Проза
 

“Одинокие дети”.

Часть ПЕРВАЯ
Продолжение.

Раздел 7

* * *

Женя стал разговорчивей. Я раньше писал об этом и сейчас по Жене чувствую, как остро детдомовцам не хватает обычной бытовой информации, которую «семейные» получают мимоходом. Любой разговор, если он свободный, от души, без спешки, становится для них откровением, питает их, и они благодарны взрослым за такое вот неформальное общение.

Женя постепенно — слово за словом — дорассказывает короткую историю своей жизни.

— Мама всех нас бросила. Ну, то есть тех, которые не умерли. Меня и брата она в магазине оставила. Завела нас в магазин, а сама убежала. Брат сейчас в восьмом классе. Вы, наверное, знаете. Он говорит, как только ему восемнадцать будет, заберет меня. Вместе жить станем. Вот бы еще папа был! С папой, наверно, хорошо, правда?..

Женя замолкает — стоит, прижавшись к моему боку. Мечтает о папе...

* * *

Педагоги давят на детей, наседают — педагогам нужно выполнение их программы. Порой мне кажется, что педагогические задачи решаются в ущерб медицинским. Ведь у нас многие дети ослаблены, многие — невротики, а их заставляют напрягаться, напрягаться и напрягаться. Эта школьная принудиловка не в одном ребенке рождает стойкое отвращение к разным предметам и к учебе вообще, не в одном ребенке гасит искры таланта. Ребята инстинктивно протестуют — прогуливают, пытаются спрятаться в изолятор.

По-моему, детдом не должен быть только местом призрения брошенных детей, не должен быть «обычным учреждением», каковым он является сегодня. Любой детдом должен быть школой санаторного типа — с медицински обоснованным режимом дня, с повышенным вниманием к вопросам здоровья, с кабинетами физиотерапии и лечебной физкультуры, с врачами — узкими специалистами, которые или вошли бы в штат, или стали бы более доступными для детдомовцев, чем теперь.

Или не так... Не совсем так... Пускай подобный медицинский уклон будет у детдомов первой ступени, главная задача которых — провести реабилитацию после «семейной жизни», возродить ребенка телесно и духовно.

А затем наступает время лицея (так я его назову). Он еще неясен мне до конца, лицей... Он пока больше угадан, чем понят. Я вижу в нем детей, у которых равные человеческие права с педагогами. Я вижу педагогов, которые не делятся на учителей и воспитателей... Слова придут, чтобы описать, конкретизировать... Подсознание вот-вот вытолкнет их на свет...

* * *

У меня в кабинете Ленка. Она наливает воду из графина в пластмассовый стаканчик, чтобы запить таблетку «от головы».

Тут влетает лихой третьеклассник, заводила среди своих ребят. Он выхватывает стаканчик из-под Ленкиной руки и выплескивает воду себе в рот. При этом поглядывает удалым чертом, которому все позволено.

— Что там было? — спрашивает небрежно, то ли к Ленке адресуясь, то ли ко мне.

— Страшный яд! — говорю я иронично.— Хотели крыс травить!..

Зачем я это говорю, и сам не знаю. Видимо, из-за элементарного желания «осадить нахала».

Тут же, после моих слов, происходят ужасные вещи. Третьеклассник меняется в лице, бледнеет на глазах, скрючивается, стонет. Это не игра, не притворство. Я вижу, что ему действительно плохо. У него начинается сильнейшая рвота — он буквально заливает пол рвотными массами.

Я испугался, но стараюсь этого не показать. Уверенным твердым голосом объясняю парню, что в стаканчике была вода. Ленка подтверждает.

И... рвотные позывы прекращаются. Лихой заводила сидит на кушетке, обессиленно дышит, мокрые волосы прилипли ко лбу. Некоторое время он еще чувствует, что болит желудок. Затем боль исчезает.

Ленка принимает свою таблетку и уходит. Я опасливо поглядываю на третьеклассника и в сотый раз даю себе клятву: никогда больше необдуманно не швыряться словами.

* * *

Наташа услышала, как я разговариваю с Женькой, и захотела рассказать о себе.

