Ехали неторопливо… Веселяй на волке, Василек – на своей кобылице. Она была под седлом, в пышно изукрашенной сбруе, - лошадиная справа появилась на ней, когда смирилась норовистая, когда прекратилась бешеная гонка. Водяник тоже, как видно, смирился – вот и послал подарок… Меч был слева, кольчуга на теле, щит за спиной, лук со стрелами – под правой рукой у седла. Василек был вооружен, был храбром не только на словах…

Он знает: надо старое свергнуть. Он все для этого отдаст и жизни не пожалеет. Но как дальше? Как без этого постылого старого? Куда идти? Что делать?.. Неужели и другие, как он, - живут наощупь, наугад, по наитию? Или только русиничам присуща надежда на «авось», а в других землях расчисляют и вычерчивают свои пути наперед?..

Достаточно ли вникнуть в чужие пути, чтобы найти свой? Может, наоборот: чтобы свой путь найти, надо не ведать о чужих, нарочно отворачиваться от них?..

Предположим, куда идти – понятно. В Русинию – далекую разрушенную прародину. И что делать – сообразим. Возрождать Русинию, восстанавливать из пепла. И не прогонять храбров, как прогнали Руса давным – давно, перед злой погибелью…

- Спою? – то ли спросил, то ли сообщил Веселяй. И запел, не дожидаясь ответа.

Волк трусил, часто поворачивал голову к Васильку; то открывал, то закрывал пасть, молчал. Кобылица мотала головой вверх–вниз, пофыркивала, будто подпеть собиралась. Так они слушали Веселяя.

 

- Жили две сестрицы родимые.

Жили возле батюшки да матушки.

Как одну–то звали Злою волею,

А другую нарекли Доброй волюшкой.

Подросли они в любви да веселии.

Были игры им, были и забавушки.

Обе вышли замуж, детей принесли.

Жить бы им да жить, не печалиться.

Но померли тут и батюшка, и матушка.

И разброд приключился между сестрами.

Злая воля восхотела жить по–своему:

Никаких бы ей не знать дел докучливых,

Ни о ком бы ей не плакать – не заботиться.

Она бросила своих деток маленьких.

Она мужа послала пить – погуливать.

Она избу подожгла свою родную.

А сестра ее меньшая – Воля Добрая,

Она деток тех взяла, приголубила,

Она мужа той сестры на ум наставила

И свела их к себе – вместе век вековать…

С той поры по свету ходят друг за дружкою

Воля Злая, а за ней Воля Добрая.

Воля Злая нарушает лад–согласие,

Сеет свары да раздоры, да безумие,

Да сиротскими слезами умывается.

А сестра ее меньшая – Воля Добрая –

Мирит – ладит да выводит на солнышко,

Да берет к себе в тепло, в утешение,

Все с улыбкою простой приговорчивой.

Пусть бы все ей помогли, кого приветила.

Пусть бы встали вслед за ней, кого поднять пришлось.

То–то сила–рать была бы добродельная.

То–то б старшая сестрица приужахнулась…

 

Веселяй разошелся. Кончив песню, глянул озорно, хотел петь еще.

– Давай! – подбодрил Василек. Снова слушать приготовился. Да не пришлось.

Болотистым местом ехали. Среди кочек в травяных шапках. Отвлеклись, расслабились. Решили: все позади…

И вдруг оказалось: это не кочки – толпы людишек. Плотненькие, коротконогие, зеленоволосые, в каких–то немыслимых сермягах – то ли из корья, то ли изо мха. В каждой руке по мечу – такому же короткому и широкому, как сами людишки. В левой меч и в правой - меч…

И насколько неподвижны были кочки, настолько попрыгучи крепыши–коротыши.

