“Где ваш дом, дети?..”
Часть ВТОРАЯ
"Дом без родителей" (Записки врача)
Раздел 6
Женька рассказывает:
— Я парашют хочу сделать, Сергей Иванович! Только вы никому не говорите! Я все уже придумал. Закрою глаза и вижу, какой он будет — белый, как птица. Я с ним заберусь на эту башню, которая рядом с нами, и оттуда прыгну. За лето он у меня будет готов...
Женька блаженно щурится. Ему приятно думать о своем парашюте.
А я представляю, как он лезет на водонапорную башню со своим изделием из простыни или чего-то подобного, и содрогаюсь в душе.
— Ты, когда привезешь парашют, покажи его сначала воспитателю или мне!— прошу у Женьки.
— Хорошо!— соглашается он...
Зинаида Никитична прибежала красная.
— Дайте валерьянки, Сергей Иванович! Или чего-то посильнее! Вы вообще-то взрослых лечите?.. У меня нервы стали совсем ни к черту! Застала восьмиклассников: парня и девушку. Он ей платье расстегнул, залез за пазуху. А она хоть бы что! Хихикает!.. Сказала, чтобы он к директору шел. Так он на меня с кулаками. Не удержалась, по щеке шлепнула, чтобы привести в чувство... Ничего я, видно, не стою как воспитатель. Ничего не понимаю. Не отличаюсь ничем от директорской гвардии... Чуть что — и кулак наготове...
А как тут надо было? Как на этот секс реагировать? Пошутить?.. Не заметить?.. Дикари мы дикари! Сами невоспитанны, а других беремся воспитать...
Она принимает успокоительную таблетку. Садится за стол. Подпирает голову руками.
— Сергей Иванович, а вы Бабу Ягу не боитесь?- вдруг спросил Женька.
— Нет. Что это ты про нее вспомнил?
— Я ее очень боюсь! До школы я был в другом детдоме. Там нас воспитательница все время пугала Бабой Ягой. А однажды она переоделась и пришла как Баба Яга. Лицо вымазала, волосы растрепала. Противная-противная. Я так испугался, что под кровать залез. А ночью, когда в туалет захотел, даже дрожал от страха...
— Вы, наверно, сильно озорничали? Не просто же так она вас пугала?..
— Баловались. Но ведь не пугали ее...
Первоклассницы прибежали и закричали:
— Хотите мы вам погадаем, Сергей Иванович?
— Давайте!..— согласился я...
И вот они стали гадать. Нарисовали на бумажке домик, под ним — рюмку, а еще ниже — мешок.
— Дым есть?— спросили у меня.
— Есть!
— Рюмка полная?
— Полная...
Та, что спрашивала, при этом моем ответе вздохнула.
— Мешок полный?
— Полный...— Я решил на все вопросы отвечать утвердительно.
Девчонки переглянулись, заулыбались друг дружке.
— Ну, говори!— велели рисовальщице.
— Дым есть — значит, в доме тепло!— сказала та.
— А рюмка полная что значит?..
Первоклассницы замолкли, потупились. Потом пошептались.
— Ты лучше напиши!— посоветовали подружке.
И та сбоку от рюмки написала расшифровку: «Вы пьете!..»
— Ну а мешок полный?— спросил я.
— Значит, в доме много еды!..
— И все?— спросил я.
— Все!— радостно сказали они.
Я их поблагодарил, и они убежали — воробьишки, которым ничего больше не нужно: только знать бы, тепло ли в доме, пьет ли хозяин и есть ли еда...
Сидим в кабинете с Ленкой, молчим. Я делаю записи в медицинских картах. Ленка что-то рисует, вздыхает изредка.
Сочинить бы новую сказку!— говорю я мечтательно.— Или придумать бы новый детдом! В котором все было бы хорошо...
— Как это?— не понимает Ленка.
Я начинаю выкладывать идеи про лицей. Увлекаюсь. И Ленка слушает увлеченно.
Беру бумагу. Записываю торопливо. Перечеркиваю. Ленка спорит, высмеивает меня...
Сережка забежал, острижен коротко, уши торчат, курносый. Попросил витаминов и стал рассказывать.
