Проза
 

“Лишённые родины”
Книга ПЕРВАЯ:
ЮНЫЙ ХРАБР

ШЕСТАЯ ГЛАВА

Горячее и влажное мазнуло по щеке... По другой... Чужой быстрый дых пахнул в ухо, в ноздри... Кто-то зевнул со стоном и взвывом...

"Зверь!.." Василек протянул руки. Вцепился в шерсть.

- Пусти, блажной! - сказал молодой басок. - Не то кушу!..

Василек открыл глаза... Волчонок... Маленький, тощенький, лобастый... Висит и смотрит... Шерсть на брюхе топорщится... Что пух...

- Чего дышишь в ухо? - спросил Василек, отпуская. – Голодный что ли?..

- Отец-волк приказал!

- Отец-волк? - Василек приподнял голову, сел, оглянулся встревожено.

- Нет его. Увел стаю. Думали напиться. А ты наше место занял.

- Домой хочу! И ты беги!..

Василек на мост глянул... Лежит поперек звездного неба... Как тот брус на воротах...

- Отец-волк тебя понюхал. Сказал, ты надежный. Велел послужить.

- Да какая от тебя служба! Дохлятина!

- Я тоже понюхал тебя. И ничего не понял...

- Беги. А мне наверх надо, на мост.

- Сам полезешь?..

Василек, не отвечая, встал. Нащупал уступчик. Вцепился в куст, руки-ноги были как не свои - дрожали бессильно.

Забыться бы снова... Песок такой мягкий... Что теперь исправишь ...

Василек оглянулся. Волчонка не было. Как он быстро исчез... Есть у него дед?.. Или только отец?..

 

Чистый берег... Река вроде бы не движется... Но тихий шепот от нее... Усыпляющий... Спокойный.

Почему она Луну не отражает?.. Василек думал об этом, выискивая, куда ступить, за что схватиться... Может потому, что она - тоже молодая? Вбирает все в себя. Держит в себе, не выпускает. Пока насытится, поймет... Пока заматереет...

Ох, какие длинные кусты... Перепутались, переплелись... Будто нечесаные волосы... А он, как малая букашка, ползет и ползет...

Что знал дед? Что понял? Ради чего пошел на битву?.. А что знает он, Василек? День прожитый помнит. А что было до того? Ни следа, ни намека в памяти...

Почему люди боятся? Почему о храбрах - тайком?.. Недовольны? И молчат?..

Недовольны - чем?.. Сыты, одеты, в тепле... Вокруг лес, многолик и многоцветен...

Может, собой недовольны? Не любят лес? Не верят змеюнам? Или любят? Или верят?.. Василек заплутал в своих вопросах. Не хотел их больше. Пробовал, тряся головой, отгонять. Но они опять выскакивали. Опять жалили-кусали...

"На чужой сторонушке рад родной воронушке..." Дед присказывал так. И батюшка с матушкой про чужбину поминали.

Куда они стремились, родичи? Разве знали сами об этом? Как попали сюда? Где их родина? Почему забыли свой путь? Какая болезнь-лихоманка поразила их память? И его память, Василька, - тоже?..

Дед говорил, что храбром быть - страшно. Василек видел ночной бой на мосту - Василек понял деда. Храбр - как жертва богам. Он обречен на боль, на лишения. И на одиночество?.. Он знает, что умрет. Остальные знают, что будут жить вечно - в тепле и сытости.

Но какому богу отдают храбра? Кого хотят умилостивить?

 

И почему - так? Почему самых лучших - в жертву? Дед умер - зачем? ради чего?.. Ему словно знак подали. Собрался. Попрощался. Ушел. Радостный, довольный. Как на праздник...

Что такое смерть? Возвращение - как называл дед? Переход в иной мир - другие порядки, другие люди, другие реки и деревья?..

Васильку против сердца и то, и это. Возвращаться ему некуда. В иной мир его не тянет - свой не надоел...

Он поднялся на мост и увидел смерть совсем близко. Дед лежал, спокойный и строгий. Лицо было как изба, чьи ставни закрыты, и дверь заколочена.

Василька поразило сходство дедова лица с черной рекой внизу, - сходство начала жизни и конца. Река тоже все вбирала в себя и не отражала звезд и Луны. Василек принял это за признак жадной молодости. Но, может быть, не так? Может быть, и она мертва? Но она движется. Возможно ли мертвое движение тут?..

