“Записки детского врача”.
Дети и семьи.
I.
Если бы меня спросили, какие они, семьи, в которых я бываю, — хорошие или плохие, благополучные или не очень, — признаюсь, не смог бы так сразу ответить на эти вопросы. Очень разные. Потому, что каждый человек вносит в свои отношения с другим человеком индивидуальное, неповторимое. Бывает, что из приятных, казалось бы, людей, с характерами вроде бы подходящими для семейной жизни семьянина не получилось или матери хорошей, жены не вышло. Почему? Разве однозначно можно ответить? И не все «болезни» семьи так просто продиагностировать, да и «лекарство» необходимое не всегда найдется, чтобы поправить разладившиеся отношения вступивших в брак людей.
Мы меняемся, и вместе с нами должна меняться семья, должны совершенствоваться, укрепляться отношения. И еще: нам надо почаще ставить себя на место наших близких. И не подсчитывать, что и для кого мы делаем и чего не делаем. Подобная арифметика всегда приводит только к отрицательному результату. А семья — это прежде всего сумма. В семье каждый ее член должен чувствовать себя богаче, счастливее, веселее, чем если бы он был один. Если, конечно, это настоящая семья, настоящий коллектив, хотя и небольшой...
Валя и Володя живут в однокомнатной квартире. Я пришел навестить их трехмесячную дочку Шурочку. Открыл мне дверь Володя и сразу ушел в комнату.
Оглядываюсь: тесновато и не очень-то уютно. В прихожую возле вешалки втиснут секретер с книгами. Из кухни доносится звук телевизора.
Вокруг пеленки, распашонки... Веревки натянуты и в комнате и на кухне. На веревках, словно флаги, ребячьи одежки.
Валя кормит Шурочку.
Я надел халат, помыл руки.
— Ну, как малышка? — спросил у Вали.
— Спит! Смотрите, улыбается! — показала она на почмокивавшую во сне девочку. И тут же повернулась к мужу: — Володенька, белье на газу, взгляни!
— Лапушка, я занят! — проворчал Володя, склонившись над столом, заваленным книгами.
— Увлекся вот педагогикой, — пояснила мне Валя. — Не оторвешь!.. Она кончила кормить, но Шурочка продолжала спать, посапывая.
— Жалко будить! — вздохнула Валя.
— Жалость вредна! — вдруг вступил в беседу Володя. — Педагогика есть преодоление жалости... — Он резким жестом отодвинул книгу. — С материнством все ясно, — восторженно продолжал он, видно, увлекавшую его тему, — вот отцовство, доложу я вам, это загадка! Без отца новорожденный не погибнет. Но зачем тогда нужен отец? И зачем нужно мужчине отцовство? Я прочту вам несколько своих мыслей по этому поводу...
Володя взял со стола блокнот и раскрыл его.
— Ты извини, — сказала Валя, положив осторожно девочку в кроватку, — я к белью! Я сейчас, доктор!..
И она вышла.
— Иди-иди! — благосклонно кивнул ей вслед муж. — Итак, отцовство... Отец — это тормоз. Он не дает развиться, вырасти дурному в ребенке. Отец выпалывает сорняки, вырастающие в детской душе. Отец отсекает от ребенка звериное, давая простор человеческому... Ну как?
Володя остановился и посмотрел на меня, ожидая ответа.
— Занятно, — сказал я неопределенно.
— Еще как! — подхватил Володя. — Слушайте дальше!..
На кухне громыхнула крышка. Послышалось кряхтение Валентины, ее тяжелые шаги: видно, несла что-то нелегкое.
— Нужно помочь... — приподнялся я с места.
— Ну что вы! — усадил меня Володя. — Дел-то всего — вывалить белье из ведра в таз.
— Тяжело... — заикнулся я.
— Бросьте, самое женское дело, — благодушно сказал Володя. — Слушайте дальше! Итак, отцовство... Отец — дирижер семейного оркестра. Мать дарит ребенку Вселенную, отец показывает ее границы. Мать — река жизни, отец — берега этой реки. Или не так... Может, как в песне: «Мы с тобой два берега у одной реки...» Слышишь, лапушка?..
— Будить? — войдя в комнату, спросила у меня Валя. Слов мужа она будто не слышала.
— Не надо! Договоримся так: завтра я зайду на часок пораньше!.. Взглянув на Володю, увидел, что он снова углубился в чтение.
«Жаль, — подумал, — но дирижера из него не получилось...»
— У меня муж — эгоист, — говорит мне Галина Сергеевна. Говорит весело и легко.
— Позвольте вам не поверить! — Я стараюсь попасть ей в тон.
— Не позволю! — говорит Галина Сергеевна. — Я докажу вам, что права!
— Пожалуйста!
— Какая отличительная черта эгоиста?
— Ну, наверное, делать все для себя, чтоб себе было хорошо в первую очередь.
— Вот-вот. Мой муж и делает все, чтоб ему было хорошо! — смеется Галина Сергеевна.
— Не понимаю, что ж тут веселого?
— Объясню. Познакомились мы в Крыму. Оба приехали на месяц после десятого класса. Типичный «пляжный» роман со свадьбой в конце... Я хотела поступать в институт. Муж тогда впервые мне заявил, что он — эгоист. И поэтому сам в институт поступать не будет... из эгоистических соображений. Два студента в доме — слишком много. На стипендию не проживешь, а просить у родителей денег неудобно, да и ссориться из-за трудностей быта или отсутствия средств — пошлость. Пойду работать, сказал мне муж, чтобы чувствовать себя кормильцем и главой семьи. «Будет чем тешить самолюбие».
— Жуткий эгоист, — согласился я.
— Вот и он так же о себе говорит. А когда я окончила институт, он поступил. Опять же из эгоизма. Чтобы я над ним верх не взяла со своим образованием. Только я училась на дневном, а он поступил на вечернее отделение. Вот и дочку с малолетства приучает к работе...
— Тоже из эгоизма, — догадываюсь я.
— Из эгоизма. Чтобы меньше нам приходилось за ней ухаживать. Чтобы она и ему и мне жизнь облегчала, разделяя труды домашние с нами.
— Да, не повезло вам с мужем!.. — шутливо сочувствую ей.
— Не повезло!.. — соглашается она радостно...
