Тугарин спешился у парадного крыльца. Бросил поводья зевающему змеюну. Тот мешковато засеменил в сторону конюшни.

Спали терема. Темными горами высились. Дремала - в обнимку с копьями - стража на каждой из трех стен вокруг Городища.

Было спокойно. Так было, как им заведено навеки. И все-таки что-то изменилось. Дед Иван вылез на поединок. Зачем ему это? Погибнуть возмечтал? Сдвинуть равновесие? К мести воззвать?..

Забыл, старый дуралей, с кем имеет дело. Забыл, что ничего не стоит оживить его вонючий труп и выставить на посмешище. Будь снова и благодари!..

И чего ему надо было? Неизменность притягательна и совершенна. Неизменность равна вечности. Каждый человек жаждет сытой и теплой неизменности...

Он ли, Тугарин, не велик! Он превратил то, что ему угрожало, в то, что держало его! Он сделал русиничей опорой своего правления!

Если бы они знали, что живут на роли пугал огородных! Если бы вспомнили, как сильна их стать! Если бы вспомнили, кем были!

Свое, отдельное, они потеряли. А общее - нет. Живет подспудно то, что их объединяет.

Общее выводить надо по-другому. Но как?

Нужно, чтобы думали только о нем, о Тугарине! Надеялись только на него! Верили только в него! Ох, как это нужно!

Тогда будут как овечки. А он - пастух. Навеки. Потому что если не навеки завоевывать власть - зачем ее вообще завоевывать!..

А ему власть нужна дважды. Он от рожденья обделен ею. Захват власти - его вызов судьбе. Его борьба... Ведь предсказано было, что он умрет от русиничей, от их семени.

Разве глупый старик исполнил предсказание? Разве мог исполнить? Разве безумный наскок на мосту - сигнал тревоги?

Да и стоит ли так верить предсказанию! Кто был провидец? Человек, лишенный свободы им, Тугарином. Не сумел удержать свободу - значит, не достоин её. Значит, суровые слова пленника - выкрик досады и ничего больше. А ведь в этих словах его, Тугарина, предсмертный хрип. Его, Тугарина...

Что он сумел противопоставить? Он истребил русиничей. Испепелил их землю огнем, залил водой. Необузданный он тогда был, молодой. Впервые познал вкус повелевать. Ибо овладел волховством и чародейством и прибрал к рукам тайные силы.

Перестарался тогда, конечно. Увлекся уничтожением. Как он метался, опьянев! Как топтал землю русиничей! Сколько лишнего шума и грома наделал! И чуть не выпустил из виду быстрые лодьи... Птицами помчались они от гибнущего берега...

Он, Тугарин, оглянулся тогда на землю русиничей - не мог от неё оторваться... И увидел, как жадно дожирает вода всё, что не успел огонь...

Полетел за лодьями. Невидимый, грозный... За свое бессмертие... Против своей гибели...

Эти жалкие соринки держались кучно. Шторм не успел их ещё разметать...

Он, Тугарин, усмирил шторм. И обвел скорлупки магическим тройным кругом, разорвать который могла только его воля...

Он, Тугарин, к этому времени всего лишился. Дружину отдал. Сына любимого оттолкнул. Жену потерял. Друга заточил...

Но взамен обрел могущество. Овладел островом. Одно другого стоило... Вроде бы, стоило... Конечно, стоило...

Только вот сын... Сына бы вернуть... Не его ли надеялся сыскать в свое нынешнее отсутствие?..

Тугарин вздохнул, будто пробудился. Глянул вокруг - никого. Масляная плошка тускло светит... Запах печеного теста... Разленились!.. Блаженствуют!..

Заскрипели доски под его тяжелыми шагами. Лестницы да переходы метнулись навстречу.

Ворвался в любимую горницу, переступив через храпящего змеюна. Тот вздымался над порогом, словно туча над окоемом.

Печь была истоплена. Ласковое тепло обволокло. Три свечи горе­ли на столе. Тени шевельнулись, как он вошел. Да тараканы зашелестели. ..

Тугарин поморгал, чтобы дремоту прогнать. Хлопнул себя по щеке. Достал рисунок острова, развернул. Поставил свечи по краям. Затаив дыхание, повел по рисунку пальцем.

Пещеры были подо всем островом. Одна на одной, как пчелиные соты. На сколько они уходили вглубь - неизвестно. На чем держался остров - непонятно. Столько царств, перенасыщенных жизнью! Подчиненных Тугарину! Его силе - его колдовству!.. И все неизвестно на чем держатся. На тоненьких подпорках... На перемычках между пещерами...