— Знаете, какой шум мы вчера устроили? Залезли на крыши сараев побегать по ним. И вдруг бабка пришла. Подозрительная какая-то. Оглядывается. Мешок в руке... Мы залегли и наблюдаем. А она между сараями шныр, шныр. Одну бутылку подняла, другую — и в мешок. Проверила все закоулки, села на березовый чурбан и стала бутылки вынимать — пересчитывать. Лохматая, нос красный. Я слез потихоньку, подобрал камень и снова забрался на крышу. Встал на самом краю, прицелился да как бахну по бутылкам. Старуха завизжала, браниться начала. Я спрыгнул с сарая и побежал. Она за мной. До самой Невы за мной гналась...
Думаете, я просто так ее водил? Пока мы бегали, Димка мешок с бутылками стащил. Он лежал на крыше, когда я побежал. Представляете, как старуха вопила?..
— Вы, значит, своровали бутылки?
— А она что, не воровала? Все время оглядывалась.
— Она собирала.
— Она пьяница!
— А зачем вам бутылки?
— Сдадим. Конфет купим...
Сережино возбуждение погасло. Он смотрел недовольно: ведь пришел посмешить меня, а я...
— Рассказать, что мы с Ленкой придумали?.. Читаю записи про лицей. Сережа смотрит удивленно.
— Хочу с вами. Жить веселее, когда что-то можешь изменить...
Директорский кабинет роскошен. Потолок и стены затянуты чем-то вроде красного бархата. За креслом эффектная драпировка. Самое помпезное помещение в детском доме...
— Сергей Иванович,— говорит директор,— до меня дошло, что ребята к вам в кабинет приходят просто так, поболтать, как бы поразвлечься. Этого, по-моему, быть не должно. Медицинский кабинет — место, где появляются только по делу. Только по делу, а не ради пустых разговоров...
Я жду, когда он остановится, когда предложит высказаться мне. Жду, не упомянет ли мою авантюрную поездку к непутевым родителям. Не объяснит ли, как наказал учительницу, избившую мальчишек. Знаю, что ей досталось, но не от него...
Но он ничего не спрашивает у меня, и я уношу свое мнение невысказанным.
На разных полюсах мы с ним. Океан отчуждения между нами...
Время наступило свежее, ветровое. Время душевной бессонницы и вечного беспокойства. Время каждому проявить себя. Решить, для чего ты рожден. Неужели только для того, чтобы получать зарплату? Спроси у совести, чем и как можешь себя проявить. Никакие инструкции этого не подскажут. И если надо открыть душу для ребенка, хотя этого в «обязанностях» нет, открой, пока не заржавела. Никакой администратор не научит быть человеком — только совесть... Реши, что все вокруг касается тебя, а не только твоего начальника — и глаза твои обновятся, и сердце твое тоже станет зрячим.
Так я понимаю...
Как случилось, что Лена и Сережа привязались ко мне? Почему я их заметил, выделил?..
Мы бредем с ними по берегу Невы, я рассказываю сказки, только что вычитанные в одной книжке.
— Подумаешь!..— говорит Ленка ревниво.— Я, если хотите, прямо тут, на берегу, найду вам живые сказки. Да вот первая!..
Лена показывает на камень. Он почти весь под водой, зеленой шерстью оброс. На камне лежит прямая длинная веточка. Видно, занесло ее течением на камень, развернуло поперек, и вот она покачивается в такт небольшим речным волнам.
— Рыболов,— говорю я.
— Правильно... Сто лет он смотрел, как стоят на берегу люди, машут длинными палками и выхватывают из воды рыб. Захотелось ему самому попробовать. Выловил вот такую удочку. И ждет, что за добыча будет. И невдомек старому, что нужны еще и леска, и крючок, и вкусный червячок.
— Молодец!— говорю я Лене.— А ты, Сережа, сказку найдешь?
— Пожалуйста!..— Сережа указывает на клок ярко-зеленой травы, который высовывается из воды в нескольких шагах от берега.