— Ах, Сергей Иванович! Какой фильм я вчера видела! — восторженно обращается ко мне медсестра. — Такая любовь! Такая любовь! Ведь это самое главное в жизни. Ну разве можно без нее!..
Молодой мужчина, вошедший в это время в кабинет, услышав тираду медсестры, досадливо кривит лицо. Поздоровавшись, он усаживается, ставит между колен двухлетнего малыша и начинает расстегивать на нем курточку. Задаю ему вопросы о болезни сына. Мужчина обстоятельно и толково отвечает. Затем начинаю осмотр ребенка. Медсестра помогает мне. Время от времени она вздыхает — видимо, не может отвлечься от воспоминаний о фильме.
Я быстро делаю запись в амбулаторной карте, диктую рецепты. Отец в это время одевает ребенка. Делает он это осторожно и умело.
— Да, любовь — это сила!.. — бросаю реплику, как бы продолжая прерванный разговор.
— Знаете, — подхватывает медсестра, — когда встречаешь такое чувство, пусть даже не в жизни, а только в кино, все равно как-то сам преображаешься. Все думаю: ведь и я могла бы испытать такое...
— Извините, — вдруг вступает в разговор мужчина, — но вы, видимо, сами еще не любили.
— Почему вы так думаете? — удивилась сестра.
— Потому что любовь — это прежде всего тяжелое испытание! Особенно, если ты любишь, а тебя — нет. Со мной так...
Мужчина бросает быстрый взгляд на сына, но малыш рассматривает картинки на стене и вроде бы не проявляет интереса к нашему разговору.
— Я люблю жену. Хотя она сразу, едва начал ухаживать, сказала, что не любит меня... Но я этим пренебрег... Я был уверен, что уже одной моей любви хватит. А там, кто знает, возможно, я сумею вызвать в ней ответное чувство... Я отказался от любимой работы — она была далеко от дома, да и зарплата невелика. Нашел службу не интересную для себя, но денежную. К тому же рядом с домом... Все свое время стал отдавать жене и ребенку. Все время... Мне тяжело. Понимаете, как землекопу или шахтеру... По-настоящему, физически тяжело. Но я рад этой тяжести. Любовь так наполняет мою жизнь, как никакая работа не сможет. Никакая работа, — повторил он еще раз, будто убеждая нас.
— А жена? — спросила медсестра. — Так и не полюбила?
Мужчина отрицательно покачал головой, взял сына за руку.
— Все равно мне хорошо... — сказал нам вместо прощания и пошел к выходу.
Только теперь я заметил, что он слегка сутулится при ходьбе.
— Сомневаюсь, чтобы ему было хорошо... — глядя ему вслед, задумчиво сказала сестра...
Наша детская консультация — маленький деревянный домик. Входите — попадаете в «ожидальню». Стулья вдоль стен. Плакаты развешены. На столе — популярные брошюры.
Направо — дверь в кабинет. Сегодня профилактический прием. Но в этот прекрасный летний день посетителей почти нет. Летом всегда народу меньше.
До конца приема минут двадцать.
— Наверное, никого уже не будет, — говорит мне медсестра. И тут же кто-то вошел. Нам через дверь хорошо слышно. Вошедшие мужчина и женщина этого не знают и продолжают спор, начатый еще на улице.
— ...Почему это я должен продать свой мотоцикл?
— А почему я должна продавать свои перстни?
— Это же подарок батькин!
— У меня тоже подарки: один перстень — бабушкин, а другой — мамин!
— Зачем же тогда деньги на свадьбу брала в долг, если знала, что расплачиваться нечем?
— А ты зачем брал?
— Хотел, чтобы свадьба не хуже, чем у других, была! — В голосе мужчины раздражение.
— И я того же хотела! — В голосе женщины отчаяние.
— Тоже купчиха нашлась!..
Мы с медсестрой переглядываемся, и я громко кашляю.
За дверью наступает короткое молчание.
— Ладно, поговорим дома! — громко, с досадой произносит мужчина, и мы слышим, как хлопает входная дверь.
— Можно? — В кабинет заходит женщина, держа на руках спящего младенца.
— Что это ваш муж развоевался? — говорю я шутливо. — Вы уж извините, нам тут все слышно.
— Да вот, — хмуро говорит женщина, укладывая ребенка на пеленальный столик. — Разлад пошел, почитай что, с самой свадьбы... От людей хотели не отставать. Сто человек позвали. Неделю гуляли. Четыре тысячи в долг взяли. Теперь спорим, как отдавать. И муж волком глядит. Пусть сам думает, как расплатиться!..
— А у меня на свадьбе всего шестеро было, — сказала сестра. — Вечер посидели...
— Долги что снежный ком, — с раздражением продолжает женщина. — Лучше бы на хозяйство деньги эти потратили!..
— Ну ничего, — успокаивает ее сестра. — Зато весело было. Деньги тратить тоже приятно...
— Конечно, приятно! А вот отдавать — нож в сердце! И потом, почему я должна расплачиваться? Ему и так легче живется: с ребенком не сидит, не стирает, не гладит.
Она распеленала ребенка, и мы с медсестрой занялись его осмотром, измерением, взвешиванием. Потом сделали ему прививку, рассказали, как приглядывать за ним в ближайшее время. Женщина слушала невнимательно: видно, ее одолевали другие заботы.
Эту семью я хорошо знаю. Папа, Володя, увлекается хатха-йогой. Мама, Татьяна, — балерина, но после замужества не работает. Их сыну Митьке три года.
С первых же дней Митькиной жизни родители занялись его закаливанием по своей «системе»: держали все время голеньким. Вообще обходились без пеленания. А если в квартире было холодно, прикрывали малыша тонкой пеленкой. На руки не брали, не укачивали, даже если бы малыш весь изошелся криком.
Двухмесячный ребенок уже цеплялся за руку отца, и Володя хладнокровно вытаскивал повисшего таким образом ребенка из кроватки. Даже не подстраховывал...
Когда Митьке исполнилось четыре месяца, отец держал его за голени вниз головой, и ребенок изгибался, как рыбка, приподнимал голову. Улыбался. Похоже, все это ему нравилось...
На первом же году жизни родители научили сына плавать. Дома, в ванной. А к концу первого года мальчик уже сам висел на турнике, сделанном Володей, подтягивался. Ходил по дому круглый год босиком и не имел ни одной теплой рубашечки, ни одних теплых штанишек.