Василек услышал дедовы слова о бесконечном повторении одного дня. И понял, что мертвая подвижность - может быть. А вдруг черная река внизу - это и есть их мертвое время?..

Две противоположные мысли пришли к нему: про молодость реки и про ее мертвость. И та, и другая похожи на правду. И в ту, и в другую можно верить. Значит, есть две правды? И человек сам выбирает, которая по душе? А если есть две, то может бить и третья? И десятая? Так что ли?.. Может, правда - не снаружи человека, а внутри? Каков сам, то и выбирает. Каков человек - такова его правда...

- Что встал, как дубина? - сказал чей-то голос, и Василек подпрыгнул. Почудилось ему - дед ожил.

Но дедово лицо - не шевелится, и дедово тело все так же страшно распахано мечом...

- Торопиться надо! - сказал тот же голос.

Василек оглянулся и увидел, что сзади, возле перилец мостовых, сидит волчонок.

- Ты откуда? - удивился Василек.

- Предлагал тебя перенести, - проворчал волчонок. - Один прыжок - и тут. Не хочешь - сам ползай.

- Как быть-то? За своими, что ли бежать? За батюшкой?..

- А тело бросишь? Ну, как потопчут?

- Правда, твоя. Куда положим-то?

- Укажу...

Волчонок потрусил впереди. Василек прижмурил глаза, подхватил дедово тело - легкое-то какое! - и пошагал следом.

Зашли в ворота. Свернули вправо, вдоль частокола. Возле одинокой сосны положили деда на подушку из хвои да брусничных листьев.

- Теперь поспешим! - сказал волчонок. - Садись на меня!

- Раздавлю ведь...

- Погоди молвить...

Волчонок лязгнул зубами, будто муху поймал. Воздух вокруг него шевельнулся-затуманился. Туман загустел, очертился резкой границей... Перед Васильком стоял огромный черный волк и смотрел насмешливо.

- Так ты не малыш? Зачем притворяешься?

- Я младший сын отца-волка. Маленький детеныш. Если нужно, беру стайку минут из будущего. Стайку сильных минут. А будущему отдаю нынешние, слабые минуты.

- Значит, из-за меня в будущем тебе страдать?

- Отец-волк приказал. Садись! Не продлевай время зря!
Василек бросил взгляд на деда - удобно ли ему - и вскочил волку на спину. Руками вцепился в длинные жесткие пряди, босые ноги зарылись в шерсть.

Волк оглянулся, шагом дошел до ворот и - скакнул через реку. Свистнул ветер, ударил по Васильку и вниз упал. Звезды вздрогнули и перемешались. Луна отскочила назад.

Дальний берег надвинулся, явил свои картины - свои деревья, полянки да болота. И вдруг их сдернул, унес новый удар ветра. Это волк скакнул другой раз.

Иное выплыло - иные деревья, пригорки. Увиделись на миг. И пропали. Волк скакнул третий раз.

Василек закрыл глаза. Муторно было от внезапных перемен. Естественный и приятный порядок: движешься, а лес вокруг тебя хороводит. Ближние деревья назад уходят, дальние вроде бы вперед забегают. Чуть побыстрее, и мелькание солнца между стволами - как веселый разговор: душе от него легко, и на лице улыбка.

Но так быстро, как сейчас! Так резко меняя картины!.. Глазам больно, и в животе холод.

- Что притих? Спишь, али томишься?

- Маюсь! - буркнул Василек. - Чего не скачешь?

- Слазь!..

Волк, встряхнулся, подбросил ездока, снова принял его на себя и подшлепнул-подтолкнул упру-гим боком. Заорал Василек, вылупил глаза, руками-ногами задергал - да не удержишься! Покатился по мокрой блестящей траве, оставляя темный след. Запищали под ним травинки по мышиному, и чудно было Васильку впервые слышать голос травы. Восторг его обуял, влился в него вместе с пряным травяным запахом. Останавливаться не хотелось, даже и невозможно было, и Василек, ошалев, метался туда-сюда. То полз на четвереньках, задыхаясь, то снова катался. Так нужно было, так требовали голоса травы, Василек понимал это без слов и раздумий, ослушаться невозможно. Мир леса был для него более внятным, чем людской мир...

Надышался и накатался он нескоро. Лежал на спине и, повернув голову, разглядывал былинки. Все они одинаковы, как сестрички-близняшки: из толстенькой крученой ножки три длинных зеленых лезвия, а между ними на голом стебле белый цветок о пяти лепестках, покрытых густыми волосинками. Травинки виделись черными при лунном свете, но умом Василек понимал, что они зелены.