Только он знает про это... Лишь ему по плечу тяжелая тайна... Главное - в обитателях пещер. В том, что они прятались, не являлись по зову...

 

Тугарин сложил рисунок. Спрятал обратно в стол. Поморгал. Хлопнул себя по щеке. Спать хотелось.

Власть не даёт покоя. Натешиться можешь. Возвысить главу. Кого-то казнить. Кого-то помиловать... Но покоя и свободы не жди...

Гнев подкрался неслышно, будто пардус. Ударил когтистой лапой по спине. Тугарин вздрогнул. Метнулся к стене, где висели мечи да палицы. Руки-ноги дрожали. Голова тряслась. Нет, не успеет... Задохнется от гнева...

Тугарин подбежал к двери. Отворил. И ну давай острыми своими сапогами пинать спящего змеюна в мясистые бока.

Сапоги словно в тесто входили. Тугарин хакал, взмахивал руками, выкрикивал обиженно:

- Пироги пекут!.. Разленились!.. Блаженствуют!..
И снова повторял то же самое...

Змеюн открыл глаза, поморгал очумело, попытался отпихнуть сапоги.

Тугарин ударил в голову. Голова качнулась, что-то в ней булькнуло, и змеюн проснулся окончательно. Вскочил, вытянулся, в маленьких глазках промелькнули страх, обида и преданность.

- Слушаю, хозяин!.. Чего изволишь?.. - запричитал, вклиниваясь между выкликами Тугарина.

- Бессона зови!.. Живо!..

Змеюн крутанулся, взвихрил воздух, исчез. Легко было исчезнуть в полутемных переходах Детинца...

Тугарин, взбодренный гневом, шагал по горнице, ожидая. Обитатели пещер прятались, ускольза-ли. Не слушались и не вступали в переговоры.

Значит, кто-то ими управлял? Ведь не могла же у них быть своя воля! У них - осколков его желаний. У них - случайно живущих.,,

Значит, бунт возможен оттуда - из-под земли? Значит, нужно снова отправляться туда? И возможно, не одному?.. Какие царства ему помогут? Оборотни - те конечно... Те почти свои... Злыдни да бесы - не откажут. Он их надежно перессорил... Звери - может быть... Кикиморы да ведьмы - поддержат... Водяники - поди, угадай, что им в голову притечет... Лесовик - лучше не думать. Непонятный и неприятный. Что ему надо? Кто ему по сердцу? Как его прибрать к рукам? Вроде бы слушает, но думает о своем. Вроде бы подчиняется, но, не сгибаясь, - всегда оставаясь равным. А равными быть невозможно. Всегда кто-то сильнее - в мыслях, в желаниях, в поступках... Неприятно даже быть рядом с ним. К поклонению привык Тугарин. Кто не признает его величия, - тот опасен. Лесовик на сегодня - самый опасный...

- Звал, хозяин?..

Это Бессон. Ишь, как свободно держится. Но поклонился глубоко. Знает свое место. Что пригожий да статный - не отнимешь. Что верный да услужливый – тоже, правда. Нет в нем червоточинки, которая в любом русиниче сидит. Почему такой? Может, потому, что нет в нем воспоминаний? Потому, что здесь он родился, в лесу? Потому, что побочный... Нет, не думать об этом!.. Другой бы предал повелителя, занесся бы! Ведь оставался наместником! Но этот не предаст. По нему видно.

- Здравствуй, Бессон! Жениться-то не успел без меня?

- Шутишь, хозяин? Что ж! Хоть шуткой, хоть смехом, да шло бы дело с успехом. Моя невеста - служилое место. Моя семья - ты, хозяин, да я...

- Складен да ладен, племянничек дядин! Матушку-то видел?

- Нет, хозяин. Из-за меня, ее бабы изгрызли, ведаешь. Из-за того, что родился. Служить стал тебе... А теперь вдвойне грызут...

- Что так?

- Братец появился. Василек. Вскоре после твоего отъезда.

- У тебя? Брат? Что ж ты молчишь?

- Да разве эта новость первая !

- Что ж первей-то, Бессонушка?

- Мужики в лес бегают, за ограду. Брагу хлещут, змеюнов споить норовят. Грызутся между собой. Завистливы да жадны. Воруют. Ни во что не верят...

- Детей хотят?