— Видите, вокруг нее водоросли? И она тоже была коричневой и под водой жила. И глядела из-под воды на желтый шар, который сверху дарил свет и тепло. Глядела на веселых детей, как они прыгали, плескались, визжали. Ей было неинтересно под водой. И однажды она решилась: встряхнулась, потянулась и начала расти — туда, вверх, к теплу и свету. Другие водоросли возмущались, говорили, что она сошла с ума, советовали образумиться. Но она все росла и росла. И вдруг яркий свет ударил по ней. Она почувствовала, что меняется, сгорает, что все ее клеточки открываются и впитывают ароматный воздух. Коричневая окраска схлынула, будто отмытая грязь. А изнутри показалась яркая-яркая зеленая краска...
— Отлично!— от души говорю я.
— Я еще могу! Вот смотрите!..— Сережа указывает на еловое бревно, наполовину вросшее в песок. На нем очень много сучков.
— Жила-была прекрасная ель. И вдруг ее срубили. Положили на плот, и буксир потянул плот по реке. «Не хочу!»— подумала гордая ель, дождалась волны от встречного теплохода и соскользнула в воду. Она приплыла к берегу, зарылась в песок и тут стала жить. Поначалу она кричала ветрам и волнам, что свободна и никто ей не указ. Потом один ее бок стал загнивать, другой — сохнуть и трескаться. В трещинах поселились букашки, которые не слушали, что она бормочет. А если бы и слушали, ничего бы не поняли... А другие ели превратились в прекрасную белую бумагу. Однажды пришел на берег сказочник, увидел трухлявый ствол и придумал сказку о судьбе красавицы ели...
— Теперь я!— кричит Лена.— Вот, глядите на камень!..
— Камень и камень... Большой... Только самая подошва в воде... Похож на склоненного человека. Будто человек встал на колени и нагнулся попить...
— Он сильный. И никто ему не нужен. Никого не замечает. Все время думает о чем-то своем. А волны подбегают — легкие, звонкие, светлые,— обнимают его, просят их полюбить. Глядите, нахлынула справа и слева! обняла. А он не видит и не слышит. И волны отворачиваются, убегают. А другим волнам кажется: уж они-то сумеют его разбудить, уж их-то он полюбит обязательно...
Так мы говорим и идем дальше по берегу...
Зинаида Никитична спросила озабоченно:
— Про Димку не знаете? Я покачал головой.
— А зря. Он вчера напился как свинья. По-другому не скажешь. Я как раз дежурила. А тут подарочек: Димка пьяный. Откуда только деньги взял? Представьте: лежит на постели в верхней одежде, в ботинках и плачет крокодильими слезами.
— Так и не узнали, почему напился?
— От одиночества. От ненужности своей. Скоро выпуск, а идти-то куда? Кто накормит-напоит? Кто даст приют?.. Заплачешь...
— Другие не плачут.
— Он тоньше. А боятся все. Нежеланные они... Случайные...
— Директору доложили?
— Что я, дура! Он бы сразу мне выговор: мол, недосмотрела.
— Как же Димке помочь?
— А никак! Зря и вам-то рассказала. Черт за язык дернул.
— Может, он сочувствия ждет?
— Может, и ждет. Но нельзя его жалеть. Сломаться может...
Зинаида Никитична ушла. Я подумал, пометался по кабинету и... побежал к Димке в спальню. Позвал его на помощь. Потом сбегал за Ленкой и Сережей...
Лицей — идеальный детский дом. Или скажем скромнее: лицей — школа, где получают разностороннее, гармоничное образование, где овладевают искусством быть людьми.
Дети живут в нем все время, к родным уезжают лишь на каникулы. В общую школу не ходят, учатся тут же внутри лицея.
В лицее равноправие взрослых и детей. Дети разделяются на отряды по специальностям. Возраст лицеистов — с четвертого по десятый класс. То есть в лицей попадают с десяти-одиннадцати лет.
В каждом отряде существует высший орган власти — совет из трех человек. Совет выбирается отрядом сроком на месяц — один человек из младших, один — от старших членов отряда, один — как уважаемый и деловой. Одни и те же люди могут избираться не больше, чем на два срока подряд. Затем избирается новый состав. После перерыва в один срок снова могут быть избраны те, что были в совете раньше.
Решения совета — закон для членов отряда. Но можно требовать, чтобы совет публично обосновал то или иное решение.
