам.

Соботка расплылся в улыбке, стал похож на большой масляный блин.

- У кого змеюн – у того сила! Мы его отбили только что у Светлановых мальцов! Не хотим губить лес! Не хотим хозяйствовать сами – пускай змеюн обеспечит!..

- Будь князем, как прежде! – присоединились голоса к Соботкиному.

- Уведи нас в лес!

- Не хотим с детьми!

- Отдельно будем! С тобой, княже!

- И Русинии не надо! Была бы крепкая рука над нами!..

Как их много… Как задушевны их выкрики… Надежда на лицах… Раве можно отказать?

Однажды он предал свой народ, уйдя в рабство к Тугарину.

А сейчас? Предаст одну часть народа, чтобы уйти в рабство к другой? Чем лучше это рабство по сравнению с тем?.

Да и Светлан… Можно ли так просто перешагнуть через него? Он прямой законный наследник Тугарина. Хочешь–не хочешь, а так оно есть, и с этим надо считаться.

Выступив против Светлана, Бессон выступил бы также против Тугарина. Мысль об этом неприятна. Даже сейчас, поняв, что был рабом Тугарина, Бессон преклоняется перед ним, любит, почитает. И ни за что не пошёл бы против своего хозяина.

- Мой час не наступил, - сказал Бессон, сожалея. – Тугарин стал богом, Светлан – сын его. Пускай Светлан покажет, чего он хочет. Пусть мы поймём, достижимо ли то, что он задумал… Тогда и будет видно…

- А змеюн?

- Вернуть его надо! Вернуть! Соботка, проводи его в Детинец!..

Тяжёлое молчание было после Бессоновых слов.

Бессон слышал несогласие, непокорство в том, как дышали русиничи, как толпились возле него. Да и Соботка не спешил. Подвинулся, правда, к змеюну, положил на узкое плечико свою лапищу. Но не трогался с места.

Змеюн лупал глазами, топорщил усы. На морде было полное безмыслие. Последний выкормыш Тугаринов, умеющий колдовать.

- Вы меня позвали! – сказал Бессон. – И вы не хотите меня слушать! Я ухожу! Я больше не приду!..

Он отшагнул от сборища. Повернуться к ним спиной! И не видеть!..

Но тут Соботка ворохнул за плечо змеюна, - подтолкнул.

Змеюн послушно дёрнулся вперёд и зашагал, зашагал, сопровождаемый Соботкой.

Бессон подождал, пока две полубесплотные фигуры скроются в чёрно–синем листвяном мерцании, вольются в зыбкое царство лунных теней. И остальные ждали, видимо понимая, что Бессон ещё выскажется напоследок.

- Теперь я вас позову, когда будет надо! – сказал Бессон. – живите как все живут. Не мешайте Светлану – старайтесь помочь!..

Ужасающий крик прервал его слова. Недалёкий, отчаянный, хриплый, он в то же время звучал из такого смертельного далека, о котором не помышляют живущие на земле.

Бессон узнал Соботкин голос. И рванулся на помощь.

И всё сборище русиничей, топоча, ломая ветки, гудя, как рой разозлённых пчёл, кинулись за ним.

Бежать надо было совсем немного. Они рядышком лежали: мёртвый змеюн и живой ещё Соботка. Грудь у того и другого была истерзана глубокими ранами.

- Копьями, небось… - прошептал кто – то.

Соботка подёргивал руками, словно ещё надеялся отбиться от приключившейся беды. Носом похлюпывал. Да глазами всё поводил кверху. Знать, ему очень надо было увидеть, что там творится над его макушкой, утопленной в холодной ночной мураве…

- Кончается, - пояснил тот же шёпот…