Темнота… Темнота кругом… Темнота без малейшего просвета…

Батюшка открыл глаза, сел. Сон нисколько не приободрил. Есть по-прежнему хотелось. Тело по-прежнему болело, - удар на ударе, синяк на синяке. Ныл подбитый левый глаз. Хоть не вытек, и то ладно….

Сколько дней прошло с его последней битвы? Сколько раз повторился один и тот же день?

Он прорубился к детинцу тогда. Он дошел. Раз в здешней жизни изведал сладость боя. Соленая эта сладость, потная, грязная.

Он поднялся на резное крыльцо. Ах как тесно было вокруг! Видать, почетным гостем он был – хоть и незваным! Кого еще, кроме него, встречало столько служилого люда!

Он заглянул во многие горенки да светлицы. По многим лестницам поднялся и опустился. Во многих глазах увидел страх – увидел свою победу.

И… запутался, заплутал. Те, кто бился с ним, в какой-то миг это поняли. Его стали теснить. Все ниже, ниже. В сырые подземные коридоры…

Пробили стрелой правую руку. Он выронил меч. Навалились. Погребли под собой. Долго били. Кулаками. Ногами…

Уже тогда была полутьма. Два-три факела мелькали, и все. Мешанина теней. Тени соскакивали с черных земляных стен, толпились вокруг него. И давили, душили, пинали…

Беспамятство его спасло. Очнулся тут – в кромешной темноте.

На прелой соломе – руками ее увидел да нюхом. Дальше – холодный земляной пол. Воздух неподвижный, тяжелый, пропитанный неприятным кислым духом…

Может, и впрямь змеюны – неживые? Может, не зря ему привиделось, как тени соскакивали со стен и вступали в толпу вокруг него?

Нет на них обиды. Подневольны они. Что он знает об их связях с Тугарином? О том, как Тугарин их казнит-милует? Ничего.

Если бы не ущербность, неполность, которую ощутил после отъезда Василька… Если бы Василиса была с ним… Если бы не обрушилась-не изменилась явь – так беззвучно и так страшно…

Нет… Не воротишь ничего… Дед начал – будто камушек пустил с горы… А там покатилось-понеслось, не остановишь…

Прав ли дед? Верный ли путь он избрал? Не лучше ли было остаться в жизни? Да плечом к плечу биться…

И селищане многие бы встали… Веселяй первым придет – крикни только. И Шибалка – тот хотя бы из ревности к Веселяю. И Ядрейка, которому строгости не хватает. И Перемяка-правдолюб. И Зевуля-лентяй… Нутро в них чистое… Ведь смотрели они на его битву, селищане! Ведь рвались из-за своих оград!..

Нет… Не так все гладко… Утешаешь себя, признайся?..

Не встанут они плечом к плечу, - те, кого ты назвал… Разве что Веселяй один!.. А другие будут выжидать… Как оно обернется?

Нельзя ли без крови, без боли, без шишек и синяков?..

Пищу сюда не приносят. Сколько раз просыпался и снова впадал в забытье. Сколько раз шарил с надеждой руками вокруг. Ни кусочка хлеба, ни глоточка воды. Прелая солома и земляной пол…

Значит, голод и смерть? А если он запросит пощады? Тогда, видимо, станут подкармливать. Умирание растянется…

Пока не боролся, был слеп, - ничего не желал видеть. Вступил в борьбу и опять слеп: тяжелая тьма перед глазами…

Был ли толк в битве? Лучше ли эта слепота, чем та?..

А если бы он смирился? Вековал бы вдвоем с бабуней – изо дня в день, изо дня в день…

Нет, пожалуй, о своем выборе жалеть не надо. И сомневаться не надо. Пожалеть разве, что поздно решился?..

Шорохи… Шорохи… Постоянные шорохи… Со стены или с потолка сыплется земля… Где-то журчит ручеек – приглушенно, чуть слышно… Шух, шух, - будто бы дышит кто-то…

Стена – словно бок залегшего зверя. Быть бы только ему потеплее. Корешки да корни висят как шерсть…

Может быть, дорыться до ручейка? Почему раньше об этом не подумалось? Но звук такой тихий… Он вроде бы отовсюду… Куда копать?..