Уж не помню, с какого возраста стал Володя закаливать его «шотландским» душем. Ставил мальчика в ванну и обливал сначала горячей, потом тут же холодной водой. И снова горячей. И снова холодной...
Родители радовались успеху своей «системы»: до трех лет мальчик не болел. Но летом на даче Митька вдруг подхватил бронхит. Вылечили! Вернулись в город. Снова бронхит. Через неделю после выписки еще раз бронхит... Родители перепугались. Уж не нанесли ли они вред своим закаливанием? Ударились в крайность: накупили теплого белья, одеял. Забыли не только про гимнастику «вниз головой», но и про упражнения на турнике. Разговоры пошли о горчичниках и каплях в нос...
Меня, признаться, смутил такой поворот. Все время я сочувственно относился к стремлению родителей укрепить здоровье сына, вот только не разделял их взглядов на подобное закаливание. Есть же проверенные системы, отработанные методики, И с врачами не грех советоваться!
Но в конце концов каждая семья сама обретает свой житейский опыт.
— Доктор, помогите! — Молодая женщина смотрит на меня выжидающе. — Поговорите с моим мужем, очень прошу! Он совершенно невыносим. Не помогает мне, огрызается в ответ на упреки. И сын, глядя на него, пачинает мне перечить!
— Но ведь я не педагог. И мужа вашего не знаю.
— Ну что вам стоит, доктор! Я постараюсь уговорить ого прийти с сыном на осмотр!
— И как вы себе представляете нашу беседу?
— А вы невзначай разговоритесь с ним о семье! Жене, мол, помогаете...
— Я и в самом деле своей жене помогаю.
— И не кричите на нее?
— А зачем?
— Бывают же семьи!.. — вздохнула женщина. На следующий день я услышал:
— Здравствуйте, доктор! Жена сказала, что вы вызывали Борю на осмотр!
— Ах да, действительно! Ну иди ко мне, Борепька, я тебя трубочкой послушаю!..
Трехлетний мальчик невозмутимо спокоен. По моей просьбе послушно поворачивается, задерживает дыхание, приседает... Как же приступить к навязанной мне «педагогической миссии»?
— Боренька, ты маме с папой помогаешь?
— Не-а!
— Ай как нехорошо! — радуюсь я зацепке. — А мой младшенький посуду маме помогает мыть. Ему тоже три годика...
— Ну и зря вы этому его учите! — резко обрезает меня папаша.
— Специально мы его не учим! Просто он видит, как мы с женой по очереди на кухне дежурим, вот и рвется помогать.
— Пропащий вы человек, доктор! Извините за прямоту!
— Это почему?
— А потому, что тоже в плен попали!
— И кто же меня взял в плен?
— Женщины, доктор, женщины! И не улыбайтесь! Большинство мужчин — заложники в плену у женщин! Женщины захватили все! При этом претендуют на нелепую роль «слабого» пола!
— Почему нелепую?
— Здравствуйте! Неужели вам, врачу, надо объяснять?
— А все же?
— Ну хорошо, давайте по пунктам. Живут они дольше нас?
— Дольше!
— Биологически они выносливее мужчин?
— Выносливее!
— Что и требовалось доказать! Еще прибавьте, что они терпеливее, усидчивее, настырнее мужчин!
— Так что же, ругать их за это? По-моему, наоборот, восхвалять.
— Хвалить? А зачем они лицемерят? Зачем прикидываются сильными? Женщина мила, пока она слаба, пока нуждается в нашей защите. Женская слабость облагораживает мужчину, взывает к лучшему в нас. А сейчас в женщинах ни обаятельности, ни женственности! Только ум, напористость, сила! Уже не баба, еще не мужик — вот вам портрет! Воинственные, как амазонки. Захватили воспитание детей и готовят себе рабов!
— Так что же вы предлагаете?
— Прежде всего вспомнить, что мужчины — мужи, а не мужья! Как раньше говорили, мужи совета!
— А может быть, надо мужественно признать, что женщины во многом нас обошли? А если такое мужество будет, к нему прибавятся и сдержанность, и достоинство, и благородство, и честь. Как вы думаете?
— Ну уж нет! Женщины обнахалились, а мужчины — преклоняйся перед ними? Дудки! Борьку своего я этому учить не буду!..
— Жаль, что вы так настроены...
Тем и закончилась наша беседа. И до самого вечера во мне оставалось какое-то смутное недовольство собой...
Пришел домой и объявил с порога жене:
— В плен пришел сдаваться!..
Она улыбнулась и спросила участливо:
— Очень устал, да?..
Каждый раз, проходя вечером мимо кирпичного дома, я невольно замедляю шаги у спортивной площадки, с которой доносятся звуки ударов по мячу, возбужденные голоса игроков. Здесь получился своеобразный «волейбольный клуб».
С одним из игроков я познакомился случайно. Пришел в этот дом на вызов и заметил, что папа мальчика стоит у окна и следит за игрой с интересом...
— Вы тоже там играете?.. — Я киваю в сторону площадки.
— А как же! — отвечает он. Ему под тридцать, пострижен ежиком, в массивных очках. — Мы же в основном домоседы. Куда может пойти вечером мужчина-семьянин?.. По магазинам — раз. В кино — два. В театр, в музей, на выставку — случается, но не каждый же день. Вот и получается, что в основном сидишь дома. А тут оказалось, что здесь живут еще два моих сотрудника. На работе как-то разговорились и решили площадку во дворе сделать. Вечером и вышли. Стали нас расспрашивать: что да зачем? Помощники быстро появились. Старушки, правда, протестовать пробовали: мол, шуметь будем, но мы их вежливостью покорили... Сколотили две команды. Теперь, как видите, играем. Сами вроде не простуживаемся. Надо теперь, видно, детскую команду делать.
— И я хочу вместе с папой играть! — обрадованно подхватывает его пятилетний сынишка. — В мячик большой!..
— Да, дети сближают людей, — посмотрев на сына с улыбкой, говорит отец. — Меня, например, только ребенок привел к людям. Я по натуре не очень общительный. И не решался другим свое общество навязывать. Казалось, ну чем могу заинтересовать: заурядный человек... Что-то вроде комплекса даже складывалось. Домой — да из дома на работу. Никакого разнообразия. И только дома, раскрывая книгу, начинал жить какой-то другой жизнью. Чувствовал себя умным, смелым, великодушным...
Он замолкает, задумавшись.