— Я с братиком жила, он теперь в Иван-городе. А папа все время пил. И кричал на мамочку. Приходит и сразу кричит: «Давай жрать!» И обзывается по-всякому. А мамочка молчит. Она на двух работах работала. Днем на одной, а вечером — на другой. Придет в десять вечера, поест и падает без сил. А мы стараемся ее утешить — рассказываем, как мыли полы, учили уроки. Иногда она сядет на кровати и плачет. И мы вместе с ней. А когда папа с теткой-пьяницей связался, мама совсем заболела. Эта тетка появится и орет, как дура, что квартиру нашу надо делить, что папа не хочет с нами, а мы, когда вырастем, все равно будем ему алименты платить. Разве это правильно, что нам такому папе платить надо? Разве мы ему должны что-то? Ведь он для нас ничего хорошего не сделал. А когда мамочка умерла, вообще нас бросил...

У Наташи толстые губы, челка покрывает весь лоб. Вчера она очень серьезно спросила:

— Сергей Иванович, я красивая или нет?..

* * *

Вижу: Зинаида Никитична в хорошем настроении. Прошу:

— Вы обещали про себя рассказать.

— Да, помню...

Она задумывается и грустнеет на глазах.

— В молодости была глупой. Большую любовь проворонила. С одним моряком танцевала, провожал меня. Потом уехал и стал письма писать. Признался в любви. Я ответила благосклонно. Обещала ждать. И ждала целый год. А через год поступила в институт. И послали нас в колхоз. Пропади она пропадом, та поездка... Приглянулась я шоферу колхозному. Кудрявый, смелый, веселый. Пел хорошо, играл на гармошке. Короче, мы расписались и уехали в город.

Она вздыхает. Я хочу прервать ее, но не успеваю.

— Мама да братья невзлюбили мужа. Стали придираться. А он оказался слабым. Решил водкой обиду залить. Дочка родилась. Муж пил все больше. Ну и развелись...

— А моряк?

— Он застрелился, когда узнал, что я замуж вышла. Его родные мне писали. Не держали зла. Только я не ответила... Так и прожила одна. Доченьку растила...

* * *

Сережа пришел, отвлек меня от первоклашек и потребовал, чтобы мы снова сыграли в кабинете музыкальную «Сказку про кукушонка». Вместе с Сережей пришли два восьмиклассника.

— Они не верят, что мы сами сочинили! — сказал Сережа.— Давайте им покажем!

Я согласился. Срочно послали одну из первоклашек за Ленкой. Она явилась, и незадолго до обеда состоялся спектакль. Мне показалось, что наши «партии» звучали задушевнее, чем прежде. Наверное, потому так было, что мы изменились и сейчас, когда пели, вспоминали лучшие времена.

— Это же готовый мультфильм! — сказал один из восьмиклассников.— И директор не согласился это поставить? Ну и ну!

— Как ты верно сказал про мультфильм! — удивился я.— Я думал о театре музыкальной сказки. Про мультик не подумал. Давайте вместе поедем на киностудию?

— Да нам-то зачем! — сказали восьмиклассники хором и ушли.

— Меня скоро мама заберет! — напомнила Ленка.— Поезжайте без меня!

А Сережа промолчал, глядя в сторону. И по его молчанию я понял, что он тоже не поедет со мной.

Я съездил на киностудию. Съездил один, без ребят. Результат поездки никакой — меня не пропустили дальше вахтера. Так и не узнал, можно ли превратить нашу «Сказку про кукушонка» в мультфильм.

* * *

Я провожу день с Женькиным отрядом. Хочется посмотреть, как живется Женьке... Вот их будят утром, и они встают нехотя. Делают ленивую зарядку. Плетутся умываться. Зубы не чистит почти никто. Вот завтракают — шум, гам, неразбериха в столовой. Вот учатся, а за окнами весеннее солнышко и зеленая листва. После уроков слоняются — два часа ничегонеделания до обеда. Женька и многие другие торчат у меня в кабинете — рисуем, болтаем, играем в «крестики-нолики», пробуем силу на ручных динамометрах.

Вот обед. Снова шум, гам, неразбериха. После обеда — прогулка с воспитателем, хождение по поселку и окрестностям. После прогулки в учебном корпусе начинается самоподготовка. Она длится до тех пор, пока все люди не сделают все уроки. Вечером в спальном корпусе отрядные мероприятия — игры, чтение, рассказы. Проходят они, судя по тому, что я видел, без особого вдохновения. Вот спать пора ложиться —- кончился день. И все в толпе, все на людях. Даже «бездельное» время — и то под сотней глаз. Ничего своего...