На общем лицейском сходе, раз в полгода, избирается контрольно-конфликтный совет (ККС) из трех справедливых и уважаемых лицеистов любого возраста. ККС координирует планы отрядных советов, разрабатывает общие лицейские планы досуга на неделю вперед. Он может проверять любые документы любого из взрослых должностных лиц (накладные, сметы, отчеты) и проверяет их. Также ККС может проверять дела любого из отрядов.
Главное учебное место — кабинет (класс) и читальный зал. Тот из ребят, кто выбрал специализацию, получает право свободного посещения уроков. Он разрабатывает для себя программу со своим воспитателем по специальности.
Каждый лицеист по предложению воспитателя должен раз в месяц отчитаться перед ним, воспитателем, и членом отрядного совета. Тот, кто успешно занимается индивидуальной учебной работой (и три раза подтверждает это на своих отчетах), получает право отчитываться раз в полгода.
О программе обучения. Свой предмет, свою специальность каждый изучает детально. Плюс факультативы по другим специальностям. Факультативы ведут выбранные для этого на сходе отряда воспитанники соответствующих специализаций. Общекультурную программу развития, мифологию, языки, информатику ведут взрослые педагоги.
Основные отрядные специальности: историки, литераторы и люди искусства, менеджеры, спортсмены, педагоги, медики и биологи, математики и физики, химики.
Всего в каждом лицее двести человек. Следовательно, один специализированный отряд включает от десяти до двадцати воспитанников. Но может в него входить и три-четыре человека — сколько наберется...
О чистоте и порядке. Ежедневно каждый отряд выделяет одного нового человека в бригаду по наведению чистоты. После уроков, когда свободное время, она наводит порядок, убирает. Мелкая уборка — дело каждого лицеиста и каждой спальной. От участия в бригаде освобождаются только больные.
Помимо этого, для исполнения более сложных дел могут набираться из всех отрядов бригады умельцев.
Досуг. Лицеисты оборудуют себе места для спортивных игр, бассейн, видеозал, компьютерный зал (все на свои заработанные средства).
Каждый день недели — день какого-то отряда. Например, понедельник — день истории. Отряд историков готовит вечер на этот день — театрализованные представления, суды над историческими лицами, конкурсы, программы своего творчества на исторические темы...
Финансы. Помимо государственных дотаций, которые минимальны, обязательна организация подсобного хозяйства и своего производства. Этим занимаются менеджеры. Ими выявляются потребности местного рынка, в пределах района, и организуется производство того, что нужно. Каждый лицеист работает на производстве час-полтора в день.
Спорт. О своем стадионе и бассейне уже говорилось. Отряд спортсменов ведет секционную работу, организует утреннюю зарядку по спальням, дни здоровья, спартакиады.
Отряд литераторов ведет факультативы по литературе и искусству, выпускает рукописные газеты и журналы, помогает лицеистам осмысливать собственную жизнь.
Историки заняты не только историей страны и мира, но также разысканиями о бывших лицеистах, созданием их биографий.
Педагоги возглавляют бригады, вместе со взрослыми разрабатывают планы занятий, участвуют в общекультурной программе развития, могут принимать отчеты у тех, кто занимается индивидуально.
Биологи и медики ищут, как оздоровить лицеистов. Сад, лес, река, общение с животными в их поле зрения. Они проводят аутогенную тренировку, организуют дни медицины, лечат заболевших вместе со взрослым медиком.
Математики и физики помимо теоретических занятий участвуют в научном обеспечении работы менеджеров, придумывают для менеджеров деловые игры. Работают для медиков над математическим моделированием систем организма. Исследуют для литераторов математические теории общества и теории конфликтных ситуаций. Занимаются компьютерным обеспечением деятельности каждого из отрядов — составлением разнообразных программ на машинных языках. Разрабатывают новые компьютерные игры...
Химики помимо того, что само собой разумеется — изучения всех разделов химии органической, неорганической, биологической, занимаются разработкой концепций безотходных производств, ищут способы нейтрализации воздействия химических веществ на природу, готовят химические фокусы и «чудеса», фейерверки для развлекательных вечеров.