— А потом? — спрашиваю я.
— А потом я женился... Как-то неожиданно влюбился... Словно буря налетела, все перевернула. Супруга моя — умница. Догадалась меня на себе женить... Сам бы, наверное, не решился. Сын родился, такой интересный, такой загадочный для меня... Я не мог опомниться от радости. Стал выходить на прогулки с коляской. И вдруг увидел много разных людей. Раньше я их как-то не замечал. Теперь они здоровались со мной, узнавали, кто у меня, интересовались сыном, советовались... И мне было интересно сравнивать своего ребенка с другими детьми. Похожи ли? Чем отличаются? Как едят? Что говорят?.. Столько тем общих появилось, что я мог часами во время прогулки обсуждать их. Больше всего мне нравилось беседовать с бабушками — вот уж сколько в жизни повидали! Так от моей судьбы и протянулись ниточки к людям. Нам бы еще дочку!..
II.
Маленькие дети, эти «несмышленыши», чутко улавливают любой нюанс в наших взаимоотношениях, любую фальшь. Они требуют от нас прежде всего честности. И любви, которую не могут заменить никакие сладости, игрушки, тряпки. Детское сердце неподкупно.
...Трехлетний Санька — душа семьи. Если взрослые ссорятся, стоит ему сказать с укором: «Ну что вы говорите громко! Ведь я же вас люблю!» — как родители виновато замолкают. Попробуй устоять перед таким признанием!
Санька все замечает и на все чутко реагирует.
— Сейчас я папа! — объявляет он домашним.
И, выпрямившись, делает строгое, даже угрюмое лицо. Озирается по сторонам и грозит поднятым указательным пальцем:
— Смотри! В угол поставлю! И нашлепаю!.. Все хохочут, только папа хмурится.
— А теперь я уже дедуля!.. — объявляет Санька.
И сгибается, горбится. Хватается левой рукой за грудь. И кладет в рот воображаемую таблетку.
— Сашенька, ох, не могу я с тобой играть, — говорит, подражая дедушке. — У меня все болит!..
Алик выздоравливает. Он сидит в постели и читает Жюля Верна. Тут же, на краю кровати, пристроилась Леночка, его сестра. Ей десять лет, она старше брата на два года. У Леночки пышный бант в волосах, наглаженное платьице. Лохматый, в помятой майке, Алик по виду кажется старше сестры. Пока я делаю записи, ребята спорят. По-моему, это обычное их занятие.
— Сейчас бабушка придет из магазина! — сообщает Леночка.
— Слишком быстро хочешь! — возражает Алик. — Чего ей торопиться?
— Но бабушка нас любит! — находит аргумент Лена.
— А за что нас любить? — говорит Алик. — Ты бы вот лучше вместе с ней в магазин пошла, помогла бы.
— А тебя разве можно оставлять? — удивляется Лена. — Ты же больной. За тобой уход нужен.
— Нужен мне твой уход! — фыркает Алик.
— Пока бабушки нет, я за тебя отвечаю! — решительно заявляет Лена.
— Это я за тебя отвечаю, пока папы нет! Потому что я до вечера — единственный мужчина в доме!
— Мужчина! — язвительно тянет Лена и пытается взъерошить ему волосы.
— Мужчина! — подтверждает Алик и шлепает ладонью по ее ладони.
— Вот подожди, бабушка тебе нахлобучку устроит! — обещает девочка брату.
— За что это? — удивляется он.
— За что-нибудь! Ты же не утерпишь — нахулиганишь до вечера!
— А может, и нет! — говорит Алик не очень уверенно.
— Бабушку нельзя расстраивать! — говорит Лена. — Ее все партизаны любят.
— Конечно, любят! — говорит Алик. — Она же их спасла!
— Какие партизаны? —- вступаю я в разговор.
— Ой, доктор же не знает! Чур, я расскажу!
— Рассказывай, да правильно! — соглашается Алик,
— У нас партизаны каждый год собираются! Бабушка в их отряде была. И белье им стирала. Всю войну подряд стирала и стирала. Никаких наград не получала. Зато бойцы чистые были. Они ее теперь спасительницей зовут. Она их от всяких болезней спасла...
— Глупая ты! — говорит Алик. — Стали бы ее так за стирку благодарить! Просто она какое-то тайное задание выполнила и всех спасла! А говорить про это нельзя! Вот и говорят про стирку для отвода глаз! А ты веришь! Никакого понятия!
— Сам ты глупый! — обижается Лена, и раздавшийся звонок оставляет последнее слово за ней.
— Бабушка, бабушка! — кричит девочка и бежит открывать дверь.
— Доктор, а как заваривать подорожник? — спрашивает Ефим Иванович. Я рассказываю, и он сосредоточенно слушает.
— А мать-и-мачеху? — следует новый вопрос. Я снова объясняю.
— Заодно и про эвкалипт расскажите, пожалуйста!.. — просит Ефим Иванович.
И я снова объясняю...
Во время визита, отведенное по нормативам, я не укладываюсь. Сказать по правде, давно махнул рукой на эти нормативы. Да и как экономить секунды на обслуживании больных детей?..
Сенька, мой пациент, с интересом слушает мои пояснения. Непослушный вихор сползает ему на глаза, и Сенька то и дело отводит его рукой.
— Я знаю эти травы, — вступает он в разговор. — Эвкалипт мы тоже видели в Ботаническом саду. Помнишь, папа?
— Помню, — отвечает Ефим Иванович. — Ты в тот день полблокнота изрисовал.
— Правильно! — радуется Сенька. — Там эвкалипт, по-моему, на третьей странице...
Дверь отворяется медленно, и в комнату, шаркая ногами, входит старушка — сгорбленная, с трясущейся головой, пальцы рук у нее все время в движении, будто перебирают что-то.
Ефим Иванович вскакивает, увидев ее, и бережно подхватывает под руку.
Сенька спрыгивает с постели — в одних трусах и без тапок — и подхватывает ее с другой стороны.
— Ну зачем ты встала, мама! — укоряет Ефим Иванович. — Я бы через пять минут к тебе пришел!
Вдвоем с сыном он подводит бабушку к кровати и усаживает на край. Я молча грожу Сеньке пальцем, и тот, улыбнувшись понимающе, снова ныряет под одеяло.
Меня бабушка не замечает.
— Ефим, — спрашивает она сына, — ты не видел моих очков?