Зарябили, замелькали перед глазами. Кобылица шарахнулась, испуганно захрипела, на задние ноги осела, передними воздух взбуравила. Ее испуг дал время Васильку придти в себя, понять, что случилось, меч выхватить. Кабы не кобылица, он бы, может, припоздал, уж больно неожиданно явились эти…

А волк встал, как вкопанный, лапы растопырил, упер, - сдвинь такого, ему ничто не в новину. Веселяй первым отмахиваться начал мечом своим заспанным, в сундуках бока отлежавшим. Недолго его меч просыпался, - засверкал, засвистел, будто не в диковинку ему было из ножен выскакивать.

– Оборотни! – закричал Веселяй.

Людишки попрыгучие, как услышали, - заорали, загикали, заулюлюкали, на две стаи разделились. Тяжко пришлось Веселяю, миг бы еще – и срубили бы его. Да волк не зря косился глазами умными, наклоняя лобастую голову. Понял, что Веселяй без подмоги не сдюжит, - и запрыгал, заскакал не хуже нападающих, заставив тех за собой носиться, спотыкаясь да сталкиваясь, да перекувыркиваясь…

Веселяй в азарт пришел от волчьих проделок – засвистел, захохотал, приосанился. Шум–гвалт над болотиной взмыл, разбередил живность лесную. Слепоглазая сова сорвалась с одной ели и низко, едва не ушибаясь, потянула к другой. Невидимые вороны закаркали. Лес глядел многоглазо и пристрастно, - будто дед или батюшка на малых, которые ссорятся…

Василек мечом отбивался и на себе чуял внимание леса, его озабоченность. Хотелось улыбнуться да рукой махнуть – ничего, мол, не беда. Но не ведал, куда поворотиться, в какую сторону…И некогда было…

Заметил: недругов не меньше, а больше становится. Махнет он мечом, подкосит ближайших, глядь, - на месте одного упавшего двое стоят, злорадно скалятся. Побыстрее махать попробовал: то же самое. Замедлил удары, - множатся вороги…

Тогда бросил меч в ножны, ноги в стременах утвердил, щит да кулак пудовый себе оставил.

– Топчи их! – приказал кобылице.

Так и стали воевать: одна копытами, другой – щитом да кулаком.

Летят оборотни на землю, лежат – не шевелятся, и двоиться позабыли…

У Веселяя дела потуже. Донимают Веселяя: в полон вот–вот возьмут. И не в людском обличье теснят его, не в людском. Махнет он мечом, и встают вместо одного крепыша–воина две елки колючих. Обступают елки Веселяя все теснее, ворочается он среди них все натужней. Тянутся лапы игластые в рот, в нос да в глаза, норовят за руки схватить. И мечом–то уже не взмахнуть, и выпрыгивать волку все труднее, - того и гляди пропорет пузо об какую–то елку ложную. Пришлось Васильку дровосеком сделаться. Полетели щепки до небес, и пропали елки, отступили, - снова толпа орущая.

Ненавистью перекошены лица оборотливых человечков. Ишь, не любо, что совладать не могут! Чего орут–то хоть?..

– Тугарин избивает ваших!.. Селище спалил!.. Никто жив не будет!..

Выкрики доносятся с разных сторон. И все они – об одном. Что–то случилось там, дома…

- Василек, слышишь?

– Слышу! Скачи домой! Тут я справлюсь! Как домчишься, волка отпусти!..

– Понял!.. Держи-ись!..

Коленями да пятками Веселяй нажал–приказал, волк вертанулся по его приказу, - оборотни посыпались в стороны, что горошины.

Глянул Веселяй тревожно – и послал волка в дальний прыжок – выше леса, ниже облака. Оборотни завыли, по–своему что–то взлопотали.

Василек меч сунул в ножны. Щит поудобнее перехватил. Пальцы правой руки сжимал – разжимал – готовил к бою. Посматривал на противников – те стягивались в кольцо вокруг него, уплотнялись.

Лезьте–лезьте! Кулачок–то не слабый – будет вам ужо!..