Каждый отряд кончает день «огоньком». Лицеисты рассказывают, что сделали за день хорошего, доброго. Кто хочет, тот встает и говорит. Кто не хочет, молчит. Любой лицеист — добродей, практик добра (прад). Обязательная традиция — душевное стремление делать что-то хорошее и для лицея, и для населенного пункта, который рядом, оставлять о себе добрую память.
Поощрения. Достойные отмечаются в стенгазетах, в лицейской «Книге чести».
Наказания. Высшая форма неодобрения — записка, которую любой может послать любому. То есть попросту опустить в специальный почтовый ящик, висящий в холле спального корпуса. Дежурный член ККС вынимает вечером записки из ящика и раздает отрядным воспитателям. Воспитатели прочитывают записки вслух на «огоньке»...
Теперь о взрослых в лицее. Во главе их триумвират: директор по учебе, директор по хозяйству, директор по кадрам и быту. Эти три директора выбираются из воспитателей раз в полгода на общем сходе взрослых и лицеистов. При перевыборах они отчитываются за свою деятельность.
Существует также совет воспитателей. В него входят директор по учебе и двое членов совета, выбранные воспитателями. Совет воспитателей исполняет те же функции, что детский ККС, то есть может проверять любые документы и любые действия, координирует воспитательские планы разных отрядов. Раз в полгода совет воспитателей подлежит переизбранию.
Все взрослые на перевыборах теряют свои «звания», все считаются «кандидатами». Лицеисты выбирают из кандидатов воспитателей. При переизбрании ведется открытый разговор о воспитателях и кандидатах, любая критика высказывается в глаза.
Кто три срока проходил в «кандидатах» и не был избран воспитателем, должен сам уйти из лицея.
В каждом отряде — трое взрослых воспитателей. Работают по шесть часов, по скользящему графику. Воспитатели являются также учителями. Они проводят все необходимые уроки в своем отряде, они да еще лицеисты из педагогического отряда.
Каждый, кто хочет работать в лицее, должен представить свою творческую программу и пройти тестирование. Творческую программу принимаемого обсуждает общий сход лицеистов, результаты тестирования — совет воспитателей...
Позвал Димку на помощь, Ленку да Сережу, и мы, споря, горячась, набросали на бумаге начисто все, что могли сказать о лицее — об идеальном детском доме.
Пока мы кричали друг на друга, возникла рядом Зинаида Никитична, посмотрела на Димку, как он, и, успокоенная, включилась в наше обсуждение...
Мы долго сидели. На улице уже стемнело, отряд Зинаиды Никитичны галдел под окнами — гулял на свободе...
Заглянул директор, повертел головой, недоумевая. На него никто не среагировал, и он исчез, нахмуренный. Узнал бы он, над чем мы корпели!..
Ребята словно воспарили. Они увидели выход из тупика, из беспросветности, поняли, как должно быть по-настоящему.
— Вот бы воспитательницей в такой детдом!— сказала Ленка.
— А я директором буду!— сказал Сережа.— Я сделаю такой лицей! Неужели меня ребята не выберут!..
— Головы расшибете...— сказал Димка.— Хотя попробовать можно...
Расходиться не хотелось, было прекрасное чувство общности. Зинаида Никитична глядела молодыми глазами, белые вьющиеся волосы растрепались, как у девчонки.
— Ведь это реально! Это может быть!— сказала она.—Это вам не «Сказка про кукушонка»!..
Наташа смотрит в пространство, ерошит челку, закрывающую лоб.
— Я бы хотела тут остаться и никуда не уезжать. А в пионерский лагерь мне страшно ехать. Боюсь туда ехать!.. Как жить с семейными? Они все такие злые. Глядят на нас, как на муравьев. И дразнятся! Все время дразнятся! Зачем они дразнятся, Сергей Иванович?
— А ты не обращай внимания.
— Правда?.. Не обращать?..
Наташа смотрит доверчиво. «Ну как же тебя не дразнить, вот такую беззащитную!..»—думаю я.
Сережа тоже уезжает в лагерь. Держит в руках медкарту, смотрит на меня, склонив голову набок. Пахнет от него, к сожалению, табаком.
— Что ты хочешь спросить, Сережа?
— Онанизм очень вреден?..— Он говорит излишне громко, что выдает его напряженность. К тому же слегка краснеет.