— Мама, милая, они на комоде, возле зеркала. Ну зачем, скажи, было идти через весь коридор! Я сам бы тебе их принес!
— Слушайся папу, бабуля! — говорит Сенька. — Он твой домашний доктор!
— А-а, бросьте! — досадливо отмахивается старушка. — Никакой доктор от старости не вылечит!
— Пойду принесу тебе очки, —встает Ефим Иванович.
— Да не беспокойся! — сердится она. — Мне просто скучно без вас! Вот и приползла!
Она дремлет, клонится головой вперед и тут же встряхивается, оглядывается кругом.
— Мамочка, пойдем, я провожу тебя! — говорит Ефим Иванович. Он кивает мне и, обняв мать, уводит ее. Лысый, сутулый мужчина, у которого брюки на коленях пузырятся.
— С тех пор, как мама погибла, — говорит мне Сенька, — бабушка боится оставаться одна.
— Когда это случилось?
— Пять лет назад... Мама ехала на такси, а какой-то пьяный выскочил на дорогу... И машина врезалась в стенку...
— Петя, ты не боишься оставаться один? — спрашиваю пятилетнего мальчика.
— Во-первых, я не один, — удивился вопросу Петя и похлопал по книжке. — Со мной Винни-Пух и его друзья. С ними знаете как весело!.. Во-вторых, я не маленький. Пять лет — возраст!.. В-третьих, мужчина не должен бояться одиночества, тишины и темноты...
— Ты молодец! — сказал я рассеянно, выписывая ему рецепты.
— Нет, — возразил Петя. — Папа говорит, что я нормальный ребенок, только с повышенным коэффициентом.
— Чего? — спросил я.
— «Ай-кью»! — отчеканил Петя. — Неужели не слышали?
— Слышал... — сказал я неуверенно. — А кто твои родители, нормальный ребенок?
— Папа — аспирант. Мама — кандидат наук. Они со мной день по-немецки, день по-английски говорят.
— А по-русски?
— По-русски — когда сердятся! И по выходным!
— А что у вас по выходным? Коллоквиум?.. — Я выписал назначения, но уходить не хотелось, было интересно и чуточку смешно.
— По выходным у нас — природа!
— На кухне родители по очереди дежурят? — спросил я.
— Очко в вашу пользу! Они на кухне через день. А я помогаю. Мной руководят они тоже через день. В понедельник папа — главный воспитатель, во вторник — мама...
— В общих чертах понятно.
— Это еще не все! — Петя заторопился и на минутку потерял свой «умный» вид. — Стирает у нас каждый сам для себя. И гладит сам. И дырки зашивает.
— И ты тоже?
— Я равноправный член коллектива!
— А хатха-йогой занимаетесь?
— По утрам! — подтвердил Петя.
— Ну и ладно! Мне пора, Петя!..
Я сунул в портфель стетоскоп и свои бумаги.
— Посидите еще немного! — тихо попросил Петя.— Вдвоем веселей...
Его слова прозвучали так жалобно, что я вдруг «прозрел». Теперь передо мной сидел обыкновенный мальчуган, которому скучно и одиноко было в пустой квартире...
— У вас хороший сын! — говорю.
— Да, хороший! — Анна Ивановна соглашается со мной, но глаза ее печальны.
Мы долго говорим про болезнь Виталика, о том, как его лечить, какой нужен режим.
— Да, хорошие дети — счастье жизни, — повторяю напоследок.
— Да, счастье... — соглашается Анна Ивановна и вдруг, согнувшись, прячет лицо в ладонях, но слез скрыть не может.
— Успокойтесь! — бормочу растерянно. — Успокойтесь, пожалуйста! — И она успокаивается, берет себя в руки.
— Вы уж извините меня! Муж оставил нас, когда Виталику было десять. Виталик его очень любил и не мог простить... Фотографии даже порвал. Стал мне грубить, учиться стал плохо... С компанией темной связался — большие подростки, курящие, сквернословы... Я уж и уговаривала, и грозила, даже ремнем стегнула. Хотела оторвать от дурной компании. А он мне заявил: правды нет, мама. Вижу, гибнет парень, а сама не знаю, что делать. В школу бегала, на юг увезла сына на два месяца. Там он вроде бы отошел — снова стал приветливым, спокойным внешне. Но вернулись, и опять он в свою компанию... Видела, сам тяготится, что неправильно живет. Понимает, что неправильно...
Анна Ивановна подобралась, напружинилась в этом месте своего рассказа.
— Однажды пришел домой бледный, губы кусает, мечется из угла в угол. Потом подбежал ко мне, обнял и просит: «Мамочка, скажи мне что-нибудь очень хорошее! Очень-очень хорошее, прошу тебя!..» Я совсем голову потеряла. Реву, обнимаю его. И вдруг словно надоумил кто... Вспомнила про письмо своего отца — единственное, которое от него с фронта пришло. Достала из комода шкатулку. Дала Виталику: «На, иди в комнату и там прочитай!..» Виталик ушел, а я словно вижу сквозь стену. Вот он крышку откинул и фотографии стал перебирать — моего отца, своего деда. Вот желтый листок достал, развернул и читает: «Родные мои Верочка и Анюта! Как вы там живете? У меня все нормально — бью фашистов. Они пришли, чтобы из нас, людей, зверей сделать. Но какой же я буду мужчина, если позволю, чтобы меня втаптывали в грязь и насильно превращали в скотину! Я бью их и буду бить! За мою мать! За жену! За дочку! За мою Родину, в которой все, что я люблю, слито воедино! И если я погибну, то погибну человеком, ничего не боясь, ни перед чем не склоняясь. Живите ради добра и ласки, стойте прямо под нашим честным и чистым солнышком! Я часто вижу вас во сне. Ваш муж и отец...» Не выдержала я, зашла к Виталику. А он меня словно не видит. Потом очнулся, вздохнул и говорит: «Спасибо тебе, мамочка! Никуда я не пойду! Не сделают они меня скотом!..» Поняла я, что это он компанию свою имел в виду.
У Степы тяжелейшая токсическая пневмония: жар, судороги, бред. Ставим ему капельницы, вводим сильнодействующие лекарства, антибиотики. Наконец болезнь идет на убыль, Степа оживает. Но, заметно, что-то мальчика беспокоит, он все время расспрашивает о родителях: кто приходил — папа или мама, поодиночке или вдвоем, что принес папа, что сказала мама...