* * *

Женька рассказывает:

— Я парашют хочу сделать, Сергей Иванович! Только вы никому не говорите! Я все уже придумал. Закрою глаза и вижу, какой он будет — белый, как птица. Я с ним заберусь на эту башню, которая рядом с нами, и оттуда прыгну. За лето он у меня будет готов.

Женька блаженно щурится. Ему приятно думать о своем парашюте.

А я представляю, как он лезет на водонапорную башню со своим изделием из простыни или чего-то подобного, и содрогаюсь в душе.

— Ты, когда привезешь парашют, покажи его сначала воспитателю или мне! — прошу у Женьки.

— Хорошо! — соглашается он.

* * *

Зинаида Никитична прибежала красная. — Дайте валерьянки, Сергей Иванович! Или чего-то покрепче! Вы вообще-то взрослых лечите? У меня нервы совсем ни к черту! Застала восьмиклассников: парня и девку. Он ей платье расстегнул, залез за пазуху и тискает. А она хоть бы что! Хихикает!.. Я сказала, чтобы он к директору шел. Так он на меня с кулаками. Пришлось по щеке шлепнуть. Привести в чувство. Ничего я, видно, не стою как воспитатель. Ничего не понимаю. Не отличаюсь ничем от директорской «гвардии». Чуть что — и кулак наготове. А как тут надо было? Как на этот секс реагировать? Пошутить? Не заметить?.. Дикари мы, дикари! Сами невоспитанны, а других беремся воспитать...

Она принимает успокоительную таблетку. Садится за стол. Подпирает голову руками.

* * *

— Сергей Иванович, а вы Бабу Ягу не боитесь? — вдруг спросил Женька.

— Нет. Что это ты про нее вспомнил?

— Я ее очень боюсь. До школы я был в другом детдоме. Там нас воспитательница все время пугала Бабой Ягой. А однажды она переоделась и пришла как Баба Яга. Лицо вымазала, волосы растрепала. Противная-противная. Я так испугался, что под кровать залез. А ночью, когда в туалет захотел, даже дрожал от страха.

— Вы, наверно, сильно озорничали? Не просто же так она вас пугала?

— Мы, конечно, баловались. Но ведь не пугали ее.

* * *

Директорский кабинет роскошен. Потолок и стены затянуты чем-то вроде красного бархата. За креслом директора — эффектная драпировка. Самое помпезное помещение в детском доме.

— Сергей Иванович,— говорит директор,— до меня дошло, что ребята к вам в кабинет приходят просто так, поболтать, как бы поразвлечься. Этого, по-моему, быть не должно. Медицинский кабинет — место, где появляются только по делу. Только по делу, а не ради пустых разговоров.

Я жду, когда он остановится, когда предложит высказаться мне. Жду, не упомянет ли мою авантюрную поездку к непутевым родителям. Не объяснит ли, как наказал учительницу, избившую мальчишек. Я знаю, что ей досталось, но знаю не от него, не от директора.

Он не спрашивает моего мнения о своих словах. И я уношу свое мнение невысказанным.

На разных полюсах мы с ним. Океан отчуждения между нами...

* * *

Время наступило свежее, ветровое. Время душевной бессонницы и вечного беспокойства. Время каждому проявить себя. Решить, для чего ты рожден. Неужели только для того, чтобы высасывать зарплату?

Спроси у совести, чем и как можешь себя проявить. Никакие инструкции не подскажут — одна только совесть. И если надо открыть душу для ребенка, хотя этого в «обязанностях» нет, открой, пока не заржавела. Никакой администратор не научит быть человеком — только совесть. Реши, что все вокруг касается тебя, а не только твоего начальника, и глаза твои обновятся, и сердце твое тоже станет зрячим...

* * *

Как случилось, что Лена и Сережа меня нашли? Почему они «прилепились» ко мне? Почему я их заметил, выделил?..

Мы бредем с ними по берегу Невы, я рассказываю сказки, только что вычитанные в одной книжке.

— Подумаешь!..— говорит Лена ревниво.— Я, если хотите, прямо тут, на берегу, найду вам живые сказки. Да вот первая!..