— Вреден психически. Если на нем зациклиться,— говорю я.
— Вы не мне, вы всем расскажите! А то есть у нас один... И другие тоже имеются...
— Нервные потому что!— говорю я.— Возьми-ка вот валерьянку с собой!..
Я ему даю пузырек и, когда он уходит, вписываю в план работы занятие с воспитателями и разговор с ребятами об онанизме...
Женька все один да один. Мечтатель, да и только. Другие разбиваются на пары, группы, а этот прилепился ко мне и по полдня сидит в кабинете, светя огромными глазищами. Я его на улицу посылаю, прошу поиграть, побегать, а у него один ответ:
— Хочу с вами!..
Взял его с собой в поход — прошли четыре километра по лесу, вышли на огромную поляну: там, на опушке, была могила неизвестного солдата, мы украсили ее полевыми цветами. Потом по лесу, через густые заросли ландышей, пробрались к Неве. И двинулись по берегу к поселку. Поход получился трудный. В некоторых местах у воды мешанина стволов — сквозь них протискивались, продирались, проползали. В некоторых местах берег был круто обрывистым и мелководья практически не было, мы ступали по корням, нависшим над водой, и корни раскачивались, пружинили. Далее брели по мелководью, и река дарила нам сюрпризы — нашли пластмассовый красный мячик, нашли коричневую расческу на дне. Женька обрадовался находкам...
Для отрядной воспитательницы сорвали пять ландышей, больше договорились не брать, чтобы не разорять природу...
И снова он сидит у меня в кабинете. И снова отсылаю его поиграть-побегать. А он отнекивается:
— Не с кем играть! Ребята секретничают. А я не люблю секретничать!..
Тут же убеждаюсь: человек он предельно открытый. Влетают ребята в кабинет, спрашивают у него:
— Чего жуешь?
— Конфету,— правдиво отвечает Женька.
— Откуда взял?
— Сергей Иванович принес.
— Еще есть?
— Есть...
Женька вынимает кулек из кармана куртки и отдает ребятам...
Осматриваю новеньких — тех, кому в следующем году быть в первом классе. Все малыши красиво одетые, чистенькие, тихие...
Вот привезла девочку директор дошкольного детского дома. При первом взгляде на женщину понимаешь: именно таким должен быть директор детдома — уютным, домашним, излучающим доброту.
Девочку в первый год жизни бросила мать и «скрылась в неизвестном направлении». Несколько дней девочка пролежала в заколоченном сельском доме, пока прохожий случайно не услышал ее писк...
А мальчика доставила немногословная женщина-воспитатель. Отец ему с пяти лет «наливал по стопочке». И все-таки не сумел погубить. Мальчик умный, охотно отвечает на вопросы, улыбается. Он даже сочиняет свои песни, вопреки всему, наперекор судьбе,— редкое исключение среди множества загубленных водкой ребят...
Они стекаются к нам из Новгорода, из Архангельска, из Харькова. Сироты, которые могли бы составить гордость любой семьи. Любой нормальной семьи...
Восьмиклассник сразу после экзаменов убил щенка. Говорят, он это сделал «просто так». Взял камень и...
А мне все хочется найти ему хоть какое-то оправдание. Может быть, экзаменационные стрессы накопились, наслоились и вызвали в нем такой взрыв? Может быть, он злился и тосковал оттого, что кончилась определенность жизни детдомовской и начиналась неопределенность жизни иной, взрослой?..
Детдом забурлил. Малыши хотели избить восьмиклассника и отважно обсуждали, как это сделать. Директорские педагоги и он сам хранили молчание — для них восьмой класс уже как бы не существовал. Старые воспитатели стыдили парня, и тот слушал, не опуская глаз, но уши пылали...
...Всего их было четверо — четверо мягких и теплых щенят, и жили они со своей матерью в сарае возле спального корпуса. «Четыре черненьких чумазеньких чертенка...»
Прошел слух, что троих оставшихся восьмиклассники тоже решили убить. Малыши всполошились, решили этого не допустить и стали прятать щенков.