— Почему ты про каждого отдельно спрашиваешь?..
Больничная пижама висит на Степе. Он стоит, положив правую руку на спинку кровати. При моем вопросе пальцы его белеют — мальчик с силой сжимает спинку...
— А вы никому не скажете? — спрашивает меня.
— Разве я похож на болтуна?..
— Мама с папой хотят разбегаться, — говорит Степа. — Только и слышишь каждый день: пора нам разбегаться, пора нам разбегаться! А самим жалко — я же вижу! И помирить их некому — бабушек и дедушек нету! Ну, я и решил помирить их! Взял да и заболел!..
— Как это: взял да и заболел! — не понимаю я. — Болезнь ведь по желанию не приходит!
— Еще как приходит! — говорит Степа. — Я в пожарной бочке, которая у крыльца, целый час отсидел! — Еле вылез потом — до того закоченел...
Едва переступил порог, как встречать меня вышел большой рыжий кот.
— Мгау!.. — поприветствовал он важно и потерся спиной о мой ботинок.
— Здравствуй! — сказал я. — Только надо говорить «мяу», неуч!
Яша засмеялся. Он держал на руках другого кота. Вернее, котенка. У котенка была перевязана лапка.
— А папа, когда входит, говорит Пожарнику: «Важничаешь, брат!» — сообщил Яша, тоненький, худенький мальчик, которому по виду дашь не больше семи лет.
На самом деле ему девять. Яша — сын врачей и, как водится, часто болеет.
В большой комнате — Яшина «больница». Стены здесь оклеены фотообоями, и диван стоит как бы в березовой роще. Диван, стол, секретер да еще телевизор в углу — вот и вся обстановка.
На секретере сидит черная птица. То ли сорока, то ли ворона, я не очень разбираюсь. Она смотрит на меня, склонив голову набок.
— Она что, из книжки вылетела?.. — Я показываю на томик Эдгара По в секретере.
— Почему из книжки? — удивляется Яша.
— Не читал ты еще... Ну, рассказывай, как чувствуешь себя, можно тебя выписывать или нет?
— Кашель исчез, температура нормальная, голова не болит. Наверное, можно!
— Папа слушал тебя трубочкой? Или мама?
— Нет, они меня никогда не слушают! Родных врачи не лечат!
Я собираюсь присесть на диван. И чуть не наступаю на чей-то кончик хвоста. Кончик поспешно убирается, а я с опаской мнусь на месте...
— Да вы не бойтесь! — говорит Яша. — Это Злюка, щенок. Он трус, он сам вас испугался и под диван залез. В него мальчишка кидал камнями. А я отобрал...
— У тебя тут настоящий зверинец.
— Ветлечебница, — поправляет Яша. — Еще крыса есть. Хотите, покажу?
— Пожалуй, не надо! — говорю я поспешно. — И как родители, не протестуют?
— Что вы! Они мне показывают, как перевязывать! — с гордостью говорит Яша. — Это же все больные звери. Я их нахожу и приношу домой. И мы вместе — папа, мама и я — их лечим...
— Хорошее дело! — говорю я и вздыхаю. — А мне вот жена не разрешает собаку завести.
III.
Красивой мебелью, модерновыми тряпками, автомобилем теперь никого не удивишь. А семейное счастье — и сегодня удивительный феномен.
Я знал людей, у которых вроде бы должно быть семейное счастье. Оба они — инженеры, работают на одном заводе, где познакомились семь лет назад. Люди это воспитанные, чуткие. Любят читать, любят музыку. В квартире тесно от книг. Казалось бы...
А их шестилетний сын — вялый, бесцветный мальчик. Его трудно чем-нибудь расшевелить, он на все смотрит равнодушно и тоскливо.
Кажется, все благополучно у этих троих людей, и в то же время чего-то не хватает. Едва я захожу в их квартиру, мне становится скучно, тяжело, словно целый год не открывали форточек, и воздух застоялся.
Никак не могу решить этой загадки: вроде бы должно быть семейное счастье, и вроде нет его. Почему? Какой-то искорки, малости какой-то не хватает, каких-то элементарных «дрожжей», без которых и тесто не тесто, и пирог не пирог...
Мне помог случай. Уходил однажды после визита к заболевшему мальчику, и как раз в это время пришел с работы отец.
Первый взгляд, каким жена встретила мужа, все мне рассказал. Ничего не дрогнуло в этом взгляде, не оживилось, хотя лицо женщины было приветливо. И я понял, что семьи здесь нет. Есть видимость семьи, и обе стороны старательно поддерживают эту видимость. Но ведь любили они когда-то друг друга? Как же случилось, что растеряли свое чувство, потеряли интерес к судьбе друг друга, стали чужими людьми?
Конечно, в любой семье должен быть «лидер», «душа», «организатор». Но это не значит, что один человек «наизнанку выворачивается», лишь бы семью расшевелить, а другие пассивно на его усилия взирают. Наверное, у каждого члена семьи должна быть готовность к творчеству, выдумке, просто к хорошему настроению, рождающему радостную, доброжелательную атмосферу.
В семьях, где такая особая «душевная атмосфера», и дети болеют реже, и поправляются они скорее. Это как благодатный дождь для почвы. Все это создает уверенность в родных, в семье, в ее силе и поддержке, в ее способности помочь в трудную минуту.
Семья помогает ребенку пройти процесс «социализации» — познакомиться с законами и нравственными нормами общества. То есть в семье ребенок учится общению с другими людьми. И станет ли он настоящим гражданином в дальнейшем или вырастет эгоистом, стремящимся только получать от жизни, ничего не давая взамен, также будет зависеть от семьи. Не говоря уже о том, что идеал семьи, отношений между родителями и детьми он также составит из своих впечатлений о семье, в которой вырос. Поэтому фразу «Все начинается с детства» можно было бы перефразировать: «Все начинается с семьи».
В этой семье чувствуешь себя уютно и хорошо.
Желтые шторы-«соломка» плотно прикрыты. Льет ровный свет самодельная, в виде полевой ромашки, люстра. А развешенные в ряд на стене детские рисунки — ракеты, самолеты, катера — словно раздвигают пространство комнаты. Старенький шкаф плотно забит читаными-перечитаными книгами.
И хотя обстановка в квартире несовременная, собранная, как видно, не сразу, по одному предмету, — каждая вещь на своем месте и гармонирует с окружающими.