Лена показывает на камень. Он почти весь под водой, зеленой шерстью оброс. На камне лежит прямая длинная веточка. Видно, нанесло ее течением на камень, развернуло поперек, и вот она покачивается в такт небольшим речным волнам.

— Рыболов,— говорю я.

— Правильно... Сто лет он смотрел, как стоят на берегу люди, машут длинными палками и выхватывают из воды рыб. Захотелось ему самому попробовать. Выловил вот такую удочку. И ждет, что за добыча будет. И невдомек старому, что нужны еще и леска, и крючок, и вкусный червячок.

— Молодец! — говорю я Лене.— А ты, Сережа, сказку найдешь?

— Пожалуйста! — Сережа указывает на клок ярко-зеленой травы, который высовывается из воды в нескольких шагах от берега.

— Видите, вокруг нее водоросли? И она тоже была коричневой и под водой жила. И глядела из-под воды на желтый шар, который сверху дарил свет и тепло. Глядела на веселых детей, как они прыгали, плескались, визжали. Ей было неинтересно под водой. И однажды она решилась: встряхнулась, потянулась и начала расти — туда, вверх, к теплу и свету. Другие водоросли возмущались, говорили, что она сошла с ума, советовали образумиться. Но она все росла и росла. И вдруг яркий свет ударил по ней. Она почувствовала, что меняется, сгорает, что все ее клеточки открываются и впитывают ароматный воздух. Коричневая окраска схлынула, будто отмытая грязь. А изнутри показалась яркая-яркая зеленая краска.

— Отлично! — от души говорю я.

— Я еще могу! Вот смотрите!..— Сережа указывает на еловое бревно, наполовину вросшее в песок. На нем очень много сучков.

— Жила-была прекрасная ель. И вдруг ее срубили. Положили на плот, и буксир потянул плот по реке. «Не хочу!» — подумала гордая ель, дождалась волны от встречного теплохода и соскользнула в воду. Она приплыла к берегу, зарылась в песок и тут стала жить. Поначалу она кричала ветрам и волнам, что свободна и никто ей не указ. Потом один ее бок стал загнивать, другой — сохнуть и трескаться. В трещинах поселились букашки, которые не слушали, что она бормочет. А если бы и слушали, ничего бы не поняли. А другие ели превратились в прекрасную белую бумагу. Однажды пришел на берег сказочник, увидел трухлявый ствол и написал на прекрасной белой бумаге о судьбе красавицы ели.

— Теперь я! — кричит Лена.— Вот, глядите на камень!..

— Камень и камень... Большой... Только самая подошва в воде. Похож на склоненного человека. Будто человек встал на колени и нагнулся попить...

— Он сильный. И никто ему не нужен. Никого не замечает. Все время думает о чем-то своем. А волны подбегают — легкие, звонкие, светлые — обнимают его, просят их полюбить. Глядите, нахлынула справа и слева, обняла. А он не видит и не слышит. И волны отворачиваются, убегают. А другим волнам кажется, уж они-то сумеют его разбудить, уж их-то он полюбит обязательно...

Лена замолкает. Мы идем и идем по берегу. Все дальше и дальше.

* * *

Зинаида Никитична спросила озабоченно:

— Про Димку ничего не знаете? Я покачал головой.

— А зря. Он вчера напился, как свинья. По-другому не скажешь. Я как раз дежурила. А тут подарочек: Димка пьяный. Откуда только деньги взял? Представьте: лежит на постели в верхней одежде, в ботинках и плачет крокодильими слезами.

— Так и не узнали, почему напился?

— От одиночества. От ненужности своей. Скоро выпуск, а идти-то куда? Опять в общежитие? Заплачешь...

— Другие не плачут.

— Он тоньше. А боятся все. Нежеланные они...

— Директору доложили?

— Что я, дура! Он бы сразу выговор: мол, недосмотрела.

— Как же Димке помочь?

— А никак! Зря и вам-то рассказала. Черт за язык дернул.

— Может, он сочувствия ждет?

— Может, и ждет. Но нельзя его жалеть. Сломаться может...

Зинаида Никитична ушла. Я подумал, пометался по кабинету и... побежал к Димке в спальню. Позвал его на помощь. Потом сбегал за Ленкой и Сережей.

* * *

«Нелья обучать и не воспитывать. Нельзя воспитывать и не обучать.