Такова предыстория появления «черненьких чумазеньких» в моем кабинете. Их принесли девчонки, попросили оставить на день-другой, и я согласился. Щенки были деловитыми и сразу разбрелись по углам. Один устроился под столом и тихонько поскуливал, тыкаясь носом в мои тапочки...
Хлопот у меня особенных не было. Занимался своими делами, а щенки — своими. Ребята прибегали, кормили своих питомцев, прибирали за ними.
Хорошо, что медсестра была в лагере. Она из директорских и с ребятами строга...
Через два дня щенки уехали на летний отдых. Как их ребята увезли в лагерь, открыто или нелегально, я не стал уточнять.
Ребята разъехались — кто к родным, кто в пионерские лаёёгеря. Сижу в пустом, непривычно тихом кабинете, пишу справки для восьмиклассников — наших выпускников. Дверь в коридор открыта.
И вдруг слышу: на лестнице разговор на повышенных тонах.
— Да не поеду я домой!— голос восьмиклассницы.
— Но за тобой же мать приехала!— голос воспитательницы.
— Ну и что! Приехала и уедет!
— Как ты можешь так говорить!
— He хочу я домой!
— Но здесь-то ты уже отучилась!
— В ПТУ поступлю! Тогда и уйду отсюда! А домой не собираюсь!..
Голоса стихли, удалились. Что же она видела у мамы, эта бедолага, если так, наотрез, к ней не хочет!.. Как бы хорошо они себя чувствовали, если бы знали, что не выставят их за дверь, едва отучатся. Пусть бы выпускники жили в детдоме до тех пор, пока не обзаведутся семьями. Пусть бы из них формировался воспитательский резерв. Внештатные воспитатели — разве плохо! Пусть бы что-то вроде общежития было при каждом детдоме — для них, для выпускников. Ведь не чужие — здесь выросли. Разве не дикость отсекать их от себя, едва кончат последний класс? Разве не уродливое подтверждение того, что их держат тут по долгу службы? И с малышами они могли бы возиться, и самых озорных сдерживать. И пример бы их больше значил, чем любые педагогические нотации. Конечно, если бы это был положительный пример...
Сейчас, как мне кажется, их боятся оставлять. Боятся, что они, по образцу незадачливых родителей, начнут пить-гулять. И от страха как раз подталкивают некоторых к «питью-гулянью», чем в коллективе эти некоторые заниматься бы не стали...
Мы с ребятами, кстати, тоже не подумали о выпускниках нашего идеального детдома — нашего лицея. Значит, надо еще думать. И обязательно предусмотреть то, о чем я выше написал...
Восьмиклассники оставили надписи на фасаде: «Здесь жили и мучелись...» И дальше — клички крупными буквами. Димкина кличка — Сократ — написана карандашом, без нажима, буквы меньше, чем у других.
Значит, было у них ощущение мученичества?.. Конечно, оторвали от семьи, заставили жить в казенном доме...
Интересно, почему Димка не исправил ошибку в их настенной надписи?..
Была суббота. Я шел по Невскому со своими сыновьями. Остановились попить у автомата.
И вдруг из толпы — одно, другое, третье знакомые лица.
— Сергей Иванович!..
— Сергей Иванович!..
— Сергей Иванович!..
Наши... Видимо, на экскурсию приехали. Тут и Женька, и Наташа, и другие мои пациенты-собеседники. С ними воспитательница—Алена Игоревна...
Меня поразило, как ребята кинулись от нее ко мне. Как осветились их лица... Как они выкрикивали громко мое имя...
— Мы только что с теплохода,— сказал я.— Катались по рекам и каналам. А вы куда?
— А мы в музее были!— затараторили ребята.— Мороженое ели!.. Наверное, в кино пойдем!..
Мы обменивались впечатлениями, смотрели друг на друга и улыбались. Мы были нужны друг другу.
Выходил из леса, поднабрав колосовиков. Отправился после работы — давно обещал маме. Устал, вспотел. Ветер шумел, как река, и не приносил прохлады. Хотелось искупаться в настоящей реке.
Впереди опушка засветилась. Ночь была близко, но яркий, теплый день не думал меркнуть. Правда, деревья вроде бы стали сдвигаться теснее. Вроде бы кроны их начали сливаться в единое упруго-ароматное облако. Вроде бы и напряжение в «электрической системе» дня чуть понизилось...