Я осматриваю семилетнего Коленьку — младшего ребенка в этой семье. Его мама помогает мне. Десятилетний Ромка за столом готовит уроки. Валя — ему двенадцать — на диване читает книгу. Старший — пятнадцатилетний Петька — вместе с отцом лепит пельмени на кухне.
— Маша, подойди на минутку! — зовет мужской голос из кухни. Женщина, извинившись, уходит. Из кухни доносится негромкий разговор, потом дружный смех.
Женщина возвращается и снова присаживается у кровати младшенького.
— Валенька, — вспоминает она вдруг, — сходи, пожалуйста, в магазин, ведь хлеба совсем не осталось!
— Ну, ма-а... — тянет Валя, но тут же захлопывает книгу. — Иду, мамуля!
— Я хочу папе и Петьке помогать! — сообщает Роман.
— Сиди уж, троечник! — говорит ему Валя.
— Слышал, что старшие говорят! — шутливо подхватывает мать. — Никто не примет от тебя помощи, пока не исправишь свои тройки!
— А может, я неспособный!
— Неспособных нет! — убежденно говорит ему мать.
— И я способный? — спрашивает Коля.
— Еще какой! — Мать гладит его по голове. — Ну и фантазер!..
Валентин уходит. Я заканчиваю свои записи, даю советы по лечению. Женщина выходит меня проводить.
Прощаюсь, и долго еще у меня сохраняется ощущение теплоты и уюта.
Снял пальто и перевел дыхание. На улице мело, и щеки после мороза горели, отходя в тепле.
Молодая женщина в цветастом кимоно открыла мне дверь, вышла и снова возникла в прихожей, но уже с ребенком на руках. Мимоходом глянула в старинное зеркало, словно проверяя, хорошо ли смотрится.
— Пусть бы ребенок лежал в кроватке, — сказал я. — Не беспокойте его раньше времени.
— Посмотрите его здесь, доктор! В комнату мы вас не пустим! На улице грязь, у нас лак — сами понимаете!
Дверь в комнату была приотворена. Вижу край старинной горки, забитой хрусталем, и уголок длинноворсного ковра...
— Но здесь же неудобно! — возмутился я и хотел уже повернуться, чтобы уйти. Но подумал о ребенке: он-то чем виноват, что родился у таких родителей?..
Женщина села на маленький стульчик возле телефонного столика, а я вымыл руки и, стоя, в прихожей посмотрел ребенка. Потом женщина унесла его, а я, отодвинув на край столика телефон, быстро выписал, немыслимо изогнувшись, два рецепта...
Вышел на лестницу с гадким чувством в душе — смесью стыда, злости, унижения. Вспомнил вдруг слова Паустовского: «Благополучие заливает жиром утонченные человеческие чувства. Благополучие означает нравственную смерть».
Может, кто-то и упрекнул бы меня: что же вы, доктор, против благополучия?
Нет, конечно, не против, решил я сам для себя, я против мещанского благополучия, против глухой и слепой сытости.
— Доктор, я поправлюсь к субботе? — Витя смотрит выжидающе.
— Ну, если постараешься, — говорю я. — Молоко, горчичники и прочее, что сказано...
— Будьте спокойны!..
— А что у тебя в субботу?
— Мы хотели в Пушкинские Горы: папа, мама и я...
— Спортивная семья?
— Мы — семья туристская, — серьезно поправляет он меня. — У нас и палатка, и лодка, и велосипеды. Вот вы сумеете костер в дождик развести? А прокормить себя зимой в лесу сумеете? А в болоте не пропасть?..
Я в замешательстве от такого града вопросов.
— Да я просто не пойду на болото...
— А мы как-то забрели, все вымокли, но никто не заболел!
— Ну а сейчас что же?
— Ночью в озере купались! Так здорово! Над водой туман! Как белые змейки... Звуки гулкие — далеко летят... Сосны, как стены... И небо наверху...
— И простуда!
— Не повезло, — согласился он со мной. — А к пушкинской поездке мы так готовились! Обидно будет, если сорвется. Я стихи учил, сам, без указки. Папа прозу специально перечитал. Мама музыку разучила. Отрывки из «Онегина».
— Мама играет?
— Мы все играем: папа — на гитаре, я — на пианино. Плохо, правда... А мама — на скрипке. В субботу скрипку с собой возьмем.
Я смотрю на остриженного, загорелого, как шоколадка, мальчика. Действительно, не повезло ему с простудой...
— А знаете, какую мы песню придумали? — говорит он и запевает:
Крутится-вертится шар голубой.
Много дорог мы увидим с тобой.
Станем дружнее, по свету идя.
Не побоимся ни бурь, ни дождя...
Во всяком деле должен быть стимул, — говорит Сергей Петрович. — Так ведь? Вот и в семье у нас все продумано...
— Деньги за работу даете? — спрашиваю. — Это не ново и непедагогично.
— Непедагогично! — обижается Сергей Петрович,— Зато у нас не дети, а золото. А все потому, что стимул есть. Наш метод — беспроигрышная лотерея. Хотите расскажу?
— Расскажите!
— Мы с женой таксу придумали: помог по дому, сходил в магазин — десять копеек. За каждую пятерку в школе — тоже десять копеек. Выстирал свое белье — тоже десять копеек. В общем, за любое хорошее дело — десять копеек в плюсе. А за любую провинность — минус двадцать копеек, и никаких гвоздей...
— Бухгалтерия!
— Еще какая! После ужина мы устраиваем семейный совет и начисляем бюджет на каждого. Ну-ка, давай расскажи, сколько ты приобрел или потерял за день. А итог заносим в отдельный гроссбух. Васька, шельмец, ухитрялся по два рубля в день набирать. Витька — тот поменьше.
Я смотрю на Витьку. Он лежит в кровати с отрешенным видом, словно бы и не слышит разговора. В прошлый раз он сказал мне, что болеть невыгодно. Теперь я понял его слова...
— А свои действия тоже оцениваете? — спрашиваю у отца семейства.
— А как же! И свои, и жены! Система так система! Без исключений. А в конце месяца — расчет наличными. Единственное условие: семья должна знать, на что каждый собирается израсходовать свою сумму...
— Витя, тебе, например, на что нужны деньги? — любопытствую я.
— На магнитофон, — тут же с готовностью откликается мальчик.