Руки-ноги не связали. Значит, крепка темница, надежна. Значит, верят тюремщики, что не выйдешь отсюда ни через дверь, ни под землей…

Вдруг желтой тьма показалась… Потом зеленой… Потом голубой… Что это с глазами?.... Мигнешь – и меняется цвет…. А если таращишься долго, три цвета перемешиваются, кружатся, надвигаются.

Приятного мало…

Батюшка застонал…. И вдруг услышал, как тяжелый кто-то шевельнулся… Тут же… В этой же тьме… Возможно, в двух шагах от него…

- Кто здесь? – спросил слабый голос. Будто отдаленный гром прогремел…

- А ты кто? – спросил батюшка.

Тьма успокоилась, перестала быть разноцветной.

- Я храбром был, - сказала тьма. – звали меня Рус…

- Но как ты здесь? Почему ты в плену?..

Батюшка встал, вытянул руки и шажок за шажком двигался вперед.

- Расскажу! – пообещала тьма. – Отдышусь немного… Долго не просыпался…

Батюшка добрел до распростертого тела. Рукой скользнул по груди, по бороде. Присел возле. Стал ждать…

Рус долго молчал. Дышал медленно, с натугой. В его груди, когда раздышался, что-то стало потрескивать и попискивать.

- Я в цепях, - сказал, наконец. - Сильно ли ты могуч? Может, разорвешь цепи?

- Попробую…

Батюшка прополз вдоль закинутых за голову рук. Запястья были в широких металлических браслетах, к браслетам прикованы первые звенья цепей.

Встал между Русовых рук. Хотел обхватить каждой своей рукой цепь – да пальцев не хватило. Продел тогда в тяжелые звенья свои широкие ладони. Рванул… Цепи слабо звякнули. Так слабо, что треск не заглушили в груди поверженного храбра.

- Оставь! – сказал Рус. – Не по тебе забота!..

Батюшка схватил обеими руками одну цепь. Снова рванул…

Снова слабый звяк.

- Не по мне! – сказал батюшка. – Прав ты, Рус!..

Он снова присел возле поверженного храбра.

- Ты про меня слышал. Знаешь ли, как меня прогнали русиничи?

- Знаю. И наказаны были. Земля их погибла.

- Вот как… А русиничи?..

- Народ погиб… Остатки – тут живут.. У Тугарина…

- Вот как?.. Боится он вас… Боится моего предсказания… Когда вы меня выгнали, я ведь к нему пристал. К его дружине. Он молод был в ту пору. Княжеский сынок незаконный…

Рус кашлянул. Звук метнулся вверх и не вернулся – земля проглотила.

- Сильным он был. За руку охватит – сломает. Храбром стать мог. Но не верил в себя. Другую силу искал. Тайную. Черную. Чтоб только ему ведома. Только его слушалась…

- И нашел, - сказал батюшка. – Нашел, колдун проклятый!..

- Бывало, плывем, а он по ночам волхвует. Стоны какие-то, голоса, огоньки… Дружина спит, а кто не спит, - голову поднять не смеет. Уйти бы мне, да пока одумался…

Рус примолк, дыхание придержал.

- Ну!.. – не выдержал батюшка, поторопил.

- Затеял он на двух лодейках море-окиян переплыть. Новые земли найти, чтоб владеть ими да княжить. На первой лодейке – старшая дружина, жена да сын его. На второй лодейке – младшая дружина…

Долго мы плыли. Все припасы поели. Тут и наткнулись на остров этот…

Солнечные зайчики примерещились батюшке. Солнечные зайчики – как золотые монеты. Лежат на волнах и манят – нагнись, достань.

Море усыпано, усеяно золотом. Закопченные спины гребцов покрыты потом. Сверкающие капли срываются с весел…

- Издали видно – богатый остров. Птицы тучами, звери стаями.

Да не пристанешь, не поохотишься. Сторож был в ту пору грозный…

Берега высокие. Сколь не плывешь вдоль них – скалы да скалы.

Одна лишь бухта удобная. Вокруг нее-то сторож и обвился – дракон огнедышащий.