Лицей — идеальный детский дом. Или скажем скромнее. Лицей — заведение, где получают разностороннее, гармоничное образование. Где овладевают искусством быть людьми.

Дети живут в нем безотлучно, к родным отпускаются только на каникулы. В общую школу не ходят, учатся тут же, внутри лицея.

В лицее совместная равноправная власть — взрослых и детей. Дети разделяются на отряды — по специальностям. Возраст лицеистов — с четвертого по десятый класс. То есть в лицей попадают с десяти-одиннадцати лет.

В каждом отряде существует высший орган власти — совет из трех человек. Совет выбирается отрядом сроком на месяц: один человек от младших, один — от старших членов отряда, один — как уважаемый и деловой. Одни и те же люди могут избираться не больше, чем на два срока подряд. Затем избирается новый состав. После перерыва в один срок снова могут быть избраны те, что были в совете раньше.

Решения совета — закон для членов отряда. До их принятия они обсуждаются на сборе. Совет публично обосновывает то или иное решение.

На общем лицейском сходе — раз в полгода — избирается контрольно-конфликтный совет (ККС) из трех справедливых и уважаемых лицеистов любого возраста. ККС координирует планы отрядных советов, разрабатывает общие лицейские планы досуга на неделю вперед. Он может проверять любые документы любого из взрослых должностных лиц (накладные, сметы, отчеты). ККС может проверять дела любого из отрядов.

Главное учебное место — кабинет (класс) и читальный зал. Тот из ребят, кто выбрал специализацию, получает право свободного посещения уроков. Он разрабатывает для себя программу со своим воспитателем по специальности. Каждый лицеист, по предложению воспитателя, должен раз в месяц отчитаться перед ним, воспитателем, и членом отрядного совета. Тот, кто успешно занимается индивидуальной учебной работой (и три раза подтверждает это на своих отчетах), получает право отчитываться раз в полгода.

О программе обучения. Свой предмет, свою специальность каждый изучает детально. Плюс факультативы по всем другим специальностям. Факультативы ведут воспитанники соответствующих специализаций. Общекультурную программу развития — мифология, языки, информатика — ведут взрослые педагоги.

Основные отрядные специальности: историки, литераторы и люди искусства, менеджеры, спортсмены, педагоги, медики и биологи, математики и физики, химики.

Всего в каждом лицее — сто-двести человек. Следовательно, один специализированный отряд включает от десяти до двадцати воспитанников. Но может в него входить и три-четыре человека — сколько наберется.

О чистоте и порядке. Ежедневно каждый отряд выделяет одного нового человека в бригаду по наведению чистоты. После занятий, когда свободное время, бригада наводит порядок — убирается. Мелкая уборка — дело каждого лицеиста и каждой спальной. От участия в бригаде освобождаются только больные.

Помимо этого, для исполнения более сложных дел могут набираться из всех отрядов бригады умельцев.

Досуг. Лицеисты строят площадки для спортивных игр, бассейн, видеозал, компьютерный зал (все на свои — заработанные — средства).

Каждый день недели — день какого-то отряда. Например, понедельник — день истории. Отряд историков готовит вечер — театрализованные представления, суды над историческими лицами, конкурсы, выставки собственного творчества на исторические темы.

Финансы. Помимо государственных дотаций, которые минимальны, обязательна организация подсобного хозяйства и своего производства. Этим занимаются менеджеры. Ими выявляются потребности местного рынка — в пределах района — и организуется производство того, что нужно. Каждый лицеист работает на производстве час-полтора в день.

Спорт. О своем стадионе и бассейне уже говорилось. Отряд спортсменов ведет секционную работу, организует утреннюю зарядку по спальням, дни здоровья, спартакиады.

Отряд литераторов ведет факультативы по литературе и искусству, выпускает рукописные газеты и журналы, помогает лицеистам осмысливать собственную жизнь.

Историки заняты не только историей страны и мира, но также разысканиями о бывших лицеистах, созданием их биографий.

Педагоги вместе со взрослыми разрабатывают планы занятий, участвуют в общекультурной программе развития, могут принимать отчеты у тех, кто занимается индивидуально, возглавляют бригады по уборке.