— Да, система... — говорю и тихо спрашиваю отца: — Неужели без всякого обмана обходится?
— Обман исключен! Все легко проверить, и если кто-то решится обмануть, то потеряет доход за месяц — только и всего.
— Да, система четкая, — повторяю. — Но я обнаружил в ней три слабых места.
— Ну, и что же вы обнаружили? — спрашивает Сергей Петрович, и что-то недоброе проглядывает в его лице.
— Первое: вы поощряете действия, которые больших усилий не требуют. Второе: вы поощряете слишком часто. Они воспринимают это не как одобрение, а как возможность заработать. И третье: материальное поощрение преобладает над нравственным... А должно быть наоборот — главным должно быть сознание, что сделал для семьи нужное дело.
— Это все слова! В теорию я не вдаюсь! Не силен... Практика за нас, доктор!
Я возражаю, но он не принимает моих доводов.
— Ваши сыновья сами подтвердят мою правоту, — говорю я ему напоследок. — Жаль, что это случится . слишком поздно, когда никакими системами уже нельзя будет исправить последствия вашего «метода»...
Настенька — синеглазая, краснощекая, кудрявая девочка — сидит среди подушек и вырезает ножницами из бумаги фигурки зверей.
— Зачем тебе столько? — удивляюсь я.
— Ну как вы не понимаете! Это же у нас кукольный театр будет!
— У кого это у вас?
— У меня! У папы-мамы! Еще Катю, Лизу и Свету позовем! И Алешку, хоть он и вредный!
— И давно у вас кукольный театр?
— Давно! Уже целый год! Мы всякие сказки разыгрываем. «Иван-царевич и Серый Волк», «Василиса Прекрасная»... Всякие-всякие!
— Ну а кто же придумал ваш театр?
— Папа! Он у нас выдумщик! Мы клятву по утрам даем! Обо всех заботиться и никого не обижать! Ее тоже папа придумал! Мы друг другу стихи читаем по вечерам! Рассказываем за ужином, что с кем приключилось! По воскресеньям у нас КВН! Все мои подружки приходят! И Алешка тоже!.. Папа, папа, иди сюда! — позвала девочка.
— Что случилось, дочка?..
На папе зеленый фартук, в руке ковшик с горячим молоком.
— Расскажи доктору, как ты нас по Ленинграду водил, — попросила Настенька.
— Доктор, наверное, торопится.
— Что вы, мне очень интересно, — поддержал я девочку.
Мужчина налил в кружку молока, бросил в молоко кусочек масла и дал дочке.
Настенька уселась поудобнее, взяла кружку двумя руками и стала прихлебывать...
— Скажите, — спросил я, когда история о походе по городу была рассказана, — а вам не кажется, что у вас в семье все немного играют?
— Наверное, вы правы. В семью, по-моему, и надо как бы «играть», как бы воображать себя на сцене и самому творить свою пьесу. Это постоянный труд души. Надо все время что-то придумывать, импровизировать. Пусть это будут букетики цветов домашним — просто так, без повода, пусть домашний театр, неожиданные походы и поездки. Каждый должен находить что-то свое. И еще, в семье, по-моему, должен быть инициатор досуга, «генератор идей», и эту роль должен брать на себя мужчина. Мужчины, кстати говоря, в наше время остались не у дел в семье. Традиционные роли свои потеряли, а новых не приобрели. Да и престиж отцов упал. Ну, скажите: что вы читали в последнее время в литературе? Какой-нибудь образ «положительного» отца запомнился вам? Сомневаюсь. Потому что об этом пишется мало. Мы не воспитываем в подростках и юношах будущих отцов: видимо, не умеем воспитывать...
— А кто вы, простите, по специальности?
— Слесарь-наладчик, — ответил мужчина. — Но у меня есть еще одна профессия — отец...
У Марины пневмония. Я предлагал госпитализировать девочку, но мать категорически отказалась. Девочка часто дышит, громко и трудно кашляет. Когда ей становится полегче, улыбается матери.
Мы сидим возле нее вдвоем. Отец Марины что-то делает на кухне: постукивает, позвякивает.
Я, закончив осмотр, беседую с матерью девочки о лечении. И тут он прерывает нас, «красавец мужчина» с широкой улыбкой на лице.
— Ну, я пошел, девчонки! Поправляйся, воробей!
Ноги чуть расставлены — будто матрос на палубе. Завитки волос на лбу. Шарф нарочито небрежно висит на груди под расстегнутой курткой.
Он удаляется, кивая мне.
— Куда это он? — любопытствую я.
— К друзьям. — Голос его жены спокоен.
— От больной дочери? — не удержал я в себе неодобрение.
— Что ему дочь, если он сам до сих пор как мальчик!..
Это слово «мальчик» все объяснило в их семье, и я вернулся к лечению Марины. Я уже не раз встречал таких двадцатилетних и тридцатилетних «девочек» и «мальчиков». У мужчин, по моим наблюдениям, инфантильность встречается чаще. В чем тут причина, я не знаю.
Человек живет по инерции, его несет потоком как щепку. Вот он вышел из юности, стал взрослым, стал отцом — и словно не понимает этого.
У каждого взрослого к моменту появления ребенка выработан свой любимый — по уму и темпераменту — стереотип поведения. И чтобы перейти в новое качество — отца семейства, — стереотип надо сломать, а это хлопотно, неудобно, это больно, наконец, — вот и живут многие по привычке, надеясь, что и так сойдет.
...По-моему, самое опасное в воспитании — формализм. На формальное отношение ребенок реагирует столь же формально, без включения своей личности, своей души. Он быстро усваивает своеобразные правила игры, определенный ритуал поведения. Но самый дорогой подарок не заменит детям живого участия родителей. Если нет откровенности, сердечности в семье, ребенок, подрастая, будет искать их на стороне. А на долю родителей останется лишь имитация контакта, пустой ритуал «хорошего» поведения. Ведь большего взрослые от него и не ждут. Все его проблемы будут им, занятым своей «важной» жизнью, в тягость.
По таким правилам игра в «нормальную» семью может вестись долго. Однако эта «нормальность» мнимая, неустойчивая, взрывчатая.
Познавайте своих детей, и вы познаете себя. Радуйтесь их радостью, печальтесь их печалью — и никогда вам не мучиться от одиночества, неблагодарности, от разлада в семье...