Нет, не полезли. Что – то странное стали делать. Завыли, да не вразброд, а дружно. Словно подбодрить себя хотели, объединить. И запрыгали–заскакали, побежали–понеслись вокруг Василька.

Василек головой вертел, старался зацепиться взглядом хоть за кого–то. Кобылица испуганно ржала, пятилась, тоже головой вертела. А вокруг них – дергаясь и кривляясь, сжимаясь и расслабляясь, – катилось кольцо безумия, потихоньку делаясь кольцом бесформия.

Кончался человеческий вид оборотней. Головы стали безглазыми комками теста. Руки–ноги – звериными или птичьими лапами. Чем быстрее бежали оборотни вокруг Василька, тем быстрее менялся их вид. Гладкая кожа порастала шерстью, а вместо шерсти вдруг зеленела трава. Из головы пышно выметывались листья, или голова исчезала вовсе, оплывала, становилась частью тулова. Руки делались крыльями, крылья делались ветками. При каждом прыжке каждый оборотень становился другим. Зверь – птица – куст, - а всего–то два раза скакнул. Человек – лиса – ком глины, - и это тоже за два скачка. Дерево – рыба – вепрь…Заяц – белка – филин…

Глаза быстро устали… Голова закружилась… Хотелось прикрыться рукой, да меч тяжелый мешал…

Все быстрее, все быстрее бег, прыжки, скачки. Не уследить за мельканием обликов. Голова кружится…

Василек мечом взмахнул. Рубанул, чтобы остановить сумасшедший поток, разорвать кольцо.

Там, где меч прошел, смешались обличья в тошнотворном беспорядке. Из человечьего бока торчала птичья голова. Нос, клюв и жало соседствовали на лице. Вместо ушей – чьи–то распахнутые пасти…

Василек снова рубанул. И очень обрадовал оборотней. Взвыли совсем по–дикому, но даже звук их не смог до конца остаться самим собой – перешел в хрип, а затем в утробное болотное бульканье.

Потерялось всякое подобие формы. Вокруг Василька двигался вал, сложенный то ли из болотной тины, то ли из овсяного киселя. Что за бессилие, что за расслабленность – не ведать своих пределов, не уметь оставаться в границах! Поглядеть на этих слизняков, так любой, кто не бросается от видимости к видимости, кто сохраняет, удерживает свой облик, - тот храбр.

Василек рубанул мечом по «кисельному» валу – раз, другой, третий. Меч увязал, с трудом пропахивал борозды, которые тут же затягивались.

Вал кружился и вырастал. И не только вырастал, но и сжимался. Василек попробовал кобылицу бросить на него, чтобы опрокинуть, разбить прибывающую стену.

Не тут–то было. Прилипла кобылица, ногами увязла, запуталась и так испуганно – совсем по– человечьи – глянула на Василька, что у того сердце зашлось. Прянул наземь и, будто в беспамятстве, стал кулаками буровить–молотить студенистую волну, быстротекучую и неподвижную.

Меч болтался в ножнах, бил по бедру, будто напоминал о себе.

Выплеснулись в его сторону липкие отростки, - и его видно хотели приторочить к бешеному валу. Да Василек смел их, оборвал, ударив щитом, и корчились они, извивались возле его ног, будто черви дождевые.

Василек их ногами топтал да бил–глушил зыбучую тину, которая была и податлива, и яростно непослушна. Под щитом да кулаком она каменела, будто омертвевала, - но тут же наплывала свежая и хлюпала–чмокала обидчиво.

Еле–еле отбил кобылицу, - та стояла, дрожа, положив голову на плечо Васильку. А мерзкий вал надвигался. И не бессилием от него веяло, - от неспособного быть самим собой, - а слепой несокрушимостью.

Сколько времени прошло?.. Успел Веселяй доехать?..

– Волк да охота, вас видеть охота! – закричал Василек.