Что-то вдруг нарушило его безмятежность - он вспомнил про деда. Вскочил , оглянулся. Неподалеку дергалась-волновалась трава. Там волчонок - снова маленький, жалкий, лобастый - катался, покряхтывал, путался в стеблях.

- Зачем сюда привез? - выкрикнул Василек, впадая в гнев - С Тугарином заодно?..

Волчонок фыркнул, подымаясь. Отряхнулся, ушами пряданул, глянул вроде бы виновато.

- Это белун-трава! - сказал примирительно. - Покатался по ней - теперь тебе внятен язык живого, и живому внятен твой язык...

- Тебя я и без этого понимал! Зачем сюда привез?..

- Глянь в тень! - волчонок обиделся, морду отвернул. - Иди к бабке, проси воду мертвую!..

Луна светила слева, и левая сторона поляны была в тени. В темноте притаилась избенка - прилипла, прижалась к лесу. Чем ближе Василек подходил, тем лучше видел ее. Кособокая, сложенная из трухлявых бревен, она стояла на двух столбах. Кора со столбов не была снята, и Васильку помнилось на миг, что изба - на птичьих ногах. Вспомнил, как утром торчал среди куриц на своем дворе. Как озоровали с дедом. Вздохнул...

- Я тут буду ждать! - шепнул волчонок.
Он крался рядом и был в темноте невидим...

Вместо лестницы-крыльца к двери вел корявый ствол с обрубками веток. Он в землю врос - давно тут лежал...

Василек вскарабкался, стукнул кулаком в дверь.

- Кого бесы носят? - спросил хриплый голос изнутри.

- Пусти прохожего, бабушка!

- Ежели пушу, так съем! Не боишься?..

Хозяйка открыла дверь и встала в проходе. Было от чего испугаться, и Василек отшатнулся.

Но сказал смело:

- Авось не съешь!..

Белые патлатые волосы торчали у бабки во все стороны. Будто нещадно драла их ногтями, да тут её и прервали. Длинное лицо лепилось как-то сзади наперед и загибалось крючком. Верхняя губа была непомерно велика, и два острых клыка торчали из-под нее. Кончик бугристого носа был расплющен, будто на него наступили. Пучки белых волос висели из ноздрей. Узкие глазки смотрели с натугой. Другая ночь была в них - беззвездная и безлунная, похожая на тягучую воду под мостом. По лбу и по щекам были разбросаны большие бородавки-шишки. Они жили своей жизнью, отдельной от жизни лица. Медленно - все разом - опадали и так же медленно - все разом - вздувались; красные, мясистые, - того и гляди лопнут. Словно танцевали некий танец...

- Русинич? - спросила бабка, дав себя рассмотреть. - Как же ты от змеюнов-то оторвался? Видно, кто-то из лесу помог?..

Она глянула мимо Василька - тьма во тьму, повела головой раз и другой. И носом засопела-забуль-кала, будто внезапно простыла.

Василек испугался за волчонка, затаил дыхание, напрягся, не смел обернуться.

- Входи, гостюшка! - пригласила бабка и улыбнулась, бородавки встопорщила. Кинула еще взгляд на полянку. Да исчезла в избе...

- Фу-у!.. - Василек дух перевел. Оглянулся на пороге – никого не видать. И вошел, прикрыв за собой дверь.

В избе было тепло и просторно. Огонь горел в печи. На лавке лежал черный кот, спал. В углу, на полочке, столбиком торчал филин, часто двигал горлышком, желтел глазами.

Бабка металась между печью и столом, напоминая Васильку то, что видел днесь у Торопки и других мужиков. Металась и приговаривала, и голос был мягкий, домашний.