Загляделся, и на тебе — запнулся. И тут же вдобавок попался под ноги окопчик, заросший черничником.
Прыгнул через окопчик, но вышло неловко,— грибки посыпались в траву.
Пришлось наклоняться. Ох как не хотела этого спина! Невольно помедлил секунду-другую. Рассыпанные дары леса были красивы. Они принадлежали этому миру, от которого я их отделил. Что-то вроде угрызения совести шевельнулось...
Но подобрать грибы не пришлось. Слух резанул дикий визг. Я распрямился, оглянулся. Леший, что ли, не к ночи будь помянут?..
Визг сменился лаем... И снова визг... И снова лай... Собака!.. Что-то с ней неладно!..
Бросился вперед, и ветки ожили, стали хлестать, царапать. Опушка приближалась медленно, хотя светилась, казалось, недалеко. Собака затихла. Зато стали слышны людские голоса. Возбужденные голоса двух или трех парней...
Страшно мне стало не сразу.
— Вы собаку слышали?— спросил, переводя дыхание, морщась от неприятного запаха.
Парни сидели возле костра, который слабо дымился Наши семиклассники: Генка, Зайка, Ник. И Петька — его позавчера доставили из детприемника.
У подростков не лица — блаженно-одеревенелые маски.
— Собаку?.. Слышали!..— сказал Генка.
В левой руке у него железная кружка, в правой — бутылка водки. Остальные держали свои кружки и смотрели на бутылку. Даже у Петьки был пластмассовый стаканчик — маленькое белое пятнышко. Петька держал его в опущенной руке...
— Где она?
— Вот!— Генка мотнул головой на костер.
Я перевел взгляд и еле сдержал рвотный позыв. Черная масса, которую принял за угли, была сгоревшим собачьим трупом. Понятен стал неприятный запах.
— А че ему надо?— спросил Ник.
— Так это же доктор! — сказал Петька.— Наш доктор!
— Что же вы? — сказал я растерянно.— Зачем сожгли?
— Сказать ему? — вопросил Генка. Остальные, то бишь Зайка и Ник, механически покивали головами.— Мы мстить хотим... Жестокость и сила... Вот что нам нужно...
— Кому? За что?— Я волновался, почти кричал.
— Зайке надо убить одного гада... Вот, готовится... Над Ником издевались много... Теперь его очередь... А меня продавали...
— Вот что, ребята! Хватит! Пошли домой!..— Я выкрикнул и замер. Почувствовал угрозу, исходящую от парней. Сейчас мне с ними не справиться.
Петька тоже, видно, испугался. Вскочил, побледнел, подошел ко мне. Глянул умоляюще.
— Уходите!— сказал громким шепотом.— Не говорите ничего!..
— Нет, погоди!— то ли ему, то ли мне сказал Зайка. Он поставил на землю кружку и шарил в траве руками.
Нашел, зажал что-то и медленно поднялся.
Глаза у него стали как пуговицы — ни проблеска разума. В руке он держал камень — небольшой булыжник овальных очертаний.
— Дядя не верит... Научим... Заставим...
Он с трудом выговорил эти «армейские» угрозы. Неуверенно поднял руку с камнем. И никак не мог сфокусировать на мне свои пуговичные «гляделки».
Тут еще ему Петька помешал. Бросился и затараторил, умильно заглядывая снизу:
— На, выпей, Зайка! Ты же устал, сам говорил! У тебя же глотка пересохла!..
Петька сунул ему под нос беленький свой пластмассовый стаканчик, и Зайка уставился на непривычную емкость с тупым удивлением.
Другой рукой Петька за своей спиной делал отгребающие движения — уходите! уходите!..
Я его послушался — ушел. Страшно было.
Камень, пущенный наугад, ударился в дерево дыалеко позади. Звук был негромкий и короткий.
Генка что-то кричал. Ник хохотал визгливо...
В детдоме узнал, что парни приехали из лагеря с завхозом. На два дня...
Вспомнил встречу на Невском. Как ребята бросились ко мне...
Идиллия кончилась. Новая начиналась история. Нужно было думать про Генку. Зайку, Ника.