Биологи и медики находят пути оздоровления лицеистов при помощи окружающей среды. Сад, лес, река, общение с животными в их поле зрения. Они проводят аутогенную тренировку, организуют «дни медицины и биологии», участвуют в лечении заболевших вместе со взрослым медиком.

Математики и физики научно обеспечивают работу менеджеров, просчитывают оптимальные варианты собственного производства, придумывают для менеджеров «деловые игры». Работают — для медиков — над математическим моделированием систем организма. Исследуют — для литераторов — математические теории общества и теории конфликтных ситуаций. Занимаются компьютерным обеспечением деятельности каждого из отрядов — составлением разнообразных программ на машинных языках. Разрабатывают новые компьютерные игры.

Химики, помимо изучения всех разделов химии органической, неорганической, биологической, занимаются разработкой концепций безотходных производств, ищут способы нейтрализации воздействия химических веществ на природу, готовят химические фокусы и «чудеса», фейерверки для развлекательных вечеров.

Каждый отряд кончает день чаепитием. В своем уголке, при свечах, вокруг самовара, лицеисты рассказывают, что сделали за день хорошего, доброго. Кто хочет, тот встает и говорит. Кто не хочет, молчит.

Любой лицеист — добродей, практик добра (прад). Обязательная традиция, душевное стремление — делать что-то хорошее и для лицея, и для населенного пункта, который рядом, оставлять по себе добрую память.

Поощрения. Достойные отмечаются «добрым словом» в стенгазетах, в лицейской Книге чести.

Наказания. Высшая форма неодобрения — записка, которую любой может послать любому. То есть попросту опустить в специальный почтовый ящик, висящий в холле спального корпуса. Дежурный член ККС вынимает вечером записки из ящика и раздает отрядным воспитателям. Воспитатели оглашают записки вслух на завершающем день чаепитии.

Теперь о взрослых в лицее. Во главе их триумвират: директор по учебе, директор по хозяйству, директор по кадрам и быту. Эти три директора выбираются из воспитателей раз в полгода на общем сходе взрослых и лицеистов. При перевыборах они отчитываются за свою деятельность.

Существует также совет воспитателей. В него входят директор по учебе и двое членов совета, выбранные воспитателями. Совет воспитателей исполняет те же функции, что детский ККС,— то есть может проверять любые документы и любые действия, координирует воспитательские планы разных отрядов. Раз в полгода совет воспитателей подлежит переизбранию.

В каждом отряде трое взрослых воспитателей. Работают по шесть часов, по скользящему графику. Воспитатели являются также учителями. Они проводят все необходимые уроки в своем отряде, они да еще лицеисты из педагогического отряда.

Каждый, кто хочет работать в лицее, должен представить свою творческую программу и пройти тестирование. Творческую программу принимаемого обсуждает общий сход лицеистов, результаты тестирования — совет воспитателей...»

* * *

Позвал Димку на помощь, Лену да Сережу, и мы, споря, горячась, набросали на бумаге начисто все, что могли сказать о лицее.

Пока мы кричали друг на друга, возникла рядом Зинаида Никитична, остро глянула на Димку — как он? — и, успокоенная, включилась в наше обсуждение.

Мы долго сидели. На улице уж потемнело. Отряд Зинаиды Никитичны галдел под окнами — гулял на свободе.

Заглянул директор, повертел головой, недоумевая. На него никто не среагировал, и он исчез, нахмуренный. Узнал бы он, над чем мы корпели!..

Ребята словно живой водичкой обмылись — воссияли, воспарили. Они увидели выход из тупика, из беспросветности. Поняли, как должно быть по-настоящему.

— Вот бы воспитательницей в такой детдом! — сказала Ленка.

— А я директором буду! — сказал Сережа.— Я сделаю такой лицей! Неужели меня ребята не выберут?..

— Головы расшибете,— сказал Димка.— Хотя попробовать можно...

Расходиться не хотелось, было прекрасное чувство общности. Зинаида Никитична глядела молодыми глазами, белые вьющиеся волосы растрепались, как у девчонки.

— Ведь это реально в основном! — сказала она.— Это может быть! Это вам не «Сказка про кукушонка»!..

* * *

Наташа смотрит в пространство, ерошит челку, закрывающую лоб.