Вытянулся, поглядывает на море, глазами лупает. Дым да пар над ним столбом. Чешуя черная – будто латы. Лапищи – что башни.

Каждый коготь – с два наших копья. Крылья перепончатые на спине сложены. Возле пасти зубастой костей навалено. Не разберешь издали – человечьих ли, звериных…

Рус умолк.

- Вроде крикнул кто-то? – спросил шепотом.

- Нет! – сказал батюшка. – Почудилось!..

- Молодые мы в ту пору были. Сами огнем дышали. В бой просились.

Тугарин и послал младшую дружину. Быстро все кончилось. Дохнул змей – загорелась лодейка. Кто потоп, а кто и выплыл. Тем хуже было, кто выплыл. Разметал их змей, поломал, под себя подмял…

Старшая дружина стала проситься – Тугарин не пустил. Слабели мы без еды, медлить некогда. Светлан, Тугаринов сын, вызвался по скалам влезть, в обход змея. Тугарин разрешил, половину дружины дал. Сняли снасти мореходные. Извели на арканы для лазутчиков.

Те, что остались, шумят у входа в бухту, - отвлекают. А другие высадились, ползут наверх потихоньку. Да змея разве проведешь!

Крылья расправил, поднялся да пожег на скалах смельчаков. Один только и спасся – Светлан. Он потом поведал – как.

Висел он выше всех, в деревце колючее вцепился. Как змей напал, он рванулся от скалы да вниз полетел, в воду. Одна ветка отломилась да так и осталась в руке. Другая в одежку вцепилась. Долго летится с высока. Твердит Светлан: хоть бы змей не пожег! хоть бы змей не пожег!..

Змей и впрямь: ха! ха! – все рядом, все мимо. Спалил, закоптил – да не до смерти. Дохнет огонь и кричит: «Брось ветку!..» Снова дохнет и снова кричит…

Светлан не бросил – потому и спасся. В море уж упал да змей не отстает, воду греет. Пару да дыму, да шипу!..

Мы с палубы стрелы пускать стали. У змея видно брюхо мягкое, бережется, - отогнали.

Подняли Светлана из воды. Мне теперь в бой идти, да как-то думать об этом лень. Лежим на палубе, мечтаем поесть.

- Чего он про ветку кричал?.. – Светлан ее осмотрел, понюхал, даже лизнул. – Плевая ветка! Сломать да выбросить!..

Переломил он ветку да и швырнул за борт. И вырвался у него тут вопль голодный:

- Эх, быка бы жареного!..

Тут он и появился…

- Бык? – ахнул батюшка во тьме.

- Нет, не бык. Сочный козий бок, на костре прижаренный. Никто ничего понять не успел, все к еде подались. А Тугарин уже смекнул, что к чему. Подбежал к Светлану да снял с него другую веточку, маленькую совсем, что в рубаху вцепилась.

- Сейчас не будет змея! – сказал Тугарин. – Мы выйдем на остров, и я буду здесь княжить!..

Он переломил веточку, отбросил в воду.

- Осторожно! – вскрикнула Свенильда, его жена. Словно предчувствовала что-то.

- Хочу, чтобы змея не было, чтобы не мешал нам! – сказал Тугарин.

И тут мы увидели змея. Он взвился в воздух и летел к нам. Но летел странно – задом наперед. И крыльями не взмахивал.

И чем ближе подлетал, тем меньше становился. И чем меньше становился, тем быстрее летел.

Вскрикнул Тугарин, руками замахал. Да не отбился…

Змей… Змееныш… Червячок… Юркнул Тугарину в рот и пропал…

Затаился внутри Тугарина…

Мы ему пальцами в рот лазали, чтобы вырвало. На живот ему давили. Ничего не помогает. Сидит змей внутри…

Мы жалеем Тугарина. А он бледный, бешеный. И на нас не смотрит…

Умолк Рус. Батюшка подождал.

- Ну?.. – поторопил просительно.

Ровное дыхание… В груди у храбра что-то стало посвистывать.

Батюшка протянул руку, нащупал плечо, потормошил.

Ровное дыхание… Сон сморил пленника…

Батюшка подождал еще немного, прилег в темноте рядом с Русом да тоже задремал…