- Что ты, хозяин! Дети им не нужны! У них даже ругательство такое...

- Ну, что замялся? О тебе, что ли ругань?

- Они говорят: "Чтоб тебе второго Бессона родить!.."

- А ты не обижайся! Ведь и в самом деле их предал!..

- Не так, хозяин!

- А как же тебя понимать?

- Они всем тебе обязаны. Ты - бог живой! Они обязаны тебе служить! И не понимают!.. Поэтому я отказался от них...

- Но ведь любишь их?..

- Матушку и деда...

- Дед погиб только что. Напал на меня. Я его убил.

- Оживи его, хозяин! Он глуп, как ребенок. Я его вразумлю!

- Пойди и возьми тело на мосту. Попробую оживить!..

- Будь славен, хозяин!..

Бессон поклонился в пояс и выбежал... Предан и не очень умен. Сам пришел. Змеюнов наслушал-ся.

Может, зря это, чтобы дети не рождались? Может, они все, как Бессон, прибегут на службу?

Но ведь явлено в предсказании: Тугарина ждет гибель от семени русиничей. То есть, от потомков. Лучше поверить в это, чем на своей шкуре проверить...

Познакомиться надо завтра же с этим... Васильком. Выяснить, каков он. Выяснить, как посмела его матушка снова... Ах, как она хороша, его матушка Василиса!

Если Василек умен... Если предан и умен... То что?.. Два пути возможны. Отстранить Бессона и поставить наместником Василька. Или поставить Василька вторым наместником...

Что будет, если убрать Бессона? Это встряхнет русиничей, создаст видимость перемен. Будут ждать чего-то нового.

Хорошо ли это? Увидят, что новый наместник оставил все по-старому, и станут недовольничать.

И недовольство может быть сильнее, чем теперь. Получится новая волна недовольства. Зачем она нужна!

А если будет второй наместник? Да еще брат первого? Что тогда? Четыре глаза лучше двух - приглядки больше. И за русиничами будут глядеть, и друг за другом... Преподнести "второго" можно будет пышно. Рожденные в лесу Тугарина любят! В Тугарина верят! Идут к Тугарину!..

Не побегут ли другие женщины в лес - детей зачинать? Не побегут. Не захотят. Матушку Бессона язвят, но сами давно решили, что дети - морока и мука. Зачем им двигаться, если вокруг все неподвижно. Зачем отдавать, если привыкли только брать.

Решено - надо пестовать второго наместника. Надо привечать его и приучать к себе. Надо змеюнов подтолкнуть - пусть жужжат ему в оба уха. Надо вести к тому, чтобы он тоже отказался от семьи, от родных. Надо его сделать более рьяным, чем Бессон...

Где сейчас этот мальчишка, этот Василек? Спит, небось, в избе, и нет ему дела ни до чего. Можно подождать до утра. Но лучше проверить ...

Потому что, с одной стороны, он - брат Бессона. А с другой стороны, он - семя русиничей...

От этой мысли Тугарина передернуло. Что за участь ему выпала! Ему, чадолюбивому в сердце своем. Ему, семьянину...

Бояться детей! Своих и чужих! Без разбора!..

Давнее предсказание ударило метко и поразило больно. Если бы верный сын был рядом! Которого можно не бояться! С которым можно поделиться тайнами!..

 

Тугарин достал из сундука, что стоял возле стола, в углу горницы, золотое блюдо и посмотрел в него. Чуть заметные синие тени шевелились на гладко отполированной поверхности.

Тугарин положил блюдо на стол. Вынул из того же сундука золотой кувшинчик. Снял крышку. Встряхнул кувшинчик, и из него посыпалась тонкая струйка белого порошка.

Змейку нарисовал белый порошок. Она проползла - по кругу - от края к центру блюда.

Тугарин закрыл кувшинчик. Бережно убрал в сундук. Склонился над блюдом.

- Василий, сын Василисы-матери! Зову тебя!..

Порошок затрещал, загорелся. Язычки пламени, словно волоконца веревки, свились-переплелись в единый факел. Тугарин отшатнулся.

В огненном кольце, в огненной петле-удавке появилось темное пятно. В том пятне был виден юный человек, скачущий на волке.

- Василий, сын Василисы-матери! Заключаю тебя в кольцо и пентаграмму! Не таись от меня! Дай побыть рядом!..

Говоря, Тугарин чертил руками невидимые фигуры. Когда закон­чил, опустил руки, - стали слышны посвист ветра и упругий волчий скок...