Тут – глядь–поглядь – появились все они: медведь, волк, ворон да щука. Внутри круга, очерченного оборотнями.

– Ты же у месяца! – удивился щуке Василек.

– Быстрей говори! – щука в траве елозила, пасть разевала зевотно. – Чего надо?.. Обещала – отслужу!..

– Вырваться надо! Кисель одолевает!

– И только–то? – щука привыкла повелевать. – Эй, мишка! Да ты, ворон! Своих зовите!..

Рявкнул медведь. Каркнул ворон. Стоглоточный рык, спустя немного времени, послышался. Черная стая закружилась наверху, роняя с крыльев ветер.

Что–то там, снаружи, началось. Василек покосился на медведя, хотел спросить, но не стал, - кончик носа у того нетерпеливо подрагивал, и когти шаркали по земле, выхватывая пучки травы с корнями.

Вороны вдруг загалдели – яростно, вразнобой – и стали очередно падать в одно место «кисельной» стены. Будто черная струя сверху полилась…

Медведи рычали, вороны каркали да шумели крыльями, а то место, возле которого шла возня, прогибалось, прогибалось внутрь, покрывалось наплывами, потеками, - будто его срочно старались подлатать.

И вдруг не вынесло напора, - порвалось, раздвинулось. В дыру посыпались, полезли медведи. Вороны сверху струились–лились – долбили клювами, рвали когтями. Стенки пролома тряслись и соком истекали. Сок, изливаясь, тут же густел, - надстраивал, наращивал стенки. Глядеть было неприятно, как он, прозрачный, мутнел, тяжелел, превращался в студень. Правая – по течению – стенка должна была отодвигаться, расширять проем, увлекаемая общим тоном. Но она сопротивлялась, удержаться силилась, испятнывалась немощной фиолетовой зернью, выбрасывала отростки по земле, - они тут же оттаптывались, оттяпывались тяжелыми медвежьими лапами и острыми когтями.

Левая стенка – наоборот – должна была надвигаться, наплывать, натягиваться, чтобы залатать, уничтожить, срастить проем. Но ее не пускали медведи – выстраивались один к одному, встав на задние лапы, и держали. А вороны сторожили сверху: чуть между медведями вспучивалось, - налетали, били клювами, рвали когтями.

Студенистый вал попытался нависнуть над медведями, захлестнуть их, - вороны не пустили. Тогда он захотел обогнуть, сбоку обтечь, но медведи и тут не дали – подлаживались к плечу плечом, - удерживали страшный безликий напор.

Новая стена возникла на глазах – остановленный вал выстраивал ее поневоле.

– Выходи! – услышал Василек.

Это щука звала – поторапливала.

Он вскочил на кобылицу, рванулся. Правая стенка выметнула отростки – оплести лошадиные ноги, задержать.

Василек мечом взмахнул, ударил, выпрыгнул из разорванного кольца…

Тут же вала – не стало. Остановился резко, разломился–распался на всякую живую мелочь. Ящерицы побежали, змеи потекли. Жуки зашелестели, мерцая наспинной броней. Крысы в землю поспешно вдавились – в норки–трещинки. Стрекозы, лупоглазые да гибкие, затрещали было крыльями, - да вороны их быстро разметали.

Оглянулся Василек, - увидел, как медведи, потеряв опору, шлепнулись все разом. Как торопливо разбегается–прячется мелкая живность – то бишь, оборотни побежденные. Как вороны, потеряв степенную боевитость, возбужденно галдя, устроили себе щедрое пиршество, - долбят клювами жуков, гоняются за стрекозами…

Задвинул меч в ножны. Поклонился, привстав на стременах, всем своим помощникам общим поклоном. Отдельно перед солнцем голову склонил. И перед месяцем бледным, что уже вставал над верхушками дальними, выглядывал, не пора ли ему…

Пришпорил кобылицу Василек, и ничего будто не было, - только ветер бьет в лицо…