— Я бы хотела тут оставаться и никуда не уезжать. А в пионерский лагерь мне страшно ехать. Я боюсь туда ехать!.. Как жить с «семейными»? Они все такие злые. Глядят на нас, как на муравьев. И дразнятся. Все время дразнятся! Зачем они дразнятся, Сергей Иванович?

— А ты не обращай внимания.

— Правда? Не обращать?..

Наташа смотрит так, будто получила откровение свыше. «Ну как же тебя не дразнить вот такую, беззащитную!..» — думаю я.

* * *

Сережа уезжает в лагерь. Держит в руках медкарту, смотрит на меня, склонив голову набок. Пахнет от него, к сожалению, табаком.

— Что ты хочешь спросить, Сережа?

— Онанизм очень вреден?..— Он говорит излишне громко, что выдает напряженность. К тому же слегка краснеет.

— Вреден психически. Если на нем зациклиться,— говорю я.

— Вы не мне, вы всем расскажите! А то есть у нас один... мускулистый. Лежит на кровати и стонет: «Неужели никто мне не подрочит!..» И другие тоже имеются...

— Нервные потому что! — говорю я.— Возьми-ка вот валерьянку с собой!

Я ему сую пузырек и, когда он уходит, вписываю в план работы занятие с воспитателями и выступление перед ребятами об онанизме.

* * *

Женька все один да один. Мечтатель, да и только. Другие разбиваются на пары-тройки, а этот прилепился ко мне и по полдня сидит в кабинете, светя огромными глазищами. Я его на улицу посылаю, прошу поиграть-побегать, а у него один ответ:

— Хочу с вами!..

Взял его с собой в поход — прошли четыре километра по лесу, выбрались на огромную поляну. Там, на опушке, была могила неизвестного солдата. Мы украсили ее полевыми цветами. Потом по лесу через густые заросли ландышей пробрались к Неве. И двинулись по берегу к Березовке. Поход получился трудный. В некоторых местах у воды мешанина стволов. Сквозь них протискивались, продирались, проползали. В некоторых местах берег был круто обрывистым, и мелководья практически не было — мы ступали по корням, нависшим над водой, и корни раскачивались, пружинили. В некоторых местах брели по мелководью, и река дарила нам сюрпризы — нашли пластмассовый красный мячик, нашли коричневую расческу на дне. Женька обрадовался находкам.

Для отрядной воспитательницы сорвали пять ландышей — больше договорились не брать, чтобы не разорять природу.

И снова он сидит у меня в кабинете. И снова отсылаю его поиграть-побегать. А он отнекивается:

— Не с кем играть! Ребята секретничают. А я не люблю секретничать!..

Тут же убеждаюсь: человек он предельно открытый. Влетают ребята в кабинет, спрашивают у него:

— Чего жуешь?

— Конфету,— правдиво отвечает Женька.

— Откуда взял?

— Сергей Иванович принес.

— Еще есть?

— Есть...

Женька вынимает кулек из кармана куртки и оделяет ребят.

* * *

Осматриваю новеньких — тех, кому в следующем году быть в первом классе. Все малыши красиво одетые, чистенькие, тихие.

Вот привезла девочку директор дошкольного детского дома. При первом взгляде на нее понимаешь: именно таким должен быть директор детдома — уютным, домашним, излучающим доброту.

Девочку в первый год жизни бросила мать и «скрылась в неизвестном направлении». Несколько дней девочка пролежала в заколоченном сельском доме, пока прохожий случайно не услышал ее писк...

Вот привезла мальчика немногословная женщина-воспитатель, Отец ему с пяти лет «наливал по стопочке». И все-таки не сумел погубить. Мальчик умный — охотно отвечает на вопросы, улыбается. Он даже сочиняет свои песни — редкое исключение среди множества загубленных водкой ребят.

Они стекаются к нам ручейками — малыши, которые могли бы составить гордость любой нормальной семьи.

* * *

Восьмиклассник сразу после экзаменов убил щенка. Говорят, он это сделал «просто так». Взял камень и...

А мне все хочется найти ему хоть какое-то оправдание. Может быть, экзаменационные стрессы накопились и вызвали в нем такой взрыв? Может быть, он злился и тосковал оттого, что кончалась определенность жизни детдомовской и начиналась неопределенность жизни иной, взрослой?..