- Вишь, дровишки-то, славно занялись. Кривы, корявы, залегли, как павы; а как стали горячи - облизали кирпичи. Соколик явился, порадовал старую. А я, бабушка Языга, не такая и злая, как бают. Бают ведь, молви? Нет, лучше молчи - не то осержусь... Встал-то пошто?.. Садись да углядывай, что в рот просится. Всякая птица своим носом сыта. Клюй, коли уж объявился. С блинчиков начни. Блин не клин: брюха не расколет. А вот загадка тебе. Слыхал ли такую? "Капнешь на плешь, плешь обдерешь - и на стол принесешь". Молчишь? Недогадлив. А недогадлив - так и не повадлив... Про блины загадка. Ешь, ешь. Сечка сечет, деревяшка везет, кувшин-мувшин поворачивает. Это я про нож говорю, про ложку, что в рот несет, да про язык, что помогает жевать. Ведал, как бабка разошлась? Ай да бабка Языга - что ни слово, то коврига! На сто лет решила наговориться! Хотя какие там сто? Лето здесь одно-одинешенько. Такое же горемычное, как ты... А что скушать обещала - плюнь и забудь! Это я снаружи злая - места своего ради. Тугарин сказал отпугивать - значит, надо! Снаружи скажешь, ветры ему передадут, он и доволен. Он меня посадил сюда - он и прогонит, ежели прогневаю. А я не жажду отсюда! Была кикимора болотная, а стала бабка Языга. Шутка ли!.. Ты ешь, ешь, наворачивай. Я не змеюн. Без колдовства еду готовлю, сама. Управляться у печи - душевная услада. "Мать толста, дочь красна, отец горбоватый, сын кудреватый". Ну-ка молви, что это? Да прожуй, прожуй сначала, не давись! Как же ты не ведаешь! Это печка да огонь, да кочерга, да дым... Давно я живого люду не видела, давно живого духу не слышала. Никого да никого. С тех пор, как Рус был... Ой, да что это я не об том! Голова дырявая, руки-недержухи. Забредет молодец - хоть со стыда сгори. Каждый его шажок потом перешагнешь, каждое словечко вдругорядь шепнешь, каждое кушанье, что ему давала, с аппетитом сведаешь. Молодцы вы молодцы, перевелись вы нынче, Тугарин вас повывел. И ведь без меча, без крови, - сильно могучий кудесник!..

Бабка погрустнела, присела напротив Василька, подперла голову руками и стала глядеть, как он таскает деревянной ложкой кашу из горшка. Глядела-глядела, да и позевывать стала.

- Четыре четырнушки, пятый карандушка. Волокли они кривуленку через тын да уленку, - пробормотала сонно и невнятно.

Руки сложились, голова на них упала, сон одолел, и бабка Языга захрапела раскатисто.

Василек доел кашу, облизал ложку, квасом запил, встал да поклонился бабке спящей.

- Благодарю, что угостила, что словом добрым приветила! А теперь, не обессудь, возьму я у тебя водички мертвой - деду моему на пользу. Где она, сам не ведаю, тебя сморило, - на товарища моего надежа! А ждать невмочь, извини!..

Василек шагнул к двери, взялся уж было за ручку, да визг его оглушил. Василек обернулся - и вовремя.

Бабка Языга и не думала спать. Стояла - легкая, косматая - и швыряла в него всем, что было на столе. За корчагой летела сулея, за поставцом - баклага,..

Василек ловил да кидал под ноги. Или уклонялся... Грохот и визг были неимоверные. Тут ещё филин подбавил шуму - заухал, захохотал. А черный кот и не шевельнулся - дрых себе на лавке по-прежнему. ..

- Обман! Грабеж! Лихоимство! - визжала бабка Языга и брызгала слюной. - Не испросив! Не отслужив! Тайком! С товарищем тайным!..

- Отслужу! - сказал Василек. - Думал, ты спишь!..

- Вот это правильно! Это по-людски! - бабка заворковала как ни в чем ни бывало, и обычный ее голос после визга слышался как ше­пот. - Добрый ты молодец! Прекрасный ты витязь!..

- Какую службу-то задашь?

- Службишку, а не службу!.. Тебе же все равно за живой водой надо... Отольешь мне капельку живой-то водички?.. Ладно?..

- И только? Зачем тебе?

- Экий ты... недоверчивый!.. Не родит у меня огород... Отольешь водички живой - возьмешь моей водички... Мёртвенькой... Ты уж отслужи! Ты уж не забудь!..

- Прощай, бабка Языга!..

Василек открыл дверь, спустился на поляну.

- Прощаю, касатик! - бабка стояла на пороге, щурилась, моргала,

- Иди в избу-то! Замерзнешь, простынешь...

- Да уж зови волка своего! Давно его чую! И тебя бы давно сожрала! Кабы не был ты нашим, лесным! Свой ты - хоть и русинич! Родич нам!.. Что остолбенел? Хороша загадка? Мастерица я загадывать ! Умелица!..

Бабка захохотала, и нотки недавнего визга зазвучали в ее голосе. Далеко было слышно...

 

 

© 2009-2015, Сергей Иванов. Все права защищены.