Детдом забурлил. Малыши хотели избить восьмиклассника и отважно обсуждали, как это сделать. Директорские «девочки» и сам директор хранили молчание — для них восьмой класс уже как бы не существовал. Старые воспитатели стыдили убийцу, и тот слушал, не опуская глаз, но уши пылали. Я ждал, что Димка зайдет и скажет что-нибудь сердито-умное. Но так и не увидел его в эти дни.

А всего их было четверо — четверо мягких и теплых щенят, и жили они со своей матерью в сарае возле спального корпуса. «Четыре черненьких чумазеньких чертенка...»

Прошел слух, что троих оставшихся восьмиклассники тоже решили убить. Малыши всполошились, решили этого не допустить и стали прятать щенков.

Такова предыстория появления «черненьких чумазеньких» в моем кабинете. Их принесли девчонки, попросили оставить на день-другой, и я согласился. Щенки были деловитыми и сразу разбрелись по углам. Один устроился под столом и тихонько поскуливал, тыкаясь носом в мои тапочки.

Хлопот у меня особенных не было. Занимался своими делами, а щенки — своими. Ребята прибегали, кормили своих питомцев, прибирали за ними.

Хорошо, что медсестра была в лагере. Она из «директорских» и с ребятами строга.

Через два дня щенки уехали на летний отдых. Как их ребята увезли в лагерь — открыто или нелегально,— я не стал уточнять.

* * *

Ребята разъехались — кто к родным, кто в пионерские лагеря. Сижу в пустом, непривычно тихом кабинете, пишу справки для восьмиклассников — наших выпускников. Дверь в коридор открыта.

И вдруг слышу: на лестнице разговор в повышенных тонах.

— Да не поеду я домой! — голос восьмиклассницы.

— Но за тобой же мать приехала! — голос воспитательницы.

— Ну и что! Приехала и уедет!

— Как ты можешь так говорить!

— Не хочу я домой!

— Но здесь-то ты уже отучилась!

— В ПТУ поступлю! Тогда и уйду отсюда! А домой не собираюсь!..

Голоса стихли, удалились. Что же она видела у мамы, эта бедолага, если так — наотрез — к ней не хочет?.. Как бы хорошо они себя чувствовали, если бы знали, что не выставят их за дверь, едва отучатся. Пусть бы выпускники жили в детдоме до тех пор, пока не обзаведутся семьей. Пусть бы из них формировался воспитательский резерв. Десятки внештатных воспитателей — разве плохо? Пусть бы что-то вроде общежития было при каждом доме — для них, для выпускников. Ведь не чужие -— здесь выросли. Разве не дикость — отсекать их от себя, едва кончат последний класс?

Сейчас, как мне кажется, их боятся оставлять. Боятся, что они, по образу незадачливых родителей, начнут пить-гулять. И от страха как раз подталкивают некоторых к «питью-гулянью», чем в коллективе эти некоторые заниматься бы не стали.

Мы с ребятами, кстати, тоже не подумали о выпускниках нашего лицея. Значит, надо еще думать...

* * *

Восьмиклассники оставили надпись на фасаде: «Здесь жили и мучелись...» И дальше — клички крупными буквами. Димкина кличка — Сократ — написана карандашом, без нажима, буквы меньше, чем у других.

Значит, было у них самоощущение мученичества? Интересно, почему Димка не исправил ошибку в их настенной надписи?

* * *

Была суббота. Я шел по Невскому со своими сыновьями. Остановились попить у автомата.

И вдруг из толпы — одно, другое, третье — знакомые лица.

— Сергей Иванович!..

— Сергей Иванович!..

— Сергей Иванович!..

Детдомовцы... Наши... Видимо, на экскурсию приехали. Тут и Женька, и Наташа, и другие мои пациенты-собеседники. С ними воспитательница — Алена Игоревна.

Меня поразило, как ребята кинулись от нее ко мне. Как осветились их лица... Как они выкрикивали громко мое имя...

— Мы только что с теплохода,— сказал я.— Катались по рекам и каналам. А вы куда?

— A мы в музее были! — затараторили ребята.— Мы мороженое ели! Мы, наверно, в кино пойдем!..

Мы обменивались впечатлениями. Мы смотрели друг на друга и улыбались. Мы были нужны друг другу. Мы не были друг для друга безразличны.

 

 

© 2009-2015, Сергей Иванов. Все права защищены.